Правильное лечение

Волкову снится сон, и не нужно обладать особой интуицией, чтобы понять, что снится ему Разумовский. Не тот — недосягаемый, из далёкого, уже давно ушедшего сиротского детства, а настоящий — тёплый и близкий, ставший настолько родным, что даже во сне Олега прошивает щемящим теплом, и он неосознанно жмётся к горячему, свернувшемуся под боком, абсолютно голому Серёге, улыбаясь сытым котярой. Серёжа глухо стонет, хнычет и ёрзает на простыне, силясь скрутиться сильнее, плотнее прижимаясь лопатками к груди Олега. И дрожит. Дрожит, как осиновый лист. Волков резко садится на постели и невидящим взглядом смотрит в темноту. За окнами шумит дождь и шуршит листвой берёза. Олег осторожно склоняется над Серым, нависая, и мягко касается губами лба. Всё это гребаное его: «Дождь тёплый! Мне в футболке жарко!» — и попробуй только возрази. Сергей снова стонет и ёрзает. — Олеж, — зовёт пересохшими губами, шевелит пальцами ног и кистями, будто силится размять сквозь сон, и Олегу это не нравится. А ещё не нравится, что простыня, в которую тот кутался, и которая едва прикрывает часть спины и бёдра Серёги, не просто влажная, а абсолютно мокрая, словно кто-то щедро плеснул в постель водой из ведра. — Олеж… — снова стон и судорожные попытки натянуть на голое тело хоть что-то, и упавшие в бессилие руки, и разметавшиеся по подушке, потемневшие от влаги медные локоны, и пересохшие губы с сочащейся трещинкой на нижней… Олег не может сдержать порыва и нависает над Серым, осторожным поцелуем слизывая пряную каплю крови с шершавых губ. И от этого касания Серёгу бьёт крупной дрожью. Тонкие, кажущиеся хрупкими руки порывисто обвивают Волкова за шею, удерживая, не позволяя отстраниться, но Сергей не просыпается — что-то неразборчиво лепечет в бреду, пока Олег снова не запечатывает обжигающе-горячий рот поцелуем. Гладить и тискать такого Серёжу хочется до дрожи, но Волков, здраво рассудив, что срочно надо принимать меры, кутает Разумовского в плед, целует в лоб и бредёт в кухню — искать в дачной аптечке градусник, жаропонижающее и леденцы от горла. Серёга кашляет, выгибается на кровати, возится, сминая простыню, и, в целом, выглядит очень нездоровым. Птиц, нависая, склоняет голову набок и какое-то время рассматривает Сергея. Ведёт острым когтём над бровью, осторожно зачёсывает с лица налипшие пряди, мягко сцеловывает бисеринки пота под глазом и летит за Олегом. — Олежа, я его не слышу! — кудахчет Птиц, теребя Волкова за рукав линялой оливковой футболки. — Обычно я слышу его всегда! А сейчас нет! Серёже очень плохо, Волче! — пернатый так беспокоится, что даже забывает назвать Разумовского Тряпкой — и это дурной знак. Олег судорожно роется в аптечке, механически доставая градусник и жаропонижающее. Из рук всё валится. На краю сознания мелькает мысль, что нужно поставить компресс или обтереть, или… — Ты меня слышишь? Чё ты молчишь, Волче! — трясёт Волкова за плечо Птиц, и Олег включается, отдавая сухие команды: — Вскипяти воду. Разведи уксус. Водка! Принеси водку и марлю. И это. Точно. Малиновое варенье! Там. В холодильнике. Птиц растерянно глядит на Олега, состояние которого ему тоже нихрена не нравится. Волков суетится. И это тоже нифига не хороший знак. Осторожно собрав на поднос чай, воду, колеса, градусник, бадягу для компресса и свежую простыню, Олег возвращается в спальню, включает верхний свет и присаживается около Серого на корточки. — Серёж, — зовёт, перехватывая и целуя дрожащие пальцы, ладонь, запястье… — Серый, — целует горячий мокрый лоб, и Разумовский инстинктивно обнимает Волка за плечи, медленно открывая нездоровые мутные глаза. — Олеж? — хрипит едва узнаваемо, и Олег снова укладывает его на постель, целуя в макушку, поглаживая по виску. — Серый, надо температуру померить, — говорит Волк, протягивает ему градусник и наблюдает, как Сергей дрожащими пальцами пихает его подмышку. Птица обеспокоенно клокочет, лезет к изголовью, скрещивает ноги по-турецки, кладёт на бёдра подушку и, укладывая Серёжу на неё затылком, принимается поглаживать по голове. — Не трогай, пожалуйста, — голос Серёги — как шелест сухой осенней листвы, как шорох страниц старой книги. — У меня волосы болят. — Волосы?.. — Волк кладёт на тумбочку гору свежего постельного и протягивает Серому ладонь. Градусник противно пищит. Тридцать девять и восемь. — Бля… — растерянно выдыхает Олег, и зачем-то трясёт термометр. — Охуеть — накупались, — вторит ему Птиц, отнимает на всякий градусник у Волка, и вопросительно глядит на него своими жёлтыми, непривычно серьёзными глазищами. — Вызываем неотложку? — Нет! — Серый резко подрывается, складываясь пополам, и без сил падает обратно, морщась от боли, прострелившей затылок. — Не надо врачей… Не надо… Волков дрожащими пальцами убирает взмокшие прядки волос с горяченного лба Серёги, с тревогой заглядывая в лихорадочно блестящие синие глаза Разумовского, и протягивает ему ударную дозу парацетамола. — Выпей это, прошу! — с мольбой шепчет он, оставляя ладонь на покрывшемся испариной лбу, больше всего сожалея, что нет такой силы, способной разделить болезнь на двоих. Серёжа опасливо косится на Олега нездоровыми, огромными перепуганными глазищами, дрожит всем телом, но явно не от температуры, и забирает пилюли с ладони. — Я выпью, — хрипит Серёжа, содрогаясь снова и снова. — Я всё выпью. Только не надо, Олеж. Пожалуйста, не надо врачей, уколов и больниц. Волков смотрит на тридцатилетнего Серёгу, ещё толком не оправившегося от крайней встречи с эскулапами, протягивает стакан, и Разумовский беспрекословно выпивает всё. Олег кутает его в одеяло, прижимает к груди, обнимает и баюкает так, словно Сергею опять тринадцать, а кроме аспирина и анальгина, в медпункте нихера нет. По голым полам гуляет сквозняк, ноги никак не согреваются, а щели в оконных рамах такие, что в спальне приютской воет ветер. — Тихонько, мой хороший, — шепчет, целуя Разумовского в мокрый висок, поглаживая по напряжённым лопаткам. — Тихонько, родной. Никаких больниц и уколов. Я не отдам тебя никаким врачам. Но сейчас, — Олег подхватывает его вместе с одеялом и усаживает в кресло в дальнем углу, пихая в руки чашку чая. — Сейчас надо немного подождать, я сменю постельное. — Меня тошнит, — ноет Серый, но малинового чая отпивает, не ощущая ни вкуса, ни запаха. Дрожит у Разумовского всё, содержимое чашки ни грамма не согревает, и Олег только раздосадованно качает головой, снова протягивая градусник. Температура не падает. Серёжа кусает сухие губы и смотрит на Волкова с невыразимой мольбой. Птица обеспокоенно кудахчет, Серый возмущённо орёт, когда Волк вытряхивает его из одеяла, оставляет голышом посреди комнаты и ляпает на спину мокрую простыню. Отвратительно воняет дешёвым баром где-то на границе Мексики. Тряпка кажется холодной, хотя она тёплая. У Серёжи кружится голова и подгибаются ноющие ноги. Волков не ведётся. Он кутает его ещё раз, ещё, и, когда Разумовский блаженно заворачивается в одеяло, поджимая под себя ноги и гнездясь в кресле, протягивает градусник снова. — Мерь, — приказывает хорошо поставленным голосом, и Сергей не может не подчиниться. Олег и сам не понимает, откуда берутся эти командные нотки. Видимо, защитная реакция на собственную беспомощность, от которой хочется выть. Серёга сейчас невероятно бледный — почти прозрачный, и хрупкий настолько, что Волков не решается его коснуться. Руки тянутся, чтобы рвануть на себя, прижать, обогреть, но в последнюю секунду бессильно падают, сжимаясь в кулаки. — Ну, что там? Дай, гляну, — мычит он, нервно кусая губы. — Тридцать восемь и семь. Такими темпами… Ты ж кучу колёс сожрал! — сокрушается Олег, подхватывает Серого на руки и осторожно перекладывает на свежеперестеленную постель. — Всё хорошо, — шепчет тот, силясь улыбнуться, и удерживает Олега, обвив шею руками. И смотрит. Смотрит своими пьянющими голубыми глазищами так, что у Волкова немеют губы, и прошивает мятной щекотной прохладой позвоночник. Нет! Это не может! Не должно быть желанием. Ну, не сейчас же, когда Серый без сил разрывает объятья и, прикрыв глаза, сглатывает стон, роняя голову на подушку. Не может! Но, блядь! Именно сейчас Волков чувствует, как тяжелеет в паху. Как тёмное, обжигающее возбуждение лавой разливается по венам, стекая вниз живота тягучими сладкими волнами, и вот он — результат: грёбаный, совершенно неуместный стояк! Благо Серый пока не видит, и Олегу хватает ума не вжать собой его раскинувшееся, бьющееся в ознобе тело в прохладные простыни. — Чёртов изврат, — выдыхает на ухо Птиц со смешком, усаживаясь у изголовья кровати. Серёжа стонет, ёрзает, облизывая потрескавшиеся сухие губы, и Олег, сбрасывая шмотки на пол, оперативно юркает под одеяло, устраиваясь рядом. Слизать каплю крови с нижней губы, скользнуть по виску, зацеловать бьющуюся на шее жилку… Олегу жарко и стыдно перед Серым. Ну, потому что нельзя даже представлять, какой он сейчас горячий внутри, какой чувствительный, как… — Надо хорошенько пропотеть, — похабно лыбится Птица, обращаясь к Олегу. — Может, поможешь ему? — Мне надо в ванную, — с трудом выдыхает растёкшийся по постели Серёжа. — От меня воняет мексиканским баром. — Тебе нельзя в ванную, — пытается вразумить его Олег. — Мне надо! — хрипит Серёга с явным отчаянием. — Я вкуса и запаха не чувствую, а вонь мексиканского бара чувствую! Я не могу так спать, Олег! — Тихо… Тихо, мой хороший, — нависая, Волков убирает медную прядь волос со лба и мягко прикасается губами к стонущему рту. Серый жадно, горячечно отвечает, обжигая рваным, судорожным дыханием губы, и со всхлипом разрывает поцелуй, откидываясь на подушки. Глухой стон Серёги приводит Волкова в чувства, но последующее хриплое: — Холодно… Согрей меня, Волче, — стирает остатки самообладания в пыль. Ёрзая, Олег прижимается к Серёге, стараясь удержать вес, осыпает короткими поцелуями острые плечи, выцеловывает ключицы и впадинку под ними, тычется шершавыми губами везде, где может дотянуться, спускается ниже, собирая испарину с жаркого тела и замирает, уткнувшись лбом в солнечное сплетение. Ярким, неудержимым желанием опуститься ниже размазывает. А Серый только подливает масла в огонь — раскидывает ноги шире, выгибается и дрожит, шаря ладонями по спине, хрипло нашёптывая что-то бессвязное. — Бля… Да отсоси ты ему, Леж! Или, клянусь всеми чертями ада, я это сделаю сам! — севшим от возбуждения голосом выдыхает Птиц и накрывает губы Серого поцелуем. Серёжа тихо всхлипывает и выгибается, запуская пальцы в волосы Волкова, притягивая Птицу к себе. И дрожит. Он так охуительно, умопомрачительно дрожит, что Олега ведёт от этой дрожи. Волков мягко зацеловывает полоски шрамов на груди, солнечное сплетение, пресс, проступающие рёбра. Серый всхлипывает, жалобно зовёт: — Волче, — и закидывает ноги на плечи, когда Олег спускается к низу живота, оставляя поперечную полоску коротких лёгких поцелуев на коже. Птица ласково гладит Серого по волосам, собирая губами капли испарины с бледного лица. — Мой птенчик, — шепчет он, утыкаясь носом во влажные волосы. — Мой хороший. Олег оглаживает бёдра, удобно устраивается на одеяле и поглаживает Серёгу по щиколотке. Скосив взгляд снизу вверх, перехватывает ждущий, затуманенный, совершенно поплывший взгляд Серёжи, и, не разрывая зрительного контакта, ловит ртом головку уже окрепшего члена, медленно обнимая тесным кольцом губ. Касанием прошивает словно разрядом тока. Никогда ещё Серый не был таким горячим и чувствительным. Он часто дышит, облизывая губы, и подкидывает бёдра, толкаясь во влажный рот, а Волкову только и остаётся насаживаться, подаваясь навстречу, лаская языком уздечку, скользя по всему стволу, и почти сниматься, обжимая губами головку. Топит какой-то дурной, нереальной нежностью. Олег хочет растянуть её, двигаясь мучительно медленно, оглаживая ладонями рёбра, сминая ягодицы, и удерживая Серого, когда удаётся взять целиком, позволяя головке скользнуть в горло. Задушенный хрип Волкова срывает с губ Серого хриплый вскрик, и Птиц жадно сцеловывает его, оглаживая грудь Серёжи, цепляя подушечками пальцев соски, оставляя неосторожные росчерки от когтей на бледной коже. Серый ёрзает, хнычет и выгибается, тянет Олега к себе за затылок, с нажимом оглаживает, оттягивая тёмные пряди, зажимая в кулаке. Волков ведётся моментально. Глухо стонет, расслабляя горло, и берёт глубже, подхватывая Серёгу под ягодицы, задавай темп. Сергей мечется по постели, комкает под пальцами простыню, скользит ступнями по спине Олега и восхитительно, протяжно, хрипло стонет на одной ноте, пока воздуха хватает в лёгких. Птица умильно улыбается, поглаживая его по влажным скулам. — Олеженька, Олежа, Леж… — хнычет Серый, дрожа и выгибаясь до хруста, силясь оттянуть Олега за волосы, но Волков упрямый. Он удерживает Серёжу за бедра, оставляет во рту только головку и, надавливая под ней языком, сглатывает, пока блестящий от испарины Серёга беззвучно орёт, выгнувшись дугой, глядя в потолок широко распахнутыми глазами. — Олежа, — Серый зовёт сорвано и жалобно, поглаживая Волкова, удобно умостившегося щекой на его животе, по волосам. — Леж, — тянет Разумовский, и Олег думает, что Серый потихоньку оживает. Приподнимает голову и ловит хитрый взгляд сверкающих синих глаз. — Я хочу ещё. — Я знал! Я знал, что хороший трах лучше сотни компрессов! — воодушевлённо вопит Птиц, слизывая с губ Волкова терпкую каплю и опрокидывая лопатками на кровать рядом с улыбающимся Серёжей. — Давай-ка, птенчик, сам! Твой Олежа думает, что ты хрустальный, и ни в жизнь не решится! — не умолкая ни на секунду, бубнит пернатый, помогая Серёге оседлать раскинувшегося на простыне Олега. — Да вы чё?! — Волк честно старается протестовать, но выглядит это очень неубедительно. — Подурели?! — Волче, — сладко тянет Серый, устраиваясь поверх его бёдер и сверкая нездоровым румянцем, — не дёргайся. Лежи тихонько, — глаза его сияют незнакомым синим блеском, и это порядком пугает Олега. — Я сам. — Так уж и сам? — усмехается пернатый, бросая ему тюбик смазки — Серёга ловит, но движения выдают его состояние. А Олег плавится под Сергеем, растворяясь в жаре его кожи, оглаживая бёдра и бока. Серый улыбается, прогибается, щёлкая крышкой, но Птиц оперативно юркает к нему за спину и воркует оттуда: — Подожди. Ты же не хочешь, чтобы я смазки нажрался? Сергей не хочет. Сергей прогибается сильнее и почти падает Олегу на грудь, потому что Птица зацеловывает поясницу и копчик, оглаживает бёдра, накрывает ладонями ягодицы, сминает и раздвигает шире, а затем широко влажно мажет языком от мошонки до копчика, слизывая жар. Серёжа дрожит и всхлипывает, выгибаясь и прикусывая губу, цепляясь за плечи Волкова непослушными пальцами. И Олег не выдерживает — слизывает горячий короткий выдох, зацеловывает сухие шершавые губы, засасывая и очерчивает по кромке языком, лаская своими. Серый глухо стонет в рот, оставляя на плече лунки от ногтей, прогибаясь в пояснице, подставляясь. А пернатый никуда не торопится, мягко вылизывает и засасывает горячие сжатые мышцы, губами прихватывая дрожащие края узкой пылающей дырки, оттягивая, кружа языком и толкаясь глубже. Серёжа вскрикивает, широко распахивая глаза, и Волков сцеловывает этот восхитительный звук, гладит дрожащие лопатки, скользит ладонями по влажной коже спины, по бокам и бёдрам, накрывает ягодицы Серого ладонями и раздвигает шире, облегчая пернатому доступ. Олег пожирает потемневшим до угольного от разлившихся зрачков, взглядом разрумянившегося Сергея. Тот так старательно прогибается, подставляясь под язык Птицы, так сладко всхлипывает, роняя голову на грудь Олега и так… Так пылко смотрит на него, резко поднимаясь. А от того, что Разумовский вытворяет секундой позже, у Волкова плавятся остатки самоконтроля. Воздух вокруг раскаляется и искрит, обжигая лёгкие, пуская ток по венам. Олег старается не дышать, считывая каждое движение Серёжи, ловя каждый его стон и всхлип, каждое подрагивание влажных ресниц. Серый неотрывно смотрит на Волка, словно увяз, словно растворился в бархатном омуте его глаз. Смотрит, шало улыбаясь, и заводит обе руки назад, оглаживая дрожащими пальцами ладони Олега. Тянется к влажной, припухшей от скользящего в ней языка дырке и толкается пальцами внутрь, оттягивая дрожащие края, оглаживая горячий рот Птицы. Взгляд Серого темнеет. На бледном лице лихорадочными пятнами проступает румянец. Губы при тусклом свете ночника кажутся почти кроваво-алыми, и Волков облизывает их взглядом, выдыхая: — Охренеть… Ты прекрасен, Серёж… — О! Ты не видишь его сзади, Леж! — мурлычет Птиц, выцеловывая тонкие пальцы Разумовского, в исступлении растягивающего покрасневшую пульсирующую задницу. — Постой, птенчик, этак ты навредишь, — и щедро льёт на копчик Серого смазку, любуясь, как та стекает по расселине вниз, вязкими каплями срывается с мошонки на простыни, блестит на внутренней стороне бёдер. Сережа всхлипывает и выгибается, проталкивая пальцы глубже, растягивая влажно поблёскивающую дырку, оглаживая припухшие горячие края, крупно дрожит и падает Олегу на грудь. Волков сцеловывает капли пота с виска и лба, мягко целует искусанные губы, скользит ладонями по спине, по бокам и бёдрам, подхватывает под ягодицы и тянет Серого выше, ловя его горячий выдох. — Плохая идея, — шепчет Олег, целуя Серёгу снова. — Отличная идея! — пернатый щекочет дыханием основание и скользкой от смазки ладонью оглаживает член по всей длине. Серёжа выгибается, заводя руку за спину, накрывает стояк, зажимает меж ягодиц и ёрзает, притираясь, пока головка не упирается в пульсирующую растянутую дырку. Перехватывает стояк у основания, выпрямляется на коленях и, вздрагивая, плавно насаживается до упора. Олега почти размазывает от непривычного обжигающего жара, от дрожи и пьяной податливости, от такого очевидного желания. Серёжа дрожит, стонет на всхлипе, утыкается мокрым лбом в шею, пока Олег поглаживает его по пояснице. Птица накрывает ладони Волкова на спине Серого своими, улыбается, сцеловывая с веснушчатого плеча бисерины пота, и шепчет: — Отличный вид, Олежка. Серёжа дрожит, прокусывая губу, приподнимается, почти позволяя стояку выскользнуть, обжимает головку скользкими горячими стенками и со всхлипом резко насаживается до упора, начиная наращивать темп, постанывая и дрожа. Выгибаясь, запрокидывает голову так, что отросшие пряди волос рассыпаются по плечам и липнут к влажной коже, грызёт губы, стараясь заглушить стоны, подрагивает, сжимаясь вокруг головки — и у Олега звёзды перед глазами рассыпаются. Серёжа пьяно улыбается, падая на грудь, упираясь дрожащими руками в простыню над плечами Волкова, и выгибается сильнее, почти позволяя члену выскользнуть. Бросает долгий мутный взгляд на пернатого, и тот, сбрасывая оперение, прижимается грудью к влажной спине Серёжи, перехватывает его за подбородок, заставляя запрокинуть голову на плечо, и целует, вылизывая рот — плавно, непривычно нежно, так пьяно, что кончить можно от одного взгляда на них таких. Птица скользит ладонью по солнечному сплетению, прессу, низу живота, обхватывает стояк и дрочит, наглаживая под головкой. Серёжа приподнимается, насаживается до упора и глухо скулит, снова падая на грудь. — Меня подожди, — улыбается Птица, нависая, припечатывая Серёгу к Олегу. Склоняется и целует Волкова, оставляя на губах привкус малины. Олег рвёт его за затылок, вгрызаясь в рот, прикусывая губы, и пернатый, улучив момент, притирается головкой к стволу, на пике очередного движения толкаясь глубже, проникая в тугую дырку, с удовольствием наблюдая, как растягиваются вокруг стволов пылающие пульсирующие края. Серёжа, зажатый между Олегом и Птицей, орёт, выгибаясь и дрожа. Тянет пернатого за шею, подставляя плечо, и тот начинает двигаться внутри, отираясь стволом о ствол, дурея от контрастов, от жара, от того, как Серый сжимается и дрожит. Серёже так ярко и много, так остро, что от каждого движения почти вышвыривает в оргазм. Жар пернатого и Волкова плавит Сергея, заставляя позабыть о собственном. Птица замирает, зацеловывая мокрые лопатки и шею Разумовского. Олег усмехается, рвёт его за бёдра и вбивается частыми быстрыми толчками. Серёжа выгибается дугой, распахивает глаза и беззвучно орёт. Оргазмом размазывает. Птица срывается следом, с глухим рокотом утыкаясь в плечо Серого. Олег догоняет их в пару движений, сгребает Серёжу поперёк лопаток и прижимает к груди, хаотично зацеловывая влажные волосы на виске. Балдея от сбитого дыхания и сердцебиения. — Серёж, — шепчет он и гладит, гладит всё, до чего получается дотянуться. — Серёжа. Хороший мой. Родной. Посмотри на меня. Серый запрокидывает голову, смотрит пьяно, сверкая тёмными синими глазами, ёрзает на Олеге, тычется губами под линию челюсти и шепчет: — Я хочу жареной картошки и яблочного зефира, — мордаха румяная и почти виноватая, глаза всё ещё лихорадочно блестят, и Олег притягивает его к себе за затылок, целуя в висок. — Всё, что захочешь, — шепчет на ухо. — Лишь бы тебе стало лучше. — Ему уже лучше, — Птица вытряхивает из пачки две сигареты, щёлкает пальцами, прикуривает от вспыхнувшего на ладони пламени, протягивает одну Волкову, затягивается и падает лопатками на простыню. — Главное — правильное лечение.