Усталость

      В последнее время Орочимару стал замечать за собой, что он ведёт и чувствует себя не так, как обычно. Интерес к исследованиям как-то притупился, и ощущался будто сквозь стеклянную стену, изучение новых техник давалось неожиданно сложнее, и в работе Змеиного Саннина начали чаще прослеживаться провалы и неудачи. Он стал чаще злиться, поначалу на подчинённых, а потом уже на самого себя, когда к нему пришло осознание того, что всё дело только в нём самом. Даже сейчас, вчитываясь в свиток с описанием тайной техники давно сгинувшего клана, Орочимару никак не могу уловить суть, информация будто бы не хотела впитаться в мозг, он видел буквы, но никак не мог их прочесть и уловить вложенный в них смысл. Он устал.       Усталость давила на него тяжёлым грузом, не только физическая, но и моральная. От этой усталости не было спасения, медленно угасал интерес даже к собственным целям, и в голове смутно витал вопрос о том, зачем всё это. Что последует за достижением столь желанной цели, если после неё не появится новая, которая вновь заставит двигаться вперёд? Пустота, это было очевидно. Эту пустоту нужно будет чем-то заполнить, а иначе жизнь потеряет всякий смысл, точно так же, как и смерть. Всё потеряет смысл. Эта пустота уже начала закрадываться в душу, пока ещё не сильно заметная, легко затмеваемая желанием достичь бессмертия, но иногда она пробивалась сквозь пелену одержимости целью, напоминая о себе тупой болью внутри. Значит, одной только цели не хватит, чтобы заполнить пустоту.       — Орочимару-сама, сегодня вы весь день за работой. Может, вам стоит отдохнуть? Иногда отдых нужен даже вам. — из мыслей Орочимару выдернул тихий голос Кабуто, которому удалось, на удивление, войти в лабораторию незамеченным. Или, может быть, Змеиный Саннин настолько привык к присутствию рядом этого юноши, что не считал нужным реагировать на приближение его чакры и отвлекаться от своих занятий. Орочимару перевёл взгляд на Кабуто, замечая в его руках поднос с двумя кружками горячего, судя по плавно текущему вверх пару, чая, и глубокой тарелкой печенья. Юноша подошёл к столу, осторожно опуская на его поверхность поднос, и неловко поправил очки. — Сделаете перерыв на чай? Если не возражаете… — медик запнулся на этих словах, отводя взгляд, и продолжил уже куда тише. — Я хотел бы составить вам компанию.       Прогонять юношу не хотелось. И отказываться от отдыха тоже. Напротив, Орочимару очень хотел отдохнуть, но он не мог признаться себе в этом сам, принимая нахлынувшую усталость и меланхоличные, несвойственные ему мысли, за слабость. Он ненавидел быть слабым, и хотел бы прогнать прочь всё это унылое наваждение, но оно цеплялось за сознание Змеиного Саннина своими костлявыми мертвенно-ледяными пальцами и не выпускало. Кабуто его слабым никогда не считал, и Орочимару хотел этим воспользоваться, чтобы не испытать при этом презрения к самому себе за такое поведение. — Я не против, можешь остаться. — согласился он, кивая на свободной стул, стоящий у стола. Орочимару сдвинул в сторону свиток, оставляя его изучение на недолгий отрезок времени и поднялся, чтобы пройти к лабораторной раковине и вымыть руки, смывая с бледной кожи капельки веществ, с которыми он работал ранее.       Получивший неожиданное разрешение, Кабуто мягко улыбнулся, хотя в душе готов был засиять от радости тому, что ему позволили побыть рядом. Он видел, что в последнее время Орочимару ведёт себя не так, как обычно. Он хорошо скрывал изменения в своём состоянии, но медик прекрасно видел сквозь стёкла своих очков какую-то усталую печать в золотых змеиных глазах. Кабуто эту усталость слабостью не считал, он вообще никогда не считал Орочимару слабым. Он просто искренне хотел как-то помочь, совершенно не зная, что творится на душе у Змеиного Саннина. Юноша подвинул поднос так, чтобы обоим, сидящим на стульях, было удобно дотянуться до кружек и печенья, и сел, но к чаю не притронулся, ожидая Орочимару. — Спасибо, что позволили остаться. — тихонько поблагодарил он, когда Змеиный Саннин вернулся к столу. — Ты не должен благодарить меня за это, Кабуто. — ответил ему Орочимару, уже с опозданием осознавая, что его слова могли прозвучать несколько странно. Однако Кабуто так не казалось.       Взяв в руки свою чашку, Орочимару осторожно отпил горячего напитка, удовлетворённо выдыхая. Не слишком обжигающий, в меру тёплый, без сахара, не сильно крепкий, без горечи, а с приятным мягким вкусом от заваренных трав. Именно тот чай, который ему нравится — Кабуто запомнил все его предпочтения, и с успехом им соответствовал. В гуще неожиданного уныния Орочимару уловил мысль о том, что сам он толком не знал, что же нравится Кабуто. Почему-то захотелось об этом спросить, но мужчина не стал этого делать, сочтя такой вопрос крайне неуместным. — Вам нравится? — Кабуто снова выдернул Орочимару из размышлений, нарушая повисшую между ними тишину. Он обхватил кружку ладонями, грея замёрзшие пальцы. В подземельях всегда прохладно, Кабуто уже привык к этому, но согреться горячим чаем всегда было приятно.       Вопрос был несколько наивным и неожиданным, однако Орочимару не стал его игнорировать, утвердительно кивая. — Да, нравится. — произнёс он, отпивая снова и, чуть подумав, добавил. — Спасибо тебе. — коротко поблагодарил медика, тихо выдыхая. Тёплый чай и его аромат расслабляли. Орочимару грешно задумался о том, как хотелось бы ему отдаться в липкие руки этой усталости, но тогда от его самолюбия не останется и следа. Он будет слабым, если поддастся. — Рад, что так. Вам стоит чаще делать перерывы, вот я и решил… Помочь с этим, отвлечь немного. — чуть неловко, Кабуто произнёс это вполголоса. Он сделал глоток горячего чая, наслаждаясь чуть сладким вкусом, переплетающимся с тонким ароматом, на языке, и первым взял печенье из тарелки.       Орочимару говорить не хотелось, он чувствовал себя слишком уставшим для разговоров, и он даже успел пожалеть о том, что позволил Кабуто остаться, но тот, будто прочитав его мысли, притих, больше ничего не говоря. Не говорил и Змеиный Саннин, мирно попивая чай с печеньем, так просто и по-домашнему, как бывает у самых обычных людей. Его подобное раньше не особо привлекало, его не привлекало вообще ничего, кроме бессмертия, но в последнее время накатывающая волнами усталость и какая-то необъяснимая беспричинная хандра издевательски играли на чувствах, вытягивая из глубин души чувства того ребёнка, которого Орочимару в себе когда-то подавил, оставил и забыл эту часть себя, считая её до ничтожного бесполезной. Но она лезла, всплывала со дна заледеневшей души, напоминала о себе разъедающей пустотой и противными мыслями о том, что после достижения цели будет только эта самая пустота и ничего больше.       Так вовремя пришедший Кабуто сейчас манил своей заботой, хотелось принять всё, что он даст, узнать, насколько много заботы и нежности умещается в этом юноше, забрать всё… И дать что-нибудь в ответ. Орочимару всегда думал, что того, что он позволяет Кабуто быть рядом, даёт ему знания и информацию, уже достаточно, но теперь всё ощущалось как-то совсем иначе. Орочимару устал. Он устал от погони за своей целью, что длится всю его жизнь. Устал от постоянных скитаний из укрытия в укрытие, чтобы остаться незамеченным, от шиноби скрытых деревень, от поиска сосудов, от всего. И эта толика домашнего тепла и уюта, растворяющаяся в чае с печеньем, сейчас до неправильности сильно была необходима Змеиному Саннину, и он почти наслаждался воцарившейся тишиной и идиллией. Он взглянул на Кабуто, замечая, как через его неизменную собранность и готовность работать скользила почти такая же усталость, будто бы медик готов был заснуть прямо здесь.       Аромат заваренных трав так восхитительно успокаивал, словно утягивая в ласковые объятия, что Орочимару даже почувствовал унылое разочарование, когда его кружка опустела, точно так же, как и кружка Кабуто, а так же тарелка принесённого им печенья. Медик грустно посмотрел на опустевшие чашки, испытывая такое же разочарование, ведь теперь ему нужно будет уйти, и поднялся, ставя чашки обратно на поднос, с сожалением собираясь покинуть лабораторию. Однако усталость, отпечатавшаяся на бледном лице Орочимару, не давала ему этого сделать. Кабуто хотел хоть как-то облегчить его состояние, помочь, любым способом, он готов был сделать всё, что Саннин попросит. Он не просил, а наоборот, скрывал своё состояние, и у Кабуто сердце разрывалось от этого. Он слишком много времени провёл с Орочимару, слишком привязался к нему, даже научился читать его эмоции и сейчас лучше, чем кто-либо, видел, что Саннину тяжело. Вот только причину он не знал.       Чуть помявшись, Кабуто всё же решился проявить больше заботы, чем следует, позволить себе побыть навязчивым, но всё равно попытаться. Хотя бы попытаться облегчить состояние того, кого он любил сильнее, чем вообще можно любить другого человека. — Может, сегодня вам стоит лечь спать пораньше? — Кабуто опустил взгляд, пугаясь того, что Орочимару может разозлиться за излишнюю внимательность подчинённого, и поспешно добавил. — Сегодня был долгий день. Можете сказать, что нужно, я всё сделаю. — он поднял взгляд, ожидая реакции. — Ты прав. — неожиданно согласился Орочимару, про себя радуясь тому, что он, окружённый заботой этого юноши, может без оправданий последовать его совету и отдохнуть. — Тогда я приготовлю вам ванную. — коротко сообщил медик, и спешно удалился из помещения.       Орочимару тяжело вздохнул, когда остался один, неожиданно чувствуя себя брошенным без присутствия Кабуто рядом. Эта привязанность, хоть он и не хотел её в себе признавать, порой мешала и давила на него, а в смешении с усталостью, вытягивала из Саннина все силы, не оставляя после себя ничего. Что делать с этим чувством — он не знал. Орочимару хотел бы просто вырвать из себя эти чувства с корнем и избавиться от них, но сделать это у него не получалось, и ему оставалось лишь терпеть, в надежде, что они пройдут. Саннин убрал все приборы со стола, оставляя за собой порядок в лаборатории, и направился в ванную, решив, что пока он рефлексировал в пустоте, Кабуто должен был уже закончить. Неспешно идя по коридору и нарушая своими шагами холодную тишину, Орочимару думал о том, что ему делать со своим состоянием. И способ сделать свою привязанность менее досаждающей был один. Показать её. Орочимару решил попробовать.       Он зашёл в ванную комнату, убеждаясь в том, что правильно выбрал момент — всё было уже готово и, более того, Кабуто был ещё здесь. Медик слегка вздрогнул, когда увидел Саннина. — Всё почти готово, Орочимару-сама, я принесу полотенце. — сообщил он и торопливо удалился. Пока Кабуто ходил за полотенцем, Орочимару снял с себя одежду, всё ещё находясь в раздумьях о своём решении касательно привязанности. Он не был уверен, как именно стоит её показать. Хотя, медик должен был понять. Как-нибудь. Когда юноша вернулся, закрывая за собой дверь и складывая полотенца на полку, Орочимару подошёл к нему ближе. Не считая нужным объясняться, он подхватил медика на руки, усаживая того на большую корзину для одежды, и стал с некой резкостью в движениях снимать с него одежду.       Кабуто удивлённо ахнул, но сопротивляться не стал — испугался. Закончив раздевать медика, Орочимару снял с него очки и, оставив их на корзине, вновь подхватил юношу на руки. Он вместе с ним прошёл к ванной и опустился в тёплую воду, усаживая медика так, чтобы он спиной мог прислониться к его груди. Орочимару казалось, что совместная ванная будет неплохим проявлением чувств, но с исполнением, похоже, немного ошибся, потому что чувствовал, как Кабуто напряжён. — Орочимару-сама… — тихо позвал его медик, мелко дрожа от ощущения непозволительной близости с Саннином. — Расслабься. Для тебя на сегодня больше поручений нет. — стараясь говорить в более мягком тоне, произнёс Орочимару, и притянул Кабуто к себе, самостоятельно заставляя его улечься сверху. Медик осторожно выдохнул, опуская голову на чужое плечо, и кое-как всё же расслабился.       Прошло около минуты в молчании, Кабуто смог окончательно успокоиться, и оживился вновь, решив, что раз уж его затащили в ванную, нужно этим хоть как-то воспользоваться. — Не возражаете, если я помогу вам с мытьём волос? — тихонько поинтересовался он и, не дожидаясь ответа, потянулся за шампунем. Орочимару согласился коротким кивком и юноша, обрадованный этой новостью, едва сдержался, чтобы не засиять. Им пришлось сменить положение — теперь Орочимару сидел спиной к Кабуто, который бережно наносил шампунь на длинные влажные волосы, мягко массируя подушечками пальцев кожу головы. Всё это смущало, они ведь оба полностью обнажённые, в одной ванной, но медик гнал от себя все посторонние мысли, и сосредоточился на заботе об Орочимару, стараясь сделать столько, сколько ему вообще позволят. Он распределил шампунь по всей длине мягких волос, и, пользуясь тем, что его всё ещё не призвали прекратить, плавными движениями переключился на плечи Саннина, массирующими движениями нанося оставшийся на ладонях шампунь.       Орочимару позволял ему, надеясь, что Кабуто заметит намёк на чувства, скользящий через это доверие и позволение касаться. Он молчал, не возражал, а медик этим пользовался, теперь уже мочалкой растирая по бледной спине и рукам гель для душа, источающий тонкий аромат. От волнения и страха того, что его в какой-то момент призовут прекратить и отчитают за то, что тот позволяет себе многое, Кабуто прикусил губу, готовый в любой момент послушно отстраниться. Но Орочимару ничего не говорил, и медик прекратил сам, не решаясь коснуться нижней части чужого тела. Змеиный Саннин даже немного расстроился, что это прекратилось — даже ему, отрицающему все чувства, была приятна эта бережная забота и касания тёплых ладоней. Он обернулся к Кабуто, и убрал прилипшие к его лицу светлые пряди, заправляя их за ухо. Орочимару хотел было предложить свою помощь и Кабуто, но для него это было уже слишком, и он лишь молча огладил тёплую мягкую щёку, снова прислоняясь спиной к бортику ванной.       Кабуто о себе позаботился уже сам, делая всё в некой спешке, но так и не услышал ни единого слова, упрёка или приказа в свою сторону. Душ они принимали тоже вместе. Кабуто вызвался помочь Орочимару смыть шампунь с волос, и снова получил разрешение одним лишь кивком. Этого ему было достаточно. Уже после всех водных процедур, он больше не решался предлагать никакой своей помощи, и старался не пялиться на Саннина, молча вытираясь мягким полотенцем. Не зря принёс лишнее. Он оделся в чистую, более простую, одежду, благо, она тут была, и, вытерев волосы полотенцем, вновь завязал их в хвост, после чего надел очки. После такой близости с Орочимару, ему не хотелось с ним расставаться, и он искал повод, чтобы хотя бы проводить его до спальни, но в голову никак не приходило ни единой весомой причины, которая могла бы стать аргументом тому, зачем ему понадобилось идти за Орочимару.       Кабуто просто сделал вид, что ему нужно в ту же сторону, прихватив с собой ещё одно сухое полотенце, потому что заметил, что волосы Орочимару были ещё влажные. Он беспокоился, что Саннин может заболеть. План медика, к его собственному удивлению, увенчался успехом, он прошёл за Орочимару до самой двери, а тот ему и слова не сказал. — Ваши волосы ещё очень влажные, Орочимару-сама, вы можете заболеть, позволите мне… — начал Кабуто перед тем, как Саннин скрылся за дверью своей спальни, однако его перебили. — Ты из-за этого шёл за мной всю дорогу? Ладно уж, проходи. — согласился Орочимару, всё же раскусив нехитрый план медика. Он впустил его в комнату, а следом зашёл сам, закрывая дверь. Кабуто ликовал внутри себя, ведь ему удалось ещё продлить момент нахождения рядом с любимым человеком.       Орочимару опустился на постель и устало посмотрел на Кабуто, в глазах которого плескалось счастье от осознания, что ему позволили быть ближе. Возможно, он заметил, что Саннин старается показать свои чувства, а может и нет, но Орочимару очень хотел бы, чтобы этого было бы достаточно. Он решился попросить о большей заботе, потому что всего этого, что произошло ранее, ему как-то не хватало, он хотел бы подольше находиться в уютной тишине, в компании покорного заботливого юноши. — Раз уж ты всё-таки здесь, расчеши мои волосы. — негромко произнёс он, внимательно наблюдая за лицом медика. Тот, похоже, просёк, что сейчас Саннин хотел просто тишины, поэтому вместо словесного согласия кивнул. Совсем как сам Орочимару в ванной несколькими минутами ранее.       Кабуто, с мягкими полотенцем и расчёской в руках, сел за спину Орочимару. Он оставил расчёску лежать на подушке, и ласковыми движениями провёл полотенцем по влажным волосам, забирая оставшиеся капельки воды. Он глубоко вдохнул аромат шампуня, тепло улыбаясь от переполняющего его счастья тому, что сегодня он был так близко к любимому человеку, продолжая лёгкими движениями сушить длинные чёрные волосы полотенцем. Закончив, он уложил полотенце на свои плечи, чтобы не промокла постель, и взял в руки расчёску, осторожно проводя по волосам Орочимару, струящимся по его спине тёмным водопадом. Он расчёсывал длинные волосы осторожно, начиная с кончиков, аккуратно разделяя пряди, понемногу захватывая всё больше длинны, стараясь не причинить и намёка на дискомфорт.       Орочимару невольно расслаблялся под мягкими касаниями, прикрывая глаза и, наконец, обессиленно отдаваясь в цепкие лапы собственной тяжкой усталости, просто позволяя себе забыться в этом моменте. Касания расчёски к коже головы почувствовались до мурашек приятно, Саннин позволил себе даже удовлетворённо выдохнуть и улыбнуться одними уголками бледных губ, растворяясь в этой нежности, даримой ему медиком. Он хотел бы, чтобы это мгновение длилось дольше, но Кабуто, закончив с расчёсыванием его волос, поднялся с кровати, покорно собираясь уходить. Орочимару знал, что без приказа юноша не позволит себе лишнего, но он хотел, чтобы в нём появилась достаточная наглость, чтобы попросить позволения остаться. Но просьбы не было, и Змеиному Саннину пришлось окончательно переступить через самого себя, чтобы получить то, чего сейчас так хотел, в чём нуждался.       — Кабуто, останься. Садись. — Орочимару постарался говорить мягче, чтобы эти слова звучали как просьба, но они всё равно слышались как приказ. И Кабуто повиновался, опускаясь обратно на постель. Тогда Саннин забрал из его рук полотенце, сел за его спиной и снял с ещё влажных отливающих серебром волос резинку. Орочимару заботиться не умел, но под тяжестью нахлынувшей хандры очень хотел показать Кабуто, что он всё-таки его ценит, и просто старался повторять за ним, как ребёнок, отзеркаливая чужие заботливые действия. — Орочимару-сама…! — удивлённо проронил юноша, вскидывая брови от неожиданности, когда его волос коснулось мягкое полотенце. — Ты многое делаешь для меня. Я тоже хочу. — коротко пояснил Орочимару, вытирая от влаги светлые волосы. Закончив с этим, он отложил полотенце, с некой небрежностью вешая его на бортик кровати у ног. Чуть помедлив, Змеиный Саннин снял с Кабуто его очки, и бережно сложил их на тумбочку. — Останешься сегодня здесь. — слова его снова звучали, как приказ, всё-таки Орочимару было сложно нормально выражать свои чувства. Саннин взял в руки расчёску.       Он расчёсывал волосы Кабуто, как свои: осторожно распутывал прядки, проводя расчёской медленно, чтобы не тянуть, не причинить боли. А Кабуто плавился от неожиданной нежности, сквозь наслаждение ощущая колющую боль, прекрасно понимая, что такому поведению Орочимару была единственная причина — состояние Змеиного Санина. То самое состояние, которое скользило через старательное его сокрытие, но всё равно виднелось, пробиваясь наружу. Кабуто не хотел получать эту нежность таким путём, но всё равно наслаждался осознанием, что его, — в глубине души, — всё-таки ценили всё это время, что он всё же нужен Орочимару. Сейчас в его голове сложилась логическая цепочка того, почему Саннин совершал все эти странные действия весь сегодняшний вечер. Конечно, Кабуто было приятно стать ближе, но причина, по которой это происходило, ему не нравилась.       Орочимару закончил с расчёсыванием чужих волос и оставил расчёску на тумбочке. Кабуто обернулся, смотря на него с молчаливой нежностью, и придвинулся чуть ближе, позволяя себе поцеловать Саннина в лоб. Он взял его руки в свои, не слыша пока запрета, и чуть сжал холодные ладони в своих, стараясь согреть. — Вы очень устали. Вам нужно чаще расслабляться и отдыхать. Вы ведь знаете, что я сделаю всё, что скажете. Мне не сложно. — осторожно заговорил он, героически решая взять на себя ещё больше работы, под весом которой и так едва ли не ломался сам, но ради Орочимару готов был выстоять. — Ты тоже устал. — коротко заметил Саннин, вглядываясь в юное лицо, и замечая усталые синяки под чёрными глазами. Орочимару не знал, правильно ли это, но он коротко ткнулся губами в губы Кабуто, почти тут же отстраняясь, и утянул того за собой на постель. — Отдохни и ты. — добавил он, в глубине души чувствуя себе невероятно уязвимым из-за проявления этой нежности.       — У меня ещё остался незавершённый отчёт… — тихо, так, будто желая, чтобы Орочимару его не услышал, признался Кабуто, но вставать с постели не спешил, невольно расслабляясь, лёжа на большой невероятно мягкой подушке. — Завтра закончишь. Я сам говорю тебе отдохнуть, поэтому не буду требовать с тебя отчёты в полном объёме. — с ленцой в голосе ответил ему Орочимару, сейчас не желая думать о том, что там медик не сделал, и что должен был. Его даже немного задело то, что в такой момент юноша продолжал думать о работе, но Змеиный Саннин достаточно хорошо читал людей, чтобы увидеть в глазах Кабуто простой и очевидный страх получить потом выговор или наказание. Орочимару не собирался ничего с ним делать, он слишком устал, чтобы нагонять страха, показывая свою и без того нерушимую власть, в конце-концов, он знал, что Кабуто обязательно всё сделает, хоть и немного позже.       Медик с благодарностью в глазах посмотрел на Орочимару, слегка улыбаясь тому, что он может спокойно, без угрызений совести остаться рядом. Он сел на кровати, будто бы пытаясь встать, но на самом деле, совершил он данное действие лишь для того, чтобы укрыть их обоих тёплым одеялом, и лечь обратно. Он устроился под одеялом поудобнее, почти тая от того, насколько была комфортной большая кровать Орочимару, и подумал о том, что хотел бы почаще иметь возможность спать рядом с ним. Только не ради удобной постели, а ради того, кто лежал рядом, ради Змеиного Саннина, который сегодня был непривычно спокойным и нежным. Всему виной его усталость, это было очевидно, но Кабуто хотел верить, и даже правда верил, что за этим скрывается и искренность Орочимару, что медик ему действительно дорог. Ведь не стал бы он просто из-за одной лишь усталости пускать постороннего в свою спальню, сознание Орочимару не могло помутиться так сильно.       Орочимару с непривычной для самого себя нежностью провёл ладонью по тёплой щеке юноши, и придвинулся к нему поближе, до смешного наивно целуя того в кончик носа. Он всё ещё не знал, достаточно ли будет всего того, что он сделал, чтобы Кабуто всё понял. Тот вроде умный, тоже неплохо людей читает, но Орочимару слишком сильно закрепил за собой бесчувственный и жестокий образ. Он не хотел говорить о привязанности вслух, его почти убивала эта необходимость, но ещё сильнее он хотел избавиться от неприятной тяжести на душе, которая давила невысказанностью и нарастающей слабостью. Змеиному Саннину придётся переступить через себя, и он, снова вдруг падая в пучину накатившей меланхолии, подумал, что ему терять уже нечего. Он и так стал почти ничтожным в этой своей беспричинной печали. Если всё станет совсем плохо, Орочимару сможет исправить и вернуть себе духовную силу, поэтому он решился. Саннин снова оставил холодный поцелуй на лице Кабуто, целуя его в висок, и пригладил светлые мягкие волосы, словно пытаясь действиями приготовить себя к собственным словам. — Я тебя люблю, поэтому и ты меня… Полюби. — сказал он вполголоса, снова целуя, на этот раз в уголок мягких тёплых губ, заглядывая в чужие чёрные печальные глаза с той же грустью. — Я полюбил вас ещё раньше, чем вы можете себе представить, Орочимару-сама. — ответил ему Кабуто, одаряя таким же наивным поцелуем в щёку. Юноша тепло улыбнулся, убирая с бледного лица упавшие чёрные прядки, и снова коснулся чужой щеки мягкими губами, выражая свою нежность и любовь к тому, кто стал ему почти родным. Он был рад, что смог наконец-то пробиться через этот лёд, которым было покрыто сердце Орочимару, что смог получить ответ на свои чувства, которые, впрочем, никогда и не скрывал, просто не говорил о них напрямую, выражая всю свою нежность действиями и заботой.       Пустота в душе Змеиного Саннина понемногу уменьшалась, заполняемая уже не целью, а другим человеком и его заботой. Орочимару всё ещё был уставшим. Уставшим от погони за целью, уставшим от мыслей о том, что будет потом, когда бессмертие станет реальностью, но усталость больше не тянула его на дно костлявыми лапами. Теперь он, измученный неприятной, ему несвойственной хандрой, мог упасть в тёплые объятия Кабуто, который всегда готов был согреть и дать столько заботы, сколько потребуется. Одной лишь цели мало, чтобы заполнить холодную пустоту внутри, и Орочимару, переступив через себя, решил позволить Кабуто подобраться неимоверно близко, забраться в самое сердце, согреть и заполнить своей любовью всю пустоту, что сжирала изнутри. Любовь — всё ещё слабость, такая ужасная и сильная слабость, больное место, по которому теперь могли ударить, но Саннин смог позволить себе побыть слабым. Иногда даже таким, как он, высокомерным эгоистам, иногда хотелось позволить самому себе побыть слабым. Но не у всех была такая возможность. Орочимару повезло, у него такая возможность была в лице Кабуто, которому он мог доверять. Влюблённый в него юноша слишком долго носил в себе эти чувства, чтобы сделать больно.       Кабуто был счастлив. Счастлив, что его наконец-то заметили, что его заботу ценят, что его просто любят. Он понимал, что эта их взаимная привязанность навсегда останется для Орочимару появлением слабости, и пообещал себе защитить Саннина от ударов по этой слабости. Он будет рядом. Был рядом всегда, и никогда не уйдёт, он готов пройти через боль, главное, чтобы Орочимару был рядом и не прогнал его. Кабуто правда боялся, что может стать ненужным, неудобным, бесполезным. Он хотел бы, чтобы такие вечера, как сегодняшний, повторялись чаще, но пока готов был и подождать, пока Орочимару привыкнет, научится проявлять свои чувства. Кабуто любил его таким, какой он есть, и не просил меняться, принимал всего целиком, поэтому даже те крошечные изменения, произошедшие буквально сегодня, он ценил даже больше, чем стоило бы.       Юноша подвинулся ещё ближе, совсем вплотную, и робко обнял Орочимару, прижимаясь к нему поближе, желая взять побольше от этой тёплой уютной близости, такой простой. Как у обычных влюблённых. — Спокойной вам ночи. — с мягкой улыбкой на губах произнёс медик, оставляя ещё один нежный поцелуй на щеке Саннина. Он боялся, что за обилие касаний его могут оттолкнуть, но вместо этого, Орочимару обнял его в ответ. — И тебе, Кабуто. Спасибо тебе за всё. — благодарности давались немного с трудом, но Орочимару только сейчас задумался, что своим холодом может оттолкнуть Кабуто. Тогда он его потеряет, и вряд ли сможет вернуть. Змеиный Саннин уже и так позволил себе слишком много слабостей, так почему бы не позволить ещё больше? Он пообещал себе, что обязательно научится дарить заботу, и с этой мыслью уснул в родных тёплых объятиях, чувствуя, что теперь он наконец сможет отдохнуть. И телом, и душой.