Постфактум

У него веснушки рассыпаны по плечам. Густо так, если прищуриться, кажется, что плечи рыжие, как волосы. И Олег – единственный, кто об этом знает, не считая медсестры. Серый носит футболки посвободнее, чтобы рукава были длиннее. Болтаются на худых руках нелепо, но прикрывают всё. Будь у Олега такая же россыпь по телу – тоже прятал бы. Дураков хватает. Но ему было чертовски приятно, что Разумовский позволяет себе носить майку, пока они одни в комнате. Старшеклассники жили всегда по четыре человека, а тут, надо же, свезло. Одного так и не подселили, а Славку дальняя родственница всегда на каникулы в деревню забирала. Так вышло, что на целый месяц комната оказалась в их распоряжении. Хорошая комната, с ремонтом: потолок побеленный, рамы оконные покрашены, в общем, уютно. Замка на двери, конечно, не было, но Олег этот вопрос сразу после переезда решил – стащил у трудовика пару деталей, под дверной косяк вкрутил железное колечко, гайку от старого смесителя из общей душевой (никто так хулигана и не вычислил, кто кран сломал), и продел сквозь него и через дверную ручку толстую скрученную в несколько слоёв медную проволоку. И дверь заперта, и снять можно быстро, надумай кто зайти. Благо, к старшим без стука не ломились. Волкову-то, в целом, все равно, пусть хоть в каком виде застают. Раздеться бы и встать перед дверью, когда к ним кто удумает сунуться – чтоб неповадно было. Всё ради него. Серёжа, взрослея, все сильнее закрывается от людей, ищет свою нору, чтобы забраться в неё поглубже и сидеть тихо. Лишь бы никто не трогал. Ему так хотелось своего, личного пространства, что Олег без вопросов пошёл решать проблему. Ради этого сияния в глазах и полного восторга слов: «Ну ты даёшь!». «Я-то даю...» – размышлял с досадой Олег, не сводя взгляда с парня с копной неприлично отросших рыжих волос. – «А ты?..» Олег считал себя взрослым. Олег первым объявил Серому, что от него голова кругом и в штанах тесно. У Разумовского от этих слов тогда, кажется, крышу снесло. Орал, как не в себя, даже с кулаками лез, посылал его всеми эпитетами, на которые только был способен (большей части Олег лично его научил). Через пару дней успокоился. Даже разговаривать с ним снова начал, если считать разговорами фразы вроде «отвали, педик!». Олег не расстраивался. Улыбался в ответ, демонстративно-опьяневше, будто образ Серёжи заставлял его хмелеть. Подумаешь... Он знал, что тот никому не скажет. Ещё бы, Олег стал его негласным телохранителем, а оставаться сейчас в одиночку было опасно. Вот и терпел первое время. Пока сам не явился, будто с повинной, сел на чужую кровать, уставился угрюмо. И выдал как на духу всё, что, наверное, вечно в себе носил бы, не будь Волков с ним так откровенен. Что тоже к нему неровно дышит, и нихрена не понимает, что с ним творится и чего хочется. И что тоже, кажется, педик. Олег тогда рассмеялся, притянул к себе, тискал рыжего дурака, как игрушку, а тот и не сопротивлялся. «Давай дадим друг другу слово, что всегда будем вместе?» Вот так всё и началось. С тех пор прошло почти два месяца. Серый уже не шарахался от незваных объятий, целоваться научился быстро, будто был создан для этого. Олег успел опыта набраться на местных девчонках и теперь Серёжу под себя подстраивал. А тот оказался мягким и податливым, как подтаявший воск. Но глаза эти наивные огромные с ресницами, как у девок, которыми тот хлопает, не осознавая, как кукла... Может, выгляди Разумовский как нормальный пацан, и не втюрился бы. И веснушки ещё эти... Волков отталкивается от стены, пересаживаясь на середину кровати, от чего металлическая сетка под матрасом противно скрипит. Наклоняется над сидящим на полу Серёжей, смотрит, как тот гоняет «Змейку» на телефоне, честно найденном Олегом пару недель назад прям вот на Восстании. Или не совсем честно и не совсем найденном, но сколько тогда радости в этих глазах он увидел, сколько блеска при виде новой игрушки… – Поцелуй меня, а? – просит Волков, нависая над парнем и замирая в ожидании. Но Разумовский лишь сильнее вдавливает пальцами кнопки. – Ща-ща, – бросает он, кажется, даже не услышав толком просьбы. Змейка длиной уже в три экрана, ещё чуть-чуть и геймовер. Чего тянуть. Олег обхватывает руками его плечи, вжимая Серого спиной в край кровати, и утыкается лицом в его макушку. Разумовский вскрикивает: Змейка ловит собственный хвост и начинает мерцать, информируя о проигрыше. Серый рычит, оборачиваясь, смотрит рассержено. – Мне двести очков до рекорда оставалось, придурок! Бьёт. Не сильно и куда попало, а Олег смеётся, подставляется под его руки, позволяя выместить злость. Знает, что это не продолжится долго. Потому что уже спустя минуту ловит подставленные специально для него губы. За последний год Олег успел набрать мышечную массу, его тело сформировалось эстетически правильно, в то время как Серёжа все ещё напоминал нескладного подростка. Спорт его не интересовал, только учебники и фантазии о благоприятном будущем. Олега это не смущало. Тощее тело хотелось трогать, мять, тискать, оставлять на нём следы, даже если придётся потом выслушивать нотации. Недолго думая, Волков сжимает пальцами его ягодицы прямо в процессе поцелуя, от чего Серый едва не давится чужим языком. – Да блин! – он начинает ёрзать, сопит недовольно, бёдрами ведёт, пытаясь скинуть руки Волкова. – Да хорош! Олег сдаваться не намерен. – Жалко тебе что ли? Дай потискать. – Себя тискай! Сергей переходит к более решительным действиям, упираясь раскрытыми ладонями в его грудь, силясь отстраниться. – Да чего ты? – Олег невесело усмехается, перехватывая его руки. – Все нормально! Пытается обнять, но Серый начинает буквально извиваться в его руках. К бледным щекам приливает кровь, веснушки теряются на фоне румянца. Пыхтит напряжённо, но не сдается, пока Волков не размыкает руки. Сергей не убегает, остается на месте, смотрит хмуро, поправляя сползшую с плеча лямку. Игривое настроение Олега сменяется неподдельной серьёзностью, которая вызывает у Разумовского настороженность. Оно и понятно, какой там у шкета этого опыт, три страницы и две картинки из учебника по биологии? Олег же гордился своими знаниями. У него были «связи»: парни постарше из города привозили всякого рода «учебные пособия», включая видеокассеты соответствующего содержания, которые удавалось глянуть под покровом ночи в общем зале с постовым на шухере. А ещё журналы, много журналов. Знал бы Серый, сколько добра у него валяется под матрасом… – Я хочу по-настоящему, – выдает Волков, и Разумовский, быстро соображая, недовольно кривится. – Хоти. – Да давай, ну! – Олег не замечает, как его голос разбавляется умоляющими нотками, и почему-то это срабатывает. Серый молчит, думает, хмурится, демонстрируя свою неприязнь к этой идее. – Типа секс? – спрашивает он. Олег кивает. – Типа да. – Не зря тебе тройбан по биологии светит, – фыркнув, Серый крутит в руках телефон и бросает его на собственную кровать, стоящую напротив, после чего перебирается на неё сам, зеркально садясь напротив Олега в ту же позу, скрещивая ноги и упираясь в них локтями. – Да в смысле? – В прямом, – Разумовский смотрит на него почти снисходительно. – Я парень вообще-то. – Ну и че? – не унимался Олег. – Ты типа не понимаешь, что можно по-другому? Да брось, не делай вид, что ничего об этом не знаешь. Выражение лица Разумовского меняется, в глазах отражается растерянность, смешанная со стыдом. Шмыгнув носом, он вскидывает голову, тряхнув волосами в попытках скрыть смущение. – Ну и что? Ответ его звучит слишком уж небрежно. Олег смотрит на него с подозрением, прищуриваясь. Хмыкает. – Да ты реально не знаешь. – Знаю я все! – парирует Разумовский, напрягая плечи, будто готов кинуться на друга в стремлении отстоять свою правоту. – Не знаешь, – небрежно бросает Олег и усмехается. Маленькая победа. Лицо Серого становится ещё более недовольным, и Олег быстро понимает свою ошибку. Прежде, чем тот снова ускользнёт от желаемой беседы, Волков быстро перебирается на чужую кровать. Серёжа смотрит обиженно. – Самый умный что ли? – Не-а, – просто отвечает Олег, улыбаясь. – Ты самый умный. Тащусь от тебя, Серый. Губы парня невольно растягиваются в улыбке: похвалу Сергей любил и покупался на неё, как девчонки на комплименты. Пара слов и вот он уже снова весь покладистый, послушный. Как по заказу. Глаза снова горят, такие неестественно голубые. – Веснушки твои целовать хочу, – признаётся Олег. – Фу, Волков! – Серый смеётся, морщась, демонстрируя неприязнь к этой идее. – Чего так сопливо? Если ляпнешь что-нибудь про звёзды с неба, я тебя прибью! – Да мне плевать, – и в подтверждении своих слов припадает губами к чужому плечу. Это лишь сильнее раззадоривает Разумовского, который принимается хохотать в голос, держась за руки друга, пока тот упорно продолжает слюнявить ему кожу. – Придурок, ну хорош! – А как ты меня остановишь? – Олег поднимает голову, хищно прищурившись. – Маленький беззащитный Серёжа. Всё веселье мигом стирается с лица Разумовского. На мгновение мелькнувшее разочарование сменяется откровенным недовольством. – Я не беззащитный. – …да, – соглашается Олег серьёзно, глядя тому в глаза. – Прости, херню сморозил. – Ага, – он дёргано кивает и отворачивается, замирая. То ли ждёт продолжения, то ли демонстративно завершает беседу – не ясно. Олег на пробу дотрагивается до его колена, убеждаясь, что тот не пытается скинуть его руку. – Я вообще серьезно говорил. Про то, что хочу попробовать. По-взрослому. – Ой, взрослый, – фыркнув, Разумовский тщетно пытается подавить усмешку. – Такой взрослый, что все проблемы до сих пор кулаками решаешь. – Так я твои проблемы решаю! – отзывается Олег с ноткой обиды в голосе. – Тебе ли жаловаться? Разумовский лишь пожимает плечами. Олег замечает, как тот нервно сжимает пальцами край покрывала, давно сбитого их вознёй на кровати. – Ну и… как это? – решившись, задает вопрос Серый, и Волков удовлетворенно улыбается. Стена пробита. – Секс? – уточняет он, нарочно провоцируя. Но Разумовский, на удивление, не ведётся. Кивает спокойно, будто готов лекцию на уроке слушать. Только что за конспектом и ручкой не тянется. – Что делать нужно? Олег медленно облизывает сухие потрескавшиеся губы, смотрит задумчиво на Серёжу. Улыбается и хлопает его по колену. – Не сейчас. Давай вечером. Он загадочно щурится, и Разумовский ожидаемо ведётся, желая быть посвященным в новую тайну. А Олег засекает время и уходит из комнаты до конца дня. *** На постель падает белый алюминиевый тюбик с детским кремом. Серый перекатывается на спину, рефлекторно тянется за вещью, что Олег швырнул ему чуть ли не с порога. Рассматривает, серьёзно так, будто понимая. А у Олега пальцы в шнурках застревают, и он просто стягивает с себя кроссовки, мыском наступая на пятки. Ловит вопросительный взгляд Разумовского, натужно улыбается, а у самого кровь закипает. Уже давно стемнело, комнату освещает лишь старая настольная лампа, облепленная наклейками из жвачек, под которой Серый предпочитает читать по ночам, пока Олег дрыхнет без задних ног. Атмосферно. Олег привычными движениями обматывает проволоку вокруг дверной ручки, фиксирует импровизированный замок и проверяет – не открыть. С той стороны так точно, а значит никто не помешает. Серёжа молча провожает Волкова взглядом до шкафа, куда тот комом засовывает вещи, затем до тумбочки, откуда Олег извлекает салфетки и тоже бросает их рядом с Разумовским. – …что мне делать? – нарушает тишину Серый, садясь на кровати и поджимая под себя ноги. Олег застывает, ухватившись за край собственной футболки. – Ну… разденься просто, – предлагает он. – Ага, круто, – Серёжа забавно морщит нос, откладывая крем обратно на кровать. – Что тебе не нравится? – хмурясь Олег всё-таки бросает снятую футболку прямо на лампу, приглушая и без того тусклый свет. Не замечает, как Сережа приподнимает плечи в напряжении, выдыхает и выполняет просьбу: стягивает с себя майку и развязывает шнурок на шортах. Тощие бледные ноги в них просто теряются, и когда Разумовский остаётся в одном белье, то выглядит словно в два раза меньше, чем в одежде. Олег останавливается, замирает на минуту, чтобы посмотреть, пользуясь моментом, пока Серёжа аккуратно складывает вещи на стуле. Не потому, что хочет порядка, просто тянет время, и Волков пользуется этим сполна. Освободив многострадальную лампу от футболки, чтобы видеть веснушки на всех частях чужого тела, Олег подходит к кровати. – На моей или на твоей? – А какая разница? Серёжа облизывает губы, садясь на краю. Босые ноги упираются в холодные лакированные доски паркета. Олег вдруг ощущает странное желание опуститься к этим ногам, коснуться стоп, каждого пальца. Мысль о том, что он один может сделать это с ним, опьяняла. – Может расскажешь уже? – нетерпеливо проговаривает Серёжа, задирая голову, когда Волков останавливается рядом. Позволяет подхватить себя под подмышки и затянуть обратно на кровать. Та все еще предательски скрипит, и остаётся уповать лишь на толстые стены. – Я покажу. Он ухмыляется, нависая сверху, подцепив резинку чужих трусов, тянет их вниз. Сергей покорно приподнимает бёдра, упрощая Олегу задачу. Впервые Волков может спокойно разглядеть его тело, не украдкой в душе, где прежде была такая возможность. Он даже касается пальцами волос внизу чужого живота. – Ха, такие же рыжие. – Ты дурак? – Серый приподнимает голову, хмурится, пока Олег смеётся одними глазами. Его рука без сомнений обхватывает чужой, пока еще не подающий признаков желания, член. И едва успевает увернуться от чужого колена, которым ему чуть не заехали по подбородку. – Эй! Серёжа растерянно моргает. – Прости, не хотел. Мне не по себе… – Всё нормально. С этого момента приходится давить ладонями на чужие колени: Серый упорно норовит свести ноги, пока Олег старательно надрачивает ему, как привык себе. Получается откровенно паршиво: Серый зажат, прячет в ладонях лицо, молчит партизаном, будто на пытках. Волкова это никоим образом не устраивает. – Серёж. Он не убирает руку, просто подаётся вперёд, нависая над его лицом. – Посмотри на меня. – Не хочу, – невнятно отзывается парень, плотнее прижимая ладони. – Это жесть, Волков. Это просто жесть. Олег, вопреки тому, как сильно полыхает внутри, сжигая весь присущий ему контроль, прикладывается рядом и почти силой отнимает его руки от лица. Его щёки тоже пылают, только, кажется, далеко не от страсти. Ресницы дрожат, рыжие. Невыносимо рыжие. Олег тянется к ним губами, целует прямо в глаз, от чего Серёжа зажмуривается, забавно фыркая. Затем целует сжатые губы. Разумовский шумно дышит носом, хмурится. Немного расслабляется только когда Олег убирает руку с его члена и мягко оглаживает пальцами скулы, одну за другой. – Ты меня, что ли, смущаешься? – с насмешкой спрашивает Олег. – Мы же встречаемся. И это всё нормально. – С девкой нормально, – Серый неуютно ёрзает на кровати. – Я не представляю, что вообще делать, если ни у одного из нас нет влагалища. Олег, не выдерживая, ржёт. Вот тебе и уроки биологии. У Сергея всегда всё по-научному, и всегда в крайней степени нелепо. Серый демонстративно дуется на такую реакцию. – Ладно-ладно... Знаешь ты всё, просто придуриваешься. Волков приподнимается, отодвигаясь, и без усилий одним рывком переворачивает Серёжу на живот. Тот ругается, но ни о чем не спрашивает. Даже когда Олег кладёт ладонь на его ягодицы. В этом действии Волков ощущает особую пошлость. Мелькнула даже мысль шлепнуть, которая вызвала невольную улыбку. Может когда-нибудь. – Смотри... Ещё какое-то время Олег просто гладит, чуть сминает нежную кожу, отвечающую на такую грубость мгновенным покраснением, выжидает, пока Серый привыкнет. И затем соскальзывает пальцами между ягодиц, вызывая у Разумовского судорожный вдох. Он выворачивает шею, как может, силясь бросить взгляд назад. – Ты серьёзно? Олег, блин... Волков давит пальцем на сжатые мышцы, трёт, но не применяет силу. – Серьёзно. Так и должно быть. – Да ты вообще уже? – Серый приподнимается на локтях, а затем и на коленях, намереваясь перевернуться. – Не, я не согласен! Если ты... Ахнув, он снова падает на кровать: Волков придавливает его своим телом, не позволяя поменять положение. – А я не согласен вечно из дерьма тебя вытаскивать и наказания за драки отрабатывать, жирно слишком! Сработало. Разумовский не отвечает, сопротивляться перестаёт. То-то же. Олег самодовольно ухмыляется, усаживаясь на чужие бёдра и уверенно приспуская вниз белье. Он-то, в отличие от незрелого Разумовского, давно готов. – Всё будет нормально. Я видел и не раз. Знаю, как надо. Говорить о том, что видел только сцены с участием женщин, Олег не намерен. В конце концов, какая разница, схема то проста и понятна, и не важно с кем. Волосы Разумовского, разметавшиеся по подушке и подсвеченные тусклым тёплым светом от лампы – будто огонь, охвативший кровать. Олегу в самом деле горячо. Даже холодный крем, размазанный по члену, никоим образом не остужает. Он кусает губы в нетерпении, просовывает скользкую руку между сжатых ягодиц, мажет крем на мышцы. Уже перед глазами темнеет, насколько остро сейчас необходимо довести дело до конца. Надо бы что-то сказать прежде, но у Олега все мысли выветрились раньше, а вместе с ними и умение мыслить здраво. Стать взрослым – то, чем можно щеголять перед друзьями (умалчивая некоторые детали), но важнее всего его рыжее недоразумение, подозрительно притихнувшее после последнего разговора. Его Серёжка. Пожалуй, ближе, чем сегодня, они уже не станут. Волков приподнялся на коленях, рукой упираясь в чужую поясницу, давит головкой, силясь протиснуться. Морщится, испытывая дискомфорт, но проникает, моментально дурея от тесноты. Тихий сдавленный скулёж куда-то в подушку провоцирует ухмылку: куда уж тут без стонов. – Узко, пиздец, – жалуется Олег, но упрямо ведёт бёдрами, стараясь просунуть глубже. Как двигаться в такой тесноте – он слабо представлял. Не слишком-то кайфово... Он тянется за тюбиком с кремом, давит прямо на растянутые края входа, бестолково размазывает вокруг, снова подаётся вперёд: тело под ним отдаётся крупной дрожью. Нет, не дрожью. Судорогой. Олег замирает, ощущая, что что-то не так. Игнорируя позывы дальнейшего самоудовлетворения, отстраняется, выходя. Чужие бёдра вновь содрогаются вместе с ногами. Встревоженный, Олег наклоняется вперёд, собирает пальцами рыжие пряди, отодвигая их, стремясь добраться до лица. Разумовский не смотрит на него. Взгляд опухших глаз устремлён куда-то в стену, раскрасневшиеся щёки блестят от слёз, градом катящихся на постельное бельё. Совершенно беззвучное рыдание, поджатые искусанные губы, подушка с огромным мокрым пятном под головой. – Серёж... Олег, растерянный от увиденного, слезает с его бёдер, садится на колени прямо на холодный пол, ладонями обхватывает лицо, влажное, липкое. – Ты чего? Не нравится? Сказанное срабатывает катализатором, возвращая Разумовского в реальность. Его губы начинают дрожать сильнее, брови сводятся к переносице. Он шумно всхлипывает и приподнимается на локтях. С нетипичной для себя яростью отбивает от себя чужие руки, вскакивает с кровати и спотыкается, хватаясь за спинку. – Серёжа... Олег поднимается следом, тянет руку, пытаясь удержать, но снова получает удар. Разумовский рыдает с новой силой, но слёзы на этот раз злые крупные капают прямо на пол, оставляя крошечные тёмные метки. Он дрожащими пальцами растягивает резинку на шортах, натягивает их на себя, забыв про шнурок и проигнорировав отсутствие белья. Бросается к двери, борясь с непослушанием собственных ног. Срывает с ручки проволочную конструкцию, ломая «замок», и вылетает в коридор, хлопая дверью. Олег, замерев, смотрит на то, как та, ударившись об косяк, по инерции приоткрывается обратно, впуская в полумрак комнаты полоску света снаружи. И возбуждения уже не осталось. Только тупое непонимание, почему всё вдруг пошло не так.

***

  Тридцать две. Тридцать две, мать их, кисти. Именно столько Сергей успевает насчитать, лёжа фактически лицом в диван и наблюдая перед глазами лишь край сбившегося покрывала с декором из шёлковых кисточек по периметру. Тридцать две с одной стороны. Сейчас можно чуть приподняться, повернуть голову и посчитать их количество с другого боку. Чем ещё заниматься в подобном положении, Разумовский не знал. – Дай мне планшет, пока я не сдох от скуки или старости, – наконец, выдаёт он, сильнее сгибая шею, чтобы узреть сзади сосредоточенное лицо Волкова. Его пальцы в заднице за время просто бесконечной подготовки, кажется, уже перестали быть чем-то инородным. Как родные стали, чтоб их… Олег хмурился. – Лежи и не дёргайся. После такого перерыва я стараюсь сделать всё, как положено. – Да ты издеваешься?! – Сергей выворачивается, отводя бёдра в сторону, ссаживаясь с пальцев Олега и морщась от отвратительного хлюпающего звука, который за этим следует. – Я тебе что, лягушка для препарирования? У тебя там секс или лабораторная? – Серый, всего пара минут прошла, я просто хочу тебя как следует… В общем, дай я закончу. Волков сжимает пальцы на чужих бёдрах, тянет их обратно, но Разумовский, зарычав почти по-звериному, изворачивается змеей, переворачивается на спину и с пламенем в глазах задирает ноги, подхватывая их под коленями. – Давай. Если сейчас же не вставишь мне, я сам тебя нагну. Олега эти слова не впечатляют. Он выпрямляется, смотрит на любовника без какой-либо искры, без желания, как хирург смотрит на пациента, которого собирается резать. Не торопится, тянется за тюбиком со смазкой, опустошенным уже наполовину, снова выдавливает на пальцы. Сергей тяжело выдыхает, смотрит из-под упавших на лицо влажных прядей, и раздражение сменяется разочарованием, когда Олег так и не предпринимает никаких попыток. –…ты не хочешь, – с горечью констатирует факт Сергей, медленно опуская ноги. – Ты, блять… Боже. Запрокинув голову, он закрывает лицо ладонями и тихо воет, не зная, – от обиды больше или от стыда. Волков не удосужился даже раздеться, и почему он сразу не обратил на это внимание? Их последний секс он помнил смутно. В сознании оставалась уверенность в том, что это было ахуенно, жаль, все ощущения на себя в то время принимал не совсем он. Только вот реакция на Олега была не двусмысленной: его хотелось. Хотелось, как будто они всю жизнь трахались, как будто это настоящая рутина, которой его почему-то вдруг лишили. Он столько времени ходил вокруг да около, ждал повода или намёка с его стороны, хоть чего-то. Не выдержал, сам полез. Как течная сука, аж самому противно. А Волков отреагировал как-то уж слишком невозмутимо, снисходительно даже. И поцелуй этот, черт возьми, сейчас почти целомудренным кажется. Спасибо, что в губы, а не в лоб. И что за спектакли? – Почему было сразу меня не послать, а? Зачем надо было вот это всё устраивать? Он почти ноет, пальцами в волосы зарывается, назад оттягивает, так и не вставая с дивана. – Просто блять худшее, что ты со мной творил. Если это месть за пули, то в плане возмездия ты обскакал даже меня. Он опускает руки, вытягивая их вдоль тела. Смотрит в потолок, дышит сбито. – Скажи уже хоть что-нибудь. Он слышит шорох салфеток: конечно, Волков вытирает пальцы. Очень тактично. – Ну и мразь же ты…. – Разумовский чувствует, как в горле встаёт ком. Он тут сейчас самый грязный, самый испорченный, самый больной. Извращенец. Столько лет прошло, мог бы догадаться, что вкусы Волкова меняются. Вероятно, в лучшую сторону. – Я просто не хочу делать с тобой что-то, что будет тебе неприятно, – наконец, подаёт голос Олег. Комкает салфетки и оставляет их на столе. Разумовский шумно втягивает в себя воздух, сжимает губы в тонкую линию и приподнимается, пронзая Волкова ошалелым взглядом. – А сейчас мне дохрена приятно! – выкрикивает он, срываясь. – Знаешь, что, я понимаю, что с тем вторым, наверное, было ахуеть как весело, и, наверное, я каким-то боком тебя такой как есть не устраиваю, но если у тебя на меня не стоит, наберись смелости и скажи мне это в лицо! Но вместо ответа Олег вдруг хватает его руку, крепко сжимая запястье так, что Разумовский рефлекторно дёргается. Не дав Серому опомниться, Волков просто прижимает его руку к своему паху, опровергая последние слова. Разумовский распахивает глаза. Стоит. Ещё как стоит. Так крепко, что самого горячей волной обдало. Он поднимает на любовника растерянный взгляд, быстро облизывает пересохшие губы. – И что я должен сделать, чтобы ты хоть как-то своё добро использовал? – Быть к этому готовым, – просто отвечает Олег, отпуская чужую руку. – Я готов. Я, блять, готов! Как ещё я должен это доказать? Ты растянул меня так, что туда, наверное, кулак засунуть можно! Уж извини за прямолинейность, но ты себе льстишь, Волков! – Не хочу снова видеть, как ты ревёшь. В комнате повисает тишина. Разумовский ошарашен, смотрит широко распахнутыми глазами, соображая, о чём речь. Не двигается, не моргает. Сознаёт, в чем проблема. И со всей дури бьёт Олега ногой в живот. Пока тот сгибается пополам, Сергей багровеет от злости. – Я просил не вспоминать об этом! – почти кричит он, вскакивая с дивана. Возбуждение моментально сходит на нет. – Ты дал мне слово, что мы никогда об этом не заговорим! – Но это было! – Олег вторит ему тем же тоном, как может, хриплым болезненным. – И я это отлично помню! И я не собираюсь допускать это снова! Разумовский задыхается от возмущения и гнева. Стыд за произошедшее в детстве в зрелом возрасте выливается в лютую ярость. – Я просил не вспоминать! Не у всех лишение девственности проходит фантастически приятно! Я был пацаном! – Не в этом дело, – Олег вдруг отвечает контрастно тихо. Настолько, что Сергей вынужден снизить тон, прислушаться. – Я тебя принудил. Снова пауза. Разумовский морщится, сжимает зубы. Обнажённое тело покрывается мурашками: оказывается, в комнате прохладно. Даже слышно, как завывает сквозняк где-то под потолком. Он прекрасно помнит тот день. И свои ощущения помнит, и Олега, который так хотел повзрослеть. Потому что время пришло, потому что его выбрал, придурка рыжего, мальчика для битья. Вроде…. Любил даже. Взаимно ведь любил. – Я сам этого хотел. Он старается говорить спокойно, но голос всё равно предательски дрожит. – Не хотел, – Олег качает головой, сжимая пальцы в кулаки. – Не хотел ты. Я сказал тебе, что… – Помню я, что ты сказал. Но я лучше знаю, чего я хотел, а чего нет. Тяжёлый разговор, совершенно не к месту. Не когда по подлокотнику дивана разбросаны резинки, салфетки эти чертовы, лубрикант и, кажется, остатки его гордости. – Меня нельзя, значит, – заключает Сергей сухо. – Его можно, а меня нельзя. – Серый, это другое. Разумовский чувствует прикосновение к своему плечу, но отшатывается, скидывает чужую руку. – А в чём разница? – Разница в том, что он ничего не боялся. Сергей шумно втягивает носом воздух и запрокидывает голову, закатывая глаза. Молчит несколько секунд, даже отсчитывает их в голове. – А я, значит, трус. – Ничего подобного. – Ты только что прямым текстом сказал мне об этом. Олег, отвернувшись, сжимает пальцами переносицу. Хмурится, думает, пока Сергей терпеливо ждёт разъяснений. – Я не знаю, – наконец, отвечает он. – Не знаю, почему меня это гложет, почему я стал думать об этом именно сейчас. Почему с ним было иначе. Да, мы трахались. Но знаешь, как это было? Олег на мгновение поморщился, будто от боли. – Он приходил и брал своё. Залезал на меня, сам... насаживался. Готовил себя сам. Я не брал на себя ответственность за его выходки. С тобой всё иначе. Разумовский уже натягивает на себя брюки, слушая скорее вполуха. Иначе, разумеется. – Вообразил себе, что трахаешь школьника? – небрежно бросает он, прихватывая со спинки дивана футболку. – Ну и фетиши у тебя, Волков. – При чем тут... Да стой. Он пытается ухватить Разумовского за руку, но тот снова вырывается. Поворачивает голову, глядя с виду равнодушно. – Мне надо в душ. Ты во мне пол-литра смазки оставил, мне противно. Ты закончил? Глаза ледяные, выцвели. В школьные годы радужки были цвета неба, это Олег точно помнил. – Может всё-таки попробуем? – осторожно предлагает он. Смотрит в чужие глаза, пытаясь распознать хоть одну эмоцию, завуалированную под холодное равнодушие. – Нет, – отвечает Сергей, закидывая футболку на плечо, и обрывает разговор, покидая помещение. Олег смотрит на закрытую дверь перед собой. Дорогая добротная дверь, из дерева, не из ДСП. И замок на ней настоящий. Только ключи чёрт знает где, и неизвестно, были ли они вообще. Они здесь ремонта не делали, всё осталось как было при прежних жильцах: со вкусом и с приличным вложением средств. Обстановка не шла ни в какое сравнение с детдомовской комнатной с выцветшими обоями и проволокой на дверной ручке вместо задвижки. А Серый, по-прежнему, от него сбегает. На этот раз тихо, без истерик, но снова с обидой. Обидой и непониманием. Он ведь хотел как лучше. Думал, что хотел. По факту, всё, чего он хотел – перестраховаться. Перестарался. В соседнем помещении раздался грохот посуды: не видя Разумовского, Олег прекрасно знал, что тот срывает злость на несчастной кухонной утвари, имитируя попытку поужинать. Волков в самом деле застаёт его за этим занятием и в течение нескольких минут наблюдает, как Серый раздражённо скоблит лопаткой по сковородке, пытаясь спасти судя по запаху уже пять раз пережаренный паёк. – Это нельзя есть, – подаёт голос Олег, но Сергей и не думает оборачиваться. – Тебе и не предлагаю. – Может всё-таки я приготовлю? – он подходит к плите, рассматривая подобие гренок на сковороде. – Ты их передержал. – А ты передержал пальцы в моей заднице, – огрызается Разумовский, хватая сковороду за ручку и буквально стряхивая из неё поджаренный хлеб в приготовленную миску. Олег не сдерживает тяжелого вздоха. А затем просто забирает у Серого сковородку и возвращает её на плиту. Гренки летят в мусор. Сергей, на несколько секунд застывший, не зная, как выразить своё возмущение, резко разворачивается и дергает за дверцу холодильника, так, что стоящие на ней бутылки с водой жалобно звякают, ударяясь друг о друга. Тянется к полке, но так и не успевает ничего схватить: Олег оттаскивает его от холодильника буквально за ворот футболки. Дёргает на себя, вынуждая развернуться, и крепко сжимает чужие запястья, встречаясь с полным возмущения взглядом. – Я бы не.... Что бы ни хотел высказать в качестве жестокого обрыва их неожиданного контакта, он не успевает – Олег накрывает чужие губы своими. Невнятное бормотание продолжается ещё в течение пары секунд, после чего руки, зажатые в тисках пальцев наёмника, напрягаются, силясь высвободиться. Сергей дергает головой, оскалившись. – Все, Волков! Поезд ушёл! – Ага, – снова дотянуться до чужих губ не выходит: Разумовский аж в спине прогибается, лишь бы увеличить расстояние между ними. Олег сводит брови к переносице и приподнимает чужие руки на уровень глаз. – Хотел бы прекратить – уже освободился бы. – Даю тебе возможность одуматься, – отвечает Сергей не менее мрачно. – Слово «нет» тебе вообще ни о чём не говорит? – Ещё скажи, что и сейчас я тебя принуждаю. Надавил на их общую, в настоящий момент, больную точку. Серый бы и рад сказать, что так и есть, но своим же словам противоречить не хочет. – Хочешь по-быстрому? Помнишь, как после отбоя передёргивали, в каждый шорох за дверью вслушиваясь? Настрой Разумовского меняется на глазах. Вот кому было тяжелее принимать свою подростковую сущность и удовлетворять свои первостепенные, на тот момент, потребности. Вечное отражение паники в глазах: вдруг кто застанет, увидит? Засмеёт... Влияние Птицы оставило свой след, Серый больше не стеснялся ни своего тела, ни своих желаний. Триггером для него стала наигранная не взаимность со стороны Олега. Волков, осознав это, нашёл ещё один повод осудить самого себя. – Я ничего уже не хочу, – выдаёт Разумовский и пытается гордо вскинуть голову, демонстрируя независимость от искушений. Олег же, хмыкнув, беспристрастно прижимает руку к паху Серого. Тот буквально подпрыгивая на месте, бьёт партнера по руке, и Олег смеётся. Веселится, пока Серый скалит зубы в его сторону. – Ну хочешь же, – заявляет Волков. – Давай. Зря что ли готовил. – Я всё смыл. – Врёшь ведь, – Олег ухмыляется, снова сокращая расстояние между ними. Кладёт руки на чужие бёдра, пальцами цепляется за пояс. – Не вру. Его голос лишён всякой уверенности в собственной правоте, и это провоцирует. Олег смотрит ему в глаза, расстёгивая брюки. Рукой ведёт по спине вниз, под одежду, проводит ладонью по ягодицам и тянется глубже. Довольно жмурится, надавливая пальцем на все ещё влажные скользкие от геля мышцы. – Интересно, как много времени ты провёл бы за готовкой в ожидании, что я приду к тебе? Сергей закатывает глаза, и Олег любуется проступившим на щеках румянцем, таким ярким на бледной коже, некогда усыпанной веснушками. Теперь их почти не видно, ни на лице, ни на плечах. Даже грустно. – Возможно, я знаю, чего ты хочешь, – с картинной задумчивостью проговаривает Волков. Пальцы давят, скользят внутрь, и Серый невольно привстает на носках. Хочется, но так быстро сворачивать протест не в его стиле. Надо ломаться до последнего, либо до того, как начнут умолять, либо... Олег рывком разворачивает Разумовского от себя и грубо давит рукой между лопаток, от чего не ожидавший этого Сергей падает грудью на кухонную тумбу. У него рефлекторно подгибаются ноги, и Волков вынужден придержать его за бёдра, поставить прямо прежде, чем сдёрнуть вниз и протащить до щиколоток домашние брюки. Оставшись без давления на спину, Серый пытается выпрямиться, развернуться. Губы, искривлённые стихийной яростью, приоткрываются в намерении выдать отборный поток брани. А Олег улыбается. Хитро хищно, не оставляя Разумовскому шанса на достойный монолог. – Ляг, не наводи суету, – контрастно спокойно выдаёт Волков, и Разумовский снова оказывается прижатым к столу. Может, потяни он ещё немного, попровоцируй словом или неверными действиями, Сергей кинулся бы на него с кулаками, а то и с ножом, учитывая, что те находятся у него под носом. Олег не допускает пауз, тянет за шнуровку на своих штанах, запускает в них руку, сжимая головку собственного члена и безотрывно глядя на отведённые узкие бёдра. Смазка блестит даже на ягодицах, видимо, с объёмами он в самом деле погорячился. Себя, блять, успокаивал. Кто знает, как мог бы закончиться этот вечер, не ударь ему в голову горькие воспоминания его полной ошибок и глупостей юности. Вопреки убеждениям социума, себя оправдать нихрена не так легко, как может показаться. Впрочем, сейчас ему следовало беспокоиться о другом: как он будет оправдываться, если терпение Разумовского попросту лопнет. А ведь он не просто так молчит: ждёт. Ещё как ждёт. Сергей дёргается, когда Олег скользит членом между его ягодиц. Ведёт бёдрами, укладывает на стол локти поудобнее. В глянцевой поверхности чёрной столешницы Олег видит его мутное отражение, хмурый взгляд в стол, сжатые губы. Это не выглядит, как предложение второго шанса. – А теперь скажи, что действительно готов. Четко вслух, – проговаривает он, желая, чтобы хотя бы на этот раз всё было правильно. Последний рубеж собственной нерешимости содрогается под чужим взглядом. Сергей кладёт голову на бок, смотрит через плечо утомленно. – Сказал уже, не раз. Сбитый голос вызывает ассоциацию с загнанным зверем, от чего Олегу вновь становится не по себе. Как будто он снова держит в тисках самого дорогого человека, лишая возможности сопротивляться. Ненависть к себе неумолимо растёт, пока Серый смотрит на него вот так, испытывая на прочность. – …в третий раз точно можешь не приходить, – цедит Разумовский, скалясь. – Волков, выкинь эту хрень из головы! Это звучит почти как приглашение. Олег практически переламывает себя, но подаётся вперёд. Наклоняется, прикусывает плечо Разумовского сквозь футболку, от чего тот рефлекторно напрягается и тут же выставляет бёдра назад, вжимаясь в пах Олега и бессовестно провоцируя. Волков принимает подачу, сжимает пальцами чужие бёдра, ощущая ладонями выступающие косточки, тянет на себя, наконец, наполняя чужое тело. Сергей дёргается, пальцами скоблит по столешнице, по стенке, ища, за что схватиться. Локтем опрокидывает перечницу и громко ахает от первого же толчка. – Скажи, если... – Заткнись, умоляю, заткнись! – не в силах выговорить собственные пожелания, Разумовский подмахивает бёдрами, побуждая продолжать. Тянется рукой к своему исстрадавшемуся без внимания члену, сжимает, утыкаясь лбом в стол. От его горячего дыхания на чёрной поверхности остаются видимые следы. Речь уже не идет о растянутом наслаждении, об этих карамельных занятиях любовью с томными поглаживаниями партнера и признаниями в самом сокровенном. Нужна разрядка, которая выбила бы из тела душу. Сергей скулит, впившись зубами в собственную губу, упирается ладонью в стену, чтобы ненароком при таком порыве не удариться об неё головой. Олег неистово хочет видеть его лицо, жалея, что упустил шанс там, на диване. Но это успеется. Разумовский сдаётся первым. Заводит руку назад, цепляясь за бедро Олега, с силой тянет на себя, не позволяя отстраниться, вынуждая войти глубже, тем самым подталкивая его к краю. На дверце кухонной тумбы остаются белые подтёки, которые Волков самолично будет оттирать спустя полчаса, как только они оба придут в себя. Он смотрит на собственное семя, стекающее по ногам Сергея вместе с остатками лубриканта, и понимает, что в самом деле перестарался. Ватное тело после оргазма слушается паршиво. Олег поддается неожиданному порыву, подхватывает Серого за талию и утягивает вниз, устраиваясь с ним на полу. Серый, стреноженный собственными брюками, неловко поджимает под себя ноги, пытаясь устроиться поудобнее в чужих руках. Не ворчит и не сопротивляется, замирает вот так, вместе с Волковым, на пару минут, пока тот перебирает влажные рыжие волосы, целует в макушку трепетно и, всё еще, с неугасшим чувством вины. – А ведь я и не извинился толком. Серый тяжело вздыхает и запрокидывает голову. – Я и не обижался. Волков усмехается, наклоняясь к нему. Коротко ловит его губы своими, не нагнетая. Помнит, что Серый еще с подросткового возраста все эти телячьи нежности не любит. – Ты правда тогда не знал, что я собираюсь сделать? Разумовский морщится, отклоняется, чуть ли не повисая на чужих руках. – Знал я все. Просто надеялся, что ты до такого не додумаешься, если не подкину тебе эту мысль. Выгнув бровь, Олег смотрит с сомнением, будто перед ним всё тот же непутевый подросток, которого волнуют только собственные оценки и гиперболизированные мечты о светлом будущем. – Интересно, откуда? – Да так, периодически подставлял задницу за хорошие отметки. Волков невольно сжимает руки, от чего Разумовский почти вскрикивает, ударяя того по локтям. У Олега взгляд кровью наливается, формируя пугающее зрелище, от чего Серый быстро добавляет: – Шучу. Просто весь этаж знал, где ты журналы прячешь. Волков выдыхает с заметным облегчением, ведь и правда, на какое-то мгновение, поверил. Осуждающе качает головой и всё равно с силой стискивает Сергея, зарываясь лицом в его волосы. – А ты всегда был мозговитым. Недооценивал я тебя, прости дурака. Серёжа тихо смеется, носом утыкаясь в чужую грудь. Вдыхает запах, такой родной, домашний. От Олега почти всегда выпечкой пахнет, сигаретами, немого хозяйственным мылом и потом. – Хочу дышать тобой, – признается Сергей. – Чтобы всегда знать, что ты рядом. – Фу, Серый! Чего так сопливо? – дразняще выдаёт Волков, отчего Разумовский лишь сильнее распаляется на смех. – И звёзды тебе достану. Обещаю.