> у в а с о д н о н о в о е с о о б щ е н и е _
***
Красное светило медленно всходит из-за горизонта и переваливается с одной окутанной сизой дымкой крыши офисной высотки на другую, заливая улицы кровавым и отражаясь в стёклах расплывчатым цветным пятном. Электронные часы, стоящие на небольшом столике в углу чуть освещённой утренними лучами солнца комнаты, погребённой под толстым слоем пыли, отсчитывают последние секунды и вот на табло загорается 5:30 утра, сопровождаемое раздражающим писком динамика. Тихо щёлкнув кнопкой питания на маленькой кухне включается пустой электрочайник, наверное уже в сотый раз разогревая воздух. Первая минута. Вторая. Третья. Пока с кухни доносится еле уловимый запах горелого пластика, будильник, наконец, взяв особенно высокую ноту с хрипом замолкает, позволяя комнате вновь погрузиться в тишину, нарушаемую лишь размеренным шумом стоящего на полу вентилятора, обдувающего внутренности полуразобранного, пыльного, но пока функционирующего компьютера, да щебетанием утренних птиц, которые, правда не рассекали вечно синее небо уже как пару месяцев, а может быть и лет. Она никогда не считала, да и не ставила перед собой такой цели. Для чего вообще пытаться сосчитать хоть что-то, если ничто уже не имеет смысла? Оторвавшись от крыши одного из зданий, звезда всё же поднимается на небосклон и заглядывает своими до боли нормальными лучами в зашторенное окно комнатки 3 на 4 метра, с облупившейся потолочной краской и облазящими со стен обоями, проникая сквозь ткань плотных занавесок, заставляя лежавшую на полу в центре комнаты и зарывшуюся в спутанные клубки проводов и магнитной ленты, девушку приоткрыть глаза. Она не спала уже очень давно, да и не сильно хотелось, просто привычка осталась, что с наступлением темноты нужно спрятаться подальше от этих четырёх стен и этого холодного света луны; такого бледного, такого яркого, такого пугающего. Просто привычка или же проснувшееся коллективное бессознательное, так долго прятавшиеся в глубине черепной коробки? Отсутствие сна даже будто бы никак себя не проявляло, только вечно красные глаза, с огромными синяками под ними с каждым днём видели всё хуже. Но всё что нужно было увидеть она уже давно увидела и не хотела бы видеть снова. Девушка медленно приподнялась на локте, перевернулась на живот, худыми руками подтянула к себе клавиатуру и не обращая взгляда на стоявший чуть поодаль разбитый монитор, изредка подающий признаки жизни синими всполохами, принялась вводить подрагивающими, белыми, то ли от холода, то-ли от практически полного отсутствия солнечного света пальцами, команду запуска системы. Раздался треск винчестера и машина тихо пискнула, оповестив о том, что готова к работе. - Доброе утро, Нави > д о б р о е у т р о, л е й н _ - ответил сухой механический голос. Девушка осторожно выпуталась из окутывающего её тело кокона проводов и встала с пола, поправляя сползающую до колен белую футболку - единственное, что было на ней надето. А кого стесняться в этом пустом городе, отныне и навсегда принадлежащему лишь одному своему жителю (и жителю ли?) Улыбнувшись одними сухими губами своему замечанию и слегка пошатываясь она направилась в сторону кухни. Лейн не знала, по какой причине каждое утро электрический чайник, даже не подключённый к сети включался и самозабвенно принимался нагревать свои пустые внутренности, пока от перегрева вновь не отключался. Она долго пыталась понять в чём именно дело: отключала прибор от сети, включала, вытаскивала из него нагревательные элементы, разбирала до последнего винтика, ломала, разбивая несчастный чайник о стену, но каждое утро он оказывался на столе и каждое утро наполнял дом запахом палёного пластика. И в один момент Лейн просто смирилась с этим фактом, так же как и смирилась с тем, что её компьютеру тоже уже давно не требовалось электричество, которого в городе и небыло, потому каждую ночь огромный мегаполис погружался в беспросветный мрак. Лейн вообще много с чем мирилась в своей жизни, но только не с одной неопровержимой истиной, которая гложила её всё это время.***
Какой именно промежуток этого "всего времени" Лейн уже давно и сама не помнила, так же как и не помнила, когда в последний раз испытывала боль, голод, жажду, холод, жару, желание спать. Не помнила Лейн и того, когда она в последний раз видела живых людей. О нет, не тех бездушных, недышащих марионеток с пустыми глазами, кукол из плоти, что сотнями бесцельно бродили днём по улицам и перекрёсткам, что-то бессвязно мыча и потрескивая, будто бы пародируя звук модема, а ночью просто останавливаясь, задирали головы к небу под неестественным углом и широко открыв пустые глаза, не моргая, стояли так, слегка покачиваясь, пока земли не касался первый солнечный луч. Когда она в последний раз видела не этих бездушных манекенов, а настоящих, ЖИВЫХ людей? А жива ли она сама? Ведь если тебя никто не помнит, то ты никогда и не жил. Что вообще можно считать живым, а что нет? Ей уже давно не нужно есть, пить, спать, да и дыхание с каждым днём будто бы становится всё слабее и слабее, но девушке не становится от этого хуже, так же как и лучше, она уже вообще мало что чувствует. Но почему же тогда она сейчас не с ними? Почему не вздымает руки к небу и не смотрит невидящим взором в пустоту? Можно ли сказать, что ей повезло? И хорошо ли это? Что вообще можно теперь считать хорошим, а что плохим, в мире, где уже никто не сможет оценить твои действия, мысли и поступки, в мире, где из живых, с натяжкой, можно считать только тебя одну. Однажды, в один из своих походов за "железом" для компьютера, который она регулярно чинила и модернизировала, в одной из многочисленных лабораторий бывшего НИИ, где девушка обычно доставала жёсткие диски, она нашла электронный микроскоп, полностью функционирующий и когда-то то наверное стоящий немалых денег бюджету этого научного комплекса. Прихватив вместе с микроскопом ещё и дополнительное оборудование, образцы каких-то тканей растений с непроизносимыми названиями на латыни и склянки с реагентами, Лейн кое-как смогла дотащить это всё до своего "дома" - квартирки, которая теперь служила девушке укрытием, располагающимся на одном из верхних этажей небоскрёба, на крыше которого раньше находилась телевизионная студия. Лейн неспроста выбрала это место. Из окон студии открывался практически круговой обзор на город, а бинокли на одной из обзорных площадок помогали в наблюдении за толпами пустышек, бесцельно шатающихся по улицам города. Она не знала и никогда не училась как пользоваться подобным научным оборудованием, но по какой-то причине, ей удалось с первого раза не только включить, но и настроить микроскоп. Прежняя Лейн бы удивилась этому факту, но Лейн теперешняя уже давно прекрасно понимала, что не только с окружающим её миром что-то не так, но и с ней. Изучив под микроскопом образцы из пробирок, позаимствованные в лаборатории на бессрочное пользование, девушка обнаружила для себя то, что не может увидеть ни один живой микроорганизм. Сославшись на то, что в пробирках могли быть стерильные образцы, что спустя такой промежуток времени, который эти склянки провели вне условий хранения, казалось невозможным, Лейн принялась рассматривать под всевидящим оком микроскопа всё, что только могла достать и где точно должна была быть жизнь: от земли и идеально зелёных листьев с улицы, до собственной крови. Вид последней не просто удивил её, но и поверг в некий шок. Вот и объяснилась нездоровая бледность её кожи, которую раньше девушка просто приписывала к малому времени нахождения на солнце из-за своего затворнического образа жизни. Кровь была не только не красной, она больше напоминала своим видом полупрозрачную жидкость, не желающую нормально сворачиваться и медленно испаряющуюся при контакте с воздухом. Как же хорошо, что она узнала это сейчас, а не после того, как напоролась бы на острое стекло или сломала бы ногу, упав с горы одного из завалов техники, где она обычно доставала радиодетали. Вот бы комичная смерть получилась. Спустя ещё несколько часов наблюдений, Лейн обнаружила, что все клетки содержащиеся, что в крови, что в растениях, либо заменились на ровные, бесцветные, полупрозрачные, шестигранные структуры, напоминающие пчелиные соты, либо просто пропали, так же как и пропали все бактерии и микроорганизмы. Так же, как и пропали все животные и птицы. Осталась лишь флора. Вечнозелёная, до отвращения идеальная флора и больше ничего. Лишь деревья, цветы и трава. И то, они больше были похожи на искусно созданную подделку, чем на реальные цветы, траву и деревья. Истина была проста. Вывод был самоочевиден. Сетевому Богу всё же удалось исполнить свой план как ни на есть хорошо. Весь мир, всё люди теперь были частью одного целого. Частью сети. Частью огромного коллективного разума. Все и всё, кроме Лейн. Вот уже как несколько недель(?) месяцев(?) лет(?) как только солнце скрывалось за шпилями небоскрёбов, девушка зарывалась в шуршащую магнитную плёнку из под давно использованных и перезаписанных тысячи раз до невозможности считывания данных кассет, закрывала глаза и представляла, что спит, пытаясь выудить эти расплывчатые воспоминания из дальних уголков своей памяти, и закрыв глаза дожидалась писка будильника, знаменующего начало нового двадцати четырех часового отрывка времени, когда-то именуемого земным днём.***
Проверив чайник и вернувшись с кухни, девушка устало присела рядом с компьютером. - Подключи сеть Винчестер хрустнул - в ы п о л н е н о _ - проскрипел синтетическими нотками динамик. Сеть опоясала эту планету тысячами километров проводов. Так же как паук оплетает свою безоружную жертву, сеть окутывает наш мир, пронизывает его миллионами невидимых нитей. Сеть была благословением. Сеть была проклятьем. Сеть была всем и ничем одновременно. И в этой самой сети день ото дня Лейн пыталась найти других живых людей или по крайней мере их следы, но всё, что простиралось перед ней, это петабайты бесполезных данных; огромные массивы некогда ценнейшей информации, от которой уже никогда не будет толку. Какая разница, что и как много ты знаешь в мире, в котором ты один. Каждый раз, изо дня в день, Лейн> у в а с о д н о н о в о е с о о б щ е н и е _