Письма в никуда

Я слежу за ней. Ежедневно, тайком, исподтишка наблюдаю за её жизнью. Не слишком насыщенно, зачастую даже скучно. Но тем ценнее редкие, но яркие как вспышки фейерверков, ситуации, выходящие за привычные рамки "дом-учёба". Я всегда рядом с ней - смотрю со стороны, здороваюсь при встрече, мысленно сопровождаю в места, куда не могу пойти лично. Как ни странно, я могу сказать о её жизни куда больше, чем она сама. Моему взору открыто многое, нужно лишь суметь увидеть и разгадать. В большинстве случаев у меня получается, хотя иногда она ставит меня в тупик - то ли не замечает очевидного, то ли просто прикидывается дурочкой. Причём скорее первое - внимание к деталям частенько подводит её. Отчасти поэтому меня ещё не "засекли" - несколько раз я на редкость глупо подставился. Что ж, следует лишь учесть это и в дальнейшем быть осторожнее. Я часто пишу ей письма, но ни одного не отправил. Я складываю их в стол - знаете, старый такой, с выдвижными ящиками, идеально подходящими под тайник - и никогда не перечитываю. К чему мне, ведь я помню их почти дословно. Иногда я провожу кончиками пальцев по сложенным конвертам, чувствуя шероховатость бумаги, от чего немного чешется кожа, и вспоминаю. Каждое письмо - это событие из её жизни, страница книги, не прочитанной, но прожитой. Может, не очень значительное, но все же. Первое - самое раннее. Они только переехали - сестра, брат и родители. Новый город, новые люди, новая школа со своими правилами - ей было некомфортно. Я так хотел подойти и заговорить с ней, поддержать её... Но моих сил хватило только на письмо, которое так и не достигло почтового ящика. Следующее - самодельная открытка с поздравлениями. Ей 12, в гости пришли школьные подружки, её младший брат явно недоволен сегодняшним "девичьим царством". С надутыми щеками он удивительно походит на взъерошенного хомячка в галстуке-бабочке. Уморительное зрелище. Она смеётся - весело, задорно. Тот день в моей памяти окрашен светом сквозь листву, пахнет ванилью и шоколадом, звучит хрустальными переливами. Я пишу ей на Рождество. Выпал снег, заметя дорожки и крыши. Дети слепили снеговика перед домом и вволю вывалялись в снегу, делая ангелов. Она и сама была, словно ангел - с красными от холода щеками, широкой улыбкой и сверкающими глазами. Со съехавшей шапкой и снежинками на выбившихся светлых прядях. Воздух холоден, но внутри разливается тепло. Я вкладываю в конверт рисунок - она в образе снежного ангела - и прячу его в стол. Сухой стук закрывшегося ящика звучит ударом судейского молотка. Окончание учебного года. В последние дни она выглядит особенно уставшей, и в груди каждый раз противно тянет, когда я вижу тени под потускневшими глазами, опущенные плечи и голову. Вопреки ожиданиям, с началом каникул стало лишь хуже. Спустя неделю она отправилась в летний лагерь. Не знаю, чего во мне больше - облегчения или беспокойства. Я пишу ей каждый день - короткие записки, всего по паре строк. Это помогает отвлечься. Всё записки расходятся по отдельным конвертам. Имя, дата, адрес. Без обратной связи. Она возвращается спустя две недели - и вновь ровные строки послания ложатся на лист. Что-то произошло там, за пределами моего крохотного мира, что-то изменившее её. Она стала бледной тенью себя прежней, реже гуляет с подругами, чаще появляется в парке с книгой. Или без неё. На розовых, по-детски пухлых губах реже сияла улыбка. Я беспокоился, но не мог не то что заговорить с ней - подойти был не в силах. Даже лишний взгляд отзывался ноющей болью в глубинах мозга. Всё, что мне оставалось - изливать душу бессловесным предметам, немым свидетелями моих исповедей. Что им? Бумага всё стерпит. *** Сегодня она не вернулась домой - и буквы скачут, мечутся, искажаются в почти нечитаемый шифр - воплощение страха. Я смотрю на наполовину исписанный лист. Смотрю, но не вижу ни смысла, ни слов. Я вижу только её. Что с ней? Как она? Мысли сталкиваются между собой, разбиваясь на части и рождая новые, умирающие под грузом других, более пугающие, которые, в свою очередь, накрывает лавина новых - едва оформившихся, но от того только более жутких. И вот, семь - или две - минуты спустя я обнаруживаю себя сидящим в кресле. Мои пальцы до побеления сжимают подлокотники, зубы стиснуты, волосы на затылке стоят дыбом а сердце в бешено ритме гонит по венам жидкий азот вместо привычно-горячей крови. Я в ужасе. Но именно это придаёт мне сил. Низко надвинутая на глаза шляпа и ставшая почти частью меня трость - я готов. Только хлопает входная дверь, отрезая пустое пространство дома от остального мира. Я иду - без всякой видимой цели и не известно куда, лишь бы двигаться, не стоять на месте, покорно ожидая нового приступа паники. Окна её дома освещены и я могу видеть её родителей на кухне. Не знаю о чём они говорят, но ничего необычного не вижу. Он пьёт кофе и трёт покрасневшие глаза, она моет посуду. Она на секунду прерывается, кое-как вытирает руку о фартук и достаёт из кармана телефон, отвечая на звонок. В следующий миг выскользнувшая из пальцев женщины тарелка разбивается об пол. Я могу отчётливо представить этот звук, расколовший семейный вечер вдребезги. Широко распахнутые глаза - воображение охотно дорисовывает расширенные до предела зрачки - дрожащие губы и пальцы, побледневшее лицо. Её шатает и мужчина немедленно подхватывает её, усаживая на стул. Издалека, к тому же по искаженным лицам читать сложно, но мне удаётся разобрать несколько слов. И едва не падаю сам. "Она пропала". В себя прихожу в небольшом сквере. Напротив - старое дерево с веревочной качелей - ещё я, будучи от горшка три вершка, катался на ней с друзьями. Она часто приходила сюда в последнее время. Медленно иду кругом, не отрывая взгляда от качелей, будто могу найти все ответы в них. Но они молчат, как всегда молчат мои письма. Как молчу я. И мы понимаем друг друга. Я направляюсь к ближайшим кустам - они довольно словоохотливы, шелестят листвой наперебой, перебивая друг друга. Их речь довольно сумбурна, но они помогли иным. Под ветками были скрыты следы. А немного дальше в траве слабо поблёскивал её брелок. Следы оборвались у дороги. Вместе с ними оборвалась моё сердце. Следующий день прошёл словно в тумане. Её родители тоже были словно не здесь. За ночь они оба будто постарели лет на пять - едва начавшие появляться морщины стали чётче, глаза покраснели и обзавелись тёмными кругами. Женщина не выпускала из рук телефона и вздрагивала от каждого звука. Я прекрасно знаю, что всегда говорит полиция: "Мы разберёмся", "Должно пройти 72 часа", "Всё будет хорошо" и прочие дежурные фразы. Нет, я вовсе не отрицаю их стараний, но сколько таких дел не раскрывается, оседая в архивах? Но пусть её родители надеются на лучшее. Это много лучше чем та беспросветная пучина отчаяния, что вот-вот разверзнется подо мной и поглотит. Я боюсь этого. Но потерять её боюсь гораздо больше. * Второй день без неё. Я сжёг всё, что написал вчера. Сходил в сквер и осторожно подобрал так никем и не найденный брелок - черепашку. Прикосновение холодного сплава будто отсекло часть сознания, оголив инстинкты и...тень. Резко развернувшись, я направился домой. К охоте следовало подготовится. Снаряжение было на месте, аккуратно сложенное, чистое, наточенное. Я провел рукой над поверхностью лезвий - кольнуло холодом, сверкающей твердостью. Взял в руки один из ножей - охотничий, не слишком длинный и широкий. Рукоять как влитая легла в ладонь. Совсем как раньше. В отблеске лезвия моё лицо было похоже на безглазую гротескную маску. Мне снился алый свет. Он мягко обволакивал меня, согревая и унося беспокойство. Наутро я был собран. Через непродолжительное время я покинул дом. Щелчок дверного замка показался лязгнувшей дверью клетки. Или тюремной камеры. Я не знаю что вело меня. Сквер, речушка, городская библиотека, стадион, музыкальная школа. Перекрёстки, улицы и переулки. Я наматывал круги, рисовал шагами по дорожкам петли и зигзаги. Я словно вернулся в прошлое, снова выслеживая добычу. У меня не было ни следов, ни улик, ни зацепок. Я не обладал никакими человеческими и административным ресурсами кроме собственных. Но что-то вело меня, как запах ищейку. Прошло ещё пять дней. Полиция продолжала поиски ребёнка. Искал и я. Я продолжал писать ей - каждый вечер, хоть понемногу. Мне не хватало её. Вечерами, когда внутренняя ищейка уходила, мой мозг отходил во власть переживаний. Всё свои страхи, терзания и надежды я изливал на бумагу. Строчки косило, буквы были каждая своего шрифта, слова едва удавалось составить в сумбурные предложения, мысли в которых едва ли вязались друг с другом. Я забывался беспокойным сном. А наутро поиски продолжались. На восьмой день пропажи - и пятый официального следствия - ноги вынесли меня к небольшой речушке на окраине. Внутренний "след" оборвался. Не зная, как быть дальше, я прошёлся по крутому склону. Внизу мелькнуло светлое пятно. Сердце сделало кульбит и рухнуло вниз в ужасающем предчувствии. Сделав ещё несколько шагов на нетвёрдых ногах, я покачнулся. Кажется, до ушей донёсся треск сжимаемого набалдашника трости. Её маленькое тело, изогнутое в неестественной позе, лежало в кустах у самого берега. Светлые волосы, джинсовые шортики, розовая футболка со щенком, красные сандалии. Как в день исчезновения. Закрытые веки скрывали помутневшие карие глаза. Губы истончились и приобрели синюшный оттенок. На побледневшей коже яркими пятнами выделялись редкие веснушки. Она была почти чистой, за исключением местами налипшей береговой грязи. Грудная клетка была вскрыта. Из сердца "росли" цветы. Я до безумия хотел сбежать вниз по склону, прижать её, пускай уже безучастную, к себе, хоть один раз. Провести ладонью по спутанным волосам и зарыдать в голос. Выть раненым зверем, оплакивая ту, что сама того не ведая, освещала мою тусклую бессмысленную жизнь последний год. Но я не мог. Ни бежать, ни кричать. Я мог лишь молча стоять и оплакивать её. Слезы прочертили неровную дорожку по щеке. Я склонился голову, мысленно прощаясь с ней, благодаря и прося прощения. Резко развернувшись, я зашагал прочь настолько быстро, насколько позволяла трость. Всю последнюю неделю я просто не замечал её, беспокоясь за девочку. Теперь настало время мести. Я чувствовал себя хромой черепахой, ничтожным калекой, которым по сути и являлся. У дороги я встретил патрульную машину. Похоже, видок у меня был тот ещё, если копы буквально выпрыгнули из машины и принялись наперебой расспрашивать о том, что со мной случилось. Моих моральных сил хватило на то, чтобы махнуть рукой в сторону берега. Один из них помчался туда, а второй остался со мной. На его словах удалось сосредоточиться далеко не сразу. В этот же момент вернулся его напарник, уже вызвавший по рации подкрепление. Я жестами попросил бумагу и ручку - у них была пара минут и полномочия принять мои показания. Это помогло мне успокоиться. К моменту приезда детективов я уже перечитал свои показания и, убедившись что ничего не забыл, подписал их. По просьбе одного из полицейских я оставил свои контакты. От предложения подвезти отказался - мне нужно было ещё немного времени, чтобы свыкнуться даже не с утратой - с самой мыслью о ней. Ноги вновь понесли меня по улочкам в неведомом направлении. Спустя пару часов блужданий я наконец вышел к своему дому. Я думал что лягу спать или захочу выпить, но нет. Я сел писать ей письмо. Последнее. Прощальное. Я писал ей обо всём. О своих поисках, о её трупе на берегу реки, о том, как мне её не хватает. Я желал ей лёгкого пути. Мне казалось, что она слышит меня - всегда слышала. Просто не говорила об этом. Меня мучила бессонница. Я хотел знать. Что-то внутри меня зудело, подсказывая, что я могу узнать больше. И я хотел узнать. В прошлый раз ничего подобного не было, но домыслы все равно мучали меня очень долго. Теперь, даже если шанс призрачен, я хочу знать. На этой мысли сознание покинуло меня. С тех пор мне стали сниться странные сны. Я не был на её похоронах. Я простился с ней тогда, на берегу реки. Мы оба это знали. Я лишь принёс пару цветов на её могилку, из тех, что можно нарвать почти везде. Хотел оставить письмо, но я его ещё не написал. Оно появится на свет вечером, ложась ровными строками на бумагу, впитывая в себя мой новый монолог-обращение к единственному адресату. Стук ящика заставил меня вздрогнуть. Сны мучили меня. Начинающиеся, как нечто обыденное, они быстро превращались в кровавые кошмары. Я просыпался среди ночи в холодном поту, но что-то тянуло меня записывать эти ужасы. Их скопилась уже порядочная стопка в одном из ящиков стола. Благо, после попадания на бумагу они успокаивались. Но на их место приходили новые, ещё более жуткие. Однажды я, сидя в кресле, перелистывал записи, как вдруг словно молния прошла моё сознание. Дрогнувшие руки выронили бумаги и вцепились в волосы. Не ясные обрывки сновидений становились чётче, открывая помутившемуся - или наоборот, как никогда ясному - разному пугающе-реальные подробности. Она. На качелях в сквере, на веранде дома, в библиотеке, по дороге домой - живая, солнечная, яркая. И она же - бледная тень себя, плачущая в кустах, пытающаяся причинить себе боль. Наполненные ужасом карие глаза с тонким почти жёлтым ободком по краю радужки, звонкие крики и обессиленный хрип. Яростная борьба и апатичное принятие. Дрожащие, до крови прокушенные губы. И слёзы. Чистые, как горный хрусталь, и солёные как морская вода, рисующие причудливые дорожки по впавшим щекам. Снившийся мне алый свет - её кровь. Первая кровь. Тонкий, фигурно-ветвистый белый шрамик на правом предплечье. Я хотел узнать - я узнал. Всё мои кошмары были правдой. Я не знаю, было ли это к лучшему - выбор сделан. Настала пора платить. На автомате убрав бумаги в стол, на подкашивающихся ногах подошёл к чемодану. Всё на месте, вымыто до блеска и заточено. Выбрал один из ножей - тот самый, охотничий, оборвавший её жизнь - и возвращаюсь в кресло. Снимаю рубашку. Моё тело носит на себе много шрамов. Сегодня появятся новые. Приставить к коже, нажать, провести. Приставить, нажать, провести. Струйки крови стекают по коже, пачкают обшивку кресла, со стуком падают на пол. В голове звенит пустота. Весь мой мир сейчас сосредоточен на тонкой кромке лезвия, рисующей непонятные узоры алым. Это новое письмо. Письмо - признание. Письмо - покаяние. Оно пишется по моему телу моей же кровью и это правильно. В белом шуме сознания мелькает новая картинка - тускло освещённый коридор, меня бьёт дрожь, как припадочного, а нож - тот самый, терзающий сейчас мою руку - узор пошёл выше, почти до самого плеча - погружался в моё собственное горло. Я плачу, но не могу остановиться. Это тоже признание. Голова взрывается болью, будто предостерегая от дальнейшего изучения этих воспоминаний. Меня всего трясёт, зрение расплывается, превращая привычную обстановку в одно размытое пятно. Кровь пачкает кресло и одежду, но мне плевать. Из ослабевших пальцев падает нож - но я не слышу стука о пол. Сознание гаснет. *** Я очнулся в больнице. Сознание плыло и подёргивалось, а потому я не совсем понимал, чего от меня хочет подошедший доктор. Вокруг меня будто был невидимый барьер, глушащий и искажающий любые звуки. Я словно наблюдал со стороны, до меня не долетало ничего из внешнего мира. Ни звуков, ни запахов, ни прикосновений. Только картинка и глухое ничто вокруг. Медсестра сделала моему телу укол и я снова погрузился во тьму. Второе пробуждение мало чем отличались от первого. Ну, разве что я наконец стал понимать речь окружающих людей, а вместе с доктором пришёл полицейский. Молодой совсем парнишка, кудрявый брюнет, кареглазый. Немного смуглый, нос с горбинкой, пухлые губы и ямочка на подбородке. Чистая форма, прямая спина. Ничего лишнего - никаких брелоков, ленточек или тому подобного. На левом запястье широкий кожаный браслет, в руках папка. Один из тех двоих, на машину которых я наткнулся на окраине города. Как оказалось, он хотели задать мне ещё пару дополнительных вопросов - меня на допрос не вызывали, ограничившись показаниями "с места", так сказать - и просто проверить моё состояние. Оказалось, я неплотно зашторил окно гостиной и глазастый сержант увидел кровь. В порыве паники он взломал дверь. А найдя моё тело, вызвал скорую -Мистер, Вы можете объяснить, почему это произошло? Он протянул мне деку с чистыми листами и карандаш. Я хотел ответить, как мой мозг прошило спамом. Перебинтованная рука дрожала, придерживая листы, а правая выводила неровные буквы. "Я не помню". -Постарайтесь. - Я честно попытался, но голову опять прострелило болью. Врач начал было протестовать, но парнишка и сам понял, что перегибает палку. -Простите. Не стоит, если это причиняет Вам боль. Просто напишите то, что можете вспомнить. Я кивнул. Доктор вышел, пообещав вернуться через несколько минут. Посетитель придвинул ближе к моей койке стул из угла комнаты и сел. Я погрузился в свою память. Записи были вполне связными, но что-то смущало меня, как песчинка в извилинах мозга. Просмотрев написанное, исправил пару моментов. Ощущение неполноты пропало. Да, дни мои выходили на редкость одинокими и однообразными, но было бы глупо требовать иного. Моя жизнь вполне устраивала меня, даже если на других навевала скуку. Забрав и бегло просмотрев мои воспоминания о последних днях, он убрал их в папку. Деку с листами и карандаш не забрал. Достал фотографию светленькой девочки лет 12-и, кареглазой - что необычно для блондинок. Прямой нос, пухловатые губы, острый подбородок. Овальное лицо с небольшими щёчками - возрастное, скоро должно сойти. Или нет? Скосив глаза на служители закона, коснулся грифелем бумаги: "Кажется, это дочь моих соседей. Я видел её пару раз. Последние недели две её не было видно." Я посмотрел на копа и поднял брови. Он кивнул: -Это Дженни Бенкхайм. Её семья живёт неподалёку от Вас. Это её труп вы нашли у реки неделю назад. "Неделю? Но я был у реки позавчера и..."- тут в мой мозг словно возили раскалённый железный прут. НЕ ЛЕЗЬ! "- я не помню. Простите." -Всё хорошо, я понимаю. Поправляйтесь. На случай если вспомните что-нибудь - любую мелочь - напишите мне на почту. Он достал из бумажника визитку, щёлкнул авторучкой из нагрудного кармана. Написав поверх телефона е-мейл адрес, он протянул мне картонный прямоугольник. Кивнув, я положил его визитку на тумбочку у кровати. Не думаю,что она мне потребуется. Несколько дней спустя меня выписали. Рука всё ещё была перебинтована, мне належало ходить на перевязки ежедневно в течении пяти - семи дней. Благо, дорога от дома до больницы занимала около сорока минут неспешным шагом. Я шёл домой и пытался разобраться в себе. Меня охватило ощущение некой внутренней пустоты, будто изнутри вынули нечто важное, и эта дыра заполнилась холодом. Несмотря на лето и солнечную погоду, было зябко. Тихий стук трости по асфальту аккомпанировал обрывкам мыслей. Позади слышались быстро приближающиеся шаги. Вскоре меня нагнал давешний сержант. Поравнявшись со мной, он притормозил. Я остановился, пользуясь паузой как передышкой. Он почти не запыхался. Буйные кудри обрамляли лицо, кончики губ приподняты вверх. Не по работе - одет в мешковатые бриджи с кучей карманов и футболку с принтом енота. Поправил волосы - на запястье прибавилось фенечек. -Горазды Вы бегать, мистер... Начал было он и осёкся. Я достаточно давно с тростью, так что просто махнул рукой и попытался улыбнуться, показывая парню что не обижаюсь на его шутку. Он забавный. Такой открытый, дружелюбный, аж тянет поверить. -В больнице сказали что Вас выписали. Я хотел проводить Вас и... вернуть Вам кое-что. Он на мгновение замялся, но вытащил из кармана мой охотничий нож в целлофановом пакете на застёжке. В глубине мозга шевельнулось что-то смутное, но только на долю секунды. Он протянул его рукояткой вперёд. Я поднял брови и взглянул ему в лицо. Он опустил глаза и слегка закусил губу. Я усмехнулся - ещё бы носком кеда землю поковырял, для полноты картины. -Вы писали что ничего не помните, но вдруг бы в больнице сказали. И я все равно хотел Вам его вернуть, если Вы не... Я кладу ладонь на его кисть - ту самую, с пакетом. Он смотрит мне в глаза и мои губы беззвучно обрисовывают слова "Всё в порядке". Он облегчённо выдыхает и расслабляется. Опускаются плечи, разглаживаются морщинки на лбу, из фигуры уходит напряжённость. Он провожает меня до дома. Заходит внутрь. Пытается помочь мне, хватает за перевязанную руку, отскакивает и бурно извиняется, увидев искаженную гримасу. Дом за моё отсутствие почти не изменился, только пятна крови на полу были тщательно стёрты, а вот кресло отстирать не удалось. Он снова потупился. -Я был здесь, пока Вы лежали в больнице. Я... Врач попросил принести несколько вещей первой необходимости. И пол помыл тоже я. - Под конец его и так не слишком уверенная речь превратилась в едва различимое бормотание. Я усмехнулся. Забавный парнишка, шебутной, на щенка похож. Так и тянуло потрепать его по голове - сдержался. За прошедшее время часть продуктов пришла в негодность, и их пришлось выбросить. Время шло к обеду. Из имеющихся продуктов можно было сообразить нехитрый перекус. Он вновь стремился помочь, так что пришлось направить дармовую енергию в более конструктивное русло, а то парень вполне мог разгромить мне кухню. Пытался извиниться за то, что сам не подумал купить продуктов. Я почти обиделся. Оторвал квадратик бумаги от записного блока на холодильнике и взятым там же карандашом написал крупными буквами: "Я не настолько беспомощен.". Скомкав записку, запустил ею в спину сержантику. Почувствовав удар, он обернулся и поднял бумажку. Прочитав написанное, он снова принялся извиняться. Это начинало надоедать. Я поднялся за новым листом, намереваясь выгнать его взашей, но он меня удивил. Как-то резко успокоившись и выдохнув, он сказал : -Пожалуйста, позвольте мне остаться. Я не знаю, почему - из-за того, что я нашёл Вас тогда, из-за того, что Вы частично потеряли память или ещё по какой причине - неважно. Я просто хочу помочь Вам. Если Вы позволите. Спина ровная, кулаки сжаты, смотрит в глаза. Упрямый шельмец. Не отвожу взгляда. Он сдаётся первым, опуская голову. Подхожу ближе и кладу руку на его макушку, слегка взлохмачивая вихры. Знаю, слишком резко, но мне интересна его реакция. Особенно, после прозвучавших слов. На секунду он обмер. В голове немедленно промелькнула мысль о ссоре, но не успела она даже оформиться толком, как он слегка потёрся макушкой о мою ладонь. Обед даже почти не подгорел. На следующее утро он заскочил перед дежурством и всё же приволок пару пакетов продуктов. Когда только в супермаркет успел? Покачав головой, засунул всё в холодильник - потом разберу-, и отправился на перевязку. Вернулся ближе к обеду. На телефоне пиликнуло сообщение. Если это не банк, то Эдгар. Я все же прочёл тогда его визитку. Эдгар Джеймс Полсон. Не самое складное имя, ну да не мне судить. Он забегал по утрам - перед дежурствами, иногда вечерами - если освобождался раньше полуночи. Почти ежедневно от него приходили сообщения - о работе и коллегах, зайдёт ли он сегодня или завтра, просто разные мысли. Я отвечаю - своими наблюдениями и идеями, иногда комментируя те или иные моменты его посланий. Что мне в нём нравится - он не лезет в моё прошлое и не требует ответов, если я не хочу их давать. Так шло время. Наше странное общение продолжалось, провалы в памяти перестали меня беспокоить. Я убедил себя в правильности предположения врачей - на меня слишком повлияла смерть ребёнка. Заедающий верхний ящик я переставил вниз - благо, все ящики одного размера. Теперь "тугих" дверок стало три. Впрочем, в моём распоряжении есть ещё четыре. Да и не люблю я наклониться к нижним ящикам - неудобно. Незаметно прошла осень. Я вернулся к прежнему, последний год позабытому, хобби. Теперь по полу постоянно валялась древесная стружка, а не многочисленные полочки обзавелись разнообразными фигурками. Я даже вырезал несколько специально для Эдгара. Он радовался им, как ребёнок. Внутри разлилось тепло - приятно видеть восторг от своей работы. Приближалось Рождество. Мой персональный полицейский приволок небольшую ёлку и был твёрдо намерен отмечать праздники у меня. Выдворению без объяснений он сопротивлялся, а попытка поговорить привела лишь к тому, что он обиделся и ушёл, оставив после себя пустоту и чувство нехватки чего-то важного. Пускай. Так будет лучше. Ему не стоит тратить всё своё свободное время на немого хромого калеку со шрамами по всему телу, да ещё и частично потерявшего память. Для полноты клинической картины в моём резюме не хватает только наркомании, помешательства и убийств. Хотя, приём обезболивающих можно засчитать за наркоманию - без рецепта их не отпускают. Он приползает к ночи, стучит в дверь так, что я удивлён, как она ещё стоит. Вываливается в дом, цепляясь за дверной косяк и меня, обдавая парами дешёвого алкоголя. Оставив дверь в покое, виснет на мне. Не самое правильное решение - я едва не падаю сам. Такое простое действие, как запирания дверей, сегодня потребовало от меня просто титанических усилий. Он цеплялся за мою рубашку, ни в какую не желая отпускать, бормотал что-то бессвязно-неразборчивое, дышал в шею и ухо, насыщая воздух густым запахом выпитого. Наконец мне удалось дотащить его до гостиной и сгрузить в кресло. Он порывался встать, но моя рука на плече на удивление успешно сдержала его. Я слегка вздрогнул, когда он потёрся щекой о мою ладонь. Кожу кольнуло короткой щетиной. -Только не гоните меня. Пожалуйста, не надо. Если Вы захотите, я не приду больше никогда. Но сегодня позвольте мне остаться здесь. Только сегодня, прошу. - Я покачал головой. Он совершенно невозможен. Как бродячий пёс, пропадающий по своим делам, но возвращающийся к тому месту, где его постоянно кормят. Слегка сжав его плечо, развернулся и пошёл на кухню. Алкоголя в доме не держу, а вот горячего чаю очень хотелось. Пока чайник закипал, нашлись заварка и заварник. Отсыпав на дно чайничка сушёных листьев, залил кипятком. Начался поиск чашек. Позади послышались шаги. Обернулся - Эд стоял в дверях, держась за косяк. Его уже почти не шатало, но взгляд был расфокусирован - туман в голове сохранялся. Заметив мой взгляд, он замялся: -Я там, это... - надо же, даже пьяный стеснительный. Опустив наконец косяк, он полез в один из навесных шкафов, откуда спустя десяток секунд извлёк пачку медового печенья. -Вот, купил недавно. И смотрит куда угодно, но не на меня. Опять боится что выгоню? Мог бы уже понять, что уж на него-то, щенка вислоухого, рука не поднимется. Так что я просто толкнул в его сторону лежащий на столе пустой разнос. На пару секунд его брови взлетели вверх, а глаза расширились. Неловко поджатые губы растянулись в улыбке. Он быстро открыл выпечку, взял из шкафчика две чашки и небольшую глубокую тарелку тёмного стекла, куда и выложил сладкое. На тот же разнос перенёс заварник и сахарницу. На удивление ловко подхватив, он понёс всё это в гостиную. Мне оставалось лишь следовать за ним. Сгрузив ношу на журнальный столик, он придвинул его ближе к "моему" креслу и принялся разливать чай. Мне без сахара, себе - две ложки. К тому моменту, когда я опустился в кресло, всё было уже готово. Подав мне чашку, он взял свою, но устроился не во втором кресле, а на краю дивана, совсем рядом со мной. Смотрит в чашку, лицо какое-то отрешённо - потерянное. -У меня странная реакция на выпивку. Мне нужно выпить достаточно много, чтобы опьянеть. Но уж если меня "развозит", то держит долго. Из тела хмель выветривается быстро, но туман в голове сохраняется до упора. Я перестаю контролировать свою речь и начинаю нести всё что в голову взбредёт. Я не знаю, зачем я Вам всё это говорю. - он покачал головой. Отросшие кудри закрывали лицо. Я видел только сгорбившуюся фигуру и чашку в руках. Мне отводилась роль молчаливого слушателя, и я покорно принял её, как шанс узнать больше о человеке, незаметно закрепившемся в моей жизни. Он повернул голову. -Вы так и не отвезли кресло в химчистку? - я с усмешкой покачал головой и махнул рукой. Полгода прошло, все забывал, а потом привык. Эд поставил чашку на столик, и чарез мгновение уже сидел у моих ног, уткнувшись лбом в бурные пятна на подлокотнике. -Мне жаль. Мне так жаль. Если бы я пришёл раньше, хоть немного. Мне следовало быть внимательнее к Вам с самого начала. Я... - я оставил недопитый чай. Становилось интереснее. Тихий стук кружки даже если и был услышан, то реакции на него не последовало. Я осторожно коснулся его волос. Довольно мягкие, особенно по сравнению с моим собственным жёстким ёжиком. Невнятная речь не прекратилась, но он потянулся навстречу. Сочтя это разрешением, запустил руку в растрёпанные шапкой и недавним нарушением координации кудри, массируя кожу и перебирая пряди. Поток сознания продолжался: -Я хотел прийти раньше. Очень хотел. Каждый чёртов день - и каждый раз что-то не давало. Я не вылазил с работы, разбирая бумаги. Даже дома за ту неделю был всего раз - накануне визита к Вам. Подумал, Вам будет неприятно видеть меня грязным, невыспавшимся и в мятой форме. - он хрипло хихикнул. - Такая глупость, правда? Он подставлялся и тянулся за рукой, будто его не гладили никогда. Спустя пару минут он поднял голову и посмотрел мне в лицо. Я хотел убрать руку, но он перехватил моё запястье и прикоснулся губами к основанию ладони. -Простите, я не должен был... - Я не стал слушать дальше. И не собирался отпускать его так просто. Кончиками пальцев накрыл его губы - наконец он перестал нести чушь. Снова зарылся пальцами в его волосы. Немного надавил - он опустился щекой на подлокотник. Смотрит осоловело. Медленно моргает, в глазах - дымка. Алкоголь или... Не хочу думать дальше. Чешу его за ухом, как кота или собаку. Он разве только не мурлычет. Заполночь удалось загнать его спать на диван - у меня нашлась пара лишних подушек и плед. Через два дня он явился с вещами. *** Он снова был пьян. "Для храбрости", как он сказал. Он сделал мне чай и сидел на полу, прижимаясь щекой к моим коленям и говорил. О том, как расстался с девушкой, которая изменяла ему с его другом. О ссоре с другом, у которого он к тому же жил. О головомойке от родителей, которые мысленно уже поженили сына с Кейлин - так звали его теперь уже бывшую девушку. Так он оказался на улице. Выпив в процессе сборов пару бутылок виски, он решил, что переехать жить ко мне - замечательная идея. Не выгнал же я его накануне в Рождество. А поскольку праздник этот традиционно семейный - то это, как ни крути, показатель. Он и сам раздумывал над уходом - от девушки так точно. При должном мысленном усилии я мог бы её понять. Наверняка то, что Эд не пришёл ночевать в ту ночь домой стало последней каплей. Или предлогом. Парнишка и правда уделяет мне достаточно много свободного времени, а оно не резиновое. Особенно у полицейских. Я отдал ему на откуп вторую спальню. Дом хоть и небольшой, но места для меня одного довольно много. Он позвонил начальнику и попросил отгул. Шеф у него оказался мужиком понимающим, и после невнятной фразы : "Я там, это... С девушкой и другом, того..." дал день на "Прийти в себя" потому что "молодой ты ещё, за бабу заморачиваешься". Но все равно "отставить нюни! Ты мужик или тряпка?". Мировой начальник. В свете завтрашнего отгула уборка - я в эту комнату, скажем прямо, и не заходил почти, без надобности было - была перенесена на завтра. Эд снова спал на диване. Так я обзавёлся "личным копом" и щенком в человеческом облике одновременно. Пожалуй, его переезд немного изменил саму атмосферу дома. Раньше он был под стать мне - тихая неспешность, спокойная размеренность, даже пыль появлялась медленно. Эд принёс порывистость, резкость, ту самую яркость и свежесть, что так часто сопровождает молодых и деятельных. Дом оставался спокойным и тихим, но приобрёл некую искру. Уют, которым ранее обладал только кабинет - там я бывал чаще всего - распостранился везде эфемерным дымом, невидимым, но ощутимым. До полицейского участка около часа пешком или примерно 10 минут машиной. Раньше его подвозил друг, но теперь он прогуливался пешком - широким спокойным шагом, около 40 минут. У меня не было машины, так как я не видел необходимости в ней. Его кулинарные способности были невелики. Если начистоту - его потолком был подогрев полуфабрикатов и сваренные вкрутую яйца, если он не забывал их выключить пока не треснули. Я просыпался довольно рано - зимой довольно мерзкое ощущение, будто среди ночи встаёшь - и готовил завтрак. В иные дни я мог провести на кухне целый день, потому как занять себя было решительно нечем. Нет, мои деревянные фигурки неплохо расходились на е-бэе, а статьи и рецензии - по журналам, но иногда не хотелось делать ни-че-го. И я шёл на кухню. К моменту готовности завтрака и кофе - я не признавал растворимого, но возиться с туркой было лень, а кофемашина по какой-то причине не работала, так что приходилось запаривать в чашке - Эд сползал - по другому и не скажешь - вниз. Не обладая ярко выраженным хронотипом, он просто любил поспать подольше и ранние подъёмы были тяжёлые и медлительные. Открывал глаза он только после чашки кофе. Заваренный был не таким крепким, как из кофеварки, но тоже работал. Пока он собирался, я собирал ему еды. На первый раз я был удивлён не меньше чем он. Просто я немного задумался, а когда очнулся, он стоял в дверях, ошалело глядя на меня, а я удивлённо взирал на стопку сендвичей перед собой. "-Это мне?" и глазищи сверкают так радостно - настороженно. Я мог только кивнуть. Подлетев, это чудо обняло меня, сдавив рёбра, схватило пакет с бутербродами и, затолкав его в сумку, улетело. На следующий день оставить его без обеда не поднялась рука. Через неделю я купил судочки. Он редко говорит о работе - только если беспокоиться или ему просто надо выговориться. Иногда пересказывает казусные ситуации и забавные истории. Однажды спросил меня, почему я общаюсь письменно. "Так быстрее. И проще. На языке жестов я знаю только алфавит и немного основных слов." он поднял глаза: -Научите меня. Пожалуйста. Алфавит он освоил за пару занятий, дальше ему требовалась практика, так что мы начали общаться жестами. За отсутствие практики я сам подзабыл некоторые моменты, но быстро вспомнил. Теперь часть наших разговоров проходила молча. *** -Пошли гулять? Прямо сейчас. -Куда? -Куда угодно. Просто выйти из дома и всю ночь напролёт бродить по пустым улицам. -А пойдём. Я накидываю куртку, а он с улыбкой одевает на меня шапку, которую я уже неделю не мог найти. Я помогаю ему надеть пальто и, не сдержавшись, поправляю воротник и шарф. Он тихонько фыркает. Заперев дверь на ключ, мы отправляемся бродить по ночным улицам. Тёмное небо и холодный ветер не слишком подходящая погода, но я ничего этого не замечаю. Мне слишком хорошо просто от того, что он рядом. Ветер заглушает тихий стук трости. Едва успеваю подхватить его, когда он оступается и падает. Всю оставшуюся прогулку сжимаю его ладонь. Поддавшись секундному порыву, согласился. Чем-то это напоминает "день из жизни собачника", когда заскучавший пёс тянет человека на улицу вне зависимости от погоды и времени суток. И собрался он так же - в две секунды набросил куртку и построился у дверей. Я почти вижу виляющий хвост за его спиной. Взяв с полки над вешалкой шапку, одел на него. Неделю без неё рассекает, оболтус. Он поправил мне шарф. У него тёплые руки. Холодный ветер не проникал под одежду, но заставлял щурить глаза. В один из таких моментов я оступился и едва не упал. Эд успел подхватить меня. Несмотря на заверения, что всё в порядке, он упрямо отказывался выпускать мою ладонь. Я не знаю, сколько мы так шли. Медленно затухали окна домов - многоглазые существа погружались в сон. Из источников света остались лишь редкие звезды да пунктирные линии фонарей. Пустота улиц успокаивала. *** Это было настолько нелепо, что я рассмеялся. Я всегда старался контролировать эмоции, но напряжение последних дней вылилось в истерику. Из глаз потекли слёзы, меня трясло. Вдруг горло словно тиранулинаждачкой изнутри, а изо рта вырвался хриплый то ли сип, то ли бульканье. Я замер. Эд стоял напротив. Глаза распахнуты, зрачки расширены, рот глупо приоткрыт. Истерика вспыхнула с новой силой, я вновь начал сипеть, превозмогая боль. Трость выпала из пальцев и со стуком упала на пол. Нервным движением парень полез за телефоном, едва не выронил его, кинулся за ним, споткнулся и растянулся на полу. Я продолжал хохотать, захлёбываясь воздухом и чувствуя соль на губах. Отсмеявшись, я тяжело дыша, опёрся о стол, вытирая глаза рукавом. Эд, всё ещё лежавший на полу, смотрел на меня сияющими глазами. Я приподнял бровь. -Т-ты... Смеялся. - почти шёпотом, неверяще. Он даже позабыл привычное "Вы". В тёмных глазах вспыхнули звезды. -Ты смеялся! - вскочив с пола, он кинулся ко мне и обнял так, что я почти услышал треск своих рёбер. На его лице сияла улыбка от уха до уха. Я улыбнулся в ответ и закашлялся. Травмированное горло болело довольно сильно. Эд усадил меня на стул и кинулся к настенному шкафчику, откуда извлёк баночку мёда. Достав ложку, он поставил их передо мной и кинулся ставить чайник. За прошедшее время я всё же смог приучить его к чаю и отучить от той кислой бурды, которую он пил на работе и поначалу гордо называл кофе. Пока он привычно хозяйничал на кухне, я открыл банку и отправил в рот немного жидкого мёда. Всегда его любил. Прикрыв глаза, мужчина растянув тонкие губы в довольной улыбке. Медленно вытащил изо рта чайную ложку, он легонько стукнул ею по губам. Стоявший по другую сторону стола парень наблюдал за ним как зачарованный. Вот ресницы, дрогнув, немного приподнялись. Ложка вновь нырнула в банку, зачерпнув немного прозрачно-жёлтой текучей сладости. Тонкие, чётко очерченные губы обхватили столовый прибор - о, как Эд хотел бы оказаться на месте несчастной ложки -. Пальцы медленно потянули его назад. Кончик языка прошёлся по вогнутой части, собирая остатки. Поверхность металла легонько стукнула по губам. Он не спускал глаз с картины напротив. Жёсткие, чуть обветренные темные губы и гладкий серебристый сплав. В который раз повторяю себе что схожу с ума. Нельзя от столь простых действий впадать в оцепенение, как кролик перед удавом, просто нельзя. Но почему сердце сжимается каждый раз, когда он улыбается или прикасается ко мне. Я уже давно хочу напиться просто потому, что тогда страх уходит и я могу положить голову ему на колени и чувствовать, как его пальцы перебирают мои волосы. Каждый раз при одной мысли об этом у меня по позвоночнику бегут мурашки. Почему его смех, каким бы жутким ни был этот звук, прекрасен? Я определённо схожу с ума... Свист чайника, бульканье заливаемой в заварник воды. Осторожные шаги, тихий стук посуды. Приоткрываю глаза. К банке мёда добавились простой стеклянный заварник и пара чашек, которые Эд тут же наполняет. Придвигает одну мне, другую берёт сам. Подношу к губам - слишком горячий. Беру ложкой каплю мёда, зачёрпываю ею чай и пью так. Сладко. Не люблю сладкий чай, но вот так - вкусно. Он сидит рядом и наблюдает за мной. Уровень незаметности по пятибальной шкале - на троечку. Прикрывают глаза и смотрю на него из-под ресниц. Взгляд у него какой-то больной. Как у преданной собаки, которую любимый хозяин не погладил. Так новую девушку и не нашёл? Вроде бы ходил с друзьями куда-то на вечеринки. Горло ещё саднило, но уже не драло наждачкой и не пилило тупой пилой поперёк связок. Отпил из чашки подостывший уже напиток и вздохнул. Хорошо. Он вновь сощуривается, на расслабленном лице лёгкая улыбка. Я на автомате отпиваю из своей чашки, едва не обжигаясь, чувствуя, как пылают щёки. Если что, можно будет всё списать на пар. Он не любит кипяток - пьёт ложечкой, по капле, мешая с мёдом. Я снова зависаю. Пытаюсь отвести взгляд и смотреть куда угодно, но взгляд возвращается к нему. Смотрю на его пальцы, держащие чашку, и вновь желаю занять место злосчастной посудины. Я допиваю чай и в упор смотрю на него. Взгляд расфокусирован, он ушёл куда-то в свои мысли. Тоска никуда не исчезла, наоборот, стала глубже. Его что-то грызёт, причём довольно давно. Последний месяц он сам не свой, и это уже была ярко выраженная стадия. У меня уже сил нет на него, потерянного, смотреть. Я обычно против алкоголя, но тут бы сам его напоил, лишь бы парень выговориться наконец и парестал мучить и себя и меня! Шок. В какой момент я сам начал беспокоиться о нём? В то самое Рождество? Или раньше? Стоит проанализировать этот момент позже. Пока нужно попробовать поговорить с ним. Я постучал по столу, привлекая к себе его внимание. "Эд, - руки уже привычно и довольно быстро выписывали буквы - что случилось?". Он опустил глаза и покачал головой: "Ничего." Почему он спрашивает? Неужели моё "растрёпанное" состояние так заметно? Я не могу ему сказать. Он не примет меня, я уверен. К тому же в одном из заедающих ящиков стола я нашёл старое письмо, адресованное женщине. Я всё ещё не подобрал названия для своих чувств. Продолжаю сверлить его взглядом. Он только опускает лицо ниже, отгораживаясь кудрями. Ладно. Пока оставим. Авось скоро сам расколется. Протягиваю руку и треплю его по волосам. Смотрит из-под чёлки настороженно, глазами сверкает. Забавный он всё-таки. Усмехаюсь. "Не хочешь, не говори.". Он облегчённо выдыхает и слегка трется макушкой о ладонь. Ощущаю его взгляд и наклоняюсь ниже. Я боюсь. И не столько его вопросов, сколько своих ответов. Его ладонь опускается на макушку, пальцы закрываются в мои волосы. Приподнимаю лицо и смотрю на него. Можно не отвечать. Выдыхаю и расслабляюсь. Не могу устоять перед искушением и, как кот, трусь о его ладонь, выпрашивая ещё немного ласки. Мне не хватает его прикосновений, с каждым разом я хочу всё больше и больше. И именно этого я до безумия боюсь. Через месяц он снова пьян. Через месяц я снова пьян. *** Ребята позвали меня немного посидеть после работы и заодно отметить день рождения Джима из нашего отдела. Так что набрались мы в баре порядочно. На такси меня довезли до перекрёстка – почему-то не хотелось, чтобы другие узнали где я живу. Пройдя по улице и срезав в паре мест дорогу, дошёл до дома. Меня всё ещё шатало, словно мир неспеша качался на огромных качелях. Свет в окнах плеснул теплом. Ждёт. Стараюсь зайти как можно тише. Почти получается. Всего-то запинаюсь о порог, врезаюсь в вешалку и едва не сношу дверь. Мелочи. По стеночке добираюсь до гостиной. Он сидит в своём кресле и смотрит на меня поверх книги. На столике рядом чайник с двумя чашками. Подхожу к креслу и опускаюсь у его ног. Он закрывает книгу, продолжая сверлить меня взглядом. Смотрю ему в глаза : -Не нужно меня отпаивать. Просто разреши мне один вечер глупостей. Всего один. -Ты частенько творишь глупости. Чем сегодняшний вечер отличается от любого другого? – мне немного сложно читать жесты, но я понимаю. Остатки страха и смущения капитулируют перед выпитым «на коня" особо ядрёным пойлом. -Это скорее предупреждение. Если я пойду в разнос. - Он кивает. Мир вздрагивает и заволакивает туманом. Шум в ушах глушит те немногие звуки, что доносятся с улицы. Остаются только тепло, текстура и цвет. Его глаза меняют цвет в зависимости от освещения, и сейчас они - "пьяная вишня". Тёмные, почти чёрные, с алой ноткой в глубине. И голову сносят также. Его повело. И без того блуждающий взгляд утратил всякую фокусировку. Вскоре он уже спал, изредка бормоча себе под нос. С трудом удалось затащить его на диван. Укрыв это несчастье пледом, сходил в ванну и поставил тазик рядом с диваном. Мало ли. Мне по молодости случалось вот так же отключаться на месте - а наутро благодарить более предусмотрительных товарищей, обеспечивших мне этот самый тазик. Потрепав его по голове, я ушёл к себе. Утро обещало быть долгим. *** Последние несколько дней работы было гораздо больше обычного. Операция Отдела наркоконтроля в нашем районе прошла успешно, но изрядно прибавила всем нервотрёпки и бумажной работы. Причём первое в значительной степени было обусловлено вторым. Сверхурочно грузили всех. Домой я приходил поздно и уставшим до состояния "упал и сдох, не дождавшись пока пристрелят". Сегодня вся эта канитель наконец закончилась. Я брёл домой в состоянии абсолютного отупения, надеясь, что небольшая прогулка поможет мне проверить зависающий мозг. Ночные темнота и прохлада окутывали меня, понемногу расслабляя. В наших окнах горел свет, делая их похожими на маяк посреди моря. Сбивало ассоциацию наличие рядом других домов и фонарей, но это не имело значения. Я видел и стремился только к ним. Тихий щелчок замка. Внутри дома царит тишина, и это заставляет меня невольно напрячься. Прошло уже довольно много времени, но я всё ещё боюсь услышать гулкий звук кровавой капели. Прислушиваюсь. Держась за стену, захожу в гостиную и замираю. Он спит, откинувшись, на диване, с открытой книгой на коленях. Трость прислонена рядом. Какое-то время просто стою, прислонившись к косяку и смотрю. Тонкие губы, нос с горбинкой, короткие тёмные волосы. Тонкие, но сильные руки, покрытые шрамами. Как и горло. Как весь он. Иногда мне кажется, что внешние шрамы - отражение внутренних. Очень приблизительное и бледное отражение. Его дыхание ровное. Он почти всегда спокоен, но редко так...расслаблен. Даже немногие видимые рубцы будто сгладились. Улыбаюсь. Не хочу его будить. Тихо подхожу и сажусь рядом. Его ресницы дрогнули, но и только. Безумно хочется прикоснуться, провести пальцами по коже, зарыться в волосы, проследить каждую полосочку многочисленных отметин... Я могу лишь вздохнуть. Убрать с его колен книгу и задремать рядом, положив голову ему на плечо. Кажется, я всё же взял его за руку. Утром я проснулся лёжа на диване, укрытый пледом. С кухни доносились звуки готовящегося завтрака *** Новости застали меня на работе. Я перебирал отчёты и рапорты, готовя их к отправке в архив, когда в привычный гормон участка ворвался звонок телефона. Высветился до боли знакомый, наизусть выученный номер. Сердце оборвалось. Почему звонок? Подрагивающими руками беру трубку и мысленно благодарю Бога, что сижу, потому что ноги меня явно не удержали бы. ОН в больнице. ДТП. Срываюсь с места и бегу на выход. Что я по пути крикнул начальнику, в голове просто не отложилось. Кидаюсь к своему байку - давно пора бы поменять его на машину, да некогда - и через минуту еду кратчайшей дорогой в больницу. Сердце колотится где-то в районе желудка, воздух через лёгкие приходится проталкивать с трудом. Я ужасно боюсь опоздать. Успеваю. Он жив, это главное. -Нужно делать операцию. Его страховка вполне покрывает расходы, но необходимо разрешение кого-то из родных на установку штифта. В противном случае ходить он вряд ли будет. - слова врача звучат как сквозь вату. Если он до конца жизни будет прикован к креслу, я смогу навсегда остаться рядом. Я позволил себе на долю секунды погрузиться в мечты, но резко одёрнул себя. Нельзя так думать. К тому же и так с трудом удалось убедить его в том, что я вовсе не трачу свою молодость на немого калеку. А если учесть неудачную попытку суицида... Табун ледяных мурашек пробежал по спине. На сей раз она может стать вполне удачной. -Ставьте. Я всё подпишу. Убедить врача в моей компетентности удалось сравнительно легко. Правда, немало помог мобильник, в котором из личных контактов был только мой - постоянного использования- и мастерских где он брал дерево и точил инструмент. Так что выбор у доктора Джонса был невелик. Его увезли. Я съездил домой и привёз немного вещей по списку. После операции какое-то время ему придётся побыть в клинике. Добавил к названому недочитанную им книгу. Чай буду носить в термосе. Посещение разрешили только на следующий день и то, совсем недолго. Я не знаю, что именно говорил ему доктор, и говорил ли вообще. Я, запинаясь, рассказал всё что знал. Внутри всё холодело и переворачивалось от страха и волнения, а взгляд бесцельно блуждал, избегая его лица. Мои ладони держали его - не слишком тонкую, с длинными пальцами. Договорив, я уткнулся взглядом в них. Его пальцы сжали мою руку. Поднял глаза - с лёгкой усмешкой он прикрыл глаза и едва заметно кивнул, признавал за мной право но определённого рода решения и соответствующую им близость. Никогда не обращал внимания, какой в клинике мерзкий освежитель воздуха. Я снова очнулся в больнице. Не самое приятное место для пробуждения. Я надеялся что не попаду сюда ещё долго, но крутой поворот и чужая машина спутали мои планы. Больную ногу противно тянуло. Вторая травма. За дверью слышатся приглушенные голоса. Через пару секунд она открывается. Входят врач и Эд. Первый вскоре уходит, а второй подходит и усваивается на край кровати. Осторожно берёт за руку - хочется рассмеяться. Я не хрустальный, право слово, и не умираю. Но не могу - настолько потерянный у него вид. Он начинает тихо - не подберу другого слова - каяться, пересказывая вчерашний день от и до. Звонок, паника, вещи, разрешение. При упоминании бумаг как-то сжимается и начинает оправдываться. Я прекрасно знаю, что означает повторная травма, да ещё и немалой сложности. Сжимаю край его ладони, смотрю в глаза и киваю. Он расслабляется, на лице появляется улыбка. В груди разливается тепло. Всё-таки я очень привязался к нему. Он обещает приходить каждый день. Без него как-то неожиданно пусто. Без него в доме неожиданно пусто. Я не могу нормально спать, вернулись старые кошмары. Я никогда не говорил ему, но картинка его неудавшегося суицида долго преследовала меня по ночам. Теперь к ней добавились вариации последних дней. Я крепко подсел на валерьянку и чай, потому как снотворное и более сильное успокоительное в таких лошадиных дозах пить просто смерти подобно. Хотя и валерьянку не советуют. Теперь половина ночи проходит на кухне, а не в постели. Запасы чая пополнились - теперь кроме просто чёрного и пары композиций в кухонном шкафчике стояли несколько видов зелёного чая и травяных сборов. Я переселилися на диван в гостиной - сил ходить со второго этажа на первый и обратно не было. В обеденный перерыв я уходил с работы и благодарил Бога за купленный мотоцикл. Чтобы перерыв совпадали с часами посещения, пришлось поменяться сменами с одним из сослуживцев. Особой работы не было - насколько это возможно в полиции. Ежедневная мелочёвка не в счёт, без неё никуда. Мелкие кражи, хулиганство, штрафы и прочая бумажная дребедень отнимали львиную долю моего времени. Но они же помогали мне отвлечься от почти непрерывного беспокойства. Я знал что операция прошла нормально и его скоро выпишут, но это не успокаивало подсознание. По словам врача период реабилитации будет сравнительно длинным, ему придётся сильно беречь ногу первое время. Сейчас я жалею, что не купил машину в кредит, а на накопленные деньги купил мотоцикл. Не хотелось бы его так везти. В день выписки пришло СМС : "Приезжай сам. Такси не бери. Пожалуйста.". Мысленно пожав плечами, подчинился. Через несколько минут я затормозил у входа в больницу. Зайдя внутрь, я почувствовал как что-то внутри меня замерло и треснуло, ранив острым краем. Рядом с ним стояла девушка. *** Эд вышел. Она провела его взглядом и вернулась ко мне. -Простите, но ничего не выйдет. - чуть смущённая улыбка, серые глаза смотрят проницательно, с некоей высшей мудростью, доступной только избранным, и чуть грустно. -Я ведь не слепая. Он ведь за Вами стелется, к Вам тянется, как щенок или ребёнок малый. Я не смогу заменить Вас. Нельзя убрать с неба солнце и думать что так и должно быть. - она протянула руку и накрыла мою ладонь. -Берегите себя. И его тоже. Пожалуйста. И... Простите. За все. - резко встав, она неслышно ушла из дома. Я смотрел на двери, словно ожидая что она вот-вот передумает и вернётся. Позади послышался прерывистый вздох. Похоже, Эд всё слышал. Я стоял, прислонившись спиной к стене и не мог поверить в улсышанное. За что она извинялась перед ним? И почему так решительно говорила о том, что ничего не выйдет? Последний раз извинившись, она ушла. А вместе с ней - маленький кусочек света из сердца. Вхожу в комнату и сажусь перед ним. -Я хочу знать. Он закрывает глаза и кивает. Пальцы на подлокотнике побелели. Он говорит - не словами, жестами - но я смотрю в глаза. Он не отводит взгляда. Тоска, боль и какое-то выстраданное, с надрывом, безумие на дне зрачков красноречивее любых фраз. Он переживает за меня и по-своему пытается поддержать. Это до безумия греет сердце, но... Не сейчас. Когда-нибудь, возможно, я буду благодарен ему за знакомство с Мередит, не сейчас. Сейчас лишь усталость и опустошение. Маленькая льдинка в груди упорно не тает, вытягивая жизненные силы. Тогда я прибегаю к единственному надёжном методу. Он сидит на диване. Я ложусь рядом и кладу голову ему на колени. Закрываю глаза и чувствую его пальцы в волосах. Мягкое поглаживание, осторожная ласка, бережное успокоение. Я чувствую как расслабляюсь, копившееся несколько последних месяцев напряжение отпускает меня, покидает вместе со слезами, текущими по лицу и пачкающими его домашнюю рубашку. Он продолжал гладить меня по голове, а я плакал, как ребёнок. Я был обессилен. Совершенно незаметно сознание ускользнуло и меня окутала тьма. Наутро я едва не проспал на роботу. Я смотрел ему вслед, как вчера ей. Не вышло. Хотя, время покажет. Я бы не хотел оставлять его одного. Вчера он был совершенно выжат. Только сейчас я понимаю что до этого ни разу не видел его слёз. До вчерашнего вечера. Похоже, Эд услышал вчерашние слова Мередит. Интересно, как много? И что он успел понять, если успел? Я очень хочу знать, но не стану спрашивать. Он скажет сам, если захочет. Их отношения длились около шести месяцев, и на безумно влюблённого он не походил. Он словно просто отдыхал от привычной обстановки, а потом нёс полученные впечатления домой и щедро делился со мной всеми - ну, или почти всеми - подробностями. Иногда он походил на ребёнка, который взахлёб рассказывает родителям, как прошёл день в школе. Но лишь отчасти. Он словно что-то решал для себя, что-то важное, о чём не говорят вслух. Всё чаще он делал мне чай и молча сидел рядом, положив голову на колени. Я гладил его по голове и перебирал волосы. Это успокаивало и настраивало на размышления. Он почти всегда молчал, а я мог только ждать его слов и строить предположения. После ухода Мередит в доме появилась некая... Напряжённость. Недосказанность. Эд часто молчал, а я лишь гадал, где бродят его мысли. Через месяц я снова загремел в больницу. *** Я не скажу ему. Я твёрдо решил, что не скажу ему. Пускай он будет в неведении, для его же блага. Он снова примчался ко мне по звонку врача, сидел на постели и держал за руку, с беспокойством заглядывая в лицо. Такой родной и забавный. В груди защемило. Через пару дней я вернулся домой. Привычная рутина вновь затянула нас. Эд ходил на работу, временами встречался с приятелями и Мередит - они всё же остались друзьями. Я старался не думать о будущем. Слишком сложно, слишком мрачно. Слишком неясно. Сроки размыты, и с одной стороны это дарует облегчение, а с другой - действует на нервы. Так что я просто продолжал жить дальше. Через три с половиной года Эд женился на Мередит. Она переехала к нам и я переписал на них дом. Теперь она тактично уходила к одной из подруг, а мы сидели в гостиной и я перебрал руками его кудри, а он просто сидел на полу и млел, подставляясь под ладонь. Дети у них пока не появились. *** Я умер через пять лет. Просто прикрыл на минутку глаза и больше не открыл. Я как раз закончил вырезать из дерева очередную поделку - крылатого пса и обвившегося вокруг его шеи змея. Я не жалею ни о чём. Да, я был хромым и немым, страдал провалами в памяти и странными состояниями. Но последние годы моей жизни были прекрасны. Я крайне благодарен Эду и Мери за всё то тепло и понимание, что они дарили мне. Я был счастлив. Действительно счастлив.