<1>
Узкие проходы, петляющие среди взлетающего под самое грязное небо частокола бетонных муравейников; тесно понастроенные многоэтажные и многоблочные домишки, целиком выполненные из бетона; кривое, бугристое, уложенное волнами полотно недоулиц из растрескавшегося цемента, на котором порой встречались лужи асфальта, намертво впитавшего зловоние здешних мест, отчаянно названные заплатками. По шершавым стенам можно было читать историю этого места: множество слоёв разной краски, отличия которой не заметил бы только слепой, местами облупившаяся штукатурка, как чешуя Левиафана, вздутая, пошедшая пузырями. Откуда-то сверху, с торцов жилых клоповников, как хлопья снега, падает разная, но до омерзения одинаковая в своём убожестве плитка, стремительно пролетающая мимо открытых балконов, окон и голов прохожих, чтобы в конце концов разбиться на сотни осколков, постепенно перемолоться в муку под людскими ногами и раствориться в сточной воде. Она разная: белая ужасно, до убожества, грязно пожелтевшая; унылая выцветшая голубая; бледно-розовая, что должна была вечно оставаться ярко-алой, что-то там символизируя. Сотни, сотни и сотни окон разных размеров и пропорций: маленькие квадратные - у самой земли, глядящие тёмными бесстыдно открытыми провалами из не менее темных и пустых подвалов, обычные вертикально-прямоугольные - мутные, покрытые паутиной, копотью буржуек и полуразваленных каминов, разбитые и осыпавшиеся мелкими стеклянными осколками на соседей снизу, и ниже на дорогу, обрамлённые решетками, импровизированными по большей части, из гнутой арматуры, ржавой, порошащей при малейшем прикосновении, с отбитыми подоконниками, с оторванными ставнями и наличниками, в деревянных, гнилых и рассохшихся рамах или намертво вмонтированных в выбоины в бетонных стенах, залитые пеной и заткнутые ватой, дабы хоть немного сохранить тепло внутри. В старых районах встречаются отрезки дороги, покрытые плитняком, брусчаткой или хотя бы обычной и дешёвой каменной кладкой. Но подобное разнообразие скорее исключение из правила. В основе своей, каждый сантиметр под ногами залит асфальтом или бетоном. Состав без намёка на качество, недолговечный, никогда не заменяемый, когда-то постеленный и забытый. По водостокам бежит и журчит мутная дождевая вода, непонятно откуда берущаяся сверху, ведь сверху лишь бесконечно растущие вверх верхушки высотных человечников. Вот тебе сверху - лишь бесчисленные нагромождения этажей, зданий, блоков трущоб. А внизу лабиринты самодельных мостков и переходов, паутины вечно пустых, отсыревших и сгнивших до черноты бельевых верёвок, непонятно зачем растянутых прямо над потоками нисходящей воды. А вода-то интересная: пить абсолютно не советуется. Каждый день что-то новое: то цвет, то запах, то и вовсе не вода. Пару дней назад текло что-то синее с запахом хлорки и нотками манго. Вчера был настоящий антифриз, сырно-запаховый антифриз. Сегодня просто мутная вода с плавающими в ней мелкими червячками: мельчайшие, пару миллиметров в длину, из двух сегментов, белые, с жирным блеском, в просто неимоверных количествах. Всякая жижа вместе со всем её живым и не очень содержимым сливается на землю, бьётся прибоем о стены первых этажей, окатывает прохожих и стекает вниз, весело журча и бурля сквозь решетки сливов, после чего устремляется по дренажным трубам в неизвестных направлениях в глубинах под бесконечно простирающимся городом. Дожди прекращаются редко и ненадолго. Повсюду плесень, тонны плесени всех цветов: черная, белая, желто-зелёная, иногда даже абсолютно радужная и блестящая. Из-за этой мерзости часты вспышки заболеваний: различных грибковых, по сравнению с остальным почти даже безопасных, и вполне таких смертельных, что или порабощают умы людей, или коверкают их тела ужаснейшими мутациями, создающими почти что каноничных зомби, но при этом реальных, или делающих всё вместе и даже больше. Хотя, если быть честным, то на этой помойке полно различной заразы. Вот вам чумные крысы, вот вам паразитирующие насекомые, вот вам испарения токсичные, поступающие из труб производственных цехов, вот весь спектр ЗППП и подобные болячки. И что весело и забавно, так то, что борьба с недугами и проблемами вполне проста - выжигание всего и вся. Посему, многие районы окрашены золой и пеплом, а в стены давно въелся тяжёлый запах костра, палёной плоти и горелых химикатов. Чудесное зрелище, импровизированный поход по шашлыки.<2>
Звучат ритмичные, слегка приглушённые постукивания каблуков о дорогу, плеск луж, шликанье раздавленных под подошвой опарышей, шорох случайных камней и обломков бетонной смеси, попавших под замах ноги, хруст плиточной муки. В свете тусклых мигающих уличных фонарей, держащихся на соплях на стенах домов и закреплённых на таком большом расстоянии друг от друга, что почти вся улица погружена в полутьму, сверкают утонченные лакированные туфли, темно-коричневые, с заострённым мыском. Довольно прискорбно портить подобную качественную обувку в подобном омерзительном месте; ещё прискорбнее то, что меня посылают в такие места по таким поводам, а деловой комплект сменить нельзя. И почему именно мне нужно тащиться в такую даль раньше срока сценария, почему нельзя высадить меня под самую дверь? Мог бы сейчас сидеть, удобно развалившись в потёртом, изодранном моей сварливой кошкой кресле, листая старого-доброго, зачитанного до дыр, Достоевского, пить тот самый прекрасный сорт черного чая, чьё название я никогда не смогу, видимо, запомнить. Вроде, у меня даже штрудель остался. Но нет же, надо валандаться по колено в нечистотах и химии лишь потому, что меня послали через Раннелбург. Откуда вообще у такой помойки приписка "бург"? Город городом, но насколько нужно быть слепым и оптимистичным, чтобы дать вполне сносное название этому гадюшнику. Омерзительное место: дешёвое, зловонное, кривое, нелогичное и убогое, вечно дождливое, вечно отравленное. Омерзительный народец населяет это место: маргиналы, нелегалы, наркоманы, потаскухи, древние старики Варшавской Зоны, душегуб на душегубе, Хайзенберг на Хайзенберге. Будто бы всю Яму проштудировали, отобрали самых убогих и ублюдочных и запихнули в этот тесный клоповник. Аморальные, бесцельные, бессмысленные и жестокие человечишки, валяющие друг друга в собственной крови и дерьме. Всё, что умеют они, жители прекрасной окраины, так это искусно резать глотки, насиловать, калечить, некрофилить, варить и употреблять. Ни в одной другой дыре не видел столько химических лабораторий, таких масштабов производимой продукции, а также настолько низкого качества. И, даже не знаю, рецепты ли плохие, люди тупые или жутчайшая антисанитария и палёные ингредиенты дают о себе знать? Никому не советую пробовать здешнюю "кухню". Но хватит о мусоре. Когда-нибудь улицы этого городища забьются останками и остатками, полностью пропитаются кровью, вберут в себя всё амбре, и вся человеческая мошкара захлебнётся в этом чумном бульоне. А я тем временем буду звонко посмеиваться издалека, из комфорта и уюта. Но, а пока клоповник стоит и процветает в своём, искаженном, смысле, мне следует заняться делом. А следующим пунктом назначения в нашем путешествии будет здание ООМП - маленькое, неприметное, прекрасно сливающееся со всем окружающим его гадюшником: такое же грязное, такое же обшарпанное, такое же старое и обветшалое… Кого я вообще пытаюсь обмануть? Видимо, себя. Здание ООМП - самое красивое и прекрасное, что можно найти в этом мерзком городишке: красивое кирпичное здание, не покрытое плесенью, с чистым фасадом, с целыми и чистыми окнами, статно возвышающееся вверх под строгим прямым углом. По мере моего приближения тепло и уют, исходящие от самой коробки, становятся сильнее, а нежный жёлтый свет изнутри лишь добавляет желания наконец-то войти. Серый бетон, покрытый коричневыми пятнами, лужи, черви, мусор, брошенный левый ботинок с отвалившейся пяткой и выдернутыми шнурками. Пара ступеней, точнее три ступеньки, нет, четыре, о четвертую каждый раз спотыкаюсь. Телесного цвета коврик с огромными ворсинками, огромного размера, с огромной надписью: нет, не велком, не дом-милый-дом или другая добрая хрень - черным по бежевому выкрашено: "ingredi et non revertentur". Ладно, всё равно оптимистично и позитивно, правда разительно в другом смысле и для других людей, но всё равно приятно и гостеприимно. Массивные двойные двери из дорогой древесины цвета бренди с блестящими позолоченными ручками и петлями. Лёгкий, еле слышный, скрип, далее красная ковровая дорожка, вышитая по бокам, по кромке, угловатыми узорами, что отдаленно напоминают древнегреческие, пара складок, одно совершенно неожиданное и непонятное пятно, и я упираюсь в стойку. Массивная и угловатая, в форме буквы “П”, поверхность лакированная, блестит и сверкает, отражая помпезное помещение. А посмотреть есть на что: огромная раскидистая люстра, похожая на живую и пышную крону, горящая сотнями свечей, испускает прекрасное тёплое жёлтое сияние, гигантские, возвышающиеся над полом примерно на два метра не то кустарники, не то небольшие деревца, аккуратно подстрижены в форме цилиндров, ряды мраморных колонн, величественно выстроенные вдоль коридора, словно атланты поддерживают на капителях массив второго этажа, представленного балконами с видом на центральное помещение, обрамлённые утонченными перилами. По другую сторону - кожаное офисное кресло, растрескавшееся, выцветшее под градиент от темно-коричневого до желтоватого, на колёсиках, мерзко скрипящее и издающее всем знакомый пыльный запах духоты. Синхронно с моим приближением к ресепшену, кресло медленно, легко покачиваясь, поворачивается ко мне лицом. Место пустое, нет ни человека, ни части человека, ни кусочка человека или даже каких-либо его следов. Однако, если присмотреться, на ребристой обивке элемента интерьера отчётливо видны вдавленные очертания человеческой фигуры. Контуры слегка расширяются и сужаются в такт дыханию невидимого присутствующего. Довольно странная ситуация, не правда ли? Странная, может страшная, точно напряжная, но это только первые пару раз. Столько лет работаю в нашей так называемой конторе, столько лет пользуюсь этим местом, а до сих пор не знаю её имени. А, да, это она. Узнать было сложно, ещё сложнее общения с тем, чей пол ты не знаешь и понятия не имеешь как обратиться. Но в какой-то день, вроде бы месяца четыре назад, она благоухала нежными духами: сладкие, лёгкие, весело щекочущие нос нотками персика. С каким же теплом на душе я вспоминаю ту интоксикацию. — Драсте, мне как обычно, пожалуйста, - произнёс я, рыжий кучерявый улыбающийся растрепай, сгибаясь в спине и облокачиваясь локтями голубой рубашки на стойку, наворачивая пальцем круги вокруг маленького железного звоночка, того самого привычного и стереотипного. Звонить нет смысла, ибо прекрасная, но незримая ресепшионистка никогда никуда не отходит, ничем лишним не занята, не отвлекается и, что самое главное, никогда не медлит. Извечная спутница данного здания, данного помещения, данного рабочего места спокойно поворачивается, берет бестелесной, но скорее всего небольшой и нежной ручкой ручку и расписывается в большой зелёной тетради, исполняющей роль гостевой книги. Элегантное перо с позолотой весело танцует в воздухе, выписывая причудливые формы, а на бумаге появляется кружевной почерк. Ах, почему лучшие женщины или мрази, или мертвы, или непонятно вообще что или кто? Пишущая принадлежность ложится на место, кресло возвращается на исходную, а ко мне в руки откуда-то из-под стойки вылетает красный прямоугольный билетик с выведенным на нём чернилами желтым сверкающим штрихкодом, посередине которого начерчен небольшой круг размером с большой палец. Не уверен, что в бумажке есть особый смысл, но правила этого места абсолютно не стоит нарушать. — Огромнейшее спасибо, мадемуазель. Прекрасный сервис, как всегда! — произношу я, обходя ресепшн, одергивая свой серый жилет, удивительным образом не загаженный за время прогулки по здешним живописным улочкам и не поймавшим ни единого пятна, ни единого клочка грязи, ни единого червяка. Это место… довольно интересно. Непонятно кем, как и когда воздвигнутое, просто существующее и функционирующее. И это относится не только к ООМП, но и к городку в целом. Но вот уже в кирпичном здании всё сложнее: некоторые, я бы сказал неприятные и болезненные, обстоятельства кабалят нас, отчего приходится соблюдать некоторые правила здешнего этикета. Всегда подходить к стойке, называть цель визита, всегда брать билет и обязательно его использовать. Вообще ведь не сложно, просто будь вежлив и последователен. И ни в коем случае не пытайся обмануть систему - это не имеет смысла, да и последствия будут плачевные.<3>
Шаг, ещё, ещё пара; едва слышноемонотонное тиканье наручных часов, чья секундная стрелка бестактно врывается в мертвенно спокойную тишину помещения, резонируя в ушах как натуральнейшие куранты: тик, тик, тик, тик, тик. Ускоряясь в первой половине циферблата и замедляясь во второй, ведь закреплена она так себе, болтается. Под грубый ритм приближаюсь к дверям лифта, расположенным прямо позади ресепшена. Самые обычные металлические раздвижные двери удивительно блестящие и предельно чистые, без единого пятнышка, отметины или царапины. Правее на стене - панель доступа: кнопка диспетчера, кнопка вызова самого лифта и пункт применения билетов, представляющий из себя обычное прямоугольное отверстие как у обычного вендингового аппарата для принятия обычных бумажных купюр. Что необычно, так это небольшое круглое углубление с мелким отверстием посередине. Необычно в первый и странно следующие пару раз. Всё, что требуется, так это приложить большой палец к кругу, в него вонзится тонкая игла, пробьет кожу и пустит каплю темного алого цвета. Далее ставим кровавую печать на билет, в тот самый центр, того самого штрихкода, в тот самый кружок. Вуаля, пропуск выписан, получен и привязан. Теперь вставляем в узкий и темный разъем, ждём, пока бумажка медленно всосётся вовнутрь, и вызываем лифт с помощью кнопки. Поздравляю, теперь вы квалифицированы для поездки на элеваторе. Это было затруднительно, но я горжусь вами! Теперь остаётся лишь одно ожидание. Ожидание и наблюдение за индикатором над дверями лифта: самый обычный небольшой электронный прямоугольный циферблат, на котором медленно сменяют друг друга ядовито-зелёные номера этажей, высвечивающиеся на мерцающем полосатом черно-темно-сером фоне. Больно смотреть на это бракованное табло, аж глаза вытекают. Минус сто сорок первый этаж. Минус сто двадцать третий этаж. Минус сто второй этаж. Ковёр под ногами на удивление мягкий, ворс объёмный и пушистый, на таком можно и завалиться спать. А про грязь думать не приходится - кроме того удивительно аномального пятна при входе, во всём здании нет ни единой пылинки: ещё одна замечательная неведомая работница этого заведения не покладая рук трудится на неведомое благо. Она всегда всё успевает, всегда всё выполняет, хоть и не отходит от своего основного места дислокации. Минус девяносто седьмой этаж. Минус девяносто пятый этаж. Минус восемьдесят шестой этаж. Прохладно. Даже почти что холодно. Тянет по полу, сквозит. Слегка колышет серые штанины и взбирается по ногам, пузырится мурашками по коже, повергая в дрожь всё тело. Никогда не замечал этого, никогда не обращал внимание на атмосферу здешнюю. А может и не было как на продуве. О, что-то новое, слышу лёгкий свист, будто бы завывание ветерка. Доносится спереди, видимо, сквозь лифтовые дверцы. Впервые подобное. Интригующе. Что же будет внутри на этот раз? Минус пятьдесят четвёртый этаж Минус сорок шестой этаж. Минус тридцать пятый этаж. Да уж, глубокий в этот раз лифт, почти с самого дна поднимается, хотя я себе льщу: дно там вряд ли есть, а для меня карету с мелководья достают. И, черт возьми, у меня более нет идей, о чём ещё говорить, ибо моя фантазия довольно ограничена. Погода, клоуны в парламенте, инфляция, возрастающая преступность среди мигрантов, безбожность молодёжи.. Что там нынче обсуждают образованные, ничуть не рассыпающиеся в прах, взрослые и статные люди? Ладно, неважно, просто помолчим. Минус двадцать второй этаж. Минус одиннадцатый этаж. Нулевой этаж. В процессе приближения кабины слышен противный, болезненно пронзающий уши, приглушённый скрежет тормозов и, под конец, сильный удар качающейся коробки о каменные стены шахты. Медленно, ничуть, даже близко не гладко, отворяются двери. Внутри внешней кабины внутренняя, маленький довольно приятный куб: стены отделаны светлой лакированной древесиной, блестящей под потолочным освещением, на правой стороне панель выбора этажа, задняя стенка полностью укрыта под огромным и зеленоватым зеркалом с парой заметных следов человеческого сала по краям - грёбаные свиньи. — Хах, пустой, ну как же, охотно верю. Делаю пару шагов по красной ковровке, переступаю узкую щель, ведущую прямиком в темную жаждущую бездну, разделяющую фойе и лифт, и ступаю на красный ковер самого лифта - плоский, спрессованный и пыльный, спать на таком уже и не хочется. Сразу видно, что ручки моей любимой работницы сюда никогда не доходят, хоть вертикальный транспорт и входит в её обязанности, косвенно, почти что. Но, как никак, снизу вверх и сверху вниз люди чаще ездят, чем посещают чистейшее здание Перехода, поток плотнее. Двери с таким же трудом закрываются, слышится скрип, лизг и визг стальных тросов и тормозов. Мой металлический гробик мерно покачивается, покуда разгоняется, но вскоре выравнивается, воцаряя внутри долгую, монотонную и скучную, однако спокойную и усыпляющую атмосферу - или всё таки можно поспать, хотя бы стоя? Стук. Поскребывание. Умиротворяющее скрипящее и хриплое звучание лифтовой музыки, доносящейся из старых барахлящих колонок в углу под потолком, исполненных из дешёвого деревянного корпуса с серой тканью, натянутой поверх динамиков. Тихое, спокойное дыхание меня самого. Гудение осветительных приборов. Вдруг тряска усиливается. Этаж тридцать восьмой. Прекрасную сонливую обстановку разрывает на мелкие клочья пронзительных скрежет тросов. Вертикальный гроб замедляется, приближаясь к этажу - видимо, сегодня я не единственный пассажир. Двери вновь раскрываются, и ко мне вовнутрь молниеносно влетает человеческая фигура, за которой мгновенно закрывается проход, а лифт, снова повторив предшествующую какофонию, продолжает свой путь наверх, снова ласкает уши, снова номера сменяют номера на внутрикабинном индикаторе. Что касается моего нового попутчика, так лучше всего их слушать мимо, отвечать покороче с небольшой ноткой вежливости, не трогать и терпеть, покуда они не начнут устраивать сцену. Обычно всё проходит спокойным образом, так что есть надежда, что и в этот ра… — Здравствуйте. Вы новый сотрудник? Не помню, чтобы видела вас здесь ранее. В отделе кадров как раз что-то подобное говорили, - начинается. — Можно и так сказать - равнодушно пожал плечами я, - Только недавно перевели в этот филиал, всё ещё осваиваюсь. — Уверена, вы быстро привыкнете: офис у нас довольно комфортабельный, а коллектив приветливый - прекрасно вольётесь. К слову о ливне, буйная погода, не правда ли? Даже под зонтом не смогла не промокнуть. Лишь сейчас я повернул голову, дабы рассмотреть свою собеседницу. С виду типичная кукла из дорогого магазина: высокая фигуристая блондинка с закрученными в официальный узел волосами, кипенно-белой накрахмаленной блузочке и чёрной юбке карандаш. Она кокетливо поправила очки в роговой оправе и встряхнула такую же как и она сама тошнотворно официальную папку. Искры дождевых капель разлетелись по всему лифту. Омерзительно. То ли это удивительно типичнейшая и настоящая полуобразованная деваха, проводящая добрую часть своих рабочих часов под столом, не покладая рук и рта трудясь на повышение, то ли просто у здешних шутников кончилась фантазия, и меня пытаются пронять подобными дешёвыми трюками. Как бы то ни было, оно во-первых, раздражает, а во-вторых, скоро узнается. — Пожалуй. Довольно мокро. — А вы немногословны. - повисла короткая, но от того не менее неловкая пауза - Ой, у вас что-то на плече, позвольте стряхнуть. — Не стоит пачкать руки… От аккуратной нежной женской руки тянет могильным холодом. Страшно. Впервые за долгое время, за долгие и частые переходы, впервые за десятки заданий и поручений, впервые даже за мою самодеятельность - мне страшно. Такое ощущение, будто эти мелкие когти сейчас вопьются в мою десять раз заложенную и перезаложенную душу. Но нельзя показывать беспокойство. А хотя, имеет ли это значение, оно и так обо всё догадывается. Даже под дулом пистолета не повторил бы, то, на что осмелился сейчас. Я перехватываю её ладонь, стискивая пальцы на изящном запястье, и, глядя прямо в глаза произношу сквозь зубы: — Я ведь сказал, не стоит, - сердце даже замерло в ожидании развязки. — Дерзишь, марионетка? - весело и даже игриво спрашивает она, но её улыбочка приобретает вид неаккуратно наклеенной. Мерзость. — И что же ты такое? Впервые ваша братия лезет в физический контакт. — Благодарю за восхищение, но попрошу не равнять меня с мелкими и бесполезными бесами, - она усмехается плоскому каламбуру. А вот мне уже не смешно. Белобрысая бестия была явно не мелкой сошкой, но вот такая наглость ещё никогда не совершалась, потому что не способны они без разрешения взаимодействовать. Но что-то было не так, по-другому, неправильно. Полушария мозга заскрипели друг о друга, напряжённо работая. — И чего ты от меня хочешь? Только давай что-нибудь новенькое, а не душу. — Твоя душа меня не интересует, не питаю интереса к помоям, - брезгливо фыркнула она, - Тем более она уже давно тебе не принадлежит. Удивительно, что такой низкопробный товар приняли в оплату. — Что же тогда? — Сейчас - ничего. Сейчас я выступаю в роли предупреждения, которое тебе лучше бы внимательно выслушать, хотя изменить ты вряд ли что-то сможешь. — Смешно, - я наконец-то разжимаю закоченевшие пальцы на её запястье. Ледяная стерва. — Смех, - мягко тянет она, пробуя слово на вкус, - Ты так долго за ним прячешься, уже успел срастись со своей маской. А что мы увидим, если её сорвать? Жалкий бесхребетный дурак, кукла на запутанных нитях. Ты уже давно себе не хозяин. — Я что-то кроме оскорблений себя услышу? — Шут, ты по горло в болоте, в которое сам себя и загнал. Мой тебе совет: не трепыхайся, следуй плану и исполни контракт.. контракты в наилучшем виде. Иначе скорее нужного пойдешь на дно. — Быть может, но ты это вряд ли увидишь, потому что я запомню тебя. Хорошенько запомню тебя, твоё лицо и габариты… - выдерживаю красивую паузу, - ... чтобы точнее заказать гроб. Её смех словно ушат ледяной воды за шиворот. — Ты такой забавный! Мнишь себя хозяином, но больше всего на свете боишься остаться без своих покровителей. Тебя вытащили из той ямы, в которой ты валялся, и с лёгкостью туда же и выкинут, когда ты перестанешь быть смешным. И вот там я буду ждать, чтобы вырвать остатки твоей прогнившей душонки. Знаешь, я даже приложу усилия и спущусь в самую Бездну, чтобы вплавить твою душу в её камни, пропитанные отчаянием. Оттуда не возвращаются, и ты не станешь исключением. Может показаться слишком пафосно, если не знать, что всё это моя новая, как я понял, коллега может на самом деле, и вот от этого уже мороз по коже. — Слова, слова, - звуки испуганно толкутся в глотке, с трудом вырываясь изо рта, - Пока я отыгрываю Шута и не нарушаю основные пункты, ты и пальцем меня не тронешь, куколка, ведь ты тоже всего лишь мелкая сошка, хоть и поставленная надзирателем ко мне. От последнего слова она дёргается словно от пощёчины, и следует совершенно неожиданный поворот - худенькие ручонки жёстко хватают меня за ворот, с лёгкостью поднимая вверх, впечатывая спиной в стенку лифта. — Вечно хохочущий безумец с ветром вместо мозгов! - взрыкивает она, - Ты раз за разом ищешь тот самый ключ, который поможет тебе убежать от своих навсегда. Раз за разом, раз за разом, как белка в колесе. Это безумие. И поэтому ты - слабак, которого я сожру живьём! Может я и не могу убить тебя и оборвать эту порочную и жалкую жизнь, но мне ничего не будет, если ты совершенно случайно получишь пару переломов, лишишься конечности или станешь инвалидом. Так что советую не расслабляться, дорогой мой. Злобная баба разжимает мертвую хватку, и я, со всё тем же фальшиво-каменным лицом опускаюсь на ноги, чуть ли не падая. Встаю, одергиваю жилет и картинно качаю головой, словно седой худрук, хотя внутри уже кишки примёрзли к позвоночнику. — Больше артистизма, куколка. Не верю твоему выступлению. — Не страшно, вообще-вообще? — в её голосе слышно ложное расстройство — О, ты ведь лучше меня знаешь, что будет. Сначала ты будешь рваться, трепыхаться, прямо как висельник. Смешной Шут! Ты не боишься ничего, ты так себе внушил. Но ты не смог внушить себе лишь одно: тебе никак не избавиться от страха себя самого. Ведь когда не останется ни одной лазейки, ни одного жалкого смертного, годного в жертву твоему безумию, придут Они. Голоса будут рвать тебя на куски, выть, вгрызаясь в мозг. Ты сам сожрёшь себя в одиночестве. Это будет очень смешной шуткой. А что ещё смешнее, так то, что это всё было добровольно, и ты сам того захотел. Неприятные мысли и воспоминания, зарытые глубоко в подсознании, так глубоко, как оно только возможно, проклёвываются. Больно… голова кругом, ноги - вата. Хватаюсь за поручень, чтобы позорно не свалиться. Нет, только не это, не сейчас… Резкий хлопок открывшейся двери ненадолго приводит меня в чувство. — Как бы то ни было, моё ограниченное время вышло. До следующей встречи, дражайший Шут, - она посылает мне воздушный поцелуй и удаляется, противно цокая каблучками. Её уход наконец позволяет мне сползти по стенке, задыхаясь от пережитого ужаса. Путаница выламывает затылок грызущей болью, вопросы бьются и рикошетят о стенки черепной коробки словно вспугнутые птицы, страх стискивает горло. Скользящие плиты захлопываются, гроб продолжает движение, а я готовлюсь к маленькой, но невероятно приятной передышке, после невероятно неприятной встречи.<4>
Скрежет. Шуршание. *Дзиньк*. Просторная грандиозная зала с балконом, мрамор и живая зелень, красная ковровая дорожка, ресепшн посередине. Всё такое же, абсолютно такое же. И комната, и декор, и каждая пылинка, и то самое непонятное пятно при входе. Тот же путь в лифт, из которого я вышел, та же стойка с тем же кожаным ребристым креслом, с расположенной в нём незримой дамочкой, пахнущей теми же нежными персиковыми духами, те же массивные деревянные двери цвета бренди, тот же глубокий скрип при их раскрытии. Абсолютно всё то же: и атмосфера, и запахи, и температура, и звуки. Скрежет. Шуршание. *Дзиньк* Скрежет тормозных колодок перед красным сигналом светофором. Шуршание листвы, движимой лёгкими дуновениями нежного апрельского ветра; шуршание листвы, движимой копошащимися в ней многочисленными птицами и мелкими зверьками. Дзиньк маленького предупредительного звоночка пролетающего мимо велосипеда с велосипедистом, резво крутящего педали. Удивительный безграничный простор: широкие чистые улицы, ряды кирпичных опрятных домов. Светло, приятно и свежо благоухает - не идёт ни в какое сравнение с Раннелбургом, абсолютно ни в какое сравнение. Высоко, недосягаемо высоко, над головой раскинулся прекрасный лазурный небосклон. На фоне красивейших переливов синих и голубых оттенков величаво проплывают молочно белые пушистые облака, среди которых весело играет солнце: слабое, ещё не особо греющее, но всё такое же яркое, настолько привычное и обыденное для людей, но настолько потерянное, забытое и редкое удовольствие для нас, скитальцев в бесконечных лабиринтах, клубках коридоров и проходов, жителей помоек и пустырей, глухих окраин и бескрайних человечников. Как же много я готов отдать, лишь бы просто остаться здесь и каждый день купаться в богатом солнечном сиянии, вдыхать чистый прохладный воздух, не испорченный никакими миазмами, исходящими от гор мусора, штабелей трупов и самых обычных нечистот, никакой химией, никакими препаратами, а лишь наполненный благоуханием многочисленных распустившихся цветов, ароматом раскидистой сирени, растущей прямо у моего кирпичного здания, нотками накрахмаленного и стиранного белья, запаха кофе и свежей выпечки. Ах, как же желаю я отдаться спонтанным порывам, отбросить все свои цели и задачи и забыться в безвременном и вечном гедонистическом блаженстве, проживая однотипные, но невероятно сказочные дни, покуда не приестся, чего и быть не может. Но, к сожалению, я, с виду невзрачный и полупрозрачный, вынужден продолжать бессмысленные пляски под чужую дудку. Прекрасная Европа! Прекрасная земля! Прекрасная архитектура! Прекрасные люди и нравы, прекрасная еда, прекрасная умеренная погода и климат, прекрасная история и судьба. Прекрасная Европа, контрасты и паттерны: ряды рядов типовых домиков частных многоквартирных и административных, магазинчиков, возведённых по единым западноевропейским лекалам, руками многочисленных западноевропейских работяг. Ряды рядов уникальных и красивых домов со стенами всех цветов: нежными теплыми приглушёнными бежевыми, желтоватыми, яркими сочными холодными, голубоватыми, бирюзовыми, с крышами черепичными, металлическими, керамическими, даже ондулиновыми, оранжевые и красные, зелёные и салатовые, серые и чёрные. Ряды рядов типичных и одновременно уникальных западноевропейских домишек, формирующие проезжие улицы с широкими пешеходными зонами, обрамляющие маленькие изумрудные парки и скверы, стоящие с небольшими зазорами, в которых удачно приютились мои любимые тенистые и скрытые от посторонних глаз, подальше от прохожих, от окон, от людей, животных, природы переулки. Узкие культурные и учтивые улочки не пытались раздавить неосторожного прохожего, а громады домов вели себя с достоинством и даже не помышляли о том, чтобы окатить человека рвотой из водосточных труб или уронить ему на голову кусок древней штукатурки. Небольшие отголоски городских лабиринтов, знакомых как нам, так и вам, счастливым людям несчастной Земли. Яркое солнце, свежий и чистый воздух, море зелени: всевозможные деревья, малютки-кустики, аккуратные газоны, юркие щупальца плющей и множества пёстрых декоративных цветов. Ранний утренний час, тихий и спокойный, учтиво прерываемый мерным звоном с далёкой колокольни. Мерное постукивание удивительно ровной и чистой брусчатки под каблуками. Едва слышные песни ветерка, гоняющего пыль по улицам. Невероятное место, сонное и по-хорошему тоскливое и усыпляющее. Улица скользит перед глазами и скрывается за спиной. Вопиюще яркими и раздражительными пятнами в память впечатываются небольшие рекламные листовки-объявления и немногочисленные вывески, предлагающие самые разнообразные услуги: вот вращается красно-бело-синий леденец барберского столба, по ту сторону дороги поскрипывает на ветерке чугунный сапожок, заключённый в квадратную раму и свисающий с увитой плющом стрелы, сразу дальше покачивается посеребрённая чаша, обвитая змием, устрашающе раскрывшим свой капюшон. Это приличная аптека с хорошими ценами, обширным ассортиментом. В ней всегда имеется всё нужное, а аптекарь, невысокий седовласый старичок в толстенный очках, всегда готов выдать любой препарат из-под полы за навар в половину реальной цены. Но всё это неинтересно, неинтересно сейчас, во время моего короткого, ни с кем не согласованного, перерыва, за который меня легонько и любя вздёрнули бы. И всё, что сейчас мне интересно, так это следующий дом - моя любимейшая пекарня. Окна во всю стену, стеклянная дверь в зелёной раме, а над ней, у края крыши, знак с кренделем, классическим немецким кренделем. Внутри нежно-салатовые стены, белый потолок, на полу бело-черная плитка, пара столиков, покрытых кремовыми скатертями со стоящими посередине небольшими вазочками, с красивыми и благоухающими цветами, название которых я и знать не знаю. А вот и почти единственный промах этого чудесного заведеньица - не самые удобные, слишком высокие стулья-табуреты, от которых отвлекала внимание на себя раскинувшаяся во всю ширину помещения стойка с витриной, щедро демонстрирующая румяные пышки, пирожки со всевозможными начинками: от капусты до ревеня, аккуратно скрученные и посыпанные кренделя, штрудели, прекрасные штрудели, великолепные изумительные штрудели, булочки и кексы, простой свежеиспечённый хлеб и багеты, торты. Сотни и тысячи калорий. Десятки и сотни евро. Неисчислимое удовольствие и наслаждение, блаженство в нежном сладком раю. А в дополнение, вишенкой на торте, идёт свежемолотый кофе. Душистый и горячий кофе-кофий. Опьянённый запахом кофеина, воздушного теста и корицы, слегка пошатываясь, отворяю дверцу в сладкое королевство. А вот и задорно тинькнувший колокольчик, словно вышколенный глашатай, сообщил о моём прибытии румяной молоденькой королеве за кассой. Миловидное слегка заострённых черт лицо заспанное, испещрённое неисчислимыми веснушками. Волосы, длиной до шеи, интересного, располагающегося где-то между русым и рыжим, цвета. Глаза, несмотря на заметную сонливость, ярко и весело играют на солнце словно маленькие хризолиты. Аккуратная фигура простых форм одета в белую рубашку с вертикальными полосками и темно зелёный фартук. Очаровательная девчонка, прелестная. — Доброе утро, сэр. Что вам угодно? - совсем не дежурно, а наоборот очень искренне улыбнулась она. Я-то толк в улыбках знаю. — Стаканчик латте и.. что у вас здесь самое интересное.. а яблочные штрудели насколько свежие? — Только недавно из печи. — Прекрасно! Тогда стаканчик латте и штрудель яблочный. — Одну минуту, — покатились обжаренные зерна из увесистого пакета в кофеварку, завизжал этот чудесный агрегат и вскоре в плотный бумажный, самое главное экологичный, как же, стакан полилась темная дымящая жидкость. Лёгкие наполнил ещё более четкий и вкусный запах, нежели тот, что витал вокруг всё время. Как же вам везёт, ведь вы хоть каждый день можете наслаждаться дарами мира, каждый день можно потреблять и удовлетворяться. Везёт вам, не иначе. — Прошу, ваш кофе со штруделем. С вас восемь евро. — Вот, сдачи не надо. — на стойку ложи́тся купюра номиналом в десятку. Да, небольшая, на чай уходит лишь два. Да, финансы мне никто никак не ограничивает, но и раскидываться деньгами - неправильно. Да, девушка - милашка, но не за это я плачу. — Хорошего дня! — слышу я за мгновение до закрытия входной двери. Снова простор, снова лёгкий ветерок и запахи природы, хоть и ограниченной городом. Но теперь при мне маленькие частички небес. Теперь в моих жилах течет горячая бодрящая жидкость, на рецепторах языка играет волшебное тесто с яблоками. Хотя, сказать по правде, я не слишком-то и люблю этот кофе, хотя и готов хлестать его вёдрами. Дело было не в бодрящем действии кофеина, которое с моими адреналиновыми припадками вовсе и не требовалось. Вкус кофе наоборот успокаивает, примиряя со всем миром, возвращает ногам вечно норовящую уйти из-под них твердую почву и придаёт этой дурацкой жизни хоть какое-то подобие смысла. Словом, да, я не люблю кофе в обывательском понимании,но когда находилась возможность выпить чашечку-другую, я почти счастлив, а только это и важно. Некоторое время спустя, когда перерыв был окончен, нематериальный таймер прозвенел к началу работы. Голова легка и свободна, все неприятные мысли временно отошли на задний план, а ужасные идеи и воспоминания снова погребены, закопаны на два метра вглубь подсознания. Придерживая шляпу, так и норовящую слететь с головы на усиливающемся ветру, и насвистывая весёлый мотивчик, уходящий корнями в самое моё далёкое, туманное и почти полностью позабытое детство, сворачиваю в неприметный, один из бесконечного количества аналогичных, переулок. Он вовсе не мрачный, а скорее наоборот по-доброму таинственный и манящий, но лишь для тех, кто знает, что искать. Старые дома смыкаются ещё плотнее, а плющ и лозы, заполонившие проулки, превращаются в непроницаемый полог, надёжно оберегая свои секреты. Через пару метров, в конце - небольшая калиточка. Девичий виноград окутывал её изумрудно-багряным плащом, оставляя свободными лишь нижнюю часть и ручку. Чёрные ягодки выглядывают из-за листочков, обещая как минимум несварение, а если повезёт, то и смерть. Или, по крайней мере, на то была надежда, хотя имеются сомнения, что в Эдемской городской среде будут ядовитые растения. Хуже не будет, поэтому, улыбаясь как умалишенный, закидываю в рот парочку, к слову, очень кислых плодов, а затем вставляю ключ в замочную скважину… вставляю ключ.. ключ.. левый карман, правый, задний левый, задний правый, внутренний карман жилета, ботинок левый, правый.. ах да, под шляпой. Вставляю ключ в поросшую дверь, проворачиваю вправо четыре раза и отворяю. Это всегда веселило, этот восхитительный момент предвкушения: "Что же там? Будет ли дверь нормально работать, или меня опять выкинет в самую клоаку мира?" Никогда не знаешь. Калитка со скрипом открывается, делаю шаг вперёд, прощаюсь с лёгкостью и приятно пахнущим воздухом, закрываю за собой дверь из прутьев.<5>
Кап-кап. Кап-кап. Падают капли воды. Шершаво в руках ощущается ржавая вертикальная металлическая лестница, частично рыжая, частично окрашенная в уныло-серый. Наполовину покрытые слизью перекладины, с которых так и норовят соскользнуть руки, шатаются и вибрируют при каждом перешаге и перехвате. Кап-кап. Кап-кап. Падают черные капли с плескающимися в них опарышами. Вокруг давящая вертикальная труба, уходящая в глубину. К её стенам, сложенным из массивных гранёных булыжников, посаженных на цемент, поросших мхом и мелкими бледно-зелёными ростками, крепится ржавая качающаяся металлическая лестница. Кап-кап. Кап-кап. Хряп-хряп. Сверху сыпятся мелкие влажные камешки, весело барабанящие мне по спине и голове. Сыро. Душно. Воняет. Восходящие потоки зловонного воздуха окутывают и обволакивают, бьют в нос тошнотворным ароматом, что мило играется на рвотных рефлексах. Долгий изнуряющий вертикальный спуск, долгое нисходящее передвижение вниз. Всё начинает болеть, стонать, выть, скрипеть и кряхтеть. К счастью, дно уже не за горами. Маленькая квадратная клаустрофобичная комнатка. По аналогично каменным стенам стекает вода и другая жижа, сливающаяся куда-то глубже, вниз, сквозь мелкую решетку. По стенам, по полу раскиданы зеленоватые следы, грибы фиолетовые, синие, ярко розовые и жёлтые, испускающие слабое теплое свечение. Вход - по лестнице через потолок, выход - через проход за моей спиной. Десятки скользких истоптанных потресканных и потрёпанных жизнью ступеней, ведущих в темноту. Наугад нащупывая путь, я шагаю вниз, настороженно прислушиваясь. Стучат каблуки по булыжникам. Аккуратный шаг, аккуратный шаг, аккуратный шаг. Хлюп, хлюп, ботинки уже хлюпают, черт. Страдальчески поджав губы, продолжаю путь, который, кажется, вовсе не собирается заканчиваться. Сырость холодной змеёй сворачивается в лёгких, тошнотворный запах тухлой воды выбивает слезу, а ступеньки становятся скользкими словно чешуя неведомого монстра, в логово к которому я решил сунуть свой не в меру любопытный нос. Ещё одна дверь: на этот раз в виде несчастного искореженного обломка железа на одной из двух петель, покрытая слизью и черными наростами, жалобно заскрипела на весь коридор. Смело шагнув вперёд, я едва не рухнул в чёрную бездну. — Блеск! Прекрасно. Снова и снова я про это забываю, пора уже и упасть — думаю я вслух и устремляю взор в “прекрасное” далёко. Взгляду открывался настоящий подземный город, наполовину погружённый в сточные воды. Зловещая мусорная Атлантида, частично окутанная желтым ядовитым туманом, равнодушно проглотила ещё одного человека, отправляя его блуждать по кишкам улиц. Изломанные паучьи лапки свай с трудом поддерживали кривые халупы, скрипящие от любого порыва ветра, скорбно завывающего в пустых трубах, то и дело торчащих из стен и потолков этой огромной пещеры. Повсюду были раскинуты наполовину прогнившие мостки через настоящие маленькие озёра всякой токсичной дряни. Грязные люди в грязном тряпье, лоскутах и обносках, похожие на уродливых мутантов-амфибий с мутными выпученными глазами и откляченными губами бесцельно сновали туда-сюда, бросая мрачные взгляды на необычного пришельца в чистой одежде, имеющей цвета. Мерзкие дети-головастики мерзко пялятсяна меня своими бездумными зенками, существа непонятно какого пола периодически пытаются схватить меня за штанины, цепляются за руки, а какая-то более-менее по-женски выглядящая тварь успела запустить свои пальцы мне в волосы, булькая что-то про очистительное пламя. Что ж, дорогуша, я бы с удовольствием очистил мир от вашего второсортного народца, утопив в сыто хлюпающей канаве, около которой вы и живёте. Но я не собираюсь задерживаться здесь ни на минуту больше положенного, мне нужен только треклятый пацан. Спустя пару минут виляния по гниющим переулкам, замираю на половине шага и по-звериному принюхиваюсь. По телу пробежала болезненная судорога, подстроившая его под эманации Семени. Голоса в голове взвыли настолько пронзительно, что начали стрелять виски. Изо всех сил вцепляюсь в рыжую шевелюру, малодушно надеясь отвлечься. Проводники выполнили свою работу и теперь жаждали платы, разрывая мозг своими воплями. Её они конечно же не получат, как и всегда. Огромное спасибо, что навели на нужных людей. Шатаясь, словно пропойца, борясь с тошнотой и головокружением, тяжело двинулся за подозрительной троицей в чёрных плащах. Сектанты - занятные сволочи, у которых всегда может отыскаться что-то интересное. Но это самое что-то порой приходится вырезать с мясом, с корнем из-под тонн напускной таинственности, мистики, скрытности, пафоса и дурости. А среди этой смешной массы редко, очень редко, но всё же попадаются самые настоящие культы поклонников Тех, кого не стоит беспокоить, ни при каких обстоятельствах. Сатанисты, мэнсоновцы, безумные япошки, народники - все они по-своему занятны, однако представляют лишь обычных помешанных маньяков. А вот мои любимые червепоклонники - совершенно другое дело, но об этом позже. Сложно оставаться незаметным, когда в голове орёт целый хор голодных тварей, но приходится изображать незримую тень в переулках. Ничего, и не в таких условиях выступал. Следуя за моими новыми друзьями, достаю из глубокого кармана жилета молоток. Стряхнув с него жирного слизня, залезшего внутрь при карабкании по лестнице, любовно улыбаюсь своему нежному инструменту и, взвесив холодного и тяжёлого мальчика в руке, бреду дальше. Они спускались куда-то ниже, виляли по узким переулкам, уворачивались от льющихся сверху нечистот, пригибаясь, крались, оглядывались и чертыхались от здешней природы, освещая себе дорогу фонарями. Свет дарил чувство защищённости, он же ослеплял их, не позволяя увидеть хищника, крадущегося за ними попятам. Наконец, компания достигла монолитной клёпанной железной двери, покрытой чёрными рунами. “Дай! Дай! Дай!” - будто гвозди в голову забивают. Двое вошли внутрь, один остался сторожить. Ослабленное, мало контролируемое тело уже корёжит от жажды выплеснуть кипящее в венах напряжение. Секунды растягиваются в минуты, минуты в часы. Мимо мелькают многочисленные закутанные в тряпки фигуры. Все они спокойно подходят к сторожу, показывают перевёрнутую козу, держа свой круглый сигил в руке. Первый, шестой, тринадцатый, двадцать седьмой, боже милосердный, сороковой, ещё сколько-то. Люди потоком вливаются в подвал и не хотят никак останавливаться. Не хотели. В какой-то момент, когда я уже было сбился со счёта, швейцар, оглянувшись вокруг, посмотрел на часы и собрался уходить. “Да! Да! Да!” - злобно скулят голоса внутри. Улыбка весело ползёт к ушам, примерзая к лицу, исказив его мерзкой гримасой. Тихими, аккуратными шагами подхожу ко входу, сближаясь с одиноким еретиком. — Ой, драсте! Я тут немного заблудился. Не могли бы вы выручить меня и подсказать дорогу? — мой теперь уже собеседник нервно разворачивается, положив руку на пояс. — Послушай, клоун, я не знаю, что ты тут забыл, но голубю здесь гулять не стоит. Так что вали-ка по добру, по здоро.. — процедил мой теперь уже грубый и невежественный собеседник, пытаясь выхватить из-под плаща кустарное чудо оружейной промышленности. Однако не успел - в висок ему со всей возможной силой и скоростью прилетел цельнометаллический молоток, острым клювом вперед. Эхо тошнотворного хруста и чавканья испуганно мечется в тоннеле. Тело с глухим стуком оседает на пол. Изо рта доносится тихое хрипение, а выпученные глаза с ужасом смотрят вверх, на меня. — Чуточку больше уважения к людям, и жизнь твоя была бы легче и проще. — произношу я примериваясь молотком к глазнице моего теперь уже полумертвого грубого и невежественного собеседника. Примериваю холодную окровавленную сталь к открытому глазу, чуть левее, чуть правее, замах и... “Удар.” Обильный фонтанчик крови и мелких ошмётков, пустая глазница, застывшая посмертная гримаса. Пара капель попала мне на лицо, в рот. “Удар, удар, удар.” Хлюпающий мясной звук словно симфония для моего сердца. Сминается нос, корёжится череп, покрываясь несколькими зияющими дырами. Лицо превращается в бесформенную, сочащуюся бордовым жижей, массу. “Мало, мало.” — твердят теперь уже четкие, ясные и обезумевшие голоса в области затылка. Марионетка, коей я себя и ощущаю, с трудом встаёт с колен, шатаясь, делает добивающий удар каблуком в то место, где вроде бы было лицо. Конец моим прекрасным туфлям. Уплатив навигаторам кровью и животной яростью, руки сами ползут по обезображенному телу, шныряют по карманам и складкам, вцепляются в так и не извлечённое кажется-огнестрельное-оружие, следом хватают звенящую связку ключей. Я страдальчески выпрямляюсь, отряхиваюсь, размазывая по себе остатки человека, и выдыхаю. Моей физической формы точно на подобное не хватает. Как бы то ни было, у нас есть ещё целая толпа желающих превратиться в подёргивающийся фарш. Что ж, в путь, за дверь в недра бездумного фетишизма и религиозного преклонения. Влажную темноту за дверью разгоняла одинокая лампа, натруженно мерцающая из-под засаленного, ободранного абажура. По стенам гулко скачут мерные шаги, ритмично, как ходики. По стенам мерзко прыгает чавкающий звук промокших и замаранных туфель. По стенам пронзительно расходится тонкий свист, всё никак не сходящийся в единую мелодию. Пока иду, методично осматриваю каждый ключик с кольца, верчу их в руках, взвешиваю и по-одному отрываю выкидываю. Однако наконец в ладонь падает нужная железяка, тут же начавшая греть кожу. Бинго! Быстренько фасую в карман жилета и выбрасываю остаток. Редкие источники света грубо делят коридор и следующую за ним комнату на две части - абсолютно черным-чёрную и желтым-жёлтую. Ещё один импровизированный КПП. Ещё двое неотёсанных мужланов в мантиях. — Добрый вечер, господа разбойники и тунеядцы. Не знал, что в вашем возрасте ещё играют в волшебников, — эхо снисходительного хихиканья рассыпалось словно горсть стеклянных шариков. Последовало несколько слепых выстрелов в сторону исходящего голоса. “Раз, два,” - считаю про себя пули. — О, я поражён, нет, я убит вашей чудовищной грубостью. Вы даже не спросили кто я, а уже расстреляли воздух! Не слишком-то безопасно, - смех исходил буквально отовсюду, а его обладатель, хотя и нарочито громко стучал каблуками, всё равно оставался невидимым. — Ну и кто ты? - настороженно спросил толстый убийца-сатанист-рецидивист с шикарными ухоженными баками и шрамом через всё морщинистое лицо. — Я - всего лишь добрый прохожий, желающий поговорить. А точнее предложить вам щедрую сделку: вы спокойно стоите на месте и отделываетесь множетвенными переломами, вывихами и потерей пары пальчиков, а я спокойно, не перенапрягаясь, пройду дальше. К сожалению, парень на входе был очень резким на слова, поэтому его серое вещество придётся оттирать от брусчатки. Но в вас я верю! — Вот ублюдок! — ещё выстрел, и ещё — Сдохни уже! — старый модник был настроен решительно, а потому уверенно стрелял по мелькающей тени. “Три, четыре!” - это уже перестаёт доставлять удовольствие. Пора начинать наше импровизированное представление. Выскакиваю перед шрамированным, скорчив шедеврально отвратительную гримасу: — Бу-у! - выкрикиваю ему прямо ему в лицо и вновь заливаюсь смехом, который уже не в силах сдерживать. Бритый попытался достать меня кулаком. Старый трюк. И очень глупый. Поймать летящую руку в болевой захват - дело не самое затруднительное. Бандит взвыл и задёргался. Лысый подельник, чей кумпол ослепительно блестел под лампой, медлил, не желая задеть подельника. — Будем считать это дружеским рукопожатием, - в пустой зале отчётливо раздался противный хруст ломающейся кости, - Ой, пардон! Какой же я неуклюжий. Простите, тысяча извинений, виноват. Придумал: в качестве извинений подарю вам новый галстук из личной коллекции, последний писк моды. В ладонь легко скользнул узкий скальпель, спрятанный внутри рукава. Взмах, и из точного разреза хлынула кровь. Модник отчаянно схватился за горло, зажимая рану, но всё уже было решено. Считанные секунды конвульсий, и он мешком оседает на холодный заплесневелый пол. — Ах ты тварь! - оставшийся в живых стремительно выпускает всю обойму в незнакомца, но тот грациозно ускользает обратно во мрак. От серебристого безумного смеха, ввинчивающегося в уши, мороз дерёт по коже. Я его отлично понимаю. Я сам боюсь своего смеха. Несчастный лихорадочно вертит головой, силясь отыскать в тенях фигуру противника, не решаясь опустить глаза даже за тем, чтобы перезарядить оружие. Ш-шурх! Бандит выхватывает из-за пояса нож и встаёт в боевую стойку. — Промазал, - звучит совсем рядом с ухом, и чудовищный удар обрушивается на коленный сустав, филигранно выбивая его с жутким чваканьем. Бандит падает на пол, дёргаясь как насекомое, которому не в меру любознательный шалун оторвал лапку. — А ты поумнее, чем твой дружок. Поболтаем? - широко улыбаюсь, играя с его же ножом, серебристой молнией скользящим между пальцами. — Чего тебе надо, мразь! - выплёвывает лысик, тут же получая тяжёлый удар коленом в челюсть. Во рту сразу же появляется железистый привкус крови, да и с парочкой зубов можно попрощаться. — Ой, прости-и, там просто муха сидела. Здесь такая антисанитария, знаешь ли. Я присяду? Намертво прижимаю его к вонючему полу, залитому кровью его подельника и щёлкаю ногтем по лезвию ножа. Какая дрянь! — Как бы то ни было, тук-тук? — Что? — Тук-тук или тук-тук-тук? Как вы там по двери барабаните, пароль какой? — Пошёл ты! — Знаешь, оружие нужно уметь выбирать, а иначе может случиться так, — моя увлеченная процессом рожа улыбнулась ещё шире, и я резко всадил бандиту нож между нижних рёбер, а затем сломал одним вертикальным рывком, ёрзая стальным лезвием в ране и углубляя её. Душегуб заорал от невыносимой боли, захлёбываясь спёртым воздухом. — Сломанный под рёбрами нож - очень плохая примета, — качаю головой, выбросив ненужную рукоять. — Ну так что, тук-тук? “Молчание. Неуважительное молчание” Немного хмурюсь, но затем снова широко улыбаюсь. — О, да ты у нас мужик. Бесстрашный самец со стальным яйцами, м? — жёсткая длиннопалая ладонь ложится на пах бандита, выкручивая мошонку. — П-пусти-и, я скажу всё, что ты хочешь, — тоненько воет патлатый. — Пытаться откупиться от меня. Какая низость, как удобно! Вы и так уже превратили бедняжку Фемиду в дешёвую шлюху. У вас всё покупается и продаётся, — убийца растягивает каждое слово, медленно проводя разрез в паху бандита. — Но хорошо, договорились. Пароль, и я оканчиваю твои пытки. Тот уже не орёт, просто скулит как побитая псина. Я заливаюсь хохотом, встряхивая гривой волос, и углубляю надрез в паху, отчего бандит плачуще взвыл. Плоть медленно рвалась, нож не торопился сечь, и, должно быть, его бёдра выламывало сильной болью. Еле управляя рукой, мой собеседник отбил костяшками по напольной плитке шифр, остановился, передохнул и повторил. — Доволен? Теперь отвали, — заикаясь, проговорил бандит, — П-пожалуйста. — Оу, какие интересные слова знает твой язык. А можно его изучить? - весело спрашиваю я, едва не захлопав в ладоши, а затем хватаю за горло друга своего и разжимаю ему рот. Вздрогнув, тот попытался укусить и сомкнуть челюсти, разводимые силой, но меня так просто не проведёшь: — Знаешь, нож при себе иметь не обязательно, когда дело касается столь нежного органа. Вырвать язык голыми руками очень непросто. Так мало кто умеет. Но не переживай! Тебе повезло! Я один из этих редких знатоков старинного искусства. Смех как сладкий вязкий сироп бесконечно булькает в горле, не позволяя остановиться. Раскрываю рот бандита пошире. — Оу, кому-то почаще стоит чистить зубы, — картинно морщусь, искренне считая эту шутку удачной, — Но мы здесь не за этим. Вырвать язык без особенных навыков - целое искусство, но я покажу, как это делается. Так мастерски справляться с этой задачей умеют разве что лишь те, кто, ну, скажем, часто свежует туши и с мясом… ну вот таким, как ты… хорошо знаком. Язык скользкий… ох… Хватаю этого бедолагу за кончик языка и фиксирую, зажав большим пальцем на уровне нижней губы и прихватывая его глубже, дальше. Давлю на корень языка, и бедняга едва не сблевал, рванувшись вперёд. —Тихо-тихо, все свои рвотные массы держим при себе, — наставительно замечаю я, — Будь благодарен, ведь я сделаю всё быстро. Другие рвут долго, нередко приходится двумя руками… Боль, когда психопат рванул язык на себя, невозможно было описать. Бандита пронзило от висков до груди. Всё онемело и снова вспыхнуло новой чудовищной болью. Психопат рвал и тянул живое мясо, из-под челюсти стреляло, а рот превратился в кровавое месиво. Вот уже треснула подъязычная кость... Вопль, полный нечеловеческих мучений, мог заставить заплакать даже эти бездушные стены канализации, которые много что повидали. На мгновение я выпускаю язык мужчины и наношу ему короткий удар в челюсть, сразу доламываяеё, дабы лишнее не мешалось при операции. Со стоном, бандит прекратил вопить, замолкая и ненадолго проваливаясь в темноту. Треск, рывок… словно жилу рвут… кость дёргает, лицо стало пламенеющим адом… рывок, рывок, рывок, осторожный, по чуть-чуть — и плоть отделилась от плоти, а рот наполнился багровой кровью, которой мужчина едва не захлебнулся. Со развороченной челюстью он не может даже кричать: просто стонет, чувствуя, как ноют оставшиеся зубы, отдаёт стреляющей судорогой в переносицу. Лицо стремительно отекало и немело, но вдруг он увидел в руке у палача свой оторванный язык… Его объял такой ужас, что слёзы брызнули из глаз. Случилось необратимое, он искалечен. Он не знает, как будет жить дальше и выживет ли… но единственное, чего хочет — чтобы его наконец-то оставили в покое. — Какой длинный, наверное знал много слов. Но теперь мы уже не узнает — замечаю я, беспечно отшвырнув за спину кусок плоти, — Как я и говорил, я закончил пытки и избавил тебя от твоей главной отягощающей проблемы - языка. Приятного вечера, друг мой. Я с трудом поднимаюсь на ноги, будто выныривая из толщи воды, и жадно хватаю ртом спёртый гнилой воздух, напоенный запахом крови. Тошнит, костюм безвозвратно испорчен, но Ключ приятно греет карман, а значит нужно собрать себя в кучу и топать дальше. Подхожу к массивной бронированной двери и вежливо стучусь, в точности так, как продемонстрировал мой товарищ. Тяжёлая громада на удивление бесшумно отъезжает в сторону, и в щели показывается бородатый человек в капюшоне. — Сюрприз, — приветливо улыбаюсь я, хватаю его за кончик волос, одним взмахом распарываю сонную артерию и ныряю в новую дверь. — Sic filii scite tibi vi sacramentum Erit praemium sanguine sanctum, — тяжёлые песнопения расползаются по огромному залу. Они славят кровь. Что это? Кровь — жидкая и подвижная соединительная ткань внутренней среды организма. Состоит из жидкой среды — плазмы — и взвешенных в ней форменных элементов: эритроцитов, лейкоцитов и тромбоцитов. Всё это брехня. — Erit praemium sanguine sanctum absconditum Vel venio hūmānitās tendo pendēre, — низкие глубокие голоса накатывают словно Девятый вал. Наука - слепая маразматичная старушенция, которая любит лепить на всё свои чёртовы ярлыки, пытаясь спрятаться от мира. F60.4 F20.0 F31.9 Точка-тире, точка-тире. Цифры, цифры, цифры. Наука - идиотизм высшей степени в мире, где дожди идут вверх, дети рождаются стариками, а безумцев считают мудрецами. — Sanguine sanctum! — голоса заполняют всё его существо. Кровь везде одинаковая. Всегда красная, солоноватая на вкус, с температурой 36.6 несётся от сердца к остальному организму, ревностно оберегая тайну Жизни. Это слишком… “Смейся! Это всё, что ты можешь!” - кричат мне добрые голоса, поселившиеся где-то в области затылка. Предо мной открывается просторное, нет, огроменнейшее помещение: многоярусное, в форме квадратного колодца, уходящее ступенями куда-то вниз, вглубь; всюду балкончики, ряды колонн, пристройки из старого трухлявого дерева, и везде люди - десятки, сотни фигур в балахонах, воздевшие руки в молитвенном жесте. И там, далеко, на самом дне, в центре, на алтаре, возлегает жертва чокнутых культистов. Точнее жертва всего этого мира, вечно гонимая и страдающая, вечно нуждающаяся в спасении. Что ж, сегодня я здесь именно для этого, впрочем как и обычно... Неспешно подойдя к свободному балкончику, поправляю небольшой динамик, закрепленный всё это время на поясе, сжимаю в руке микрофон и бросаю последний взгляд вниз: тело жертвенного агнца взмыло в воздух, кровоточа, испуская в стороны тонкие, змееобразные щупальца, смольно черные и ало-красные. Вот будет веселье, если отвлечь их. — Аа-а минуточку внимания! Прекрасные мои идиоты, деревенщины, романтичные невежды, отпетые преступники и просто зомби с промытыми мозгами. Сегодня, прямо здесь и сейчас, вам предоставлена уникальная возможность - не сдохнуть. Не сдохнуть всем вместе. И вам всего-то нужно остановить ваш голубой огонёк и побыстрее убираться отсюда, пока вас не поубивал этот ненормальный на алтаре. А, погодите, этого бы не случилось, если бы вы не отвлеклись на меня. Ой, как неудобно вышло. Ну что ж, удачного остатка дня и жизни, — по комнате посыпался смех, но теперь громкий, с электрической ноткой — Эй, ты, положи ружье! По людям очень невежливо стрелять, — мимо, попав в ближайшую ко мне колонну, попал кусок свинца, осыпавший меня обломками кирпича — Грубиян. Пожалуй, пора делать отсюда ноги. Им явно не понравилось моё объявление. Порой мне кажется, что я слишком беспечен, прямо как сейчас, разоривший гнездо шершней. Но потом я вспоминаю неизмеримую удачу, и на душе становится спокойнее. Так-с, вот и мои преследователи, бегут по лестница, так и норовясь меня покарать за богохульство. А прямо за ними, чуть пониже в колодце, те змеевидные щупальца уже принялись шинковать незадачливых культистов, превращая одних в мясную нарезку, а других в аппетитные кебабы. Но не удастся мне сегодня понаблюдать своего птенчика вблизи.<6>
Вот и обратный путь. Только недавно пройденные коридоры из бетона и кирпича, заваленные мусором, обломками, поросшие мхом, черной плесенью и грибочками. Мелькают фонари и факела яркими слепящими пятнами, плещется под ногами водица, весело извиваются в ней те самые опарыши, уже так мне полюбившиеся, хлюпают залитые водой и кровью туфли, а в кармане, всё в том же жилете, теперь уже не греет, а печёт маленький ключ - выход уже почти рядом. Множество поворотов, развилок и тупиков. Та самая комнатка с двумя остывшими телами. Прекрасная работа, филигранная, точно рук мастера! А, точно, я и сам своего рода мастер. Последние несколько шажков и вот она - входная клёпаная дверца, а по другую её сторону небольшая кучка мяса, возможно уже съеденная крысами и бездомными собаками. Достаю раскалённый ключик, вставляю в скважину, проворачиваю четыре раза влево, вынимаю, нажимаю на рукоять и довольно, оглядывась назад, корча улыбку, подаюсь вперёд. Однако, последнее, чего я ожидаю, это сделать шаг в пустоту, которая неожиданно оказалась за дверью. В последний момент пытаюсь схватиться за порог, но было уже поздно. Нелепо взмахнув руками, я камнем лечу куда-то вниз, подхваченный ледяным ветром, пронзающим тело словно нож. Дыхание перехватило, уши заложило от дикого свиста, глаза заслезились, а сердце зашлось неистовым боем, пытаясь проломить клетку рёбер. Я напоминаю сломанную марионетку, трепыхающуюся на резко оборванных ниточках, в бесцельных попытках схватить воздух. Может это и было возможно, но я просто не знаю как. Мимо пролетали железнодорожные пути, ведущие во всех направления и никуда одновременно. Матовые рельсы загадочно обрывались на середине или уходили в молочный туман. Порой, где-то поодаль, проносились составы. Один такой поезд должен был послужить транспортом и мне, на чью крышу я должен был плюхнуться. Но, видимо, те булочки с кофе были лишними, опоздал, чертовски сильно опоздал. Чем ниже, или выше, кто знает, тем больше были островки тверди. Показались монолиты платформ, удивительно новых или совсем старых, но все они смазывались, за мгновение дразняще пролетая передо мной. Может, это - конец? Моя последняя шутка оказалась совсем не смешной и пришёл мой час? Ветер уже не кажется таким холодным, потому что всё тело онемело, а конечности перестали слушаться, сведённые судорогой. “Здравствуй,” — на плечи легли знакомые костлявые руки моей единственной возлюбленной, —“Я так ждала тебя” — ледяные губы касаются чувствительной кожи за ухом. А может это всего лишь игра моего больного воображения? Именно сейчас, рядом с ней, так отчаянно хочется жить. Жить, жить, жить! Пускай жизнь - полная дрянь, наполненная жирной грязью порока и едким дистиллятом безумия. Плевать, но, пожалуйста, жить! Но падение уже не остановить, а безопасные перроны или хотя бы рельсы слишком далеко. “Пойдём со мной. Ах, Арлекино, Арлекино, есть одна награда смерть,” — ласково напевает Она. Чёрные чудовища с безглазыми пастями терзают мой воспалённый разум. “Сдохни! Живи! Сдохни!” “Пусти,” — кажется, я сказал это вслух, но в диком рёве ветра ничего не разобрать. Холодно. Как же холодно: челюсть бесконтрольно дрожит, кончики пальцев на поверку оказываются синими и абсолютно бесчувственными, а удары сердца всё реже и реже… Хочется заснуть в объятиях воздуха, увязнув в бесконечном мгновении полёта. Маленький рыжий ангел плакал и кричал: — Я против насилия, я презираю людей, которые добиваются всего через свою безграничную силу! Ненавижу этих людей, ненавижу себя! Ненавижу тебя! — в хрустальном детском голосочке прорезался хрип мужского тенора, — Мне больно, слишком больно. Кажется, я родился с этой болью, она кричит во мне! Я хочу это изменить. — Ладно. Ты всё ещё смешон,- я чувствую её улыбку, которую не дано увидеть никому. Резкий злой порыв ветра бросает меня о край какой-то платформы. Рёбра противно хрустнули, а в груди закололо, но на это плевать. Болезненный удар бесподобно приводит в чувства, и я изо всех сил вцепляюсь в перрон. Раздирая в кровь руки, пытаюсь вытащить себя с обрыва. Почти болезненная худоба теперь играла на моей стороне. Жар объял отчаянно борющееся за жизнь тело, вены на руках вздулись, а мышцы заныли от боли. Коварная гладкая плитка выскальзывала из-под скрюченных пальцев, но упрямая марионетка сантиметр за сантиметром отвоёвывала у Бездны свою жизнь. Ветер играет с болтающимися ногами, но теперь это уже не важно. Вот удаётся поставить на платформу локоть, сцепившийся в ней благодаря кожаной заплатке. Рывок. Рывок. Упереться ногой в осыпающуюся землю под платформой. Острая боль пронзает грудь - кажется, я всё-таки проткнул себе лёгкое. Что ж за день-то сегодня такой? Тяжёлое дыхание со свистом срывается с окровавленных губ. Рывок, и, алле-оп, я на платформе. На мгновение съёживаюсь словно дитя в материнской утробе, прижимаясь щекой к холодной плитке. Тело колотит словно в лихорадке, истерический смех выхлёстывается из горла вперемешку с кровью. Позволяю себе поваляться ещё несколько секунд, а затем встаю, медленно, продумывая каждое движение. Напрягаю одеревеневшие мышцы шеи, приподнимаю голову, неловко дёргаю плечом, переворачиваясь на бок, как подпорку ставлю руку, стараясь не обращать внимание на боль в содранной ладони, подтягиваю ноги, а затем поднимаюсь и едва не падаю обратно. Ужасно кружится голова, а во рту прочно обосновался мерзкий привкус крови. Меня позорно выворачивает желчью на перрон. Разогнувшись после приступа, вновь безумно улыбаюсь, обнажая окровавленные зубы и, утерев рот ладонью, осматриваюсь. Сектанты не отстали, хотя при полёте их стало меньше, а те, что всё-таки выжили сейчас выглядели гораздо хуже. Отличная шутка! Заливаюсь весёлым смехом, не обращая внимание на боль в груди. Всё это потом… Сейчас я, показушно насвистывая себе под нос и стараясь как можно меньше шататься, направляюсь к неприметному служебному помещению. Нужный Ключ приятно греет руку. Всё. Теперь действительно всё. Как и обещали. Типовая белая дверь с кричаще-красной надписью “Только для служебного персонала.” Что ж, правила созданы для того, чтобы их нарушать. В последний раз оборачиваюсь на преследователей, которые уже устремились к нему. Наивные… Но со сцены нужно уметь уходить красиво. Взмахнув рыжей гривой, театрально кланяюсь, отставив руку, а затем, выпрямившись, посылаю воздушный поцелуй своим зрителям. — Это было прекрасное представление, — ключ поворачивается в замочной скважине с тихим щелчком, и дверь открывается, — Прощайте. Я делаю шаг в тёплую темноту за дверью, захлопывая её за собой навсегда.