***
За окном шелестела листва. Ночной покой отзывался внутренней тревогой. Холод пробирал до костей, касаясь бледной кожи. Изуна сидела у открытого окна, сквозь которое проникал леденящий полы татами ветер. Она укуталась в одеяло, пытаясь согреться, но ставни не закрывала. Ждала. Рука взяла пиалу с горячим травяным настоем, от которого поднимался белый пар, растворяясь в воздухе. Послышался тихий треск. По пиале пробежала трещина, от середины к краям сужаясь. Она никогда сильно не верила в приметы. Но сейчас на сердце было неспокойно. Руки подрагивали. Горло пересохло. Чужое присутствие она почувствовала сразу. Горящий огонёк, приближающийся с каждым шагом. И знакомая чакра замерла за стенками седзе, не решаясь постучать. Даже подать свой голос. Будто решаясь на что-то. — Входи, — хрипло произнесла она, закутываясь в одеяло все сильнее, будто в попытках спрятаться от всего внешнего мира. Кагами зашёл бесшумно, тихо, как и полагается шиноби. Мальчишка, выросший в настоящего мужчину, достойного называться одним из сильнейших своего времени. Он прошёл, останавливаясь перед ней. На лице залегли первые хмурые морщины, а под глазами синяки. Лицо осунувшееся, мрачное. Сердце пропустило удар. Раздался грохот. Он упал на колени, будто ноги не могли больше держать его на весу. Руки сжались в кулаки, а лицо спряталось за чёрными волосами. Спина сгорбилась. — Простите, Изуна-Химе, я... — голос сорвался, а плечи мелко задрожали. — Я...был слишком слаб. Сердце дрогнуло. И покрылось трещинами, разрываясь изнутри от невыносимой боли. Она поняла, почему Кагами сейчас здесь. Он мог не продолжать. — Шиноби Кумо устроили засаду, и Тобирама-сенсей остался задержать их, чтобы мы могли уйти, — его голос сорвался на сип, и каждое слово камнем падало в оглушительной тишине. За окном зашелестела листва, ветер поднял опавшие листья, устремляясь ввысь. Полный диск луны шагал по небесному своду. И сама природа вдруг замерла. — Тобирама-сенсей... — Молчи, — сквозь зубы сухо выдохнула она, откидывая голову назад, стукнувшись затылком о стену. Костяшки побелели, сжавшись в кулаке слишком сильно. Перед глазами проносились картины прошлого, бесценные воспоминания, которые навсегда останутся с ней. Она больше никогда не увидит вечное хмурое лицо. Лёгкую ухмылку. Или недовольные спущенные уголки губ во во время очередной её провокации. Не услышит саркастические замечания. Не уловит лёгкий аромат трав и пресной воды. Не почувствует запах тёплой кожи. Никто не принесёт больше с заданий секретных свитков, над которыми будет корпеть несколько ночей. Никто не придёт. Никто. Глаза резало и щипало от боли, от слез, от потери, от пустоты внутри. Вмиг стало ещё холоднее. Будто ледяные щупальца пробирались под кожу, достигая гулко бьющегося сердца, замораживая кровоточащие раны. — Ты не виноват, — с губ срывается лёгкий пар. Кагами сотрясает дрожь. Изуна видит только его спину, а потом закрывает глаза. — Уходи. И он подчиняется.***
Руки действуют быстро и профессионально. Стандартная форма АНБУ сидит хорошо, комфортно прилегая к телу. Катана надежно пристегнута к бедру, ремни на легкой броне подтянуты, свитки первой важности вроде медикаментов, денег и бытовых вещей собраны. Одна нога уже коснулась подоконника, собираясь выскользнуть наружу, где сырой воздух обдувал покрывшуюся мурашками кожу. Но детский голос, заставил на секунду замереть и обернуться, вглядываясь в родные черты. — Ка-сан? Маленький черноволосый ребёнок спросонья тёр такими же маленькими кулачками свои глаза. Но выглядел нахохлившимся зверенком. На лице красные татуировки в виде утолщенных линий. Такие же, как и у его отца. В груди кольнуло, сворачиваясь в безумную какофонию ощущений и чувств. Хотелось расцарапать, заглушая собственные мысли. Тьма Учих. Пришла и за ней. Она не сопротивлялась. — Всё хорошо, Кентаро, — с лёгкой теплотой отозвалась Изуна, приподнимая уголки губ. — Оставайся здесь. А тот так и застыл, вглядываясь в её глаза. Воспользовавшись чужим временным ступором, Изуна выскользнула на улицу. Сразу окунаясь в неестественную тишину. Добираясь до Резиденции. На лице безликая маска, волосы привычно торчат иголками во все стороны, сзади спускался длинный до поясницы хвост. А в груди горело пламя, обжигая плоть изнутри, так, что тяжело дышать, даруя непоколебимую силу. Она открыла дверь, входя без приглашения. Молодой Сарутоби приподнялся, с некоторым удивлением рассматривая позднюю гостью. Под глазами глубокие тени, посеревшая кожа, все симптомы бессонницы и истощения. Возможно он и не заметил её чакру, пока та не вошла. — Значит тебя он назначил на пост Хокаге, — произнесла она без капли удивления и интереса, рассматривая молодого правителя. — Изуна-сан? — вопросительно. — Что вы делаете здесь так поздно и... — красноречиво посмотрев на стандартную серую форму, замолк. — У меня лишь один вопрос, — её голос звучал глухо, но чётко. — Это были шиноби Кумогакуре? Сарутоби Хирузен вздрогнул, вцепляясь глазами в невысокую фигуру напротив. А мозг, получив внезапную порцию адреналина, заработал в десятки раз активнее, сопоставляя факты. Он в два шага вышел из-за стола, хватаясь за него левой рукой. — Вы не можете отправиться туда одна, — настороженно, но в тоже время взволнованно произнёс он. — Значит все-таки Кумо, — выцепила главное Изуна, чуть качнув головой. Хоть Кагами уже говорил об этом, но...расклад за эти дни мог уже поменяться. А информация оказаться недостоверной. — Тобирама-сенсей просил позаботиться о вас, — уже с отчаянием произнес Хирузен, пытаясь достучаться, и уже с мрачной решимостью. — Даже если мне придётся остановить вас силой, Изуна-сан. Простите, но это его последняя воля. Чакра Сарутоби начала циркулировать чуть быстрее, а поза стала напряжённее. Готовясь атаковать в любой момент. Изуна стояла расслабленно, совсем не поддаваясь гнетущей атмосфере. Тонкая кисть коснулась маски, снимая с себя и показывая бледное лицо. Хирузен замер, округляя глаза и расширяя зрачки, пальцы судорожно сжали деревянную поверхность стола. — Это... На него смотрели бледно фиолетовые глаза с кольцами, отходящими от зрачков. А чужая чакра казалась ледяной, словно мертвый холод, пронизывающий до костей. — ...риннеган... — севшим голосом прошептал Хирузен, не в силах отвезти взгляд. — Ты меня не остановишь, — ровно ответила Учиха, и тот будто очнулся, отводя глаза ниже. Но для Иллюзии ей не нужен был прямой контакт. — Позаботься о Кентаро, — последнее, что он слышал. И Тьма.***
Возможно только сейчас она стала больше понимать нии-сана. Оставить позади все. И уйти. Оставить деревню, ради которой пахали как проклятые. Оставить Клан, за который она несла ответственность. Оставить сына, потому что она уверена, тот справится. Ветер зовёт в поля, леса и реки. Запах листвы забивает ноздри. Кровь бурлит и заставляет двигаться вперёд, туда где сражения, где шум голосов, где простор, где свобода. Грязь и шорох пугливых зверей. Где кровь, жестокость и сила. Где вой и крик. Она — дитя войны. Человека с войны забрать можно, но войну из человека — нет. Она любит своего сына, до безумия, по-Учиховски. Сильно. Но мирная жизнь. Словно сказка, которая вот-вот должна покрыться трещинами и рухнуть в один момент. В один миг. Вечного мира не бывает. Не бывает ничего вечного. Войны тоже. Она это уяснила хорошо. После чёрной полосы наступает белая. Она уже не молода. А новое поколение уже подросло и окрепло. Они способны защитить и сохранить, укрепить. Способны подготовить новые ростки и вырастить из них крепкие стволы деревьев. Осталось лишь остановить эту войну. Преподать урок зарвавшимся. Показать силу, которой невозможно противостоять. Показать насколько сильна Коноха. И что она не прощает тех, кто идёт против неё. И что Учиха — красноглазые демоны. Вороны Тенгу, охраняющие Селение в ночи. Создания, которым не стоит переходить дорогу. Она уничтожит все. Отомстит, поддавшись проклятью ненависти. И будет опустошена. Окончательно. Её время пришло. Через три дня по всему миру распространились слухи, что были подобны спусковому крючку. Подобно взорвавшейся бомбе. Кумогакуре было атаковано в ночь полнолуния. Защитный барьер был пробит за считанные секунды. Джинчуурики треххвостого вырвался на свободу, разрушив почти две трети Селения. Потери катастрофические. Нападавший был один. Элитное подразделение Кинкаку Бутай полностью уничтожено. Местоположение Райкаге до сих пор не найдено. Военные действия становились все менее агрессивными, а настроения двигались к перемирию. Мир в который раз был взбудоражен, деревни скапливали внутренние силы, готовясь в любой момент дать отпор неизвестной угрозе.***
Хирузен поднёс трубку ко рту и затянулся, вспоминая очередной доклад. А потом перевёл взгляд ниже, останавливаясь на черноволосой макушке. — Это была ка-сан? — невозмутимо спросил мальчик. Хирузен от неожиданности подавился дымом и глухо закашлялся. Ребёнок недовольно нахмурил брови и помахал рукой перед носом, пытаясь избавиться от едкого запаха. Сарутоби перевёл на него тёмные глаза, в которых сияла глубинная печаль. — Почему ты так думаешь? Кучные облака хмурились на бескрайнем небесном просторе, двигаясь плавно, уносясь вдаль. — Она до сих пор не вернулась, — Кентаро поднял голову, вглядываясь в чужое выражение лица. Сарутоби молчал. Он молчал. Потому что об этом знал только он. Но по прогнозам...не надолго. Кто захочет, сможет связать все ниточки в один клубок. Исчезновение такой фигуры как Химе Учиха Ичизоку никогда не проходит бесследно. А уж сопоставить факты вроде погибшего от элитного отряда Кумо мужа, уничтожение самого этого отряда, а также большую часть Кумогакуре...и выводы напрашиваются сами. Хотелось бы сохранить все в секрете, но Биджу в мешке не утаить. Выдох и облако дыма взмывает в небо. — Они все ошибались, — коротко произнёс мальчик, беря в ладонь гладкий камень и задумчиво подбрасывая вверх. — Кто? — поддержал разговор Хирузен, удерживая курительную трубку навесу. — Все, — очень информативно ответил мальчик, ловя камень и вновь сидя подбрасывая вверх. Сарутоби вспомнил, как Учиха-химе также разговаривала с Наставником и мысленно посочувствовал ему, его нервам и выдержке, в который раз ощущая укол вины и горечи. — В чем? — ожидая услышать "во всем" или какой-нибудь такой же расплывчатый ответ. Но совсем не ожидая... — Ка-сан не ненавидела то-сана, — бросил ребёнок, очередной раз поймав камень ладонью. И закинул со всей силы вдаль, будто избавляясь от внутреннего напряжения. Сарутоби проследил за падением и перевёл взгляд на Кентаро, рассматривая скрупулезно, внимательно подмечая детали и изменившиеся черты. — Ка-сан любила то-сана, а то-сан любил ка-сан, — со всей деловитой серьёзностью произнёс ребёнок. И если раньше он мог принять все за детскую наивность и отсутствие опыта в человеческих отношениях. Нет, он бы прислушался к ребенку, и даже поверил бы в какой-то степени, но не до конца. И был бы далеко не один такой. Ведь как могут ужиться те, кто двадцать лет бился с друг другом насмерть. Кто засыпал с мыслью, что убьет другого. Кто скрещивал клинки и метал, кунаи. Кто смертельно ранил другого. Невозможно, — сказал бы Хирузен. Невозможно, — сказали бы все остальные. Но его Наставник и Химе Учиха показали обратное. Развитию Шарингана способствует боль, чувство потери и осознание собственной слабости. И раз триггером послужила гибель Наставника, то...это ещё одно доказательство словам ребёнка. Изуна-химе пустила Тобираму-сенсея в свой внутренний круг. Доверяла ему. Неожиданно. Кентаро пошевелился, возвращая Сарутоби на бренную землю. — Она не вернётся? — с затаенной печалью спросил он. И у Хирузена сдавило горло. И хрипло... — Я не знаю... И боль при виде опустившего глаза мальчика. Укоренившееся чувство вины, что терзало душу молодого мужчины. Не остановил. Не сдержал обещание. Не помог. Не удержал. И он не знает, как будет смотреть теперь в глаза своему Учителю на том свете. Эта слабость душила, затягивала петлю на шее, проникала в самые глубины и ранила сильнее самого острого клинка. Он позволил отцу мальчика умереть. И эта тяжесть будет камнем висеть до конца жизни. Он упустил мать. И эта трясина будет тянуть его вниз вечно. Кентаро — сын людей, которых Сарутоби безгранично уважал. Он тот самый росток, который ему доверили ОНИ. И на этот раз он станет достаточно сильным, чтобы защитить, то что ему дорого. Обязательно.