Буря

      В раздумьях, я смотрю в окно на сад, в голове постоянно вертится имя и та единственная ночь. В первых признаках сумерек начинает шуметь море, однако на посаженных, несмотря на сгущающиеся темные тучи, кустах роз все еще алеют пятнышками солнечные лучи. Как долго я уже сижу так? Как долго думаю? Вдали гремит гром; он так далеко, что я воспринимаю его за простое мурлыканье. Гермиона — это молния, а я буду громом, потому что пошла бы за ней хоть на край света, дай она мне хоть один шанс. И будь у меня эта возможность, будь я достойна такой возможности, то стояла бы с ней бок о бок, борясь с ее демонами, а не сидела вот так, погрязнув в отчаянии и грезах.       Слабые лучи предзакатного солнца быстро исчезают, и раскаты грома становятся все ближе. Низкому рокоту не хватает силы для настоящей бури; начинается дождь, его капли быстрыми росчерками падают на деревья, скатываясь с их листьев. Бледный песок темнеет от воды, а море, волнуясь, с нарастающей силой бьет о берег.       Какой же прекрасной была та ночь, хоть даже суждение памяти хрупко. Мы слились воедино, открывшись, чтобы завершить круг и дополнить друг друга. Как нежно она целовала, дрожа от неуверенности. И когда я обхватила ладонями её лицо, тёплые губы прижались к моим с угасающим трепетом. Ее глаза блестели от волнения, смятения, расчетов и, без сомнения, раздумий, но в них горел и огонь; пламя, к которому я стремилась дотянуться и разжечь, пока оно не разгорелось так ярко, что могло соперничать со звездами. И как ярко она горела, как далеко летели искры там, где я едва к ней прикасалась. На короткое мгновение этот огонь исчез. Она закрыла глаза и выгнула спину в отчаянии, желая сократить между нами расстояние.       Гермиона прижалась ко мне, её руки вцепились мне в волосы, а тело жаждало большего. И я самодовольно удивилась, увидев ее такой: волосы разметались вокруг чарующим каскадом каштановых локонов на песке, а грудь вздымалась от тяжелого дыхания. Глаза ее открылись в немом вопросе, и я увидела в них огонь в отражении собственного пламени.       Там, на песке и под звездами, мы стали единым целым. Освободились от боли войны, от связанных с ней воспоминаний, и на секунду больше ничего не существовало. Не имело значения. Тогда она стала свободной, и любовь получила полную власть. Гермиона вырвалась из сковывающих ее цепей и потерялась в том, что мы создали вместе. Мое имя срывалось с ее губ в мольбе, запечатав наложенное нами обещание заклинания. Я подалась ей навстречу, отвечая на каждое невысказанное желание и мечту. Она снова выгнулась, задрожав от охватившего ее оргазма, теперь имя прозвучало на пару октав выше и еще раз, но мягче, как вздох, а руки ее вновь поманили ближе к себе.       Как же сильно хочется вернуться в ту ночь, в ее руки и тепло, вернуться к ее огню, что так пылко горел еще долго после того, как угасли звезды, канув во тьму посрамленные моей молнией. Я держала ее, видела, как с каждым вздохом то поднималась, то опускалась ее грудь, считая их, пока Гермиона не заговорила снова без дрожи в голосе. Он был полон изумления. Но потом она уснула с улыбкой на губах, счастливо вдыхая соленый воздух прибоя. Шум, которого был единственным, что я услышала, заснув.       Эти воспоминания такие яркие — они с легкостью становятся реальностью. У меня мурашки по коже; та ночь значила для меня больше, чем она могла себе когда-либо представить, и я отчаянно надеюсь, что она вернется, чтобы узнать насколько сильно.       Дождь усиливается, а вблизи грохочет гром, от чего маленький коттедж содрогается. Разумеется, он выдерживал бури и сильнее, грознее. Он видел, как мы разрывались на части, как тосковали друг по другу, но отказывали себе в эгоистичной роскоши, и как, наконец, стали заложниками наших объятий. Он стал свидетелем, как жизни навсегда изменились с принятием одного единственного решения, и, возможно, в другом мире или, быть может, даже в другом будущем, он смог бы увидеть исправление ошибок и безудержное, незапятнанное стремление к любви. Мы были штормом, грозившимся превратить этот дом в руины.       Одним действием, одним осознанием и единственной невысказанной истиной, ревущей в наших сердцах, мы угрожали и чуть не развалили этот дом и его жильцов на части. Обещания, что я храню, сделали из меня предательницу. Чтобы я ни говорила, Гермиона верила мне и моему необоснованному молчанию. Я залечила ее раны, собрала ее воедино и предложила защиту единственным известным мне способом, каким бы глупым и устаревшим он ни был. Она не знает об этом. Пока еще нет. И узнает, только когда начнет задавать вопросы и дергать за ниточки, которые я так тщательно оставила развязанными. И тогда ширма падёт, а правда прольется как дождь на черепицу.       Вспыхивает молния, и вслед за ней, так быстро, так бесстрашно, воздух содрогает еще один раскат грома — гармоничное целое. Я тяжело вздыхаю и от дыхания запотевает стекло. О него стучит каплями дождь, стекая множеством ручейков вниз. Где сейчас Гермиона? Преследует своих родителей в надежде, что они все поймут и примут ее снова с распростертыми объятиями, как будто она никогда и не уходила, забрав с собой их воспоминания? Что ее ждет? Принятие или отказ? Любовь или боль?       Она хранима только своей палочкой, умом и заклинанием, которое я так искренне надеюсь, защитят ее от каких бы то ни было невзгод, будь они магические или нет. От этого больно щемит сердце — как отчаянно хочу быть с ней, как сильно хочу, что бы она позволила поехать с ней, чтобы предложить руку помощи или побыть «жилеткой», в которую можно выплакаться.       Наша война подошла к концу, и я боролась с ней бок о бок, но эта битва не моя, в ней нет мне места, как бы сильно и тщетно я того ни хотела. Гермиона заслуживает покоя, однако когда она его обретет? Когда он поселится в ее сердце? Когда раны, которые я закрыла и открыла вновь, наконец затянутся насовсем? И стану ли я тем, кто залечит их, исписав извинением каждый стежок шва? Мы вышли из боя разбитые и израненные, но живые. Измученные, искалеченные, и возможно, приблизившись на шаг ближе к смерти, мы выжили, чтобы продолжить ходить на цыпочках вокруг истины, которую она бы поняла раньше, не будь это с ней. Стоило ли оно того? Стоит ли выживание того риска, который оно представляет? Она может сбежать от меня или ко мне, как только правда всплывет наружу. И я одинаково боюсь обоих исходов.       Песок вдоль берега плотный и темный, волны вздымаются вверх, соревнуясь какая же сумеет накатить дальше. А в мыслях еще одно воспоминание: о том, как мы играли в футбол на этом пляже; о том, как крепко обнимала ее, когда она смеялась и извивалась от щекотки; о том, как к босым ногам прилипал песок, когда я гналась за ней по этому берегу.       Как же я скучаю по погоне за своей молнией: по следу прикосновениями, шепоту и молитвам, вознесенными каждому божеству; по ее маленьким кротким улыбкам, которые так тяжело заслужить, но они — подобно бальзаму на душу. И когда солнце выглянуло из-за облаков, в уголках ее глаз собрались паутинки морщинок от радости, а смех прогонял тени из моего сердца.       Тогда-то она и ударила.       Сделала меня своей, хотя я не сразу поняла это. Не сразу приняла. И за доли секунды впала в отчаяние, поскольку обещания, которые остались нерушимыми для стольких людей, стали преградой тому, что мы создали, и могли создать, будь у нас шанс.       Как же пылко я хочу начать заново, убрать завалы, оставленные нашим штормом, и попробовать опять, взяв на этот раз за основу правду, а не недомолвки и покрытые мраком тайны. Хочу увидеть свет в её глазах снова, увидеть блеск её ума, блеск, готовый соперничать с солнцем, луной и звёздами. Как же жажду ее ласкового, робкого влечения, которое она с такой лёгкостью мне показала. Какими нежными и охотными были её знаки внимания после нашего первого поцелуя.       И я погналась за ней, отвечая на её бесстрашные ухаживания ревом одобрения. Что бы ни случилось, я буду ждать ее следующего удара, а после снова повышу голос вслед за ней, поддерживая как подругу, любимую или супругу — она сама выберет свою роль после того, как все уляжется.       Сейчас я понимаю, что мне не важно что будет потом, всё, чего я хочу, это стереть то пятно, которое поставила на её сердце. Хочу вернуть блеск в глазах, вместо отчаяния и разбитой надежды, появляющихся каждый раз, когда она на смотрит на меня. Хочу стать причиной улыбок на ее губах, морщинок смеха у глаз. Хочу… нет, мне нужно, чтобы она знала: мои намерения и действия были нацелены не заставить ее страдать, а защитить, спасти её и других, потому что, если бы Гермиона не справилась, то ничего бы не имело значения. Все бы пошло под откос. Мне нужно, чтобы она знала что любовь во мне — её и только. Так же, как гром принадлежит пронзающей небо молнии. Так же, как залечить ее раны. Так же, как держать её, даруя утешение, в котором она так нуждается, не требуя просить о нём вслух. Так же, как петь ей потом. Как пойти за ней в бой. Видеть, как она ушла, и ждать, когда же появится снова.       Она молния, а я ее гром. И где бы Гермиона не ударила, я взреву на полную мощь, чтобы она меня услышала.