Принцип согласия

      Жарко. Снаружи, в мыслях, в разговорах, в предстоящих событиях. Горячий воздух императорских бань напитывал легкие, игриво обжигал глотку при каждом вдохе, кусал нежную кожу, слегка красную от столь высоких температур, или же от того, как сильно Александр натирал себя, пытаясь смыть несуществующую грязь. Он правда старался не волноваться, но то, что ждало его впереди, не могло не будоражить сознание.       Сам ведь согласился, даже больше, первый выступил с инициативой, сразу отметая различные намеки и ошарашивая смелостью и дерзостью поступка Московского. Тот, конечно, отнесся с пониманием, губы изогнул в ухмылке и не раз еще спросил после, уверен ли в своем решении Александр. Имея особую нелюбовь к поражениям и в страхе потерять собственную гордость, Романов не отступился. Вытянулся по струнке, смотря прямо в небесного цвета очи, и кивнул, поджимая тонкие губы. Михаил не торопил, спрашивал еще несколько раз после, за ужином и во время утренней охоты, не позволяя себе при этом никаких дразнящих и заигрывающих прикосновений, будто боясь спугнуть здравость рассудка. Столица смущался, отводил взгляд уже после четвертого вопроса, но отказываться от собственных слов совершенно не желал. Ему ведь тоже хочется, до дрожи в коленях, до сладких фантазий в своей пустой постели, до снов, столь ярких и реалистичных, что просыпаться по утрам становилось все сложнее и сложнее.       Миша сказал, что придет к нему вечером пятницы. Александр не знал, что волнение и трепет сожмут его внутренности еще с самого утра назначенного дня.       Безусловно, он доверял. Целиком, без остатка, и совершенно не стеснялся. Только вот интерпретировать собственные эмоции совершенно не выходило. Непривычно долго смотрел на свое отражение с утра в зеркале, повременив с одеждой, был непривычно молчалив в течение всего дня, а к вечеру отдал приказ растопить бани погорячее, не жалея печей. Оставшись наедине с собой и поглядывая в небольшое окошко ближе к потолку, за которым уже давно смерклось, Петербург вынужден был признать, что да, все-таки немного боится. Собственной неопытности, чувств и вероятности, что что-то может пойти не так. Полностью полагаться на Михаила, отдав ему руководство процессом, Саша не хотел. Он ведь тоже любит и хочет сделать приятное Москве, но вот как – знал лишь в теории. Жизнь учила, что на практике всё всегда немного не так. Много, ежели быть до конца с собой честным.       Купель совершенно не взбодрила, пускай и остудила пыл и покрасневшую кожу, на короткое время возвращая ей молочный цвет. Петербургу казалось, что скрипеть от чистоты – всего лишь выражение, но только сегодня он понял, насколько же оно близко к реальности, вовсе не являясь аналогией. - Соберись, - умывая лицо ладонями, он шепчет сам себе, стараясь привести лихорадочной калейдоскоп из мыслей в порядок. Михаил, возможно, уже ждал его в покоях, или же не найдя возлюбленного, покинул их, решив, что сегодня Александр еще не готов. Он не мог потерять все так глупо, поэтому стоило выходить, наплевав на волнение и неуверенность в собственных действиях.       Про ароматные масла он вычитал в какой-то французской книжке, узнав, как любят их применять придворные дамы. Саша вовсе не был одной из них, но именно сейчас втирал что-то легкое, цветочное и приятное, размягчая и успокаивая растревоженную мочалом кожу и немного ощущая себя глупцом. Понравится ли подобное Михаилу и почему сегодня все, о чем он думал, ассоциировалось именно с Московским? Петербург старательно изгонял его назойливый образ и голос из мыслей, но, как и всегда, этот упрямый блондин вовсе не желал потакать истерикам Романова. Оставалось лишь смириться, выбрать одежду достаточно легкую, чтобы не выглядеть зажатым или взволнованным, но закрытую, не позволяя себе уронить лицо.       Нательная рубаха немного липла к телу, как и форменные брюки, но после тех долгих минут, растянувшихся в целый час, Саша вполне ожидал этого.       В его опочивальне сегодня царил полумрак. Свеча на прикроватном столике едва ли могла справиться со сгущающейся темнотой, пускай и очень старалась. Почти что как Саша, все-таки не сдержавшего дрожи неожиданности, когда за спиной раздался до боли знакомый голос. - Волнуешься?       Настолько сильно погрузившись в собственные мысли, Петербург совершенно не заметил, что в комнате он находился вовсе не один. Резко развернувшись на источник звука, Романов едва не потерял равновесие, наконец-то окунувшись в собственное волнение с головой, вскружившее ему голову. Дышать сразу стало как-то слишком уж тяжело, но, собравшись с духом, он растянул губы в сдержанной улыбке и сделал шаг вперед. - Нет, совершенно не волнуюсь. - Сашенька, если ты будешь меня сегодня обманывать, то у нас ничего не получится, - цокает языком Московский, до сего момента удобно расположившийся в кресле с какой-то книгой, вперивший свой взгляд в утонченную фигуру Александра, цепким взглядом осматривая последнего с ног до головы, оценивая, будоража сознание этим взглядом. Жадным, уверенным, с отблеском дрожащей свечи, отражающейся в невероятного цвета глазах. - Это нормально, что ты немного боишься, - с хлопком закрывая книгу, Москва поднимается со своего места и откладывает ссохшийся переплет в сторону, - но я должен спросить тебя еще раз, уверен ли ты в своем решении?       Миша не давит, подходит ближе совсем неторопливо, располагая теплую ладонь на бледной щеке, со следами проступающего от смущения румянца. Саша сперва медлит, но все же кивает, заглядывая Михаилу в глаза. - Нет, так не пойдет, я хочу услышать твой ответ, - качает головой Московский, гладит по плечу, ласково, успокаивающе, и терпеливо ждет. За это Александр был ему благодарен. - Да, я хочу этого, - желая подкрепить собственные слова действиями, Романов чуть подается вперед, касаясь своими губами губ Москвы, целуя чуть торопливо и жадно, вызывая у возлюбленного улыбку. Тот не торопится, отвечает на поцелуй мягко, постепенно углубляя и не позволяя взволнованному Александру перехватить инициативу. Ласкает языком, слегка покусывая губы, приобнимает за талию, прижимая к себе и поглаживая по пояснице. Сашенька в его руках млеет, успокаивается, кажется, и именно этого добивался Московский. - Тш-ш… Не торопись, у нас вся ночь впереди, - посмеивается первопрестольная, отстраняясь от сладких, словно десерт, губ, целуя уже куда-то в чувствительное местечко под нижней челюстью, спускаясь ниже, покрывая легкими касаниями тонкую шею, не оставляя следов, стараясь быть нежным и сдержанным.       Александр чувствовал, как жар от столь невинных касаний медленно распространяется по телу, сворачиваясь теплом где-то в животе. Как сбивается его дыхание и страх медленно отступает, позволяя любви и трепету заполнить любящее сердце, колотившееся сейчас так быстро и часто, выдавая столицу с головой. Хотелось ближе, откровеннее, хотелось подарить взаимную ласку, но будучи немного растерянным и переполненным эмоциями, Александр весьма неаккуратно и грубо расстегивает мундир, в котором Михаил сегодня изволил явиться к нему.       Москва не торопит. Это не было похоже на привычного Михаила, слишком резкого и несдержанного, импульсивного. Сейчас же Миша другой совсем, отстраняется, позволяя немного неловкому сейчас Александру раздеть себя, расстегнуть дрожащими пальцами позолоченные пуговицы, распахнуть богатую одежду, стянуть её куда-то на пол, уравнивая их сейчас. Сам не отстает, выправляет белоснежную хлопковую рубаху из штанов, снимает через голову, растрепав чуть влажные после бани и вьющиеся сильнее обычного волосы Петербурга, отбрасывая к своему мундиру. Располагает ладонь в районе лихорадочного бьющегося сердца, улыбается, целует уже сам, уверенно и откровенно, сразу толкаясь языком в рот Романова, вылизывая, играясь с языком Сашеньки, с жадностью теперь касаясь обнаженной кожи в ласке, медленно подталкивая разомлевшего Романова к кровати.       Столица не сопротивляется, послушно делает назад несколько шагов до мягкой поверхности, пахнущей чем-то свежим и травянистым. Тут же садится, тянется к штанам стоящего между его коленей Москвы, но тот перехватывает его руки и качает головой. Давит немного на обнаженные плечи, заставляя забраться на кровать целиком и удобно улечься на мягких перинах. - Ты очень красивый, - не комплимент, факт, срывающийся с губ Московского, когда он позволяет жадному взгляду окинуть распростертое под ним тело, - не передумал?       Александр отрицательно качает головой, улыбаясь счастливо и чуть смущенно, распаленный жадными касаниями к своей коже. Тянется к нависшему над ним Московскому, обнимает за крепкую шею и вынуждает опуститься ниже, дабы вновь взять губы возлюбленного в своей плен. Саше нравилось целоваться, всегда, с Мишей, где бы они при этом не находились, но сейчас – особенно. Потому что только сейчас впервые так горячо и так необходимо, потому что Миша - такой родной и близкий, срывающийся на яркие эмоции не меньше самого Петербурга. Потому что ласкает своим языком так откровенно и интимно, потому что позволяет стянуть с себя рубашку, отрываясь от губ совсем ненадолго лишь для того, чтобы ненавистный сейчас элемент гардероба оказался где-то на полу, наравне с остальной одеждой. - Сашенька, - шепотом, спускаясь поцелуями к изящной шее, запечатлевая чуть мокрый поцелуй в ямочке между ключиц, - если передумаешь, мы остановимся в любой момент, ты понял меня? - Да, - легко и с придыханием тут же отвечает Романов, чуть ерзая и выгибаясь, подставляясь под все менее ласковые, но более жадные и кусачие поцелуи, - прошу, не останавливайся…       Михаил смеется, тихо, нежно, любовно, покрывает жадными касаниями губ обнаженную грудную клетку, гладит по межреберным промежуткам сильными пальцами, щекоча немного и все больше распаляя заведенного их нахлынувшей страстью Александра. Спускается ниже, прикусывает алебастровую кожу подтянутого живота, провоцируя у Петербурга шумный выдох и пристально следя за каждой реакцией неопытного любовника. Сашенька под ним млел, открывался, теряя остатки былого волнения и страха, кусал свои тонкие и зацелованные Михаилом губы, позволял касаться себя везде, где только возжелает первопрестольная, уже активно исследовавший каждый сантиметр желанного тела. Проворно забираясь пальцами под край форменных штанов, Миша сразу подмечает как столица немного дергается, вздрагивая, и тут же отстраняется, поднимая вопросительный взгляд.       Саша смущается, кажется, даже собственной реакции, напуганный тем, что мог оттолкнуть Московского собственной неуверенностью. - Ты уверен, что хочешь заняться… этим? – вопрос звучит уже в чертов сотый раз за эту неделю, и Саша невольно хмурится, намекая на очевидность ответа. Москве нужно было убедиться, потому что между ними речи о насилии и нежелании вообще не должно быть. Разве что на кухне, где он забирает у Романова сладости, которыми тот изволил отобедать еще до накрытого в столовой стола. - Да, - кивает Петербург, облизывая губы совершенно без каких-либо посторонних мыслей, но вызывая этим незатейливым действием бурю эмоций внутри Московского, аккуратно расположившего свою ладонь на промежности любимого города.       Теперь у него было целых три причины не сомневаться в решимости Александра.       Миша стягивает форменные штаны вместе с нательным бельем неторопливо, смакуя момент и с удовольствием наблюдая за смущением, так очаровательно проступающим на лице Петербурга. Тот, безусловно, старался скрыть это, но Московский знал его слишком хорошо, чтобы не цеплять вот так легко эти эмоции, выдаваемые столицей.       Возможно, Москва намного больше ценил бы искусство, если бы каждая картина или скульптура хранила в себе образ обнаженного Романова. Утонченного, но удивительно крепкого, жилистого даже, подтянутого, но при этом какого-то хрупкого, словно завозной фарфор из Китая. Каждого открывшегося участка кожи хотелось непременно коснуться, оставить след, пометить свое присутствие, и первопрестольный не отказывал себе в желаниях, с готовностью идя у них на поводу.       Хватает в кольцо пальцев изящную лодыжку, запечатлевая мокрый поцелуй на торчащей косточке, двигаясь губами выше, чуть прикусывая кожу на икре и нежно разминая напрягшиеся от такого мышцы голени пальцами. Выше, где кожа нежнее, бархатнее, где вздохи Александра чаще от каждого случайного и намеренного касания, где кусачие поцелуи вызывают дрожь во всем теле не только у Романова. - Миша, - с придыханием, с внезапным коротким стоном, сорвавшимся с искусанных губ, со взглядом, поддернутым пеленой возбуждения, он зовет его так сладко и трепетно, что Москва немного срывается, казалось бы, слишком грубо разводя крепкие бедра. - Я не сделал тебе больно? – вопрос, столь важный, что ради него стоит ненадолго прерваться. - Нет, конечно же нет, - ответ, ради которого стоит продолжать с еще большим усердием.       Вазелиновое масло он принес с собой, оставив его возле трепещущей свечи, смущенной открывшимся перед ней действом. Старательно растирая прохладную жидкость между своих пальцев, Михаил предпочел подарить еще один сладко-терпкий поцелуй, стараясь отвлечь, успокоить трепещущего Александра. - Если будет плохо, то сразу скажи мне, Сашенька, - ласково, оставляя не последний короткий поцелуй на губах, Михаил садится на кровати, осыпает торопливыми поцелуями разведенные коленки и нежно, неторопливо, касается сжатого колечка мышц, поглаживая, не стремясь сразу погрузить пальцы внутрь, внимательно следя за реакциями юной столицы.       Романов хмурил тонкие брови, чуть подрагивал, внезапно шире разводя ноги и стараясь дышать глубже, настраивая себя на то, чтобы расслабиться. Сделать это впервые было не так просто, но Александр не был из тех, кто пасовал перед трудностями, а уж тем более сейчас, когда так хорошо, что комната перед глазами плывет, а за окном туман, такой же густой, как и в его мыслях.       Техника с дыханием сработала, он постепенно отпускал собственное тело, стараясь сосредоточиться на странно приятных и смущающих прикосновениях. Рука Михаила, крепко сжавшая его возбужденную плоть, помогала как нельзя лучше.       Медленно лаская стоящий колом член и срывая очередной короткий стон с губ Петербурга, Москва аккуратно ввел первый палец, замирая, давая привыкнуть и приспособиться. По первости Александр крепко сжал его в себе, но почти тут же расслабился, пропуская в себя уже свободно и вновь прислушиваясь к собственным ощущениям. Больно не было, скорее странно, непонятно, но все-таки приятно. Масло приятно размягчало непривыкшие к подобному мышцы, а вторая рука Московского творила с ним нечто невероятное, заставляя вновь и вновь выгибаться на постели, стараясь толкнуться и получить больше от ласкающей его руки. - Тише, нетерпеливый, - Миша смеется ласково, с удовольствием наслаждаясь каждой реакцией, каждым звуком, издаваемым изнывающим Александром. Саша остро реагировал на каждое прикосновение, очаровательно краснел, выгибался и подставлялся, стремясь ухватить больше и больше ощущений, что так щедро дарил ему Москва. Он и сам не заметил, как внутрь толкнулись уже два пальца, растягивая медленно, постепенно, подготавливая к чему-то большему. Хорошо. До звездочек перед глазами, до сбитого дыхания, до сладких спазмов, прошивающих тело короткими импульсами, до коротких стонов, до головокружения, до всего того, что позволяло Александру окончательно раскрыться, ощутить собственное удовольствие так ярко, сперва даже забывая о любовнике. - Миш, а как же ты?.. – внезапный вопрос, прерванный очередным поцелуем, смявшим губы Романова. Московский брал его рот глубоко, ловил зубами в плен проворный язык, нежно прикусывал и обхватывал губами губы Саши, отвлекая, давая забыть обо всем, кроме собственных ощущений.       Петербург не знает, сколько точно прошло времени с тех пор, как Миша начал его подготавливать и как давно его изнутри растягивало уже целых три пальца. В себя он приходит лишь тогда, когда Московский вынужден отстраниться, чтобы снять остатки одежды уже с себя, отправляя их куда-то на пол, ведь так неважно сейчас все это.       Первопрестольный забирается на кровать, стараясь быть с Александром на одном уровне и переворачивая разомлевшего юношу на бок к себе спиной, осыпая плечи короткими поцелуями. Романов смущается, стараясь развернуться обратно лицом к возлюбленному, но Михаил останавливает его, удерживая. - Для первого проникновения так тебе полегче будет, - горячим шепотом на покрасневшее ушко, - подожми к себе ноги, вот так, умничка, Саша.       Михаил прижимается со спины, касается чуть покрасневшего от его же действий колечка мышц пальцами и, наконец, обхватывает себя, направляя и помогая. Горячая головка медленно скрылась в глубине горячего нутра, и Михаилу приходится сжать зубы, теряясь в ощущениях жара и тесноты. Хотелось толкнуться глубже, резче, до конца, но позволить навредить разомлевшему в его объятиях Петербургу он не мог. Саша же, кажется, даже не дышал. - Ты в порядке? Мне остановиться? – Московскому действительно важно это знать, прежде чем двигаться дальше. Рука плавно скользит по талии к животу, обхватывая горячую плоть Петербурга и медленно лаская, стараясь отвлечь. Саша, наконец-то, выдыхает. - Нет, продолжай, - Петербург настаивает, и Михаил не может ему отказать. Медленно толкается дальше, пристально следя за реакцией, не прекращая медленных и ритмичных движений рукой, осыпая поцелуями шею и чуть взмокший затылок, утыкаясь носом в густые волосы и жадно вдыхая аромат душистого мыла, которым Александр так старательно натирался до их встречи.       Саша дрожит немного, стараясь не забывать делать жадные вдохи, расслабляя организм, для которого все происходящее впервые. Ему не больно, скорее странно, распирающе и горячо. Он старательно прислушивается к собственным ощущениям, и внизу все горит огнем, особенно там, где их тела полностью соединились, где уверенная рука Михаила касается так правильно и сильно, даря все новые и новые грани удовольствия.       Миша медлит, делает первое пробное движение, и Саша не может сдержать громкого стона, тут же зажимая рот рукой, будто боясь, что кто-то мог их услышать. Он не ожидает от себя подобного, немного пугается, но кусачий поцелуй в шею возвращает его к действиям Михаила моментально, стирая любые условности. - Не сдерживайся, нас никто не услышит, - Петербург чувствительный, Михаил понял это еще давно, когда еще их губы впервые коснулись друг друга в неумелом поцелуе. Несмотря ни на что, мысль, что именно он украл первый поцелуй юной столицы, грела где-то внутри раздутое эго.       Саша кивает, и вновь громко заявляет о своем удовольствии от еще одного осторожного движения внутри. Миша терпеливый, заботливый, темп сперва берет неспешный, давая привыкнуть к себе и к происходящему. Трахнуться они успеют всегда, для любви нужно время.       Сашенька под ним вздрагивает от каждого движения, в пояснице прогибается, стараясь подставиться, стонами награждает и поощряет каждое действие. Стоны у Сашеньки красивые, громкие, певучие, ласкающие слух и заставляющие срываться на более быстрый темп, двигаясь резче, сильнее, до конца толкаясь в горячую глубину, рукой двигая на сочащейся предэякулятом плоти в ритм, пускай и совершенно не попадая в него. Миша приподнимается, опираясь на локоть, двигаясь хаотичнее, и сам не сдерживается от хриплого стона, удерживая Сашу за бедро. Поцеловать хочется Петербург так, что губы саднит, и Москва покидает его тело, разворачивает к себе лицом и нависает сверху, впивается в губы Александра, устраиваясь между разведенных ног и вновь направляя себя рукой внутрь, толкаясь до конца одним слитным и плавным движением. Стонет уже в губы, сразу беря прежний ритм и только сейчас замечая, что на румяных щеках блестит влага.       Миша замирает, дышит тяжело, смаргивая испарину и внимательно осматривает лицо возлюбленного. Слезы. Саша, черт возьми, плакал, а он не заметил этого, забывшись в сладкой неге. - Саш, - испуганно немного, строго, потому что зол совсем чуть-чуть, ведь просил же, говорил, что они остановятся, ежели будет больно, - Саша, тебе больно?       Александр смаргивает очередную порцию слез, тут же покатившихся по вискам и теряющихся в коротких темных волосах, смотрит немного удивленно, выдернутый так внезапно из потока удовольствия, который им дарила их близость, немного смущенный. Облизывает губы и отрицательно мотает головой. Ему хочется еще, но Московский не двигается, замерев внутри и не давая нужных сейчас как воздух ощущений. - Мне слишком хорошо, - шепчет хрипло, видя недоверие на лице возлюбленного и счастливо улыбаясь, пытаясь толкнуться бедрами навстречу. Михаил выдыхает, кажется, забыв на время, как дышать. Его Сашеньке не больно, его Сашеньке хорошо так, что он плачет исключительно от счастья и удовольствия. Он подарит его Сашеньке еще больше положительных эмоций. Таких, о которых он никогда не забудет.       Кульминация достигает Александра первым, заставляя содрогнуться в сладком спазме, сжимая Московского внутри себя и пачкая их животы. Размазывая слезы по щекам, которые так заботливо и нежно сцеловывал Московский, Саша стонет, хрипло и протяжно, кажется, немного сорвав голос от собственных стенаний в процессе их горячего единения. Миша и сам не удерживается от стона, покидает горячее нутро, боясь причинить дискомфорт, и ласкает себя сам, с удивлением чувствуя на своей руке изящную ладонь Александра. Уступая, давая Петербургу самостоятельно довести его до разрядки, пусть тот так смущен собственной решимостью, но старателен. Двигается неумело, но так хорошо, что пик удовольствия настигает и Московского, смешивая их семя на испачканных и покрытых испариной телах.       Хорошо. До одури. До звенящей пустоты внутри головы. До ласковых, мокрых и полных любви поцелуев. До крепких объятий. До взглядов, полных самых разных теплых чувств. До медленно успокаивающегося дыхания в унисон. До всего того, что теперь они готовы разделить друг с другом. Их тела, их сердца, их души.