Воссоединение

Это был худший день в жизни Тойи с тех незапамятных времён, когда он горел заживо десять лет тому назад. Свежеиспеченный из жаркой битвы. Кожа до сих пор шкварчала и дымилась возле скоб. Он находился на грани. К боли-то он привык. К жжению изжаренной кожи тоже. К пекущему нытью мышц. Однако покоя не доставляло истощение. И даже так они бросились за ним, грубо ухватив. Причудоподавители защемили кисти, лодыжки, шею. Огнеупорные цепи намертво сковали. Толстая повязка сдавила глаза, а громоздкий кляп металлически неприятно обскабливал зубы. Затолкали, по его предположениям, в броневик и повезли в некую оную точку. Грузовик прибыл. Выволокли и вслепую повели по гулким туннелям и коридорам. Маску стянули уже в помещении с садняще-флюорсцентным освещением. Два охранных бугая толкнули на столешницу, где его, не церемонясь, сковали. Стальные браслеты вгрызались в предплечья и в ноги, и в грудь. Раздирали хрупкую кожу, раскраивая обожженные участки. Больно, но он не проронил ни слова. Он заслужил. Он знал, что рано или поздно это бы произошло. Его бы убили на поле боя или же арестовали, а позднее отправили бы на экзекуцию. Ожидаемо. Вошёл третий человек. На вид нечто среднее между фельдшером и патрульным. В руках — ножницы. Одежда разрезается и послойно сдирается с тела. Смерть в бою была бы, как минимум, достойнее. Они принялись грубо обыскивать его, абсолютно везде. Их руки бередили ожоги, тревожили швы, что цеплялись за уменьшающиеся островки здоровой кожи. К боли-то он привык, однако это было... неприятно. Попирающе. Он заслужил. Он преступник. В планах было умереть под конец, с последними словами на устах, но он никогда не предвещал такого... поворота судьбы. За столько лет лицезрения себя монстром, добровольного жертвования своей человечностью во имя общества, именно сейчас, в этот момент, он чувствовал себя наименее человечным, чем когда-либо. Предмет для них. Предмет зла, опредмеченный под их капризы. Человек окончил процедуру, затем поднял огромную иглу с хромированного подноса около столешницы и воткнул в его шею. Если бы только она была способна убить. Проснулся он уже завернутым в смирительную рубашку, обездвиженно прикованным цепями к некой тележке из металла. Что-то ощущалось... по-другому. Он поморщил мышцы лица. Скобы сняты. Язык коснулся уголка рта и почувствовал... стежки. Зашили. Сотни крохотных проколов, словно муравьи, обжигающие кислотой, ползали по коже. Для операции-то его сознание отключили, но сейчас в теле нет ничего, что бы приглушало боль. Стена напротив — зеркало, должно быть, Гезелла*. Вид на собственное лицо был прекрасным. А само лицо... ужасным. Еще бы. Выглядел настолько исчерпанным и выпитым, насколько таковым и являлся. Надо бы постараться и заснуть. Веки упали. Из ниоткуда вскрикнула сирена. Он вздрогнул. Почувствовалось, как одно из плеч затрещало по швам. Голос из громкоговорителя приказывал: — Не спать. О, так его решили подержать бодрячком. Вероятно, для допроса. Не то чтобы важная информация, требовавшая хранить молчание, у него вообще была. Интересно, как долго они будут размышлять над тем, чтобы вытянуть кого-нибудь из членов семьи на «беседу» тет-а-тет. Тойя созерцал своё отражение, казалось, целую вечность, не имея понятия о счёте времени. Но пару раз он уже клюнул носом и готов был поклясться, что барабанная перепонка лопнула от воплей сирены. Наконец, его навестило охранное трио и увезло на тележке подальше от камеры в помещение со столом и двумя железными стульями. От тележки отсоединили и заместо неё приковали цепями к одному из стульев: каждую щиколотку — к ножке, а туловище, до сих пор перетянутое смирительной рубашкой, — к спинке. Другой же конец стола находился ближе ко входу, до которого всего-то футов десять. Желудок завыл. Тойя никогда прожорливым не был, но, по его подсчетам, прошло прилично времени с тех пор, как в его животе вообще что-то было, даже перед той самой битвой, приведшей к такому исходу. Впрочем, неважно, насколько давно. Одетый по уставу мужчина вошёл внутрь и расположился по ту сторону стола. «Тойя Тодороки. Причуда: "Кремация". Член Лиги Злодеев и Паранормального Фронта Освобождения. Второй наиболее разыскиваемый в Японии». Служащий цокнул языком: — Вот на какое резюме ты себе наработал. Тойя предпочёл бы не признавать его авторитета. — Итак, мы в курсе, что поболтать ты любитель: признался в своих худших преступлениях прямо по национальному телевидению. Так вот, мы предложим тебе дельце. Ты выкладываешь нам какую-либо или же всю информацию, которой владеешь, по участникам или иным организациям, в которых состоял, а мы даём тебе приличного адвоката, чтобы отстоять твоё дело. Мужчина сплел пальцы рук. — Что ж, давай-ка начнём с крупных шишек. Какую информацию ты бы мог нам предоставить по Томуре Шигараки? — Я не стану сотрясать воздух ради таких, как вы. Опрометчиво было говорить такое. Допрашивающий спокойно парировал: — Если ты не будешь с нами сотрудничать на таких условиях, я применю все возможные методы допроса, дозволенные законом, дабы выбить из вас то, что мне необходимо. — Мне известно, что честные граждане предпочитают думать, что у злодеев есть своя некая маленькая «команда мечты», но Вы были правы, когда называли нас бессердечными. Я не забочусь ни о ком, кроме себя любимого. Мы сплочены обществом, отвергшим нас. Объединились, чтобы выжить. Как я и говорил, — Тойя отыгрывал речь настолько угрожающе, насколько позволяло положение, — я не собираюсь сотрясать воздух ради вас. Я не знаю ничего, а даже если бы и знал, познать вам это не представилось бы возможным. — Ой? — офицер встал и, петляя, направился, к смирительному стулу Тойи. — Может, это переубедит тебя, — он крякнул Тойе в ухо и твёрдой рукой схватил его за волосы. Один уверенный рывок, и клок волос с шелушащимися обугленными частичками кожи порхающие опустился в его поле зрения. Скальп горел, по крайней мере, так оно казалось. Он даже не всхрипнул, а, скорее, коротко вздохнул. На зубок выучил, как держать в узде свою реакцию на боль. Они могли лишить его человечности и дееспособности, но не рассудка. Офицер ухватился за очередную прядь на затылке и дернул за волосы так, что шея изогнулась под неестественным углом, чтобы глаза вперились в глаза. — Выкладывай, что ты знаешь о Шигараки Томуре. Тойя плюнул ему в лицо. Ответ долго ждать себя не заставил: мужчина выбил ножки стула, из-за чего столешница уперлась под грудь. Сам же стул балансировал лишь на своих оставшихся двоих и перевешивал спину. Следователь приложился ладонью к виску и приложил его голову о холодный оцинкованный стол. Один из швов разошелся. Мышцы, казалось, так же разрывало на части. — ВЫКЛАДЫВАЙ! — заорал он прямо в ухо. Невозможно было не вздрогнуть. К крикам он так и не приспособился, а от старых привычек трудно избавляться. Было решено хранить молчание. Офицер взял блокнот. — ОТВЕЧАЙ, МАТЬ ТВОЮ! — скандировал он Тойе в лицо. — ГОВОРИ, ИНАЧЕ ТЫ ПОКОЙНИК. — Это очень вряд ли изменит что-либо, — цедил Тойя сквозь зубы. — Я покойник вот уже как много лет. Ворот смирительной рубашки дернули, сейчас стул чуть ли не свисал с его хрупкого тела. — СМЕШНО ТЕБЕ?! Взгляд Тойи был безучастно бурящим. — Сколько человек ты убил? Он с лязгом полетел назад, на пол. — СКОЛЬКО?! Тойя отвел глаза. Они знали оба: эти цикличные расспросы бессмысленны. Но ничего не останавливало их. На этот раз стул отпихнули навзничь, и он стукнулся оземь так, что мозг растрясся о стенки черепной коробки. Виски запульсировали. Силуэт мужчины нависал над ним в флюоресцентном свете. С трудом вспоминалось, что было после. Швыряли все чаще. Кричали. Пинки неисчисляемых охранников, которые, по-видимому, решительно пытались сломать его. Он бы никогда не признал то, насколько далеко они зашли, насколько близко подошли. Выжат. Не спал два дня точно, как минимум, и не ел. Тело ломило от гематом, ожогов и иглоукалываний. Оглушающие голоса слились в один знакомый, сочившийся отвращением и заполоняющий пламенем. Даже неясно, галлюцинация ли. Вот поэтому ещё большим потрясением для него стало то, когда шум внезапно сошел на нет, оставив наедине с туманными мыслями и гудящей головой. ❄️ В не предвещавший беды четверг Нацуо поступил звонок. Прошло три дня с тех пор, как Тойя был пойман, а он сам ходил кругами по дому. В колледже шёл второй перерыв этого семестра. Семейные же «ЧП» сказывались на его психике. Он обзвонил всех «сильных мира сего», которых только мог найти, чтоб расспросить, сможет ли он хотя бы поговорить со своим братом. Хотя бы просто увидеть его. Своими собственными глазами. Ему нужно было уединиться. Вот он и принял их предложение. Отправился в полуторачасовую дорогу на электричке к ближайшему гос. учреждению, затем запрыгнул в машину, на вид повышенной степени безопасности, посланную за ним с водителем для транспортировки. По приезде прошёл через контрольно-пропускной пункт, а затем офицер прояснил ситуацию. — Мы пытаемся его разговорить. Он и слова не сказал за последние пять часов. — К-как долго он здесь?! — недоверчиво спросил Нацуо. — Пять часов в тюрьме не так уж и много, пацанёнок, — офицер продолжил: — Мы все испробовали: допрос, принуждение, даже предлагали пойти ему на уступки, принести кофе или ещё что-то. — Так, для чего вы привели сюда меня? — Мы на грани прорыва. Нам нужно лишь немного его надломить, а ты, его брат, можешь этот трюк проделать. — И что вы собираетесь заставить меня ему говорить? — осторожно поинтересовался Нацуо. — Ничего. Говорить не нужно, если не хочешь. Можешь сказать или сделать все, что угодно. Кричать, орать, прочее. Ты мало на что способен, чтобы помешать нашей работе. Это пахло... как минимум, подозрительно. И все же Нацуо уступил. Ему необходимо было увидеться с братом. Они провели второй обыск, а затем прошли с ним вниз по коридору, пока не предстали перед затонированным окном. Он мог различить расплывчатую фигуру, сидевшую по ту сторону. — Мы будем вести видеозапись. Ты можешь зайти и выйти в любое время. Кивок. Он вгляделся в стекло на ещё одно мгновение. Это его братишка. Это Тойя. Глубокий вздох. Он мельком посмотрел на другого офицера, отворившего ему дверь. Шаг в помещение. Когда он подошел к сиденью, он взглянул на своего брата. Своего... брата. Тойя здесь, прямо перед ним, закованный и прячущий глаза. Табун мурашек пробежался по коже, но намёк был ясен: Нацуо отвел взгляд в сторону, усаживаясь на соседний стул. Металл подкованных ножек скоблил бетонный пол. И вот он сидит. Напротив своего давно пропавшего брата. Своего старшего братика с ясными глазами и ясным умом, ныне отловленного преступника. Нацуо держал взгляд опущенным. Руки под столешницей никак не находили себе покоя. На ум не приходило ни одной идеи, как реагировать. Мысли о том, сколько всего ему нужно было рассказать, когда бы они смогли наконец встретиться вновь, метались в голове, когда он узнал, что Тойя выжил. Но теперь в ней пусто. Это был его братишка. Его старший братик, с которым он гонял мяч, с которым он делил комнату. Они жили и смеялись, и плакали вместе, а теперь молчали. Он метнул очередной взгляд на Тойю, до сих пор смотрящего в сторону. Он выглядел... не так, как по ТВ. Шрамы — это одно. Все его присутствие виделось перекошенным. Тойя, которого он знал. И Тойя, неистовствовавший преступник, которого он видел в новостях. Он ссутулился в своём сиденьи. Тело пережималось стальными цепями. Кожа трупно-бледная, волосы поникше облепили лицо. Синяки под глазами темнее шрамов, почти что чёрные. Кромки ожогов красны и раздражены, а кровь запеклась вокруг ран. У носа расцветал синяк. Тойя молчал. До сих пор. Выглядел сломленным. Нацуо стоило бы на него разозлиться. Надо бы заорать, обкричать Тойю за то, что позволил себе страдать, за то, что позволил их семье страдать, так чертовски долго. Нацуо потерял годы жизни, оплакивая смерть брата, и для чего? Но он даже не был уверен, что силуэт перед ним вообще жив. Не особо. Весь вид гласил, что его зашвыряли судебные приставы, высосав здравомыслие и сон. Он напрочь отказывался верить, что они действительно пошли на уступки, о которых упоминали, ради того, чтобы заполучить согласие на сотрудничество. Тойя злодей, несмотря ни на что, и заслуживал обращения, как со злодеем. Злодеи не заслуживают милосердия. Однако Нацуо знал его. Знал ребёнком, и он выглядел сейчас таким же сломанным, каким был тогда, когда приковылял в их комнату весь в ожогах и крови и на грани срыва. Нацуо потупил взгляд, подальше от своего брата, и его глаза переполнились до краев. Он пытался сопротивляться, смаргивая, придерживая кулаком губы, однако ему не удалось подавить первый всхлип. Ледяные слезы капали, соскальзывая с его щёк, и он рвано выдохнул, утирая их в попытке взять себя в руки. Он старался плакать так тихо, как мог. Но в горле сперло дыхание, и голова упала на грудь. Одна рука прижалась к подбородку, а другая крепко обхватила поперёк туловища. Периферийное зрение заметило, как Тойя неуклюже заерзал. Так глупо. Не нужно было сюда приходить. Нужно было понимать, что он не сможет совладать с собой. И теперь его брат видит его впервые за столько лет и должен наблюдать, как тот всхлипывает и хнычет по себе же. Он жадно набирает воздух в грудь и садится прямо, вытирая лицо рукавом. Глядит на Тойю снова и изумляется, столкнувшись с двумя пронзительно голубыми глазами, смотрящими прямо на него. Их взгляды на миг цепенеют. Глаза Тойи точь-в-точь такие же, как в его воспоминаниях: пылающие и пустые. Не лишенные эмоций, но с ними угасающими, с подорванными семьей и будущим, и шансом выковать свой собственный путь. Мир видит злодея. Но Нацуо смотрит прямо в эти запавшие глаза и видит жертву. Ничего, кроме ребёнка, растерянного и напуганного, не понимающего, где он свернул не туда. «Ты не виноват», — хочется сказать ему, — «ты этого не заслужил». Но он не может. Не здесь. Не сейчас. Не после всего случившегося. Тойя отворачивается, как и он, и они возвращаются к своей неловкой тишине. Нацуо сидит здесь ещё немного, рассматривая стены комнаты. Слезы продолжают ручейками бежать по лицу. Он больше не беспокоится о том, чтобы их стирать. Он ещё раз шмыгает носом и поднимает голову. Наконец решился. Он резко поднимается. Стул отодвигается от стола. Нацуо подходит к другому краю, что возле двери. Тойя чуть отворачивается, будто бы распознав его решение, готовится остаться наедине с леденящим гневом одиночества. Однако затем руки обхватывают его и заключают в объятия. Нацуо держит Тойю настолько крепко, насколько позволяют цепи и металлическое сиденье. Кожа Тойи замёрзла, чуть теплее, чем его собственная. Он дрожит, трясётся. Нацуо знает — ему больно. Знает, что его братишка не спал, поломан и обесчеловечен. Надеется, что позволит ему хотя бы немножко утешиться. Приставы не сделают ничего до тех пор, пока он рядом. Быть может, в его силах спасти Тойю, хотя бы на миг, в его силах укрыть его от их гнева. Он держит своего братика надежно. Нежно. Тойя съежился при первом прикосновении, но теперь уступает — слишком ослаблен, чтобы сохранить гордость перед лицом простой доброты. Его тело обмякает, голова наклоняется, зарываясь в плечо Нацу. Рука бережно опускается на затылок, белоснежные волосы такие же мягкие, какими были всегда. Тойя позволяет себя утешить, если только на минуточку. Его тело начинает колотить чуть более крупной дрожью; дыхание сбивается. И Нацуо осознаёт, что тот плачет. Скорбяще, по-своему. Он издаёт тихий шорох, похожий на печальную усмешку, не всхлип, а выплеск мучения- И Нацу больше ничего не может поделать, кроме как плакать самому, прижимая своего брата крепче, ближе. Молчат. Горюют, оплакивают боль настоящего и потерянного светлого будущего, которое надеялись встретить вместе. Восполняются в безмолвии рук друг друга.