— Мы не пробовали этого раньше… — прошептала Гермиона. Ее глаза блестели от слез, почти золотые радужки были единственным источником света в непроглядной тьме. В их жизни. Она переплела их пальцы, положив голову ему на плечо. — Я не знаю, хорошая ли это идея.
Он вздохнул — в последнее время он делал это так часто, что она могла поклясться, что это заменяло ему ухмылку. Хуже того, это вытеснило его ухмылку. И ей этого не хватало.
— Мы должны, ты обещала… — его грудная клетка была так близко прижата к ее груди, что девушка едва могла дышать свободно, она чувствовала, как горькие слезы собираются в ее глазах.
Дольше, чем ей хотелось бы признаться самой себе, она раздумывала над тем, чтобы сказать ему правду. Оставить ее в чулане для метел, который напоминал ей о тех временах, когда они оба были счастливы. Разлученные, но счастливые. Он чувствовал ее колебания. Она сомневалась с тех пор, как он предложил ей это.
— Ты… ты обещала, Грейнджер, — прорычал он ей на ухо. Его голос был опасно низким.
Грубым. Холодным, как лед. Она оттолкнула его, не торопливо, чтобы ее взгляд остановился на его глазах, и задрожала. Если бы взглядом можно было убить, она была бы давно мертва. Его серебряные глаза, кажется, могли разрезать самый твердый камень.
— Драко…
Его рука схватила ее за горло, пальцы сомкнулись на шее, кольца больно резали кожу.
— Не надо тут Драко! Ты принесла его? — он прорычал сквозь плотно стиснутые зубы, опустив глаза на ее сумку, и вопросительно поднял бровь. — Принесла. Ты. Принесла. Его? — Гермиона закашлялась, когда он ослабил хватку.
— Д-да, — ее голос был неровным, слезы текли по щекам. — Я принесла его. Но я не уверена… — он схватил ее за запястье и грубо выдернул палочку.
— Хорошо. А теперь давай починим то, что ты сломала, — Драко взял ее сумку и небрежно закинул на плечо. — Давай вернем его обратно.
Она неохотно кивнула, напуганная резкой переменой в его поведении. Ее пугали агрессия и гнев, нарастающие в нем.
— В твое общежитие или мое?
— Твое, — он ответил категорично, роясь в ее сумке, чтобы найти устройство, которое он искал. Маховик времени.
Его глаза посветлели.
Ее потемнели.
Его сердце начало биться быстрее, надежда и волнение наполнили его грудь.
Ее сердце почти остановилось.
Он улыбнулся, играя золотым инструментом.
Она плакала, рыдала, но он не слушал.
Это была ужасная идея, она знала это. Это не вернет Тео.
Но она пообещала ему попробовать все, даже если шансы на успех будут близки к нулю. У нее не было выбора — да, это была ее вина, что Теодор Нотт погиб во время войны. Не напрямую, но этого было достаточно, чтобы Драко обвинял в его смерти Гермиону. Достаточно, чтобы шантажировать ее, заставлять делать то, о чем она никогда бы даже
не подумала.
Темная магия.
Запретная магия.
Кровавые ритуалы, которые истощали их каждый раз, когда они пытались их провести. Кровь стекала по их запястьям, горлу и груди. Кровь пачкала их одежду. Кровь, которая никогда не высохнет и не смоется.
У тебя все равно кровь на руках, Грейнджер.
И это правда. У всех на руках кровь после двух лет войны, которая, казалось, никогда не закончится. Война, которая унесла больше жизней, чем они могли сосчитать в своей голове. Гарри. Рон. Джинни. Половина Ордена. Все жестоко убиты в кровавой бойне три месяца назад.
И все же они были здесь, играли в богов, решая, кто получит шанс вернуться к жизни.
Почему-то из всех погибших Теодор Нотт казался единственным, за кого стоило бороться.
Она усмехнулась, вытирая нос. Из ноздрей снова текла кровь, и никакие заклинания не могли ее остановить. Она посмотрела на Драко. Он больше не заботился о крови. Вместо этого он позволял ей свободно стекать по его подбородку, окрашивая губы.
Навсегда окрашивая их в пунцовый цвет.
Его губы никогда не были красными, подумала она. Всегда такие бледные, почти такие же бледные, как его кожа. Только когда они целовались, губы приобретали легкий розовый оттенок. Гермиона всегда считала себя счастливицей, которая замечала малейшие изменения в его холодном поведении: его лицо светлело, когда она входила в общежитие, резкие черты его лица смягчались, когда их руки соприкасались, ухмылка на его губах таяла в легкую улыбку, которая, однако, достигала его прекрасных глаз.
В нем больше не было мягкости. Никакой доброты. Его челюсть была настолько острой, что могла прорезать стекло насквозь. А его глаза, возможно, то, что ранило ее больше всего, его глаза никогда не выглядели прежними. Улыбка, если он вообще позволял себе улыбаться, никогда не достигала их. Когда-то они были серебряными, напоминая ей об ангелах, о небесах. Теперь нет.
Его глаза были наполнены совсем не тем, что нужно. Они сразу же темнели, когда Драко смотрел на нее. Если раньше они расширялись, когда его руки обхватывали ее лицо, блуждая по ее телу, то теперь они сужались, когда он хватал ее за горло, заставляя пытаться сделать еще одну бессмысленную вещь.
Ничто из того, что они пытались сделать до сих пор не сработало.
Каждый раз, когда они делали крохотный шажок вперед, они были вынуждены делать три широких шага назад.
Драко, казалось, полностью игнорировал это, и, в какой-то степени, она понимала его. Она знала, что каждый справляется с горем по-своему, и отрицание было одним из этапов, через которые пришлось пройти ему и ей. Но отрицание и склонность к саморазрушению — две совершенно разные вещи.
Я тоже скучаю по нему, Драко, говорила она, когда очередное заклинание или ритуал не срабатывали и
ничего не работало…
Тогда он срывался. Он всегда срывался, когда она хотела сдаться. Он срывался и кричал на нее, ее тело содрогалось от холода, боли и потери. Он оставлял ее на грязном полу в чулане для метел, который они расширили и использовали для темной магии, и позволял ей плакать часами, возвышаясь над ней. Его пронзительные глаза буравили ее тело, пока она выдавливала из себя всхлип за всхлипом.
Он потерял Тео, но она потеряла их обоих.
А теперь она теряла и себя.
Делала то, чего боялась. Делала то, что ненавидела. Но обещание, данное однажды, нельзя было нарушить.
Он держал ее в удушающем захвате и злоупотреблял своей властью над ней.
— Нам нужно жертвоприношение, — объявил он однажды, оставив порез на ладони в третий раз за неделю. — Мать прислала книгу из нашей библиотеки, и там есть один ритуал, в котором упоминается…
Ей показалось, что она ослышалась.
— Господи Иисусе, неужели ты не видишь, что это заходит слишком далеко? Жертвоприношение животного? А если это не сработает, что тогда, Драко? — она подошла к нему, ее каблуки щелкали по деревянному полу. — Что тогда, Малфой? — его фамилия на секунду вывела парня из транса, и его холодный взгляд наконец встретился с ее глазами. Он вскинул бровь, ухмылка на его губах уже насмехалась над ней, а он даже не произнес ни слова. — Скажи мне, что дальше? Ты будешь… Тогда ты будешь приносить в жертву людей, когда твой блестящий план не сработает? Младенцев? Или, может быть, ты выберешь первокурсника…
Он поднялся на ноги, сбив несколько свечей, которые были разбросаны вокруг него. Горячий и расплавленный воск капал на пол. Он выругался под нос, бездумно ставя их на места, и схватил Гермиону за руку, толкнув ее к парте спиной. Острый край болезненно вонзился в ее поясницу, и из горла вырвалось громкое шипение.
— Первокурсника? — он насмехался. Темная усмешка эхом отдавалась в ее ушах. Его глаза сузились так быстро, что он стал похож на змею. Яростную. Готовую напасть на свою жертву. Смертельно. — Я принесу тебя в жертву, если придется.
Впервые она по-настоящему испугалась его. От одного этого предложения по ее позвоночнику пробежала дрожь. Такая сильная, что она снова начала дрожать. Потому что он не шутил. Она видела это в его глазах, в его улыбке, в его обнаженных зубах. Она чувствовала это в его бьющемся сердце и в его твердом паху, прижимающемся к ее животу.
Ему нужна была помощь, а она не могла ее оказать.
Ему нужно было остановиться, а она не могла быть той, кто прикажет ему остановиться.
Она любила Драко Малфоя. Ей нравилось, каким нежным и добрым человеком он стал, ей нравилось, как он мог сделать ее счастливой самыми простыми вещами, и ей нравилось, как она и Тео могли сделать счастливым его.
Но это… это был не Драко.
В тот день, когда Тео умер, крича от боли, когда отец ударил его очередным Круциатусом, они пообещали себе, что попытаются вернуть его. Они договорились дать себе год на это, и, по правде говоря, Гермиона согласилась только потому, что не воспринимала намерения Драко всерьез.
Она не воспринимала его всерьез даже тогда, когда он направил свою палочку на Северина Нотта, бормоча под нос Убийственное проклятие, когда мрачная улыбка заиграла на его лице, когда он смотрел, как старик падает назад, ударяясь телом о мраморные плитки посреди бального зала поместья Ноттов.
Она не воспринимала его всерьез, даже когда он рассмеялся, услышав треск раскалывающегося черепа от удара при падении, или когда подошел к телу и вонзил каблук своих туфель в его внутренности. Ему было позволено горевать. Злиться. Черт, она тоже была зла, и если бы она не пыталась удержать тело Тео в своих объятиях, когда слезы текли по ее щекам, когда она извинялась перед ним, она бы присоединилась к Драко.
Но нет. Она не восприняла его предложение всерьез. Она думала, что он сдастся еще на первой попытке.
Или когда они поймут, что Воскрешающий камень разрушен.
Или когда они похоронят его тело.
Или когда они закажут для него надгробие, выгравированное изящными серебряными буквами.
Или когда принесут цветы на кладбище в месячную годовщину.
Как же она ошибалась.
Как же она была неправа и глупа, пообещав ему помочь.
Прошло триста пятьдесят семь дней с тех пор, как они потеряли его.
Триста пятьдесят семь дней с его двадцать четвертого дня рождения.
Первый по-настоящему счастливый день рождения, как сказал он утром, проснувшись с ними обоими в своей постели. Улыбающийся. И когда Теодор Нотт улыбался, мир замирал, чтобы улыбнуться вместе с ним.
У него была такая улыбка, которая могла положить конец войнам. Такая добрая, такая чистая. Улыбка, которая согревает сердце.
Прошло триста пятьдесят семь дней с тех пор, как он улыбнулся в последний раз.
Триста пятьдесят семь дней прошло с тех пор, как он испустил последний вздох. Его жизнь забрал человек, который подарил ее ему.
И теперь у них — у нее — оставалось всего семь дней.
Не было причин полагать, что Маховик времени не сработает, но даже если это так — даже если он вернет их в то самое время и место, куда им нужно было вернуться, не было никакой гарантии, что некоторые события не были уже изменены их прыжком во времени.
Это была сложная штука.
Время.
Она пыталась объяснить это Драко больше раз, чем могла сосчитать, и заставила его прочитать все книги о путешествиях во времени, которые только можно было найти в библиотеке Хогвартса. Она делала это раньше, да. Она изменила некоторые события в прошлом, которые, возможно, не стоило менять. Но чем дольше они ждали, тем серьезнее могли быть последствия.
Каждая книга по-разному объясняла теорию работы Маховиков времени, но все авторы сходились в одном: если слишком долго ждать, чтобы что-то изменить, если слишком долго ждать, чтобы вернуться назад, то шансы на катастрофу только возрастают.
Они думали, что все приборы для поворота времени были уничтожены, в чем она и ее друзья были виноваты на пятом курсе, и за что Драко постоянно винил ее. Но все же каким-то образом им удалось найти один, который, судя по всему, исправно функционировал. Драко, однако, почти боялся к нему прикасаться, держа его под несколькими защитными чарами в общежитии старост. Она пыталась убедить его снова и снова, умоляя проверить его, прежде чем они вернутся
на целый год назад.
— В этом нет необходимости, Грейнджер. Я вижу, что он работает — я знаю, что это так. Мы вернемся в прошлое завтра, за семь дней до его дня рождения, чтобы быть готовыми к удару. Это, — он жестом указал на красивое устройство, — вернет его, и мы снова будем счастливы.
Она сдержала смешок, когда он это сказал.
На самом деле это был не такой уж глупый план. Это было разумно — дать им некоторый запас времени.
Но смеялась она не над планом. Это была слепая вера Драко в то, что возвращение Тео сотрет все плохие воспоминания, каждую слезу и каждую каплю пролитой крови. Они никогда больше не будут счастливы. Как он мог не видеть этого?
***
Все должно было быть предельно просто. План был безупречен.
И все же, когда они потерпели неудачу, виноватой оказалась именно она.
— Почему это не работает Грейнджер?!
— Ты как-то вмешалась в это?
— Разве ты не хочешь вернуть его?
— Что ты наделала?! Скажи мне, живо, или я задушу тебя этой цепью…
Но шанс еще был.
Семь дней и семь попыток.
Осталось шесть.
Они вернут его.
***
Но и второй день оказался неудачным. Они вернулись на двенадцать часов назад и чуть не столкнулись с настоящими собой, споря в чулане для метел.
— Я перестану быть таким, когда мы вернем его, — сказал Драко, глядя на то, как он сжимает ее руку с такой силой, что у девушки едва не ломаются кости. Наблюдая, как ее глаза наполняются страхом. — Я обещаю.
Она грустно улыбнулась. Это была неправда, но она кивнула, удивляясь тому, во что она превратилась.
— Хорошо, Драко.
***
Третья попытка закончилась дуэлью. Книги и мебель разлетелись по его общежитию. Стекла были разбиты, подушки разорваны в клочья, волосы вырваны. Единственное, что осталось нетронутым, — это прибор для поворота времени, хотя единственное, что Гермиона хотела сделать, — это уничтожить его.
Позже у них был секс. Грубый, жаркий и полный ненависти. Полным слов, которые они не могли произнести вслух, и полностью лишенным каких-либо чувств или трепетной близости. В каком-то смысле это было первобытно.
Но они заснули в объятиях друг друга. Гермиона подумала, что, возможно, у них все-таки есть шанс.
***
На четвертый день Драко заплакал.
На мгновение он не был в ярости. На мгновение ей показалось, что он наконец-то понял, что произошло и что то, чего они пытаются добиться, неправильно. Она осторожно провела рукой по его плечам, и они мгновенно напряглись.
Она погладила его по щеке. Она вытерла его слезы.
А потом он вывернул ее запястье, сломав его.
***
Пятая попытка каким-то образом увенчалась успехом.
Каким-то образом, потому, что не более чем через пятнадцать секунд их засосало обратно в настоящее время.
Но они видели его, они видели Тео. Живого. Он ел свое любимое фисташковое мороженое, которое делал, чтобы дразнить их обоих, потому что они оба его ненавидели. Они увидели его, и впервые Гермиона подумала, что это может сработать.
В ту ночь они оба плакали.
***
Они снова увидели себя, когда в шестой раз попытались использовать Маховик времени. На этот раз они не спорили — это был один из самых счастливых моментов в их жизни, если не самый счастливый. Это был день, когда умер Волдеморт. Они смотрели на то, как они плачут.
Драко держал ее за руку — и настоящий Драко, и Драко из прошлого.
— Мы сможем сделать это, Гермиона, — прошептал он. Его голос был таким нежным, что чуть не разбил ей сердце. Он стоял позади нее, позволяя ее голове лежать на его груди, а она откинулась назад в его родные объятия. — Завтра у нас все получится, вот увидишь. Я снова буду держать тебя в своих объятиях — вас обоих.
Она верила ему. По какой-то причине поверила.
Он сказал ей, что любит ее.
Она не могла сказать то же самое в ответ.
***
Прошло триста шестьдесят пять дней с тех пор, как Тео был убит.
Триста шестьдесят пять дней с тех пор, как они начали свой крестовый поход, неустанно пытаясь вернуть его.
— Сегодня все закончится, Драко, — сказала она. Ее голос был хриплым, наполненным беспокойством и страхом. Он поднял на нее глаза, застегивая пуговицы на своей белой рубашке. Точно такую же он надел на день рождения Тео ровно год назад. Ту самую, с которой ей пришлось магией удалять пятна крови.
На ней было то же голубое платье. То самое, которое выбрал для нее Тео, сказав, что светло-голубой цвет дополняет ее красоту.
Драко кивнул.
— Ты выглядишь прекрасно.
Она закрыла глаза, сдерживая слезы.
— Ты тоже.
Он сделал шаг вперед, сокращая расстояние между ними. Взял ее руки в свои и нежно поцеловал в макушку.
— Он бы гордился нами — если бы мы могли рассказать ему, чего мы достигли.
— Он бы гордился, — это была ложь.
Ей было интересно, знает ли Драко об этом. Тео не гордился бы
ничем из того, что они сделали. Он бы возненавидел их за то, что они потратили год своей жизни впустую, за то, что они делали то, что обещали никогда больше не делать, когда закончится война.
Но прежде всего он ненавидел бы их за то, что они причиняли друг другу боль.
Хорошо, наверное, что они не смогли бы ему рассказать. Это разбило бы ему сердце, это разорвало бы его на части так, как ничто другое не смогло бы.
— Ты… ты готова? — спросил Драко. Его руки дрожали. Это был их последний шанс, последняя попытка. Возможно, она не была бы так напряжена и встревожена, если бы Маховик времени не сработал раньше. Но он сработал, и теперь она тоже верила, что это может сработать.
Она открыла глаза, накрыв его руки своими, чтобы успокоить дрожь. Лед встретился с огнем, и они оба чуть не подпрыгнули от ощущения того, что их кожа снова соприкасается так, как это было раньше.
— Сейчас или никогда.
Он прижался лбом к ее лбу.
— Сейчас или никогда.
Драко взял в руки Маховик времени.
Она кивнула, и он кивнул в ответ.
Он повернул его шесть раз, и она поддержала его, схватив за запястья, когда его пальцы чуть не соскользнули при последнем повороте.
Семь оборотов. Счастливое число.
— Это сработает, — пробормотал он, ожидая активации магии.
Все ради Тео. Ты сделала все для Тео, сказала она себе, когда устройство начало раскручиваться, когда их тела воспарили над землей и, наконец, окончательно втянулись в прошлое.
Они сделали это. Они оба поняли это в тот момент, когда их швырнула на землю какая-то невидимая сила.
Облегчение захлестнуло ее, глаза снова наполнились слезами.
Счастливые слезы. Наконец-то.
Драко прикрыл рот рукой, обернув цепочку вокруг шеи, чтобы спрятать под рубашкой прибор для изменения времени. Он подполз к Гермионе, взял ее лицо в свои руки, отбросил волосы назад и поцеловал.
Он целовал ее так, словно ничего не изменилось, и она поддалась поцелую, обхватив его шею руками.
— Мы сделали это, Драко! — воскликнула она, падая в его объятия.
— Мы сделали…
И тогда они услышали его.
Они услышали Тео. Они услышали, как он завыл от боли, как очередное проклятие ударило ему в грудь. Боль пожирала его заживо. Удушала его.
И они слышали все это. Во второй раз.
Потом они услышали себя. Крики.
Они слышали свои крики.
А потом — знакомый треск. Чужие кости ломаются.
Все голоса перестали существовать. Мир снова перестал существовать.
Драко опустился на колени, увлекая ее за собой. Она заплакала, когда ее колени больно ударились о землю.
— Нет-нет… этого не может быть… Ч-что ты сделала?! — он схватил ее, пальцы впились так глубоко в ее плоть, что она могла поклясться, что они пропитались кровью, разрывая ее кожу. — Ты вернула нас слишком поздно! Как ты могла?! Как ты,
блядь, могла…
Она пыталась оттолкнуть его, действительно пыталась. Она умоляла его оставить ее в покое. Она плакала.
Он не слушал.
Она умоляла снова и снова, ее сердце разрывалось в триста шестьдесят шестой раз.
Еще один, подумала она, она может выдержать еще одну боль в сердце.
Драко толкнул ее к лестнице, и она ударилась головой об одну из ступенек. Он посмотрел на нее, осознав, что сделал, но было уже слишком поздно. Она больше не могла это терпеть.
Он наклонился, чтобы помочь ей встать, бормоча очередные извинения и вырывая волосы.
— Гермиона, мне так… мне так жаль. Я не… ты же знаешь, что я бы не… — его глаза расширились от шока. От ужаса. — Что ты…
Он попытался ухватиться за перила, прежде чем полностью наклониться вниз, но его рука соскользнула, что только ускорило его падение.
Прямо на кинжал, который она вытащила из кармана.
Ее сердце разбилось в триста шестьдесят седьмой раз.
— Прости, — прошептала она, крутя в руках нож. — но
сейчас или никогда.
