***
Габриэль Рейес — смелый, безбашенный, сильный и умный. Габриэль Рейес — первый командир ударного отряда «Overwatch» в прошлом и командир специального подразделения тайных операций «Blackwatch». Габриэль Рейес — головная боль Совбеза ООН, директора «Overwatch» и лично коммандера Моррисона. Габриэль Рейес — порывистый, несдержанный и страстный. Он целует до горящих легких и обнимает до красных отметин на коже. Прижимает к стене, заставляет цепляться за плечи в отчаянной попытке удержаться на весу. От него пахнет кровью, потом и железом, и от этого Ангела задыхается еще сильнее, потому что внутри кипит от желания, замешанного на страхе, пока он на миссии, и невероятного облегчения, когда он возвращается живой. Всё происходит слишком быстро, и слишком долго, и потом еще два раза, после того как они вместе идут в душ. Габриэль целует ее в макушку, тянет носом запах влажных волос и наконец закрывает глаза, успокоенный ее близким теплом и мягким поглаживанием по груди. Ангела поднимается с постели, когда его дыхание становится ровным и глубоким. Он не просыпается: он давно доверяет ей настолько, чтобы не подрываться от малейшего шороха. Она тихо одевается и выскальзывает из спальни. В кабинете темно, только светится рабочий экран. Ангела пролистывает медкарту с анализами. Выводит сравнительный отчет. Ей не нравятся цифры, не нравится динамика. Ей всё это не нравится, но сделать она ничего не может. Просто… не может. — Афина, — зовет она тихо. — Да, доктор Циглер, — тут же отзывается мягкий электронный голос. — Доктор О’Доран на базе? — Ангела закрывает глаза, произнося этот вопрос. Она хочет, чтобы ее не было. Потому что тогда не придется принимать сложное решение. Бесповоротное. Окончательное. Она сможет сказать самое страшное и самое простое одновременно: она сделала всё, что могла. Малодушно и трусливо. — Доктор О’Доран в лаборатории «Blackwatch», — сообщает Афина через некоторое время. Ангела открывает глаза, смахивает все файлы с рабочего экрана и поднимается с места. Доктор Мойра О’Доран — талантливый врач и ученый. Опасный, беспринципный человек, идущий к своей цели любыми путями. Ангела предпочла бы никогда с ней не сталкиваться и тем более — никогда ни о чем не просить. Но у нее нет выхода. Мойра вскидывает взгляд от рабочего голографического стола, когда автоматические двери распахиваются перед Ангелой. — Доктор Циглер? — произносит она своим холодным надменным голосом. — Не ожидала вас увидеть в такой час. Ангела шагает внутрь, словно падает с обрыва. Назад пути нет. — Доброй ночи, доктор О’Доран, — губы не сразу слушаются. — У вас найдется минутка для разговора? Мойра заинтересованно вскидывает бровь и ведет рукой в приглашающем жесте. — Доктор Циглер, вы умеет заинтриговать. Ангела проходит к столу, мельком бросает взгляд на висящие на столе данные: Мойра улучшает свою разработку в сфере клеточных структур. Ей бы заинтересоваться, да только нет на это ни сил, ни желания. — Можно?.. — спрашивает Ангела, указывая экран. Доктор О’Доран удивленно хмыкает и сворачивает свои файлы. Ангела нервными пальцами выводит медкарту и графики изменений показателей. — Что скажете? Мойра подходит ближе, листает виртуальные страницы, вчитывается в текст. Ей не нужно много времени. — Он не жилец. Прямо и бескомпромиссно. Другого от нее сложно было ожидать. Ангела сглатывает комок в горле. Нет, она, конечно, не надеялась, но… — Пара месяцев, — добивает доктор О’Доран. — В лучшем случае, полгода. Но тут уже вопрос качества жизни. Ангела знает. Она прекрасно знает это сама, но слышать это гораздо страшнее, чем она думала. — Я знаю, — голос подводит, она срывается на едва слышный шепот. — Это ваш знакомый? — вопрос почти равнодушный. — Это коммандер Рейес. Молчание повисает почти осязаемое. Для Ангелы — отчаянное, для Мойры — с легким оттенком сожаления. — Какая досадная неприятность, — говорит она. — Я думала, американские коллеги лучше работали над своей программой. Ангеле плевать и на ее сожаление, и на американских коллег. Ей страшно и больно. И она практически в ужасе от того, что собирается сделать. — Я… — губы не слушаются, губы дрожат, и голос дрожит, и пальцы приходится сцепить в замок, потому что они тоже дрожат. — Я знаю, как его спасти. Как можно сделать так, чтобы он не умер. Мойра смотрит внимательно и молчит, ожидая продолжения. Ангела хочет, чтобы она спросила. Чтобы она разделила с ней этот грех, но она не станет. Конечно она не станет, и глупо ждать иного. — Но я не смогу. Сама — не смогу. Мне нужна помощь. Мойра вопросительно поднимает бровь. У Ангелы трясутся руки, когда на экране появляются новая информация. Ее не очень много, но она — страшная. Самое страшное, что Ангела могла сделать в своей жизни. Мойра читает. Вглядывается. Гораздо дольше, чем ей на самом деле нужно, чтобы уловить суть. — Я поражена, — наконец произносит она. — Я сильно вас недооценивала, доктор Циглер. — Я не стану благодарить, — отзывается Ангела. — Но я буду просить о помощи. — Для этого, — Мойра небрежно указывает на экран. — Не нужен специалист моего профиля. Вы сделали всю работу, осталось лишь применить на практике. — Я не могу. Не могу. Я прошу: сделай это. За меня. Мойра замирает, смотрит насмешливо, и злое веселье сочится из ее прищуренных глаз, гордо расправленных плечей и саркастичного голоса: — Непогрешимая Ангела Циглер просит жалкую, отвергнутую всем прогрессивным научным миром Мойру О’Доран испачкать руки еще сильнее. Какая ирония. — Я сделаю, что угодно, — ноги слабеют, и Ангела цепляется за край стола. — Я не могу позволить ему умереть. Она готова просить на коленях. Она готова на что угодно. Мойра молчит. Смотрит нечитаемым взглядом на Ангелу, потом на светящиеся буквы, и снова на Ангелу. — Назови цену, — шепчет Ангела, опускаясь на пол. У нее нет сил. Нет сил стоять, нет сил спасти того, кого любит, нет сил смотреть в глаза той, которую она презирала и кто стала ее последней надеждой. — Мне ничего от тебя не нужно, — произносит Мойра после долгого молчания. Она возвышается над Ангелой, величественная и гордая, сейчас — всесильная. — Мне достаточно того, что ты продала свою душу такому демону, как я. Тишина, оглушительная и пустая, наваливается облегчением на тонко подрагивающие в беззвучных рыданиях плечи. Потом, стоя на руинах штаб-квартиры в Цюрихе, Ангела не плачет. У нее внутри то же, что и вокруг: мертвенная пустота, поломанные надежды и останки прошлой жизни. А еще безысходная, угнетающая и такая правдивая мысль — это ее вина. Всё это — её вина. Если бы она позволила ему умереть, этого бы не было. Габриэль Рейес не предал бы лучшего друга и свою семью. Не разрушил бы то, что они все вместе создавали с таким трудом. Ангела тяжело сглатывает. Он был бы похоронен с почестями, награжден посмертно и его именем назвали бы что-нибудь никому не нужное. И не было бы этих невинных смертей, случайных жертв и полного краха многих судеб. Его просто не было бы сейчас. Просто не существовало.***
Чай обжег язык. Ангела моргнула, поморщилась. Ветер бросил в лицо облако соленых брызг. Где-то у берега прокричала чайка. Гэндзи смотрел на нее с вежливым интересом, и наверняка думал, что она не заметила, как его рука, лежащая на столе, оказалась ближе к ее пальцам. Жалела ли она? — Нет, Гэндзи. Я всегда старалась жить так, чтобы ни о чем не сожалеть.