Цвет заката

      Божественный запах Григорий ещё за километр почувствовал. Горячей выпечкой пахло так, что даже шашлычную на углу переплюнуло. Рот у Григория голодной слюной наполнился, и в животе забурчало. В раю, наверное, такой же аромат. Гриша в обед сегодня непонятно чего перехватил. Салат из прошлогодних огурцов — на вкус как мокрые тряпки, и два мосла, гордо называемых гуляшом. До дома ещё час пиликать, и вдруг этот невероятный аромат. Не доеду, понял Гриша.       Ларёк в двух шагах, огромный, в одной половине мясные пирожки, в другой — сладкие. За ларьком столы под зонтиками высокие, без стульев, и ещё дальше набережная с пароходами. Солнце уже клонилось к западу, и идея поесть тут показалась очень удачной. Больше всего, конечно, лепёшку с курицей хотелось или беляш, но покупать мясные на жаре чревато нехорошими последствиями, а вот сладенькие вроде как можно. Выпечка с ягодами выглядела не менее завлекательно, и Григорий глазами по стеклянной витрине водил, облизывался. Выбрал здоровенный пирог с вишней и румяную загогулину, обсыпанную маком.       Перед ним юнец в объëмной сумке ковырялся и сосредоточенно сопел на всю улицу. Небось кошелёк дома забыл, раззява. Гриша его потеснить хотел, чтобы к окошечку первым подойти, а у пацанчика в животе забурлило ещё громче, чем у него. Он охнул и живот руками прикрыл, будто его голодный желудок наружу лез. И Грише вдруг его жалко стало.       — Сколько там тебе для счастья не хватает? — подпихнул он мальчишку. И в окошко: — Дайте два с клубникой, два с вишней… — Обернулся, увидел ошарашенный взгляд огромных карих глаз, пришалел сам и машинально выдал: — Лимонад с мятой и леденец вон тот, самый большой, на палке.       Леденец с Гришину голову, красно-синий, спирально закрученный и блестящий, будто из стекла. Но это потом, а сначала булки, чей запах уже начал сводить с ума. Григорий принял поднос и, подмигнув остолбеневшему мальчишке, кивнул вбок, к столикам. Но тот продолжал стоять на месте, а Гриша не любил, когда выпендривались. Чего глазами хлопать, если оплачено?       — Иди сюда уже, не бойся! Солдат ребëнка не обидит, — засмеялся Гриша, и пацан послушно к столу засеменил.       Гриша столик самый крайний выбрал, скрытый кустами. Невдалеке пароходик проплыл, на той стороне реки дома, заходящее солнце в окнах сверкало и отражалось в карих глазах, отчего они золотыми казались. Григорий про себя так и ахнул от восторга, но опомнился и мальчишке его долю подвинул.       — Уж я знаю, когда хочется, а нету, — болтал он. — В детстве даже прятал, иначе батя слопает. Жрал, как в чемодан укладывал. Папка пирогов напечёт, а он сядет и ухандохает всё. Главное, на плите сковородка с ужином, а выпечка к чаю, а он, зараза, картоху в игнор и за пироги. Я домой приду — запах ещё стоит, а блюдо пустое. Бате похер. Пузо набьëт и ещё ржёт. Ты ешь, ешь. Чего мучиться, когда хочется?       Пацанчик внимал и послушно жевал. Глазюки большие и всё ещё обалдевшие. Но как только он откусил плюшку, взгляд блаженным стал. А щёчки чисто персик, и сам он из тех, при виде которых очень хочется охуенно крутым выглядеть. В Гришином понятии крутые — это те, кто из дорогих тачек вылезают и небрежной походкой в ресторан, лобстеров хавать. А он такую красотульку дешёвыми булками кормит, и байк его, как нарочно, в гараже вторую неделю стоит.       Ну и похер! Зато Григорий языком работать умел, и не только в омежьих задницах. Говорлив, смазлив… и пусть не на ресторан, но на кусок хлеба с колбасой зарабатывает. И на клубничную булку с леденцом — тоже хватит. Гриша очередной пароходик на реке углядел. Флажки развеваются, и музыка оттуда. На верхней палубе народ прогуливался, а на нижней огни горели — бар небось. Барствовать такому мальчику, пожалуй, рано, а вот покатать можно. Или на байке своём, например. Только для начала бы разобрать, омега перед ним или альфа — ароматы из ларька любые запахи отбивали. Облом, если альфа — Грише парень с первого взгляда понравился.       Пальцы тонкие, как у омеги, но это ни о чём не говорит. Может, пианист какой или из этих, кто шпроты по банкам раскладывает. А что, там тоже тонкие пальцы нужны. Но что-то Грише подсказывало, что мальчик не альфа. Да любой альфа сейчас половину булки уже в рот бы запихнул, а не отщипывал малюсенькими кусочками и не вытирал каждый раз испачканные в ягодном соке губы. Щёчки опять же… Ну совсем не альфьи, даже намёка на пушок нету. И молоденький совсем.       Григорию двадцать, он совсем уже взрослый. В армии отслужил, в больнице повалялся, когда с байка своего в овражек сковырнулся. Даже в криминале отметиться успел, но это в старших классах ещё. Два раза с дружками склады чистил. Первый раз коробку с ëлочными шарами вынесли, а во второй — три упаковки плавленого сыра… Словом, жизнью прожжëнный, и охмурить этого глазастенького — пара пустяков.       — Как тебя зовут? — широко улыбнулся он. — Евгений? Ну, до Евгения ты ещё не дорос — побудь пока Женей. А я Гриша. Книжек у тебя сколько, — с уважением кивнул Григорий на набитую сумку паренька. — Только ты бы лучше позагорать сходил, вон какой белый. Лето пролетит — не заметишь, а потом жалеть станешь.       — А вы, стало быть, всё загораете? — неожиданно спросил Женя. — Скучноватое занятие, и не уверен, что полезное.       Гриша гордо вздëрнул нос.       — Не, я за активный отдых. Недавно на войнушку ездил. — И, увидев, как округлились глаза Жени, поспешно добавил: — В пейнтбол играл. На байке ещё гоняю за городом. Жить надо с интересом. А то чё… Не успеешь оглянуться — всё! Бери палочку и иди в сквер голубей кормить. Вот тогда и читать надо. Хочешь, я тебя на своём байке прокачу? — неожиданно спросил он.       — Нет, я…       — Родаки не отпустят, да? Я с ними поговорить могу.       Женя губу закусил и порозовел.       — Вы меня вроде как на свидание приглашаете?       — Да не выкай ты, — поморщился Гриша. — Вот культурный нашëлся! Давай по-простому. Ну да, приглашаю. У тебя если кто есть — сразу говори. А если нет… Я не обижу. Не хочешь за город — не надо, хочешь в тир? Там мягкую игрушку запросто выиграть можно. Хочешь, я тебе хрюшку выиграю? Фиолетовую?       — Нет, не сердитесь… То есть не сердись. Я из игрушек немножко вырос, особенно из фиолетовых хрюшек.       — Рассуждаешь прям как взрослый, — снисходительно усмехнулся Гриша. — Восемнадцать тебе есть?       Женя как-то уныло вздохнул, аккуратно вытер пальцы салфеткой и выудил из сумки паспорт.       — Если я скажу, вы, скорее всего, не поверите, поэтому… Как бы вот…       — Тимофеев Евгений Николаевич, — с чувством прочёл Гриша. — Тысяча девятьсот девяносто первого года рождения! Ух ты! В смысле… — опешил он. — Сколько-сколько? Это тебе… Вам… Тридцать, что ли… Тридцать лет?!       — Выгляжу моложе — я уже в курсе, — невесело улыбнулся Евгений Николаевич. — И не сказать, чтобы очень от этого был счастлив. Сосед до сих пор спрашивает, в каком я классе. Папы утешают: маленькая собачка до старости щенок, но отчего-то неутешительно.       — Но… А если… Ну, как бы…       — И к тому же я бета. Это тебе вообще ни к чему. Вот, кстати… — и из того же рюкзачка появилось несколько купюр. — За хлеб-соль, как говорится. И за занимательную беседу. А леденчик себе оставь — я обойдусь.       Григорий так и остался сидеть с открытым ртом, провожая стройную фигуру. Тридцать лет, охренеть!       Евгений Николаевич, для родителей — Женечка, торопливо шёл через сквер. То ли смеяться, то ли всплакнуть. Когда Жене восемнадцать было, его на фильмы для взрослых не пускали. Папа всегда жизнерадостно улыбался и говорил, что Женечке повезло. Беты редко красивыми бывают и замуж выходят лишь за вдовцов с детьми, чтобы отцам на нянек не тратиться. Жене и в этом плане повезло. Жених уже нарисовался, и без довеска, и даже при деньгах. Рыхлый, конопатый — всё ручонки загребущие тянул и губы слюнявые трубочкой вытягивал. При папе чинно себя вёл, но, стоило наедине остаться, тут же облизывать лез. Женя бы в жизни его к себе не подпустил, но папы в такой оборот его взяли, что ему ничего не оставалось, как встречаться с Альбертом. Родители такую партию упускать не хотели — будущий свëкр владелец банка, так что сыночек его, Альберт, своё пузо в бриони утягивал и платиновыми часами с крутым телефоном всё блестел, завлекая.       У парня, который только что Женю пирожками накормил, часов вовсе не было и телефон битый. Но тоже себя крутым считал. Хрюшку фиолетовую ему выиграть, ха-ха! Небось сам до сих пор детские машинки в коробке под кроватью прячет. И глаза в последнюю минуту такие растерянные стали, будто действительно игрушку отобрали. На байке с ним, наверное, круто прокатиться, обнимая мускулистый торс. Женя мечтательно улыбнулся и взвизгнул, когда крутой байкер Григорий вдруг выпрыгнул из кустов, как чëртик из табакерки.       — Слышь, это… Дай ещё глянуть?       — Чего? — испугался Женя.       — Ну… паспорт. Может, там ошибка какая…       — Нет ошибки — клянусь папой, — еле сдерживая смех, Женя прижал руку к груди. — И в роддоме меня не подменили. Тридцать лет, как есть. Извини, если расстроил. — И, аккуратно обойдя растерявшегося Гришу, направился восвояси.       — А я чего подумал… Ну десять лет всего, подумаешь! Зато тебе не надо после мультиков спать ложиться. Можем прогуляться.       — В тир? — уточнил Женя. — Я не люблю фиолетовых свиней. И зелёных зайцев тоже, на всякий случай.       — Вот и я думаю, чего нам в тире делать? Поехали на пароходике кататься? Закат, вода, шампанское… что-то там ещё… Помню, как с дедом первый раз катался. Я мороженое на палубе ел, а на берегу жмурика из воды вытаскивали.       — Кого? — обалдел Женя. — Водяного, что ли?       Гриша гоготнул:       — Утопленника. Пойдём, вдруг ещё выловят? Позырим.       У Жени глаза стали как тарелки. Может, есть булки с альфой и было здорово, но идти с ним на свидание резко расхотелось. Ситуацию спас телефонный звонок.       — Папа, — обрадованно выдохнул Женя. — Я забыл совсем, что мне срочно домой нужно. Прости, но свидания не получится. Поверь, я тоже расстроен — никогда утопленников вживую не видел. В смысле вмёртвую. В следующий раз, хорошо?       Григорий скис окончательно. Хотел предложить его домой проводить, но Женя сделал страшно деловое лицо, приложив палец к губами, и в телефон, как утопающий в соломинку, вцепился.       — Женечка, немедленно домой, — шипел в трубке о-папа. — Альберт приехал, а тебя где-то носит. Он хочет пригласить тебя на дачу, и я уже дал согласие.       — На дачу? — растерялся Женя. — Я не хочу…       — Ты бы видел его дачу, Женечка! Он мне фотографии показал! Букингемский дворец! Версаль!       — Папа…       — И слышать ничего не хочу! Я уже собрал тебе сумку. Хватит вам за ручки держаться. Пора уже по-серьëзному, понимаешь, о чём я? По секрету скажу, что он собрался делать тебе предложение, так что можно уже.       — Папа, я не приеду, — неожиданно выпалил Женя. — Меня уже пригласили… на дачу. Мой любовник. Мы едем за город и… и извинись за меня, пожалуйста.       Слушать вопли родителя он не стал, отключил телефон и развернулся.       — Эй! Что ты там про закаты говорил?

***

      Впечатление произвести было необходимо, хоть глазастый Женечка и убеждал, что Григорий это уже на все сто процентов выполнил. Но Гриша таки затащил на речной трамвайчик, где заказал шампанского и неожиданно затих. Втирать этому красавчику о своей крутизне было глупо. Школьник повёлся бы, но похожий на школьника тридцатилетний бета через это, скорее всего, уже прошёл. Может, и замужем побывал.       — Закат — это огненный поцелуй солнца и ночи, — тихо сказал Женя, и Гриша крякнул.       Он так красиво не умел. Но на фоне этого мальчика-мужчины хотелось очень умным казаться, и он ни с того ни с сего спросил:       — А у тебя дома сантехника какой фирмы?       Женя, спокойно попивая игристое и любуясь берегами, подавился и закашлялся так, что пузыри из носа вылетели.       — А с тобой интересно, — сказал он, вытирая слёзы. — Боюсь даже предположить, какой ты второй вопрос задашь.       — Да не… я не идиот, — смущённо засмеялся Гриша. — Я сантехнику устанавливаю. Как-то само… Поехали ко мне, — вдруг предложил он. — Не, ну а чё? Сидим, как два дурака на закате. Омеги эту хрень любят, а мы с тобой вроде как… Да и закат здесь стрёмный. Вот я тебя на своей зверюге за городом покатаю — вот там закаты! И ты в этот закат летишь, а за спиной ночь догоняет. А тут чего… Ты большой уже, я тоже не маленький. У меня дома наливка есть, и яблоки мочёные от родаков привёз. Вкуснее, чем эта кислятина. Если на следующей сойти, там до моей хаты всего несколько остановок.       И Женя засмеялся.       — Поехали, мне всё равно ночевать негде сегодня. Папе солгал, что с любовником на дачу еду. Завтра получу по полной программе. Ну, может, хоть так от жениха своего отделаюсь.       — Не понял… — захлопал глазами Григорий. — Это у тебя уже и жених, и любовник имеются? А я тогда кто?       — А тебе кем хотелось бы быть?       — Мужем, — выпалил Гриша, и Женя засмеялся.       — Если хочешь, сегодня я буду твоим мужем.

***

      Квартира у Гриши была съёмная. Комната небольшая — одна кровать почти всё пространство занимала, и почему-то огромная кухня, где, собственно, он и жил. В углу террариум с мохнатым пауком.       — Харитоша, — довольно представил его Григорий. — Друг попросил на денёк взять. Два года назад… Не бойся, он смирный.       Женя попятился, боясь, как бы поближе с Харитошей знакомиться не предложили, но Григорий, сказав что-то вроде «даров, пацан», сунул питомцу мясной шарик и, усадив Женю, неожиданно растерялся. Достал наливку, оказавшуюся необычно вкусной, и мочёные яблоки. Сочные, кисловато-сладкие, такие необычные на вкус. Женя осторожно попробовал и головой закрутил:       — Надо же! Интересный вкус.       — А у меня что ещё есть…       Следующие полчаса Женя хватал Гришу за руки и с криком: «Не надо всё открывать!» — отнимал банки с заготовками. Соленья, варенья, лечо и домашняя икра — всё ставилось на стол и открывалось.       — Ты попробуй только, — убеждал Гриша, поднося ко рту очередную ложку смородинового желе. — Ни в каком магазине такого не купишь!       — Я верю, верю…       У Григория банками два шкафа оказались забиты — явно деревенские родители любимого сыночка потчуют. Гриша за очередной банкой полез, Женя кинулся отнимать… и непонятным образом оказался в кольце сильных рук. Оба замерли. У Жени глаза золотыми искорками вспыхивали, и улыбка на губах замерла. Как целоваться начали, даже не поняли. Вроде смотрели друг на друга — и уже сплелись в объятиях.       — Ты только аккуратней, — шептал Женя. — Я ещё ни с кем…       — Тридцать лет, и ни с кем?       — Может, ждал такого, как ты? — улыбнулся Женя, но глаза его уже заволокло дымкой.       У него была точёная шея и такие хрупкие ключицы. Григорий восхищённо обводил пальцами его скулы и контур губ, и Женя блаженно жмурился. И какое наслаждение целовать его нежные губы. Женя не жеманничал, не стеснялся — позволил раздеть себя и сам раздевал Гришу. С восторгом трогал его руки и грудь. На миг вспомнился женишок с его дряблым пузом, и Женя тряхнул головой, отгоняя ненужные мысли.       А Григорий водил губами по его телу, заставляя судорожно вздыхать. Своего запаха у Жени не было, от него слабо пахло лишь недорогой туалетной водой. Но Григорию нравилось. Уткнулся носом Жене в шею, проводя рукой вдоль худощавого тела, и обхватил член. Женя чуть вздрогнул и ноги развёл. Рука Гриши, приласкав член и яички, пробралась чуть дальше и коснулась ягодиц.       Но одного касания снова стало мало. Гриша перевернул Женю на живот и теперь целовал спину и ягодицы. Зад маленький и круглый — Гриша пришёл в экстаз. Звонко чмокнул в обе половинки, развёл их и лизнул между ними. Женя вскрикнул — явно не ожидал.       — Э, не-е-ет, — Григорий держал его крепко. — Теперь не отпущу, и не надейся.       Снова развёл половинки, полюбовавшись чудным видом, и ещё лизнул. Дырочка судорожно сжималась, и Гриша ласкал её языком, чувствуя, как тело под ним расслабляется. И ещё ласкал, оглаживал, пока Женя не заёрзал, приподнимая зад. Григорий ловко подсунул подушку под бёдра, но вторгаться в нежное тело не спешил. Не омега ведь, что течёт от малейших прикосновений, — создание, требующее долгих прелюдий, а для Гриши и вовсе особое. Он и не думал, что беты бывают столь утончёнными и нежными. У него в глазах уже двоилось, но он терпел и ещё долго готовил, пока Женя сам просить не начал.       И тогда, закусив губу от напряжения, чтобы сдержаться и не ворваться разом, стал медленно входить. Женя под ним уже стонал и вздёргивал задком, пытаясь насадиться глубже. Пришлось придержать за бёдра, успокаивая. Как бы ни был затуманен мозг, но Григорию надо было, чтобы это создание запомнило свой первый раз не болью, а удовольствием. И он на отлично справился. Глухие стоны и судорожно царапающие простыни пальцы это подтвердили, а потом тело в его объятиях задрожало, Женя закричал протяжно и распластался на кровати.       — Почему ты такой? — улыбнулся Гриша.       — Хорошо сохранился?       — Я не об этом… Глаза у тебя прям сказочные какие-то. И весь день такой… Точнее, день-то говёный был, а вечером я просто булку хотел съесть. И вдруг ты и глаза твои! Когда ты отказал, я прям не знаю… Думал, сейчас приду домой и напьюсь. Кстати, у меня ещё самогон домашний есть.       Жене вспомнились глаза самого Григория, когда его паспорт увидел, и он беззвучно хихикнул.       — И вот ты у меня лежишь, — продолжил Гриша. — Я тебя завтра никуда не пущу. Пусть твой жених другого ищет. Он, похоже, тебе не слишком нужен, так?       Женя не ответил, лишь уткнулся Грише в грудь.       Утром его не хотели отпускать. Глаза у Гриши были до того несчастные, что Женя сам чуть не заплакал.       — Мне надо, понимаешь? Телефон сел, а они, наверное, с ума сходят. То, что между нами произошло… это вообще не должно было случиться.       — Жалеешь, никак? — горько усмехнулся Григорий, и Женя даже испугался.       — Что ты! Я это буду вспоминать, как самое лучшее, что могло со мной быть. Но остаться не могу, прости.       Жене смотреть на него было стыдно, а к горлу комок горечи подступил. Как чувствовал, что жалеть будет. Жалеть, что так быстро закончилось это сладкое приключение.

***

      Щёки горели от двух пощёчин и хотелось в ванную сбежать — прижать к лицу влажное полотенце, но Женя не двигался. Сидел прямой, как палка, и невидяще смотрел перед собой. О-папа рядом картинно ломал руки:       — Как же так, Женечка? Разве так я тебя воспитывал?       Альфа-отец из угла сверкал глазами, а рядом зло раздувал ноздри Альберт. Женя не ожидал увидеть его тут. Он сам открыл дверь, когда Женя вернулся. От неожиданности Женя отпрянул, но был схвачен за руку и втянут в квартиру. Пощёчины ему отвесили прямо у двери. Женя, на которого ни разу в жизни руку не подняли, от такого приветствия впал в ступор и послушно дал притащить себя в комнату, где его швырнули на диван. От папы сильно пахло корвалолом, и он судорожно заламывал пальцы.       — Женечка, — простонал он, но Альберт не дал ему договорить.       — Я был готов для тебя на всё, — тяжело дыша, проговорил он. — Я мотался сюда, глупости твоих родителей слушал, чай ваш мерзкий литрами пил, а ты! Ты, шлюха, всё это время трахался на стороне.       О-па при слове «шлюха» нервно дёрнулся, но Альберт на него внимания не обращал. Смотрел на Женю полными ярости глазами и кулаки сжимал. Женя думал, что его опять ударят, но Альберт неожиданно опустил руки.       — Но я готов тебя простить. Я слишком сильно люблю тебя. Попросишь у меня прощения на коленях, и мы сейчас же едем ко мне.       — Тебе, наверное, и раньше этого хотелось, — засмеялся Женя. — Крутой богатый мальчик! Все омеги мечтают за тебя замуж выйти, один я всё нос ворочу. Небось спишь и видишь, как после свадьбы отыграешься. А я, осчастливленный, должен буду с радостью тебе ноги целовать.       — Ты не понял? — взвизгнул Альберт. — Я готов тебя простить!       — А я не прощу… Себя не прощу, если соглашусь стать твоим. Сегодня ночью я был с невероятным мужчиной. И даже если меня заставят выйти за тебя замуж, я всегда только его на твоём месте представлять буду.       Ещё одна пощёчина опрокинула его на спину. Альберт затрясся. Снова замахнулся, но Женя выпрямился.       — Бей. Ты имеешь право. Я перед тобой виноват. Да, обманывал… Я долго слушался родителей, но теперь я прозрел.       — Член в жопу получил и прозрел, — зло засмеялся Альберт. — Чёртова дырка! Я не знал, с какой стороны к тебе подойти, а надо было сразу трахать. Выглядишь как ангел, а на деле обычная шлюха!       Он отряхнул руки, будто испачкался, и стремительно вышел, шарахнув дверью. Через полчаса с небольшой сумкой из дома вышел и Женя. Теперь, помимо горевших щёк, ещё и уши пылали.       — Уходи, — отец вытянул палец в сторону двери, где только что скрылся его несостоявшийся жених. — Распутнику в нашем доме не место. Вернёшься, когда поймёшь… Когда прощение у Альберта вымолишь. Если понадобится, то на коленях. Этот святой человек согласился взять тебя, а ты…       — Этот святой человек только что и вас оскорблял.       — Я могу его понять. А вот тебя! Мы растили тебя воспитанным и порядочным человеком, а получили… Теперь мне понятны твои постоянные задержки по вечерам. Дополнительные занятия! Вот как это теперь называется!       — Папа, я не врал! — взмолился Женя. — Я с Гришей только вчера познакомился.       — Ещё лучше! Отдаться первому встречному! Альберт прав — ты обычная шлюха.       Женя в отчаянии взглянул на о-папу, но тот сморкался и прятал глаза. И Женя встал.

***

      Сказать, что Григорий обрадовался, — ничего не сказать. Женя мялся в дверях:       — Ну вот… вернулся, как ты хотел.       Больше говорить ему не дали. Завели в квартиру и набросились прямо у дверей. От поцелуев враз всё позабылось, будто и не было отвратительной сцены час назад. Всю дорогу Женю потряхивало, последний разговор прокручивался в голове, но стоило Грише обнять, и всё ушло на задний план. Его раздели и, ласково журча на ухо, увлекли в постель. Снова поцелуи, от которых всё плыло перед глазами, страстные ласки и волшебный секс. Женя выгибался в экстазе, хрипло стонал, вцепившись в любовника и не желая его выпускать.       Скрывать он ничего не стал — позже выложил свою историю, как на духу. Григорий слушал, не перебивая, и только головой крутил.       — Ишь ты! На колени перед ним. Свино необразованное. Да ну его совсем! Из-за куска говна переживать ещё. И родители твои, конечно… Но ничего. Остынут и сами поймут, что со мной лучше, чем с хряком. Зато я тебя с моим байком познакомлю.

***

      — Я еду! Еду! — в восторге кричал Женя, вцепившись в руль.       Григорий, сидящий сзади, хохотал. Усадить Женю за байк оказалось несложно.       — Живи, — просто сказал ему Гриша. — Просто живи. Чего страдать? Вот с козлом лощёным ты бы страдал, а теперь-то зачем? Что в жизни ни делается — всё к лучшему. Ну, по крайней мере, мне с тобой. А тебе плохо разве?       Женя кивал и слабо улыбался. Если и была у него депрессия, то длилась недолго. Днём грустить некогда — он преподавал в колледже, а вечером за него брался Григорий. Когда следующие выходные наступили, Гриша, как обещал, повёз его за город, кататься. Живущий всю жизнь по отцовским указаниям, Женя словно проснулся и теперь жаждал настоящей жизни. Однообразной и серой она уже не будет — это он понял.       — Я хочу всё! — признавался он и мило краснел. — И самые красивые закаты, и ночи под звёздами. И ещё те булки, помнишь, с вишней и клубникой. И мочёные яблоки, и твой мотоцикл… И тебя хочу очень. Чтобы всегда-всегда! Вот только… детей у нас не будет.       — Почему не будет — ещё как будут! Сиротку усыновим. Папка мой тоже… Ну, словом… Он мне тоже всё одного свинообразного сватал — сынка председателя. А я, как и ты, — мордоворотов не люблю. Таких же мордоворотиков, что ли, рожать? Мы с тобой хорошенького усыновим, а вот мочёных яблок мне не скоро пришлют. Ну и ладно — бате больше достанется. Главное, что мы друг у друга есть. Тебя я уже точно никуда не отпущу.       Григорий встал на колено и протянул Жене коробку. А там, помимо кольца, ещё ключи от мотоцикла. Женя вспыхнул от неожиданной радости.       — Всё моё — твоё! — с чувством сказал Григорий. — Сердце, байк и Харитоша. Бери и пользуйся.