***
– Ё Хванун, пройдите, пожалуйста, на сцену. Он поднимается с такой уверенной ухмылкой, что остальные начинают беспокоиться за конечные результаты, и встаёт перед стойкой с микрофоном. – Здравствуйте. Сегодня я покажу выступление с песней Play With Fire. Прошу, поддержите меня, – он кланяется зрителям и судьям и снимает свою куртку, оставляя её за кулисами. Ёнджо чувствует, что сейчас произойдёт что-то неладное, хочет встать и выйти, но воспитание и желание узнать итоги не позволяют этого сделать. Он лишь три раза крестится, складывает ладони вместе и закрывает глаза в надежде, что Он услышит его просьбу выдержать это выступление достойно. Звучат первые ноты, и Хванун, напоследок бросив взгляд, кажется, прямо на Ёнджо, начинает свой танец. Его движения пластичны и отточены, его танец наполнен уникальными связками, его лицо отлично передаёт настроение песни. Где-то в глубине души Ёнджо даже завидует, как этому негоднику удаётся так хорошо справляться с такими сложными элементами, и понимает, почему его считают лучшим. Но что больше всего беспокоит, так это тугой узел, в который скручиваются внутренние органы при виде этого выступления. Лоб покрывается испариной, сердце бешено стучит, ладони становятся слишком влажными. Ёнджо смотрит, не отрываясь, и приоткрывает рот в удивлении, когда танцор садится на шпагат как раз под конец песни. Музыка останавливается, Хванун встаёт и кланяется под шквал аплодисментов, забирает свою куртку и уходит со сцены. Никто даже не удивлён, что первое место в категории «Танцы» занимает именно Ё Хванун. Ёнджо считает, что это вполне справедливо, ведь он показал достойное выступление. Еле высидев до конца, он срывается с места и бежит к своей машине, стартуя слишком резко под скрип шин. Он едет домой, как в тумане, вбегает в свою комнату, даже не поздоровавшись с родителями, запирает дверь и становится на колени. – Прошу Тебя, Господи, наполни мою душу Твоею благодатью, чтобы с её помощью я познал возвещённое ангелом воплощение Христа, Сына Твоего, и через Его страдания и крест достиг славы воскресения. Через Христа, Господа моего. Ёнджо внезапно замолкает, ведь перед глазами вновь движения маленького засранца. – Пожалуйста, избавь меня от этих мучений. Пожалуйста, прости меня за мои грешные мысли. Пожалуйста, вразуми его. Аминь. Он встаёт, вытерев вспотевшие ладони о штаны, и садится на кровать. Это неправильно. Вспоминать зад парня и представлять его в своих руках неправильно. Хотеть ещё раз посмотреть на его танец, только лично, неправильно.***
– Мне понадобится твоя помощь. Ёнджо осматривается вокруг себя, проверяя, точно ли эта просьба относится именно к нему, и молча пялится на Хвануна. – И какая же? – Нужен взгляд со стороны. Один элемент выходит не очень, но я не могу понять, в чём проблема. Думаю, ты бы смог помочь мне. Ёнджо сглатывает слишком вязкую слюну, утвердительно кивает и спрашивает, когда Хвануну будет удобно. – Давай вечером, когда никого не будет? Скажем, часов в девять. Не люблю заниматься с кем-то. – И именно поэтому ты просишь моей помощи. – Ты – исключение. Хванун подмигивает и удаляется из зала. Ёнджо смотрит на часы на запястье: сейчас 16:43, времени ещё полно, и решено провести его с пользой. Он собирает свои вещи и идёт в студию, дабы поработать с новым треком. Время тянется слишком долго, несмотря на занятость, и Ёнджо нервно поглядывает на циферблат часов. Вдохновение никак не идёт, аккорды не хотят складываться в гармоничную мелодию, и он нервно бьёт кулаком о стол. – Господи, пожалуйста, – Ёнджо складывает руки в молитвенном жесте и закрывает глаза, – убери его из моей головы. Он вновь смотрит на экран монитора. Программа для написания песен покорно ждёт, пока он возобновит работу, а время показывает 20:48. Ёнджо просидел три часа в студии, так и не добившись какого-либо результата. Ким хватает рюкзак, что стоял рядом с компьютером, и идёт в танцевальный зал, попутно успокаивая себя, что это просто маленькая помощь с танцем, ничего такого. Хванун уже разминается в зале под спокойную мелодию, что играет через колонки на стене, и в зеркале замечает, как Ёнджо заходит. Он поворачивается к нему, снова подмигивает и возвращается к растягиванию тазовых мышц. – Я обещаю, что долго тебя мучить не буду, – Хванун подходит к стойке с аппаратурой и ищет песню, под которую будет танцевать. Ёнджо садится на один из стульев и нервно постукивает носком кеда по полу. Найдя песню и включив её, Хванун становится в центре зала лицом к зеркалу и начинает танцевать. Его движения, такие же изящные, как и на прослушивании, заставляют Ёнджо непроизвольно поёжиться. Мурашки бегут вдоль позвоночника, кровь приливает к щекам, и он старается сосредоточиться на технике танца, но все старания тщетны. Начинается припев, и случается то, чего Ёнджо точно никак не ожидал: Хванун ложится на пол, упирается руками и носками и поднимает свой зад так высоко, что его спина, должно быть, вот-вот сломается. Поднявшись, он расставляет ноги и плавно наклоняется, скользя руками по ногам и выгнувшись в пояснице. Параллельно с этим он внимательно смотрит на Ёнджо через зеркало, и, видя замешательство на его лице, разворачивается и подходит к нему почти вплотную. – Я не уверен в этой части, – Хванун говорит с придыханием после танца, – нормально получилось? Ёнджо смотрит на него и не знает, что сказать. Врать он не будет – это грех – танец получился слишком. Просто слишком. – С этой частью всё в порядке, – он облизывает резко высохшие губы, – я могу идти? Ёнджо уже собирается встать, как чувствует, что его толкают обратно в плечо. Хванун садится к нему на колени, кладёт руки на его шею и смотрит, кажется, прямо в душу сквозь прикрытые веки. – А мне показалось, что тебе не понравилось, – он говорит тихо, но уверенно, и его слова пускают новую волну мурашек. – Что ты делаешь? Руки самопроизвольно ложатся на тонкую талию Хвануна, и Ёнджо уже собирается снять его с себя, но Хванун продолжает: – Ты сидишь с таким каменным выражением лица, будто я тут вообще ничего достойного не показал. Это обидно, знаешь ли. – Мне понравилось. Ты был великолепен. А теперь слезь, мне правда пора. – Стоять. Не так быстро. Хванун наклоняется к уху Ёнджо и проводит языком по его мочке, после легонько прикусывая. Руки на талии сжимают крепче, возбуждение тянет тело в свои крепкие объятия, но Ёнджо понимает, что нужно себя сдерживать. Ведь Он всё видит. – Хванун, пожалуйста, перестань. Это неправильно. – Если это неправильно, – он спускается к шее и невесомо целует, – то почему ты ещё не остановил меня? Ёнджо не может ответить на этот вопрос. Он столько раз представлял себе подобную картину перед сном, что уже сбился со счёта, сколько молитв после этого он читал глубокой ночью и сколько грязных снов приходило к нему, когда он засыпал под утро. Всё, что он сейчас хочет – чтобы Хванун не останавливался. – Я слышал, что ты ходишь в церковь по выходным, – он продолжает покрывать напряжённую шею бабочками-поцелуями. – Да, – голос Ёнджо предательски дрожит. – Я был бы не против сходить туда с тобой. Я, знаешь ли, не безгрешен. Этот негодник ещё смеет издеваться. Как его совесть вообще позволяет ему так себя вести? – Это тебе не шутки, Хванун. – Я и не шутил. Хванун отрывается от шеи и берёт лицо Ёнджо в свои ладони. Посмотрев ему в глаза полсекунды, будто спрашивая разрешение, он приближается и целует. Целует медленно и тягуче, словно пытается распробовать на вкус, проталкивает язык непозволительно глубоко и борясь с чужим языком. Хванун поглаживает старшего по гладко выбритой щеке и начинает покачивать вперёд-назад тазом, вызывая вымученный стон в поцелуй. Трение даёт положительный эффект, он чувствует это, он слышит участившееся дыхание и чувствует разгорячённую кожу лица своими ладонями. Ёнджо отстраняется, пытаясь сохранить самоконтроль, понимает, что его руки всё ещё на талии Хвануна, и осознаёт, что сейчас вообще происходит. В нём борются две сущности: одна диким воплем кричит, что он должен остановиться здесь и сейчас, а после пойти и раскаяться пастору; другая же наблюдает, как часто вздымается грудная клетка парня напротив, как блестят от слюны его покрасневшие губы и какой затуманенный от возбуждения его взгляд, и ноет о том, как сильно хочет этого чертёнка. – Я.. Хванун, это правда.. Это очень, очень плохо. То, что мы сейчас делаем. Нам надо остановиться. – И ты спокойно уйдёшь со стояком домой? Ёнджо почти давится воздухом от таких слов, и Хванун ловит момент его растерянности, забираясь руками под майку и вновь целуя. Он водит своими руками по подтянутой груди и легонько царапает кожу, в то время как Ёнджо, неожиданно для себя, прижимает младшего ближе. Хвануну такая реакция по душе, он улыбается в поцелуй и одной рукой ведёт по животу Ёнджо, дойдя до ремня. Он не чертёнок, он самый настоящий Дьявол во плоти. Паника забивает голову Кима, и он перехватывает его руку. – Хванун, – он почти умоляет, – пожалуйста, не надо. Я не могу так. – Твоё тело говорит обратное. Просто доверься мне. – Я буду гореть в аду за это. – Тогда я буду плескаться в соседнем котле. Хванун немного отодвигается, быстро расправляется с бляшкой на чужих джинсах и расстёгивает ширинку. Ёнджо безучастно наблюдает за его действиями и тяжело втягивает носом недостающий кислород, понимая, к чему всё идёт, но не в силах прекратить это. И, честно говоря, он не хочет это прекращать. Ёнджо чувствует холодные пальцы на своём члене и тихо стонет, пока Хванун вновь принимается выцеловывать его шею и ускоряет движения рукой. Слышать тихое постанывание старшего откуда-то сверху настолько приятно, насколько приятно осознавать, что именно Хванун является тому причиной. Он чувствует, как Ёнджо одной рукой пробирается под его майку и гладит по бархатной коже в районе спины, в то время как вторая ложится на его ягодицу и сминает её. Сейчас Хванун готов отдать всё, что у него есть, лишь бы Ёнджо продолжал трогать его, ведь каждое прикосновение к телу электрическими нитями прошивает все органы. – А ты хотел уйти, – Хванун говорит обрывисто: то ли от интенсивной работы рукой, то ли от вожделения. – Я.. О Боже.. Ёнджо даже говорить нормально не может. Мозг будто расплавился, и контроль над телом взяли животные инстинкты. Он сдавливает бок Хвануна, чувствуя скорую разрядку, но неожиданно рука с члена исчезает в самый неподходящий момент. Хванун встаёт с чужих коленей и медленно опускается на пол, не разрывая зрительный контакт с Ёнджо. – Ты не сделаешь этого. – О, ещё как сделаю. Младший берёт член у основания и тянется к нему, высовывает свой язык и на пробу проходится им по головке, а затем пару раз размашисто лижет по всей длине. Ёнджо хочется выть зверем, когда он чувствует, как Хванун вбирает в рот сразу половину, и запускает руку в его волосы, сжимая их у корней. Характерный хлюпающий звук и звонкие стоны разносятся по всему танцевальному залу, и Ёнджо просто надеется, что сейчас никому не придёт в голову зайти сюда. Он забывает все Священные Писания, что год за годом слушал каждое воскресенье в церкви; он чувствует почти звериное желание взять младшего и разложить на столе с аппаратурой, сбросив её на пол; он хочет слышать сладкие стоны, какие слышал в своих снах практически каждую ночь, за которые ему до сих пор стыдно. Хванун выпускает член изо рта и начинает водить по нему рукой, давая мышцам передохнуть и смотря на Кима. Он сидит, закинув голову назад, и еле дышит. Почувствовав контраст между горячим ртом и холодным воздухом комнаты, Ёнджо отрывает голову от стены и смотрит на Хвануна. По его подбородку стекает дорожка слюны, сам он раскрасневшийся и определённо довольный собой, судя по блядской (других слов у Ёнджо просто нет) улыбке на его лице. Хванун снова берёт в рот, на этот раз немного глубже, пытаясь максимально расслабить горло и подключив язык, немного давится, но продолжает, и Ёнджо накрывает новой волной удовольствия. Он стонет ещё громче, сжимает ручку стула и поджимает пальцы на ногах. – Хванун, я сейчас.. Он пытается остановить младшего, но тот лишь бьёт его по руке и продолжает интенсивно двигать головой. Когда он, не прерываясь, поднимает взгляд на Ёнджо, тот не сдерживается и кончает. Хванун ещё пару раз проходится языком и, наконец, отстраняется, сглатывая и вытирая тыльной стороной кисти рот. Ёнджо, всё ещё не оклемавшийся от случившегося, чувствует, как его слегка потряхивает, пытается хотя бы отдышаться и смотрит полупьяным взглядом куда-то вдаль. – Ты очень вкусный. Старший возвращается к реальности после этой фразы и закрывает лицо руками. Дыхание всё ещё не восстановилось, лицо горит, чёлка неприятно липнет ко лбу, но он не может отрицать, что так хорошо ему не было никогда. – Эй, посмотри на меня. Ёнджо убирает руки и смотрит на него. Хванун всё ещё сидит на полу, одной рукой поглаживая бедро Кима, а другой вытирая остатки слюны на подбородке. Ёнджо тихо и обречённо стонет, осознавая, что он только что кончил другому парню в рот, натягивает бельё и застёгивает ширинку на джинсах. Тем временем Хванун, наконец, встаёт с пола, отряхивает свои штаны и снова садится на колени Ёнджо, обнимает его за шею и нежно чмокает его в щёку. – Я такой жалкий. Хванун смотрит на него и не понимает, к чему была эта фраза. Старший, сам от себя такого не ожидая, поддаётся нахлынувшей после оргазма нежности и обнимает Хвануна, устраивая голову на его плече. – Я поддался искушению. Ты – сплошное искушение, Хванун, – он тихо бормочет куда-то в плечо и ещё крепче сжимает парня в объятиях. – Уж извини, что я такой. Ёнджо поднимает голову и смотрит ему в глаза, пытаясь разглядеть пляшущих на дне зрачков бесов, сподвигших младшего на такие радикальные действия. – Зачем ты это сделал? Хванун явно не готов к таким вопросам. – Я хотел тебя с первого дня, как пришёл сюда. А я всегда получаю то, что хочу. Если бы Ёнджо спросили, какой наркотик он считает самым тяжёлым и опасным, он бы не раздумывая ответил «Ё Хванун», и прямо сейчас он готов словить передоз – вот так сидеть, обнимать его хрупкое тельце, слушать частое сердцебиение и вдыхать сладкий запах одного конкретного человека, уткнувшись носом в шею, он готов до конца своих дней. Ё Хванун вызывает сильное привыкание, это факт. – Мне придётся очень долго молиться за этот случай. – Но тебе же понравилось. Так разве оно не стоило того? Ёнджо стискивает бок Хвануна в знак несогласия. Тот громко ойкает, берёт Кима за воротник и приближается к его лицу. – Я покажу тебе, что ещё я умею, – младший говорит шёпотом, прямо в губы, – и, поверь, ты даже замаливать это не захочешь. Придя домой, Ёнджо впервые за последние пять лет ложится спать, не помолившись.***
– Я выиграл. Не такой уж он и святоша. Дончжу вздыхает и тянется за кошельком. – Двадцатку отдам сейчас, десятку позже – я на мели. Хванун убирает протянутую руку с деньгами и смотрит на удивлённое лицо друга. – В смысле? Если хочешь всю сумму сразу, тогда подожди до вторника. – Мне не нужны деньги. Я затеял этот спор, чтобы мне хватило смелости сделать это. – А сразу сказать нельзя было? И зачем ты ставил на деньги? – Если бы мы просто поспорили, то я бы вряд ли решился. А терять тридцатку не очень хотелось. Дончжу бьёт себя по лбу. – Сказочный долбоёб. – Зато счастливый сказочный долбоёб.