Волчий принц

Генри шумно выдохнул, хотел было объясниться, и внезапно закашлялся, так сильно, что согнулся пополам. В голове было как-то пусто и легко, а тело ощущалось тяжелым и чужим. Лёгкие пылали, внутренности ощущались как раскаленные угли, и Генри почувствовал, как ноги перестают держать его тяжелое, безумно неповоротливое тело. Он завалился вперёд, нелепо выставив руку, и услышал оглушительный треск ткани, а затем хриплую ругань, мир крутанулся перед мутным взглядом. Хриплый голос что-то говорил, и слова сливались в неясный гул. Генри был больше занят тем, чтобы понять, лежит он или стоит. -… учил же. Болван, не запомнил, что ли?.. Генри почти не слушал. Он смотрел на перекаты мускул Освальда, думая о том, как же все-таки сложно устроено человеческое тело, столько всего… Он не успел додумать мысль, она просто куда-то бесследно испарилась, стоило Генри закашляться. Он как сквозь туман осознал, что лежит на чем-то мягком, и его накрывает что-то теплое. Глаза отказывались оставаться открытыми дольше, чем на несколько секунд, и Генри покорно их закрыл, тут же потеряв чувство времени и пространства. * Когда в нос ударил терпкий запах трав, среди которых еще не до конца проснувшийся разум различил мяту, ромашку и еще что-то чуть едкое, незнакомое, Генри открыл глаза. Больше ничего не расплывалось, хотя глаза слезились страшно, и он, сев, утер их. Было жарко, но кашлять не тянуло, даже горло будто размягчилось, и не было ощущения того, что там засела одичавшая мышь с острыми когтями. Генри огляделся и увидел Освальда, стоящего к нему спиной. Он что-то помешивал в котелке над камином. Потом обернулся через плечо. — Проснулся. — Пока он наливал содержимое котелка в глиняную кружку, Генри вновь лег. Волосы неприятно липли к вспотевшей шее. — А теперь расскажи, как ты докатился до такого состояния. Отпив отвар, Генри сел, привалившись плечом к стене. Даже то, что он сидел без одежды под тонким одеялом, не спасало от жары, которая, казалось, струилась прямо по венам. Может, дар так реагирует на болезнь? Он чувствовал во всем теле приятную усталость, двигаться не хотелось абсолютно. Даже думать. Он хотел было начать рассказ, но не смог проронить ни звука, усталость все же пересилила, он мягко закрыл глаза, виском вжавшись в холодную стену. Хоть что-то холодное, хоть немного, чтобы жгло не так сильно, чтобы дышать можно было полной грудью, не обжигая легкие… Когда матрас рядом с ним продавился, а руки обхватили его пояс и притянули к себе его голову, Генри выдохнул, послушно следуя вслед на прикосновениями. Тело, обнимающее его, было холодным, спасительно холодным, и Генри прижался ближе, тихо застонав от приятных ощущений. Полностью пылающая кожа наконец прекратила причинять едва ли не боль. Освальд медленно начал покачиваться из сторону в сторону, баюкая, и Генри, размякнув окончательно и повернув голову, чтобы щекой прижаться к ледяной груди отца, слушал тихий скрип кровати, треск огня в камине и едва слышный свист ветра. Грудь Освальда мерно поднималась и опускалась в такт его дыханию, биение его сердца было тихим ритмом, под который сон пришел даже быстрее, чем Генри думал. Где-то на грани сознания он уловил легкую, как первый снег осенью, мысль о том, что в руках Освальда он чувствует себя безопаснее, чем в самой защищенной крепости. — Ты всё же больше волк, чем принц. — Генри не знал, что это значит. Он даже не был уверен, что это действительно сказал Освальд, и что это не просто игры болезненного разума. Пахло отваром, гнилыми листьями и, немного, горьким табаком. Так пахло в их хижине в Хейверхилле. Так пахло от Освальда. Так пахнет дом и безопасность.