Игра

Николай проводит влажным языком по чужой шее, прокусывает кожу заострившимися клыками. Во рту растекается вкус крови, неприятно отдаю­щей железом. Александр резко втягивает воздух сквозь зубы, рефлекторно дергая рукой, но не отстраняется, продолжает сидеть неподвижно: руки на подлокотниках кресла, голова откинута, глаза доверительно прикрыты. Они уже давно играют в эту игру, разыгрывают раз за разом столь простой спектакль: декорации не меняются, лишь порядок действий. Пару секунд Николай раздумывает, а не убить ли Дарклинга, не разорвать ли ему глотку зубами волькры, в которую он медленно обращается каждую ночь, не взвыть ли потом чудовищем над бездыханным телом врага, пока кровь будет выливаться из чужого тела, впитываясь в обивку. Но он не решается. И не решится. Александр знает это даже лучше самого Николая, знает, что может чуть ослабить тот короткий поводок, невидимую цепь, что удерживает молодого короля, а он никуда не денется, не сбежит. Не потому что эти вечера для него что-то значат, не потому что сердце отчаянно колотится о рёбра от этой искусственной близости каждый раз. Нет, всё куда проще: Николай боится. Боится монстра внутри, боится стать чудовищем уже навсегда, боится собственных чувств и собственного отражения: тени прежнего себя. Александр глубоко вздыхает, приоткрывает глаза, когда Николай отстраняется. Серые глаза смотрят пристально, в них — лунные блики и бездны зрачков. А Николаю известно, что бывает, если долго вглядываться в бездну. Он отводит взгляд, слезает с чужих коленей, падает на кровать — она тут, рядом. В этой комнате всё — рядом. Тюрьма пять на пять метров и тюремщик каждую ночь смотрит на него голодным волком. У этого волка в руках вся его страна, вся Равка, так ревностно любимая ими обоими. В его руках сам Николай, утративший всю решимость. Алина мертва, большая часть Второй армии — тоже, не осталось союзников, только тьма, накрывшая треть страны да повелитель этой тьмы, запертый сейчас с ним в одной комнате по своему желанию, по дурацкой прихоти, слабости. У Александра даже неплохо выходит управлять этой развалившейся страной, удерживать границы. Николай не уверен, что справился бы лучше. Александр берет железные кандалы, лежащие на тумбоч­ке у кровати, садится рядом. Николай никак не реагирует, когда холодные наручи смыкаются на запястьях. Щёлк, щёлк — никаких разговоров. Они проделывали это уже десятки раз. Иногда Николай помнит эти ночи, помнит, как Александр размыкает засовы после полуночи, когда понимает: Николай сегодня не обернётся монстром. Помнит, как теплеют затёкшие руки от прилившей крови и жара прикосновений чужих ладоней. И всё остальное тоже — помнит. Это всего лишь игра, представление для отсутствующих зрителей. Будто не было гражданской войны, не было ненависти и вражды, будто утро никогда не наступит. Утро, когда мир вернется в привычное русло: Александр уйдет, а Николай останется в заточении в окружении только старых книг да парочки тайком сделанных устройств, почти бесполезных. Александр знает, что Николаю и зубочистку доверять не стоит, но дневные стражи у дверей глупее своего генерала. Луна скрывается за облаками и комната погружается во тьму, тихую, тревожную. Она напол­нена ожиданием: останется ли сегодня Николай собой или будет метаться волькрой на постели, рвать цепи, рычать и скулить. Раньше Александр оставлял небольшой огонек, немного света, горящего будто слабая надежда. Но больше у Николая нет никакой надежды, лишь тихое дыхание у щеки, такое знакомое. Даже родное. Они оба когда-то боялись темноты, но оба научились в ней жить. Существовать с черным осколком прямо в сердце — никак не вытащить. Николай вспоминает, что именно Дарклинг учил его смотреть в глаза своим страхам, когда он был младше, глупее. Довер­чивый мальчишка, который хотел поладить с мрачным генералом, живущим в Малом дворце. Тогда все было проще, он не знал о предательствах и смертях. Не знал той ненависти и отчаяния, что бурлит в его крови каждый день — пока светит солнце. А ночью — ночью всё иначе. Лишь два человека, два монстра, поставившие на кон всё, победитель и проигравший. Боль превращения приходит медленно, накатывает волнами. Нико­лай ощущает приближающуюся бурю, стискивает зубы, сжимает чужое запястье. Выныривая из дремоты, Александр целует Николая в висок, заботливо, почти невесомо. Николай не видит его грустной улыбки, ненастоящей даже, он уже ничего не видит от разрывающей внутренности агонии. Спустя пару минут Николая уже нет, он остался заперт в глубине сознания, в тюрьме внутри тюрьмы. Темные глаза смотрят на Александра зверем, злым и голодным. Но цепи держат крепко, страх — еще крепче. Дарклинг сильнее, зверь знает, что будет если разозлить хозяина. Поэтому затихает, выжидает момент, когда ослабят бдительность. Это тоже игра, партия не закончится до утра, не закончится никогда, пока игроки живы.