Бестиарий Фассбендера: Эдвин Эппс

Эппс приходит в себя лежащим у кого-то на коленях, там же, где помнил себя перед тем, как потерял сознание — на пыльной траве у столба перед имением Эппсов — того самого столба, привязав к которому приказал Соломону высечь непослушную рабыню Пэтси. А затем и сам взялся за плеть. И какой олух посмел помешать ему наказывать беглянку? Сверху его лицо разглядывает кто-то нахмуренный, встревоженный и чертовски знакомый. Кто-то еще смутно знакомый рядом с ним сует под нос вонючий кусок ваты. Покрытый испариной лоб холодит мокрый компресс. Мысли мучительно путаются, Эппс болезненно морщится, все еще ощущая шум в ушах и, словно сквозь подушку, слышит глухой голос над собой:  — Э, приятель, ты, похоже, нашел лучший способ распугать всех своих рабов — не поркой, так обмороком. В голове проносятся раздражающие, непрошенные воспоминания, связанные с голосом. Эппс яростно отшвыривает от себя ладони, которые деликатно похлопывают его по щекам. И вовсе он не мужеложец, что за мерзость, в самом деле? Да и вообще, плантатора и рабовладельца Эдвина Эппса не должны заботить эти люди из другого времени, другой вселенной.  — Подержите его, пожалуйста. Знакомые руки удерживают его за запястья, пока врач приводит пациента в чувство. Прикосновения того, у кого на коленях он валяется, настолько привычны, естественны и приятны хозяину тела, что в Эппсе рождают панику, ненависть и острое желание сейчас же потянуться в карман штанов за коротким ножом и ударить в живот. «Стоп. Я сказал, хватит! Это Джеймс. Мой Джеймс. Остынь!» «Еще один трудоспособный раб?» — заинтересованно принюхивается Эппс, на мгновение позабыв о своем гомофобном недовольстве. «Джеймс — белый. Заткнись.» Возвращение в собственную шкуру дается нелегко, куда менее болезненно оставаться в шкуре Эппса, с которой за месяц съемок сроднился. Шкура Эрика Леншерра и то кажется сейчас ближе и роднее. Почему он вспомнил об Эрике? Ах да. Рядом с ним Чарльз Ксавье собственной персоной. Спасающий его, как тогда в океане. Отлично! Его Чарльз уберет за его тьмой любое дерьмо. С ним спокойно. С ним надежно. Громкие мысли о лучшем друге помогают загнать угрожающего жестокой расправой, жалко скулящего Эппса во тьму, из которой тот обычно вылезал, и окончательно прийти в себя.  — Это ты должен валяться у меня на руках. — Хрипит Майкл не своим голосом, и Джеймс, поняв, что он больше не сопротивляется, осторожно отпускает его запястья и растерянно разводит руками:  — Ну, извини, старина. В другой раз хлопнусь без чувств — будет и на твоей улице праздник. Как ты? Сверху слышится озабоченный голос Маккуина. Деловито журчит их врач, последовательно проверяя реакции, давление и пульс.  — Тепловой удар и переутомление, ему нужно обильное питье и полный покой. Никаких съемок и стрессов, хотя бы сегодня.  — Разумеется, спасибо.  — Не беспокойся, я побуду с ним. — Снова Джеймс. — Для этого я здесь, не правда ли, дружище? — это уже Майклу.  — Стив, дай мне немного времени, и я буду готов продолжать. — Пытается заверить Майкл. Выходит жалко и неубедительно. Ему малодушно хочется поскорее доснять самую тяжелую сцену в его карьере и забыть о ней — хотя бы до премьеры. Маккуин смахивает заливающий лицо пот и категорично машет головой:  — Нет, нет, даже не думай об этом. Сегодня дьявольская жара. Мы закончили. Чив в трейлере отдыхает. Сворачиваемся, ребят! Всем спасибо, на сегодня все. На площадке появляются «Миссис Эппс» и «Пэтси» — справиться о самочувствии обморочного коллеги. Получив порцию женской заботы и внимания, Майкл веселеет и осторожно поднимается с колен Джеймса. Все еще кружится голова, к горлу то и дело подкатывает комок. Встать он не решается, так и сидит на заднице в тени древнего раскидистого дуба — блаженно вытянув ноги, обнимаясь с другом и бутылкой ледяной минералки. В ответ на виноватое «прости, если напугал тебя, малышка», Люпита серьезно заверяет его об обратном и, присев рядом, осторожно обнимает. Его тянет подольше удержать этот момент, вдыхая аромат ее разогретой, сияющей на солнце кожи цвета молочного шоколада — любимых духов, сквозь который пробивается тонкий, сладкий, сильно волнующий аромат его хрупкой чернокожей принцессы («Рабыни, рабыни, не забывай!» — не выдержав, срывается на возбужденный стон Эппс). Его губы слишком близко от женской шейки, щетина щекочет кожу, он беспокойно дергает крыльями носа, совершенно улетая от близости ее гибкого и стройного, как у молодой змеи, тела. Становится все равно, кто она, как ее имя и социальное положение, лишь бы завладеть этим эльфоподобным существом с ультракоротким курчавым ежиком волос. «Она твоя, просто возьми ее, давай, она и слова поперек не скажет. Ты — ее Хозяин.» Словно услышав его мысли, она отстраняется чересчур поспешно, на его взгляд, и прячет глаза, не желая встречаться с его горячими взглядами — неприлично призывными, требующими большего. Она не может не чувствовать его сигналы. А тут еще гнида Эппс напоминает ему о грядущей сцене, в которой он берет ее в сарае, среди мешков с собранным старательной Пэтси хлопком. Майклу стоит приложить некоторые усилия, чтобы не вспыхнуть вслед за ним. «Она ни в коем случае не должна подумать, будто ты пользуешься ситуацией», — добросовестно повторяет он про себя важнейшую для актера-мужчины мантру. Сара Полсон, его киношная «супруга», с которой вне съемок они много болтали и смеялись, подобрав пышные юбки, не оставляет его без крепких объятий и ободряющих шуток. Сара чертовски смешная, в ее присутствии Майкл быстро трезвеет, вновь становясь самим собой, широко улыбается и облегченно выдыхает — женское к нему отношение возвращалось на круги своя. Так повелось — партнерши и партнеры были очарованы его деликатным нравом и дружелюбием, обожали как его злодеев, так и хороших парней, обожали любым, и Майкл, прочно подсевший на хорошее к себе отношение, платил им тем же, за съемочные дни успевая преодолеть природную застенчивость, разглядеть красоту, индивидуальность, сексуальность, успевал влюбиться и влюбить в себя, при этом лишь с несколькими из них далеко зайдя за грань профессиональной химии — с теми, от кого не унималось сердце даже после завершения съемок. Но стоило признать — в последнее время Фассбендера начали откровенно сторониться. Все они теперь старались лишний раз его не беспокоить. Обычно он сам предпочитал подолгу не выходить из трейлера и настраиваться на очередную сцену в одиночестве, но похоронное настроение среди женской половины съемочной группы нет-нет, да задевало его мысли. За мужскую было больно отдельно — «Соломон Нортап», за исключением контактов, необходимых для обсуждения общих сцен, перестал с ним общаться в перерывах между съемками и избегал взглядов, сосредоточенно настраиваясь автономно ото всех и варясь в своем собственном рабском аду. Для него эта роль стала чем-то несравнимо больше важной ступени в карьере. На этот раз все зашло слишком далеко — создавая кино об угнетении и бесправии, они столкнулись с ужасающей реальностью. Чем дольше съемочная группа находилась на Орлеанской земле, пронизанной позорными страницами истории, густо пропитанной страданиями и кровью чернокожих рабов, тем задумчивее, неулыбчивее и обособленнее становились актеры, тем злее, жестокосерднее и неуравновешеннее становился на съемочной площадке Эдвин Эппс, изрядно изумляя и пугая окружающих — Майкл по глазам замечает, ловит, словно высокочувствительный радар, всю мрачную эмоциональную палитру, направленную на него, но остановиться уже не может, да и не хочет, целенаправленно выжимая в личность Эппса свой максимум. Теперь, ближе к окончанию съемок, можно было смело говорить, что из моральной поддержки у него остался лишь обожающий его безмерно и так же выжимающий максимум, выворачивающий его наизнанку Стив Маккуин — Майкл частенько сверяется с его серьезными глазами, как с точными часами, и они уверенно подтверждают: «Ты абсолютно прав, я вижу Эппса именно таким, даже не сомневайся ни секунды.» Джеймс, прибывший к нему пару дней назад в качестве поддержки, и тот становится непривычно молчалив — задумчиво, с суеверным восторгом любуется им, не решаясь сбивать с настроя и лишний раз отвлекать. Он селится в одной из гостиниц Нового Орлеана неподалеку от съемочной площадки, но ночью пробирается к Майклу в трейлер по первому зову. Отчаянный призыв только что освободившегося от съемок друга обусловлен лишь одним — ночами Майклу Фассбендеру страшно оставаться наедине с Эдвином Эппсом. Он мало спит, а когда наконец засыпает, то просыпается в поту от кошмаров насилия и кровавой расправы над людьми с другим цветом кожи. Заснуть не получается до самого рассвета. «Пэтси» поворачивается к нему спиной, чтобы уйти, в своем открытом летнем платье, переодетом взамен одеяния невольницы. К горлу Майкла подкатывает тошнота, ноет сердце — ее в обычном состоянии чистая, стройная темнокожая спинка являет ужасающее мастерство гримеров — обезображенная глубокими, кровоточащими «ранами» от рассекающих кожу до мяса ударов кнута. Она нравилась ему с самого начала съемок. Он хотел ее, он понимал Эппса, как мужик мужика. Вот только Эппсу вдобавок нравилось избивать, наказывать нежную африканскую нимфу за каждую малейшую провинность. Как можно, как можно, ты, сволочь, ублюдок, обращался Майкл к Эппсу, качал головой, стихийно вступив с ним в перепалку — шелковую спинку, шелковую попку… в клочья, чтобы женщина тебя возненавидела и боялась, мечтала о самоубийстве, спала с тобой только лишь из страха, вместо того, чтобы добровольно забываться в твоих руках и получать вместе с тобой удовольствие! В чем кайф насиловать испуганную жертву? «Что ты сказал? Женщина? — свирепел его внутренний Эппс. — Ты так ничему не научился? Запомни, она — не женщина. Она — твоя собственность. Вещь, если угодно. А я не выношу, когда мои вещи пропадают невесть где и шляются по чужим поместьям. Эта бесправная нигерская курица, возомнившая себя ровней белым, оказывала на Пэтси дурное влияние, и тебе это известно.» «Но, блядь, за кусок мыла! И это было воскресенье, выходной для всех… людей, мать твою!» Слово «рабы» сейчас просто не держится в его сознании, рассыпается в прах под влиянием справедливого гнева свободного человека, потомка революционера, храбрейшего из известных ему людей. «Она ослушалась. Я наказал. Чего ты добиваешься? Хочешь испортить мне настроение? Хочешь, чтобы я запорол дрянь до смерти? А кто работать будет, а? Может быть, твой дружок?» «Пошел нахуй. Ты — недалекая скотина, которая самоутверждается за счет слабых. Самое поразительное, что ты влюблен в нее, я чувствую это, но ты слишком слаб, чтобы признать перед самим собой и отнестись к девочке с должным уважением.» «Значит, дружок?» — голос Эппса удовлетворенно затихает, ледяным холодом продрав внутренности до костей. Майкл на мгновение тонет в приступе паники, беззвучно хватает ртом воздух и заставляет себя опустить взгляд на предательски, мелко дрожащие руки, на красный, растертый след на ладони, оставшийся от кожаной рукояти плети Хозяина. Только сейчас он замечает — Джеймс с живым интересом вертит плеть в руках и осторожно пробует в деле около себя на выгоревшей от дневного зноя траве. Перехватив странный, нездешний взгляд и сжавшиеся кулаки, он игриво стегает Майкла по ногам и указывает рукояткой на бутылку.  — Дружище? Давай-ка чего покрепче? На тебе лица нет. Майкл с горечью опускает светлые, выгоревшие на злом луизианском солнце ресницы.  — Валяй. Кнут выскальзывает из чужой руки и привычно ложится в его ладонь. Он сжимает и поглаживает наводящий ужас на всех невольников атрибут Хозяина. Повинуясь внезапному порыву, привычным взмахом, не без труда рассчитав безопасную силу удара, стегает уходящего Джеймса по обнаженным голеням, имитируя лассо и стремясь поймать его, стреножить, как дикого, норовистого мустанга. И добивается своего — Джеймс спотыкается на ровном месте, чуть не падает, поднимает в воздух облако пыли, перескакивает через мешающее препятствие и добродушно посылает шутника куда подальше. Майкл провожает его спину недоброй улыбкой и обращает взор на полную луну, мистически подсветившую набежавшие тучи. Уже за полночь, когда оба они в достаточной мере пьяны для откровений. Летние ночи в Новом Орлеане теплые и тихие, к полуночи наконец-то спадает изнуряющая жара, южный ветер Луизианы ерошит макушки и доносит одурманивающие степные ароматы с хлопковой Плантации Святого Джозефа.  — Что у вас с этим товарищем, а? — метко спрашивает Джеймс, лениво протянув руку, щекочет рыжую бороду. Майкл заглядывается на него с особенной нежностью. Джеймс понимает первопричину, как никто. У Джеймса накоплен собственный разношерстный бестиарий, с которым порой нелегко сосуществовать. — Я бы не лез, но ты начал падать в обмороки. Не к добру. В ответ на перспективу тяжелого разговора срабатывает защитная реакция — Майклу хочется чего-то крайне сумасшедшего. Не в тесном трейлере, а здесь, под открытым небом, рискуя быть увиденными кем-то из решившего прогуляться съемочной группы. Эппс подает голос — в нем страх смешивается с отвращением. Он истерично орет, и это больно бьет по мозгам. «Не смей, не смей, ты кусок ослиного дерьма!» «Захлопнись! Тебя не спросили!» — привычно огрызается Майкл, снова и снова пригвождая свою тварь к ноге. Как же он устал от него, кто бы знал… На обуздание, дрессировку его проблемного персонажа, возомнившего, что может жить независимо, уходят все оставшиеся после съемок силы, все терпение и воля. Прежде, чем внятно ответить Джеймсу, Майкл вздыхает тяжело, трет воспаленные глаза, щурится, подняв тоскливый взгляд на холодный желтый глаз. Голос внутри нашептывает страшное. Эппс не хочет сидеть там, где ему приказано — в клетке, он бесновато желает навести свои порядки на своей территории, в особенности, поставить на место зарвавшуюся, слишком свободную нигерскую девчонку Люпиту и якобы угрожающего его заднице Джеймса. Эппс уверен — тот, с кем он вынужден делить одно тело — мягкотелый и бесхребетный слизняк. Майклу же хочется выть, как эти койоты, трусливо прячущиеся далеко в лесах, что окружают гектары плантации. Хочется самому трусливо забиться в самый темный угол трейлера. Он придвигается теснее, приникает к плечу Джеймса, вплотную к уху, словно всерьез опасается, что их услышат. «Знаешь, что я тебе скажу, дружище…» — Майкл ведет губами по раковине уха — кончик прохладный, а мочка горячая. Вытягивает губы трубочкой, целуя в висок. Гораздо больше ему сейчас хочется ночных пьяных безумств. Лицо Джеймса обращено к нему, друг дышит алкогольно и сосредоточенно, смотрит серьезно и хмуро — весь внимание и готовность вникать в его назревшую проблему. Майкл косится на яркие приоткрытые губы — так близко, так влажно, так не хочется думать… Он буквально заставляет вытолкнуть из себя слова, не в силах больше выносить это в одиночку.  — Черт возьми! — с нервным смешком вырывается из него. — Вот уж никогда не думал, что переживу и, тем более, скажу это, но, по-моему, меня пожирает это место. «Я пожираю тебя, я!», — торжествующе взрывается, визжит, брызжа слюной, Эппс, и Майкл покладисто, кротко озвучивает его, фиксируя один из тех редких случаев, когда печально согласен со своей тварью.