Клетка

      Говорят, что снежинки все, совершенно все разные. Нет ни одной похожей друг на друга. Все они — разные. Все они так красиво падают, кружась в каком-то неизвестном, сокровенном танце, тихо окутывая сонный вечерний Тембридж, скрывая все тёмные тайны этого тихого города.       Софи уже давно не может потрогать белый, пушистый снег рукой. Единственное, что она может — это смотреть на то, как он медленно хлопьями падает на землю. Как даже он может находиться за пределами дома. Хотя, это место трудно было бы назвать таковым — скорее металлическая клетка, обвитая колкими длинными шипами, впивающимися в тело каждый раз, когда ты пытаешься сломать железные толстые прутья и выбраться. Выбраться на свободу, чтобы сбежать хоть на край земли, но только бы уйти из этого треклятого места, что называют «домом». Это место уже никогда подобным не станет. Оно наполнено криками, мольбами о помощи, многочисленными ударами, приносящими лишь отвратную боль, отрицание реальности происходящего и нахлынувшее отчаянье от того, что никто тебе не поможет. Никто из близких тебе людей не сможет вытащить тебя отсюда. Софи чувствовала себя маленькой, маленькой беззащитной птичкой, которой обрезали её красивые яркие пышные крылья. И птичка больше не сможет петь, никогда. Потому что птичка больше не испытывает радости от каждого прожитого дня. Её карие глаза потускнели и теперь видят в мире только все самое чудовищное. Девочке хочется плакать, сжавшись где-нибудь в мрачном углу, но слез уже нет. Она не может даже сдвинуться с места. Ей нестерпимо больно, похоже, от падения с лестницы она сломала руку, ведь больше она не может ею двигать. Не стоило врать отцу, не стоило       Лучше было бы, если бы Софи вообще не говорила, не видела, не слышала, не чувствовала, не существовала. Как было бы прекрасно, если бы в тот злосчастный день отец погубил не только её прекрасную, чистой души, маму, но и её саму. Забил бы до смерти той самой статуэткой и все. Бедной, маленькой Софи Несбитт не пришлось бы мучиться, не пришлось бы делать вид, что она ничего не знает, что она ничего не замечает, не пришлось бы слушать весь тот бред, что нёс её папаша.       Ей бы не пришлось снова и снова выплевывать каждый кусочек приготовленного мяса её собственной матери и горько рыдать от того, что она не может сбежать. Она бы с лёгкостью отказалась бы от способности ходить, отрубив себе ногу, привязанную толстой грубой верёвкой к кроватке девочки.       Софи была сделать что угодно, но только бы ей позволили снова вдохнуть свежий воздух, пройтись по улице вместе с обожаемой мамой, держа её за тонкую, нежную ручку. Она бы подоспела к маме, крепко-крепко обнимая её, и рассказала обо всем, что с ней произошло. Она бы выплакалась, просила маму уехать далеко вместе с ней. Анжела лишь тихо бы гладила свою маленькую дочурку по её мягким каштановым волосам, спутавшихся от беготни, и приговаривала бы ли одну и ту же фразу. — Я знаю, милая, я знаю…       Она знала, что все именно так закончится. Анжела всегда знала, что с её любимым мужчиной что-то не так. Замечала с самого детства. Но разве она и в правду очень любила его? Любила ли до смерти.?       Софи не виновата в том, что родилась в такой семье. Софи не виновата в том, что является плодом этой неправильной, ложной любви. Софи не виновата в том, что её родители такие. Софи ни в чем не виновата.       Кроме одного.       Её поразительной схожести с матерью.       Каждый. Каждый божий день она слышала, как отец мягко называет её «Анжелой», ехидно щуря глаза, гладит её шелковистые локоны, успокаивая, делает вид, что все хорошо. Не было никакой трагедии, не было никакого скандала, не было никаких трупов, не было крови на всем кухонном гарнитуре. Ничего из этого не было. Была лишь история прогнившей любви двух поехавших людей.       Не было и Софи.       Она искренне пыталась бороться со всем этим.       Отрицала суть происходящего. Не откликалась на сладкие речи отца, не ела ту еду, которую он ей впихивает. Не играла с теми затрёпанными игрушками, что у неё остались. Она обессилено лежала на постели и только тихонько бесконечно выла. Ничего. Ничего не спасало! Никто не помогал!       Сейчас Софи с грустью вспоминала те солнечные дни, когда соседский мальчик по имени Гейб всегда провожал её до крыльца уютного тогда домика и обещал, точно обещал, что вернётся за ней снова, что они проведут самый весёлый и самый счастливый новый день. Почему же светловолосый мальчик с чистым взглядом из-под чуть загрязненных кругловатых очков все еще не пришёл и не спас её? Почему? Почему он не забрал её? Почему он…       Софи слышит отчетливый стук в окно. Ей кажется, что она начала сходить с ума из-за боли в руке, но нет. Она слышит ещё один и ещё один. Кто-то настойчиво стучит в закрытую снаружи комнатку девочку. Она пытается встать, но все тело ломит. Каждая частичка её тела просит продолжить лежать и гнить в этой клетке заживо. Софи правда хочет открыть окно, что чертовски далеко находится от койки, на которую её положил отец после спуска с лестницы. Сейчас лучше всего было бы закричать о помощи, но и этого Софи не может. Голос предательски засел где-то внутри, не давая и шанса на то, чтобы позвать хоть кого-то. И от этой беспомощности глаза снова намокают. Нет. Нет, она не может упустить эту возможность!       Шатенка чуть приподнимается, опираясь лишь одной здоровой рукой, в то время как другая тащится за ней, словно груз. Все тело настойчиво кричит не делать задуманного, но Софи это не слушает. От пронзившей колом боли хочется вопить, и это именно то, что ей нужно. По комнате разлетается тихий, еле слышный стон. Это призыв о помощи. Большего она не может. Стуки прекратились, и Софи замерла.       Неужели… Нет! Нет! Этого не может быть! Неужели её не услышали… Неужели подумали, что её тут нет?! Вот же она, вот! Маленькая девочка в белой растянутой футболке до колена, покрытой собственной кровью и рвотой, с синяками от ударов на бледных руках и ногах, с взъерошенными, неровно обрезанными, волосами, с тёмными потухшими глазами, не способными хоть на чём-то сфокусироваться. Нет! Неужели все в этом мире забыли про её существование?! Неужели всем, всем плевать на то, что она жива?! Горячие солёные слезы в который раз стекают по щекам, покрытыми родинками. Было бы прекрасно сейчас заснуть и проснуться в той жизни, где у неё все хорошо. Где её никто и никогда бы не обижал. Всё бы любили её… Все было бы так хорошо. Если бы…       Тут раздаётся громкий пронзительный треск, от которого Софи с лёгкостью бы подпрыгнула, если бы смогла. По полу развалились остатки стекла с окна, а рядом с ними лежал тяжёлый на вид кирпич со стройки, расположенной на соседней улице. Зима напомнила о себе: стало очень холодно, и сон, укутывающий Софи начал усилятся. Она еле смогла уловить, как кто-то очень знакомый залез в комнату, подбегая к ней и что-то крича. Как-то по теплому, по родному обнимая. Так, как это делала когда-то мама.

Проснуться бы сейчас в раю.

— … Софи! — над головой проносится обрывок предложения. Имя. Это ее имя? Кто-то её зовёт? Голос знакомый, но не похож на отцовский или материнский. Высокий, даже уместнее сказать, детский, голос вытащил девочку из столь желанной крепкой дремы, которая хоть как-то помогла расслабиться. Открыть глаза оказывается самой настоящей пыткой: свет лампы бьёт и резко дезориентирует. Всё перед глазами плывёт, словно сейчас она лежит не в комнате, а плывёт на каком-нибудь морском кораблике, что медленно, как колыбель, качается на пенистых волнах. Даже спустя некоторое время это не проходит, и Софи чувствует себя ещё более отвратительно — картинки смешались в одну, и теперь уже непонятно, какое пятнышко что значит. — Фух! — Довольный выдох, словно обладатель голоса неимоверно рад тому, что напряжение растворилось. Софи различает среди пятен одно очень светлое, жёлтое — это оно издавало звуки. — С тобой все хорошо?       Несбитт честно бы ответила «нет», но она не может издать и звука. Помогать головой мешает ужасная боль в шее… Которая, на удивление, явно меньше, чем была. Да и рука не так сильно докучает. Похоже, все её раны аккуратно обработали, пока девочка находилась в мечтах о счастливой жизни. Это немного обрадовало Софи, но она все ещё не понимала, где она. Комната явно отличалась от прачечной, в которой её бросил отец, прежде, чем уйти за медикаментами. — Софи? — Ммм… — Это её максимум. Большего она не может. Снова довольный выдох: похоже, жёлтое пятно сильно волновалось за неё. По волосам нежно проходит чужая рука, гладя и успокаивая, и Софи с блаженной улыбкой продолжала бы принимать ласку, если бы смогла точно разобрать, кто именно её гладит. Она всё ещё не доверяла этому человеку.- Мама обработала твои раны. Ты ведь упала с лестницы, я прав? Бедная… — Софи слышит лишь половину фраз, пытаясь уловить знакомые нотки. И до неё наконец доходит. Это же Гейб! Он и вправду пришёл за ней! Он спас её! Софи готова была улыбаться от счастья.- Знаешь, я потерял тебя. Целый месяц не виделись. И вот… Я когда пришёл к тебе, то твой папа сказал, что ты уехала вместе со своей мамой. Н-но! — Мальчик заикнулся от быстрой речи, — Я точно видел тебя в окне! Поэтому я решил навестить тебя, когда мистер Несбитт уедет. И-ик! И вот я пришёл, а-а… Ты слушаешь? — Шатенка мыкнула, снова напрягаясь. Так, значит, отец на самом деле уехал? Когда он вернётся, должно быть, будет очень зол за такой уход. — Т-так вот! Я услышал, как ты кричишь и… И выбил окно! А п-потом принёс к нам. Это моя комната, тебе нравится? — Блондин задорно хихикнул, поглаживая подругу.       Софи очень хотела бы оглядеть комнату, хотя смотреть в ней явно было нечего. Спальня была полупустой: кровать, на которой лежала девочка, рядом стоящий деревянный старый стул, что в обычное время стоял у стола. На столе лежали некоторые учебники третьего класса, да пыльная лампа. В углу комнаты стоял комод, заполненный лишь наполовину. Над ним весело большое круглое зеркало, треснувшее снизу. Игрушек не было, да они и не нужны были Гейбу — он большой мальчик, он уже третьеклассник.       Гейб что-то ещё рассказывал, активно жестикулируя и поправляя вечно спадавшие круглые очки. Софи правда хотела послушать его невероятно интересные истории про жизнь — его одинокую маму, часто работающую, чтобы прокормить сына, про сильного брата, уехавшего на учебу, про бродячую кошку, которую они вдвоём подкармливали, чем только могли, про то, как он пошёл в школу… Глаза снова начали слипаться,       Софи почувствовала желанный покой, как вдруг старая дверь в детскую скрипнула. Тихие шаги и немного хриплый женский голос пронёсся по комнате: — Софи… Солнце, ты уже проснулась? Как славно, — это была мама Гейба. Черноволосая женщина, которую недавно бросил любимый мужчина, из-за чего ей пришлось переехать в один из бедных районов Тембриджа. Дома здесь стоили копейки, что было лишь на руку одинокой медсестре с маленьким ребёнком. Тем более её старший сын трудился не покладая рук, чтобы обеспечить всем необходимым мать и брата. — Твой папа приехал забрать тебя.       Сон, как ветром, сдуло. Сердце ушло куда-то в пятки, и начало бешено отбивать какую-то молитву. Нет! Нет! Нет! Только не это! Она не может вернуться обратно!       София приподнимается, чтобы попросить не возвращать её отцу, но мать Гейба осторожно поднимает её с кровати, поддерживая. Девочка пытается что-то сказать, но у неё лишь выходят невнятные звуки. Женщина перестаёт улыбаться и лишь грустно выдаёт: — Бедный мой ребёнок! — Холодная ладонь проводит по щеке. — Как же ты умудрилась простудить свое горлышко? Надеюсь, твой звонкий певчий голосок вернётся обратно! — Женщина аккуратно проводит её в тускло освещенную прихожую — это достаточно сложно, ведь нога, на которой все еще висит оборванная верёвка, безумно ноет. Софи, даже среди кучи пятен, узнает то самое. То самое адское пятно, что точно однажды отправит её на тот свет. — Ах, Адель, благодарю за то, что спасли мою милую девочку! Похоже, она неосторожно передвигалась по дому. Так опечалена всеми этими событиями, бедолага, — бархатный голос льётся в уши, доставляя лишь чувство умиротворения… Всем, кроме Софи. От этого голоса по коже пробежали мурашки, а в уголках глаз собрались маленькими капельками слёзки. — Ну что вы! — Женщина обольстительно улыбается, прикрывая розовые губы ладонью. Она уже давно флиртует с ним, и, кажется, это заметили уже все, кроме Девида Несбитта, который, как преданный пёс, любил свою пропавшую жену. Мужчина поправил очки в черной оправе прямоугольной формы и довольно улыбнулся, глядя на дочь. Та съежилась и затряслась от страха, чувствуя весь гнев, сокрытый за этой белоснежной обольстительной улыбкой. — София так соскучилась по папочке, верно? — Продолжала женщина, отпуская тонкую бледную ручку девочки, передавая её в более грубую мужскую руку. Та крепко сжала кисть малышки, отчего она громко хрустнула. Ноги девочки подкосились от неожиданности, но крепкие руки подхватили её, беря. В нос Софи ударил резкий, неприятный для неё запах. Теперь она полностью в его власти. Она не сможет выбраться, Девид прижимал дочь к себе, обвивая, словно смертельно ядовитый плющ. — Да, она совсем от меня не отходит в последнее время. После пропажи Анжелы все изменилось. — Бедная Анжела! Она была так молода и красива. Чистый, чистый ангел! — Женщина возвела руки к потолку, словно это было небо. — Господь, надеюсь, что она жива и обязательно найдётся! — Да… — Протянул мужчина, украдкой поглядывая на ребёнка. — Я тоже надеюсь на это. А теперь мы пойдём. — Конечно, Девид, конечно! Приходите ещё…       Гейб, сидевший в своей комнате, удивлённо поднял брови. Разве тётя Анжела не уехала на отдых?

***

      Дверь громко захлопнулась, сопровождая падение Софи на пол. Мужчина слишком сильно её откинул, отчего рука, на которую девочка неудачно упала, снова разнылась. Поворачиваться к отцу лицом было страшно — в воздухе царила давящая атмосфера грядущего ужаса. — Далеко собралась? — Бархатный голос сменился на леденящий, ранящий, пронзающий в самое сердце. — Ты хочешь уйти так же, как твоя мамочка? Бедная, бедная Анжела…       Слёзы горошинами падают на деревянный, тщательно вымытый, пол. Нет, она не хочет. Она не хочет, как мама. Она хочет жить.- Хочешь передать ей привет, я прав?! — Крик давит. Не успевает Софи хоть как-то понять смысл фразы, как её хватают за ворот футболки и тащат по полу до кухни.       Она пытается схватиться хоть за что-то, но у неё выходит лишь разбрасывать ненавистные ей предметы. Ворот душит, и девочка хватается за отцовскую руку, впиваясь ногтями до крови. — Сучка! — Девид со всей силы кидает собственную дочь в кухонный гарнитур, и она больно ударяется головой об одну из ручек. Сознание, кажется, готово окончательно покинуть тело, как вдруг Софи содрогается, широко открыв глаза.

Удар.

      Из рта начинает течь тонкая струйка крови, но его тут же закрывает широкая тёплая ладонь. Девочка визжит и кусается, когда из детского тельца достают нож. Крик выходит наружу, только когда отец снова откидывает её в сторону стола, за который малышка с ловкостью зацепляется, стараясь удержаться на ногах. Она шатается, но в мыслях только одно — бежать. Что она и старается сделать, терпя боль в животе, словно вся, вся кровь оттуда выплеснется. Софи пытается схватиться за стенку, однако её моментально хватают за короткие волосы, разворачивая и ударяя лицом об злосчастный стол. Раздаётся такой силы хруст хрящей, что он мог сравниться лишь с криками Софи в этот момент.

Удар.

Больно. Больно. Больно! Очень больно!

      Девочку снова удаляют лицом об стол, и оно уже больше не сохраняет те милые, детские черты, что были несколько месяцев назад. Ощущение, что все её молочные зубы разом выпали, а нос превратился в кашу. Потом резко, укладывают на стол спиной. Софи каждым своим позвонком чувствует твёрдость этого стола, окрашенного в багровый. Девочка с трудом пытается оттолкнуть чудовище, напавшее на неё, но её тут же перехватывают.

Удар.

      Сил сопротивляться уже нет. Софи уже ничего не может. Только плакать. Крик застрял где- то внутри, там же, где и сердце, в которое явно метились, чтобы украсть.

Удар.

      Софи снова поднимают за горло, и ни одна часть её тела не слушается её. Девид трясёт её в воздухе, что-то крича, но уши тоже заложило. Как было бы прекрасно сейчас заснуть и больше не проснуться. Было бы прекрасно умереть. Она больше не может терпеть всю эту боль, окружившую её. Даже мечты больше не возродят прежнее наслаждение. Девочка медленно закрывает глаза. Софи опрокидывают на пол, и последнее, что она чувствует это сильную боль в виске, прежде, чем окончательно закрыть глаза.

***

— Эй, парень, — раздается по салону женский голос. Юноша, что вёл машину, недовольно посмотрел в зеркало заднего вида. На задних сидениях находилась пара молодых людей — девушка и парень. — Останови у мусорного бака. — Зачем? — Сонно отозвался парень, сидевший на заднем сидении, поправляя ярко красную пышную шевелюру. Он зевнул и начал вопросительно пялиться на рядом сидящую. — Мусор выбросить, — последовал ответ. — хотя… — она задумалась, хитро улыбаясь, — ты тоже можешь выйти.- Выбросишь у общаги, Юли. Я с тобой поехал, чтобы помочь тебе завести вещи, давай без остановок? — Из-за позднего времени суток, брат явно не оценил шутки. — Нет, не получится так. Пойми, Фуро, у общажных мусорок явно сидят какие-нибудь гопники, которые предложат мне потрахаться за бутылку водки. Я этот высер слушать не собираюсь, поверь мне. — Парень хмыкнул, соглашаясь. В этом его сестра была права.       Чёрная машина притормозила, и Юли одним лёгким рывком вылезла из неё, поправляя темно-жёлтую зимнюю куртку. Становилось холоднее, наступали сумерки. Бодро схватив пакет со старыми бумагами, девушка поспешила к заснеженному открытому баку, рядом с которыми были оставлены запорошенные снегом следы. Закинув пакет, она уж собиралась уходить, как вдруг остановилась, поняв, что звук был не совсем правильным. Пакет ни ударился об железо, ни прошуршал об другие пакеты.       Мягко пал на что-то неизвестное. Поэтому розоволосая решила подойти по ближе, посмотреть, точно ли она попала. — Твою мать! — Крик пронзил улицу. Фуро моментально проснулся от него, ошарашено выглядывая из машины. — Что там такое? — Девочка! — Юли аккуратно достала уже охладевшее тело в одной тоненькой футболке, кладя его на снег.       Фуро раскрыл рот от удивления, вылезая из машины и быстрыми шагами подбегая к сестре. Та зубами сняла тёплые волосяные перчатки, и приложила два пальца к шее девочки, которую она бережно поддерживала другой рукой. На пышных ресницах малышки застыли хрупкие снежинки. — Она живая! Господь, ну, что ты стоишь, как идиот, неси её в машину!       Фуро, хотевший ответить что-то на грубость, прикусил губу, хватая малышку на руки и унося её в тёплую машину. Сестра бегом последовала за ним, хрустя искристым снегом….

***