Колдовство

Ступенька за ступенькой. Словно поднимался на эшафот — так сказал бы кто-то другой. Так сказал бы сам Ральф ещё месяца три назад, когда ему категорически не хотелось возвращаться в Дом. Но теперь это наказанием совсем не ощущалось. Но и возвращением домой не ощущалось тоже. Может, прощением? Отпущением грехов в своем роде. Кто кого прощал — Дом Ральфа или Ральф Дом — граница уже смылась. Сейчас, оставив вещи в своей комнате, разложив их по полочкам, на привычные места, стерев пыль со стола и подоконника, он мог уже твёрдо сказать себе: ладно, ты был прав. Возвращение Ральфа в этот Дом не было вопросом совести и даже вопросом времени. Вообще, похоже, вопросом не было. Скажи он себе, что готов был оставить всё так, незавершённым — солгал бы. После пятнадцати лет ещё полгода — всего лишь капля. После всех увиденных и переосмысленных смертей ещё несколько — переживёт. Ему нужно было всё это, потому что здесь была его точка. У кого-то из его подопечных тоже. У иных дорога в будущее, а у кого-то и правда лишь точка. Ступенька за ступенькой его провожали буквы, на первом этаже привычные философские изречения, а ближе ко второму за шнурки всё чаще цеплялись нестройные одинокие «Р». Без единиц даже. На ровных стенах всегда погружённого в полумрак коридора второго этажа вязь чёрных букв становилась всё плотнее, будто однотипный узор на свитере, что кто-то вязал дрожащими руками. Они снились ему, эти буквы, и даже тогда, в тысячах километрах от Дома, проводя всё время в дороге, не оставаясь нигде дольше недели, Ральф знал, что это не просто так. Что это иная реальность оплетала его паутиной собственного ненастоящего имени, и каждый раз, когда Ральфу приходилось доставать водительские права, где значилось совсем другое, его тошнило. Это всё было похоже на какое-то заклинание, будто перед отъездом в отпуск кто-то плеснул ему Лунной дороги в чай. Удивительно, насколько нормальным казались такие вещи, даже при условии, что никогда по-настоящему не верил в колдовство. Теперь это колдовство казалось всё более реальным, под узором больших и маленьких чёрных букв «Р» исчезали все другие слова и смыслы. А под кожей будто что-то шевелилось, словно пока Ральф спал где-то далеко в Наружности, кто-то посадил туда крохотные семена тревоги. Они начинали прорастать и тянуть его: каждое такое семя к каждой дрожащей букве, и чем больше их было, тем сильнее Ральфа тянуло туда, где паутина сворачивалась кольцами и оплетала двери, заползала на дверные косяки, а там, внутри, возможно, переплеталась с не видевшими солнца бледными вьюнами на стене. После третьей спальни буквы сходили практически на нет, и даже Ральф не мог их отыскать взглядом, но по тому, как жгло кожу на плечах, он знал: они были и здесь, ползли ночной дорожкой до самой его комнаты. Невидимые, но ощутимые. Мыльная «Р» на грязном стекле входной двери. Крошечные «Р» чёрным маркером вдоль плинтуса (не знаешь — не найдёшь). Ральф готов был поклясться, что и на стене за диваном они были, просто написанные чем-то другим, давно высохшим и испарившимся. От их присутствия голова шла кругом. Ральф взял тряпку; нужно было стереть хотя бы те, что у порога, а то не ровен час он споткнётся и расшибет себе голову. Когда он тёр последнюю, раздался тихий стук, и Ральф сделал пару шагов назад, впуская хромую Птицу. — Вы звали? — проговорил Стервятник, замирая мрачной горгульей в коридоре, отставляя трость подальше и опираясь на неё обеими руками. Очевидно, дальше прихожей он проходить не собирался, и Ральфу пришлось вернуться туда же. В полутьме тесного закутка, где пахла осенью повешенная на крючок куртка, золотые глаза походили больше на подгнившие яблоки. — Это тебе стоит сказать «спасибо» за всю эту красоту? — Ральф кивнул на стену, где букв уже не было, только их дух: выветрившийся запах тёмной ночи, перемешанной с вонючими спиртовыми «ликёрами», настойчивостью и почти отчаянием. Стервятник неопределённо пожал плечами. — Зачем так много? Что-то под кожей тянуло. Он закрыл дверь, отгородился и даже стёр что-то из Птичьих посланий на непонятном языке, но тело всё равно ныло, и Ральфу хотелось поскорее остаться одному и проверить, не слезает ли у него кожа на лопатках. — Хотел, чтобы ты вернулся, Р Первый. Птица моргнул и вновь застыл со стеклянными глазами. — Я бы и так вернулся, — выдохнул Ральф. Внезапно очень захотелось курить. — Я всего лишь уходил в отпуск. Стервятник вежливо улыбнулся. Улыбка эта и без того была больше похожа на трещину, а теперь в ней Ральфу было и вовсе несложно рассмотреть то, о чём не говорилось, — неуверенность и страх. Может, нужно было сказать ещё что-то, но Ральфу совсем не хотелось. Он бросил взгляд на длинные когти Стервятника, нервно поскрябывающие трость. Когти, кажется, стали ещё длиннее и колец прибавилось. А между большим и указательным пальцами на коже красовалась маленькая «Р», и если бы не размазанный след от шариковой ручки, Ральф бы принял её за татуировку. Когда он протянул руку, Стервятник вздрогнул, но Ральф так и не коснулся. Он заметил ещё крошечные буквы, чуть ниже, три или четыре, оборачивающиеся вокруг запястья и скрывающиеся под рукавом. Ральф поднял взгляд и внимательно посмотрел на Птицу. Сейчас у него было такое чувство, что он нащупал что-то важное, но не может поймать. А может поймал уже, но мозг его не создан для того, чтобы разгадать эту загадку. Глаза Ральфа остановились на шее Стервятника, в ямочке у ключиц, за отворотом расстёгнутого воротничка. На этот раз Ральф не сомневался — протянул руку быстро и чуть сдвинул воротничок. Ещё две буквы под левой ключицей. Стервятник отвернул голову, прячась за волосами, будто боялся, что его ударят по лицу. — Что это? — тихо спросил Ральф. Стервятник не отвечал. Ральф схватил его за запястье, заставляя пошатнуться, потеряв надёжную опору, и сдвинул рукав вверх. От острой выступающей косточки маленькие буквы, нарисованные шариковой ручкой, шли извилистой тропинкой вверх, спотыкаясь о голубые вены под тонкой кожей и выстраиваясь рядами вдоль них. Ральф почувствовал, как собственная кожа на внутренней стороне предплечья, в том же самом месте, зачесалась, будто её кололи сотни крошечных иголочек, больше раздражая, чем причиняя боль. Он бросил руку Птицы и вновь вернулся к воротничку, расстегнул одну пуговицу, две. Под ключицами (больше слева) буквы «Р» рассыпались религиозными письменами, как на теле шамана. Ральф был уверен, что они должны были составлять какой-то магический узор, вот только увидеть он его не мог. Пальцы чуть дрогнули и Ральф расстегнул ещё одну пуговицу. — Я хотел, чтобы ты вернулся, — вдруг произнёс Стервятник иссушенным голосом и глянул на Ральфа из-под завесы волос. — Вернулся ко мне. Последняя пуговица с лёгкостью выскочила из петли, и Ральф потянул ткань из брюк, чтобы распахнуть рубашку на Птичьей груди. Это снилось ему ночами, теперь он вспомнил. Чёрные знаки на бледном теле, сыплющиеся дождём из разверзнутого в беззвучном крике рта и оседающие следами на коже. Кое-где обведённые не по разу, кое-где впечатанные в плоть навсегда, кое-где кривые, кое-где немые и больные, они сливались в шепчущий танец и будто двигались. Оживали с каждым движением грудной клетки Стервятника, заплетались в хоровод, цепляясь друг за друга тонкими ножками. Ральф вдруг явственно ощутил каждую из них на своей коже. Всего на мгновение. Они не исчезнут — с ужасом подумал вдруг Ральф. Даже если тереть их мочалкой до красных пятен три дня к ряду, даже если попробовать смыть спиртом. Даже если закрыть глаза и сделать вид, что не видел. Ему хотелось коснуться их — каждой из них — но он не мог. Ему хотелось спросить «зачем?», но он не решался. Он знал зачем. Зачем и почему.