Флиртун. Особо опасный.

— Арс, тут к тебе новый друг на пятнадцать суток. Арсений перебирал очередную отчетность, когда мимо него протащили пацана с разбитым глазом, который уже через пару часов станет фиолетовым. Ну и зачем ему такое счастье? Ему что, мало трех пикетчиков и одного наркомана? Это определённо не его день — стоило понять еще утром, сразу после заляпанной птицей формы. Сколько лет вообще этому пацану? Арсений понимает, что нельзя судить о человеке, основываясь только на его внешнем виде и поведении: он таких экземпляров в своей карьере встречал… Парень уже сидит за решеткой, а вкрадчивый голос коллеги рассказывает что-то про драку Антона Шастуна. Парню девятнадцать. Его хочется отпустить домой к маме, чтобы та не волновалась. Сам же помнит, как в этом возрасте лез в драки по любому поводу: правда, он ещё и бегал хорошо, и за решеткой не сидел. Антон смотрит на него зло и грустно одновременно, хотя и явно понимает, что Арсений тут ни при чем. Ну, ничего страшного — всякое в жизни случается. На удивление, парень быстро осваивается в камере, и через час Арсений уже слушает Стендап про власть, который явно имеет успех у пикетчиков. Даже сам Арсений пару раз смеется, один из них, видимо, слишком громко, потому что Антон обращает на него внимание: — Товарищ лейтенант, вы, что ли, тоже согласны, что не в тех космонавтов наш бюджет вкладывают? — Антон виснет на прутьях, практически высовывая голову, и довольно улыбается. — Гражданин Шастун, отойдите от решетки, — Арсений вздыхает, понимая, что сейчас ему очень срочно нужно выйти за кофе. Машинка у них старая и готовит только горький черный. Хотя в одной из статей и было сказано, что именно такой кофе бодрит лучше всего, Арсений все же предпочитал с молоком и сахаром — зато хотя бы пить можно. Смена кончается в семь утра, а шутки слышны даже отсюда, что обещает прекрасную ночь и ещё четырнадцать дней счастья следом. Глаз у парня уже начинает опухать, и тот постоянно тыкает в него пальцем, сравнивая с разными испортившимися фруктами, чем располагает к себе еще и наркомана. Арсений бросает «Тише сидим», за что в ответ получает «Хорошо, товарищ лейтенант», и это почему-то раздражает. Когда вся шайка-лейка засыпает, то Антон снова виснет на прутьях, прожигая в Арсении дыру. Нет, он на это не поведется — работы до черта, чтобы ещё и со всякими любезничать. — У меня глаз болит. — Не надо было тыкать, — Арсений бросает слова, даже не обращая внимания, но потом все же поднимает взгляд. Антон действительно выглядит плохо, и внутри Арсения просыпается параноик, утверждающий, что от такого и умереть можно. Только, опять же, за свою карьеру, он видел, как люди и с худшими травмами за пятнадцать дней сами прекрасно излечивались. — Ну мне всё равно больно. Может, у вас там есть чо? Типа, обезбол какой? — Антон всё ещё висит на прутьях, и есть ощущение, что он бы уже начал по ним карабкаться, если бы пространство позволяло. — Ну, значит, потерпите. Не нужно было драться, — Арсений устало трёт глаза и все же встает из-за стола. — Да чо вы как мама моя! Я ж не сам в эти драки лезу, — Антон закатывает глаза и садится прямо на пол: этим штанам уже ничего не страшно. — А что? Ты просто мимокрокодил, и плохие мальчики тебя обидели? — Арсений опирается бедром о стол и потягивает кофе, стараясь не морщиться. Он, конечно, не в дешевом кино про Дикий Запад, но можно же себе позволить маленькую шалость. — Так я что ли должен просто уходить, когда всякие там очкариков шпуняют? — Антон фразу почти выкрикивает, и на скамье ворочается наркоман, у которого через пару часов должны начаться отхода. — Не кричите, молодой человек. Лучше тоже ложитесь, — Арсений невольно улыбается, потому что рыцарей, вроде Антона, сейчас не сыщешь. И если тот действительно подрался, защищая кого-то, то уж больно его судьба не любит. — У меня все еще болит глаз, — Антон повисает на решетке, но, встречаясь с серьезным взглядом, все-таки отходит. — Ладненько, лягу я. А вы будете здесь, когда я проснусь? Арсений на вопрос не отвечает, возвращается обратно к отчетам, просматривая дело Шастуна. *** Вспоминает он про Антона только через два дня, когда снова видит того в камере, правда, уже без друзей, зато с воняющим пьяницей. Те оба сладко спят, уткнувшись носом в стену. Арсений отчего-то старается двигаться тише и даже ходит на цыпочках. Только предательский ящик закрывается слишком громко, заставляя Антона проснуться. — О! Товарищ лейтенант, вы вернулись! — Антон выглядит действительно радостным. — Это моя работа, Шастун, не поверите, — Арсений подходит к решетке совсем близко и смотрит на заспанные глаза и растрепавшиеся кудряшки. — За что ж тебе пятнадцать суток-то дали? Хотя бы пять. — Меня когда вязали, то я милицейского говноедом назвал, — Антон склоняет голову как нашкодивший пес. — Полицейского, Антон. Назвал говноедом полицейского, — Арсений говорит вкрадчиво и издает смешок, когда чужие глаза расширяются от шока. — Арсений! — Товарищ лейтенант, Шастун. У вас скоро завтрак, — Арсений уходит к своему столу, не обращая внимания на «Кормят у вас отстойно». Днем за пьяницу вносят залог, и Антон остается в гордом одиночестве, от скуки начиная рассказывать анекдоты. Он, вроде как, и не обращается к Арсению, а просто смеется сам с собой, но на чужую реакцию всё равно поглядывает. Антон пытается использовать периферическое зрение, но так смешно косит глаза, что Арсений усмехается скорее с этого, чем с шутки про сгоревшего медведя. Хотя активизируется Антон под вечер — он отсыпался с шести до восьми, и сейчас снова принялся за решетку. Видимо, так и не догадался, что не в мультике, и просто протиснуться не получится. — Арсений. Арсени-и-й, — Антон тянет жалобно и даже чуть плаксиво, заставляя отвлечься от бумажек. Этот придурок стоит рядом с решеткой и держится за нее руками. С одним уточнением: голова с покрасневшими ушами за пределами прутьев. — Я застрял. — Господи, Антон, как? — Арсений встает со своего места, невольно поджимая губы в желании сдержать смех. — Ну, вы там такой сидели за бумажками. А мне вас не видно было, — Антон пыжится, пытаясь освободить голову сам, но в итоге только вскрикивает, когда железо царапает кожу. — Антон, тебе синяка под глазом было мало? — Арсений смотрит на пострадавшее веко, отмечая, что то не так уж и опухло, а Антон вполне себе симпатичный парень. Нет, ну уж нет. Антон вполне себе обычный заключенный. — Он, между прочим, до сих пор болит. Не смейтесь. А вы согласны с тем, что шрамы украшают мужчину? — смотрит лукаво и расслабляет тело — хватает всего одного короткого толчка в лоб, чтобы голова вернулась обратно в неволю. — Ого! — Ага. Шрамы украшают мужчину только если получены за выполнением хорошего дела, — Арсений мог бы прочесть лекцию о морали, но сегодня ему не хочется. — А у вас есть шрамы? — Антон снова возвращает себе привычный, слегка смешливый уверенный голос, и Арсений отчего-то решает, что мог бы поболтать полчасика — документов сегодня не так много. — Да, один. В детстве получил, когда за забор зацепился, — Арсений улыбается и опирается о стену — Антон точно поймет, что он не собирается уходить. — А покажешь? — после нахмуренного взгляда осекается, но все равно продолжает. — Ну вы же начали обращаться ко мне на «ты». — Предположим, — какой ужас. — Нет, шрам не покажу. — А чо, почему? — Антон замолкает, а потом резко распахивает глаза. — Он у тебя на жопе? — Арсений вспоминает, что у него слишком много работы. — Эй, подожди. А почему ты вообще в менты пошел? — В полицейские, Антон. Арсений все равно почему-то рассказывает, отвечает на дурацкие вопросы, задает их сам, и к шести часам утра он знает об Антоне уже слишком много. Даже про математичку-дуру знает — нашел себе друга, блин. Друг в семь утра спрашивает, пропадет ли Арсений снова на два дня и смотрит как-то странно. — Завтра вернусь. Но там резерв, а не сутки. *** В этот раз Арсений думает о родном отделе каждый день. Нет, конечно, он любит свою работу, но не на столько, чтобы возвращаться мыслями туда каждый час. А ещё, наверное, не стоит думать о том, чтобы зайти в Макдоналдс перед работой. — Держи, а то так здесь с голоду и умрешь, не увидев небо над головой вновь, — Арсений протягивает пакет с двумя бигмаками. — Спасибо, красавчик. — Что? — Говаю сасио, товаищ летенан, — Антон уже успел запихать в себя бургер наполовину. Арсений смотрит на жадно жующего несколько секунд, а потом возвращается к себе за стол. Лишь бы сегодня до десяти вечера ничего не случилось. И, желательно, чтоб Антон хотя бы немного помолчал — он не раздражает, просто хочется всё больше с ним разговаривать, а на работу забивать нельзя. Хотя, возможно, Арсений и ошибается, потому что, как только ещё один побитый засыпает, Антон забывает про все анекдоты начисто, переходя на новую тему. — Ты такой красивый, когда сосредоточен, — Арсений отрывает глаза от бумажек и приподнимает одну бровь. — Да, с таким выражением лица ты тоже красавчик. — Настроение ещё на несколько суток сверху? — может, Арсений не понимает каких-то новых шуток, но лучше себя обезопасить. — Ладно, согласен, флирт мне не оч дается. Можно, я типа попробую ещё раз? — Антон виснет на решетке, а Арсений устал повторять, что так делать нельзя. — Лады, я просто реально хотел сказать, что ты красавчик. Арсений в сторону камеры даже не смотрит, только в бумажки. Будто не знает, что красавчик — он в отделе считается самым горячим полицейским, на секундочку. Антон младше него на пять лет, и обращать внимание на подкаты ребенка Арсений не собирается. Да и в целом, он Антона понимает — тот наверняка уже начинает крышей ехать от пребывания в замкнутом пространстве. — Я позавчера зассал тебе сказать, но щас подумал, что жизнь одна, — Арсений никак не реагирует, и Антон принимает это за зеленый свет: — Я бы на твой шрам посмотрел! — Шастун! — во-первых, такое обращение неприемлемо. А во-вторых, Арсений свой шрам ужасно не любит: ещё в детстве у него появился пунктик на чистую кожу, из-за чего из дефектов его не смущали только родинки. Те от природы, и избавиться от них никак нельзя, так что, по этому поводу смысла переживать нет. — А чо Шастун-то сразу! Я ж Антоном был, — он поджимает губы и, кажется, снова готовится совать голову в решетку. — Даже не думай. Я тебе больше помогать не буду, — Антон действительно отступает, но ненамного. До конца смены ещё два часа, у Арсения куча бумаг и острая необходимость дойти до отдела экспертов-криминалистов. Антон его своими комментариями не особо и смущает. Тут дело в распределении социальных ролей: Арсений — полицейский, и флиртовать с человеком из обезьянника не может. Вот подойди Антон к нему просто так на улице… Ладно, так Арсений бы тоже отказал: позеленевший синяк под глазом, вечные «чо» и «типа» в лексиконе, ужасные шутки. Хотя, если бы да кабы, то во рту росли б грибы, поэтому игнорировать Антона он собирается в этой ситуации, а не в гипотетической. *** У Арсения полдня отсыпного и никакого желания идти на работу. Он не боится Антона — ему просто не хочется. Сегодня на его месте сидел Матвиенко, и это значит только одно: отчетность в полном хаосе, а ещё на их отделение спихнули всех возможных административников — Сереже вообще похуй, сколько человек сидит в КПЗ. И там и вправду кроме Антона оказывается еще пять бомжей. Вот Шастун, наверное, в восторге. Хотя, спустя семь дней Антон сам должен пахнуть не лучше, должен, но на удивление, нет — в последний раз был только легкий запах пота. Арсения он почему-то не смущал. Вообще, он привык каждое утро, придя на работу, видеть одну и ту же картинку — спящий Антон в окружении ещё пары-тройки человек. Наверное, всех отпускали так быстро по причине не называния стражей правопорядка «говноедами». — Тебя, что ли, вообще никто дома не ждет? — Арсения этот вопрос мучает уже пару дней. — Так а чего там ждать: сейчас лето, живу в общаге, а родителям я не то чтоб чаще пары раз в месяц звоню — так что слезы по мне уж точно никто не льет, — голос у Антона сонный, но даже так в нем есть эти привычные смешливые нотки. — А вас, товарищ лейтенант, дома никто не ждет? — Не ваше дело, Шастун. — Значит, не ждет, — как же он противно хмыкает. Антон устраивается на полу с завтраком и ноет что-то про бигмак, но Арсений непреклонен в своем молчании. Из-за наплыва задержанных день оказывается слишком шумным, хотя идет тот ещё всего пять часов. К нему приходят по меньшей мере сто сотрудников с глупыми вопросами и кричат их на самое ухо, будто Арсений глухой. К восьми часам, когда Дима наконец-то уходит, Арсений обессиленно падает на руки и сетует на несправедливость жизни — КПЗ его поддерживает. Вот порядочные граждане эти люди без определенного места жительства: всегда посочувствуют, приголубят, иногда даже совет дельный дадут. И только Антон сидит непривычно тихо, что заранее предвещает что-то очень нехорошее. И нехорошее случается к четырем ноль семи ночи. — Арсений, а прикинь, как клево бы твоя жопа прижималась к этой решетке — на колбасу в сетке бы была похожа. Ну, или на батон, по которому будто тигр лапой провел, — прям так, с места в карьер — очень интересно. Арсений оглядывается на часы — до конца смены всего три часа — целых три часа. Только бы продержаться, не послав Антона куда подальше. А ещё лучше не начать думать о том, чтобы самому пойти куда подальше: за последние полсуток Арсений всё-таки пришел к выводу, что, подойди к нему Антон на улице, то шанс бы точно был. — Молчишь? Грустно. А я на шрам всё-таки посмотрел бы. У тебя наверняка мураши по коже побежали, когда я бы прижал тебя к решётке, а рубец среди них стал особенно выделяться. Антон уже по привычке повисает на решетке и пинает ее носком ботинка, чтобы привлечь к себе внимание — никогда Арсений еще не радовался завалу документов. Чужие слова попадают в мозг оформившимися картинками — те закрепляются четко и, скорее всего, надолго. Ну почему Антону дали пятнадцать суток, а не пять? — Решетка, кстати, довольно широкая, чтобы ты мог мне через неё отсосать, — Арсений все-таки поднимает на Антона взгляд. — Не ссы в трусы, у меня не такой огромный член, чтоб это прям серьёзно было. Зато ты посмотрел на меня, — слишком самодовольно. — Шастун! — А еще и заговорил. Арс, сорян, я не очень в эти всякие разговорчики. Хочу сказать что-нибудь такое, а в голове только загон о том, что вдруг тебе мои волосы на жопу попадут, пока я отлизываю. Зато я честный. — Белый и пушистый. — Ну а чо, мне здесь еще несколько дней сидеть, а мысли меня мучают с пятого — я б не выдержал. Прокатит? — Ничего, Шастун, у тебя не прокатит — у меня два дня выходного, — Арсений снова опускает голову в бумажки, а в них вместо информации картинки, и даже кудрявые волосы на заднице почему-то не снизили настрой. *** Картинки преследуют Арсения не только на бумажках, но и в душе, на кухне, в гостиной и на улице. Самое главное, что преследуют не только они, но и смешные истории Антона: про порванный гамак в парке, про спор на десять рублей в пятом классе и про прочие глупости. И это бессмысленно, тупо, странно, но Арсений все равно дрочит и спит с мечтательной улыбкой, потому что он — идиот. Неприятно то, что КПЗ встречает его только одним квартирантом, и всё: никаких тебе спасительных бомжей, пьяниц и пикетчиков — только Антон, который с первых секунд противно лыбится. Будто он всё знает: про каждое движение рукой на члене, про каждый сон с его участием, про каждую мысль во время утренней пробежки, и это пугает. Слава Богу, Арсений ещё не скатился до веры в способность чтения мыслей. — Товарищ лейтенант, как у вас настроение? — Твоими молитвами, Шастун. — А я в Бога не верю. — Я тоже, — Арсений бы хотел повесить шторку перед решеткой, лишь бы не видеть эти кудряшки, наглые глаза, и почти сошедший синяк. Антон снова целый день рассказывает анекдоты — сколько он вообще их знает — по-видимому, вернувшись в самое начало их знакомства, и Арсений с каждым часом смеется всё более открыто. Он заваривает себе кофе и откровенно забивает на работу: всё равно больше ничего не получается делать — слёзы от смеха мешают. Устроившись на полу, Антон рассказывает о том, как ему жилось эти два дня без Арсения: тот и огонь, и воду, и медные трубы прошел, судя по рассказу. У него плохо получаются пародии, но Позов с Матвиенко всё-таки узнаваемы. Арсению не стоило расслабляться. — Товарищ лейтенант, а у тебя когда-нибудь был секс на рабочем месте? — Шастун! — Ну опять ты за старое. Вот я, может, влюбился тут, а ты мне «Шастун-Шастун». Я такой Шастун, и я в курсе этого, если что. А вот твой номер не знаю, — Антон высовывает руку, будто ждет, что ему в неё сейчас вложат бумажку с цифрами, но Арсений сидит на месте. — Ещё и на вопрос не ответил. — Нет, не было, — это провал. — А у меня привстал. Это всё просто замечательно: у Антона привстал, а Арсений всё-таки встал со своего стула. Ему нужно посмотреть Антону в глаза своим особенным взглядом, и тот точно заткнется — трюк всегда срабатывал. Необходимо всего-то встать поближе, посмотреть из-под нахмуренных бровей и дождаться пока тебя резко не притянут за руку. Трюк не сработал. И то, что Арсений отвечает на поцелуй — явное тому доказательство. Антон притягивает его к прутьям, как и обещал, и целует так, как Арсений и представлял. Железо больно впивается в кожу, но лейтенант Попов стонет не из-за этого — он стонет от того, как протянутые руки скользят по спине, очерчивая лопатки. Антон зарывается в его волосы и притягивает ближе, а потом всё так же нагло ухмыляется в поцелуй, когда Арсений тоже цепляется за него через решетку. — Ты же понимаешь, насколько сильно я тебя хочу, правда? Тебе же даже делать ничего не надо — может, у меня какой-то фетиш на форму? Хотя, не, стопудово просто на тебя. Антон кладет одну руку на затылок и заставляет откинуть голову, придвинуться ещё ближе, чтобы легко прикусить, второй он уже по-хозяйски сжимает задницу. Арсений стонет и трется форменными брюками о железо. Они смотрят друг на друга, и это кажется абсурдно правильным — то, как Антон забирается рукой под штаны с трусами, проводя по вспотевшей коже, и то, как он сам стягивает с себя спортивки — всё правильно. Он почти стонет, потому что у Арсения ноги разъезжаются, предоставляя больший доступ к телу, потому что Арсений сам стягивает одежду вниз до колен. Горячие пальцы скользят по расселине, а в следующую секунду он оказывается прижатым спиной к решетке. Железо холодит кожу даже через рубашку, а по телу-таки бегут мурашки, когда Антон проводит языком за ухом, а потом дует. Держаться у Арсения получается только из-за чужой руки, которая обхватывает поперек груди крепко и жестко, будто он сейчас бы смог куда-то сбежать. На одной из половин чувствуется легкий шлепок, и Арсений вздрагивает, понимая, что Антон-таки нашел его шрам. Да, одиннадцать дней стоили того, чтобы сейчас Антон хватался за него, чтобы тот вел и делал всё четко, забив на все игнорирование дурацких подкатов. Его Антон проводит пальцами между бедер, и Арсений как никогда злится на решетку, он почему-то даже не думает ту отпереть — идти за ключами, а потом пытаться попасть в замок невозможно. Арсению невозможно нравится слышать короткие смешки в кожу после его собственных тяжелых стонов. Хочется больше, и он виляет бедрами, раз за разом проезжаясь по прутьям, пытаясь добиться большего контакта. От неправильности ситуации ещё больше ведет голову, и Арсений знает, что он извращенец. Так же не бывает — нельзя настолько наслаждаться кривыми укусами, так легко поддаваться почти незнакомым рукам и так сильно хотеть. Только позади него через слой железа стоит Антон, его личная головная боль, а все сомнения улетучиваются. — Я не смогу трахнуть тебя сейчас. У меня из смазки только та, что на члене, — у Арсения щеки алеют. — Ты… Ты можешь между бедер. Позади слышится хмыканье, и головка проезжается по бедрам, рука трет сосок через рубашку. Антон толкается резко, и Арсений больше ни о чем не думает, кроме как о контрасте горячего члена между бедер и холодных прутьев на заднице. Кажется, что Арсений сейчас может подогнуть ноги, и Антон все равно его удержит. Видимо, тот не зря столько дрался — ради мышечной массы. Или это не так работает? Антон протискивает вторую руку между решеткой и кладет на чужой член, проводя не ритмично, но всё равно так хорошо. Затылок больно бьется с каждым толчком и Арсению потом придется проверяться на сотрясение, но в любом случае, это того стоит. Он держится обеими руками за прутья, сжимая до побелевших костяшек, лишь бы удержаться на ногах, когда Антон доводит его, а следом кончает на кожу. Напряжение спадает, и Арсений бессмысленно проводит по бедрам, собирая чужую сперму и облизывая пальцы — Антон явно не пьет ананасовый сок. Он натягивает штаны, пачкая их, и сбегает в туалет, пока Антон не опомнился и не выдал ничего по поводу дегустации. *** После дежурства у Арсения привычные выходные, во время которых должны кончиться пятнадцать суток. Полмесяца. Он пару раз порывается приехать в отделение, но понимает, что это будет слишком опрометчиво. Что будет дальше, и будет ли — непонятно. Ровно до того момента, пока на телефон не приходит сообщение: «Слушай, мне кажется, на кровати удобнее будет. Попробуем?»