***
В следующий раз он пришёл в себя не скоро, да и то из-за того только, что кто-то позвал его по имени. Глухо, будто издалека, и причём странно так позвал — произнесли его имя вроде только единожды, а в уши оно ему попало раз пять точно. Мать пришла будить его в школу? Наверное, стоит сейчас над его подушкой и, качая головой, смотрит на него, завернувшегося в одеяло, но Дилан совсем не хочет вставать. Хоть ему и душно, и одеяло тяжело давит на плечи, но просыпаться так не хочется… — Дилан. Голос прозвучал на удивление близко, и, переборов наконец сонливость, О’Брайен разлепил глаза и повернулся на звук. И хоть он был абсолютно уверен, что одеяло не разворачивал, это не помешало ему увидеть прямо перед собой чьё-то расплывчатое лицо. Совсем не похожее на лицо его матери. Дилан протёр глаза, попытался всмотреться пристальнее, а потом удивлённо заморгал. Он же давно закончил школу… — Томас? — Что ты делаешь у меня под одеялом? Невольно его взгляд скользнул в сторону, привлечённый странным переменчивым светом, который никак не могло быть видно, и через пару мгновений Дилан пришёл в себя окончательно. Осознание произошло резко, его тряхнуло, как при ударе током, и О’Брайен вскинулся, едва не врезавшись лбом в чужой нос. — Т-Томас! Ты в порядке? — Угомонись, — Сангстер, морщась, вернул его в сидячее положение и продолжил вытирать ему щёки. — Где Ли? Лицо самого Томаса было залито кровью, это было отлично видно даже в свете налобного фонарика, который сейчас валялся где-то у Сангстера за спиной. Даже пыли и песка было меньше, чем крови: насыщенные красные потёки, свежие поверх стёртых и размазанных, покрывали его лоб, щёки, исполосовали шею, алые резко пахнущие пятна украшали его руки и одежду, о которую он их, вероятно, вытирал. Жутковатое зрелище, будто кадр из фильма ужасов. Интересно, сам он выглядел сейчас так же? Хотя вряд ли. Раз Томас так тщательно изводит на него влажные салфетки, должен же быть от этого какой-то толк? Ему бы самому вытереться не помешало, кстати говоря. — Дилан! — не дождавшись ответа и встревожившись, Томас тряхнул его за плечо. — Ты меня слышишь? — Прям даже не верится, что это в самом деле происходит, — Дилан помотал головой, пытаясь избавиться от тумана перед глазами, и, медленно подняв руку, схватил Сангстера за запястье, чтобы тот больше его не тряс. — Слышу я тебя, слышу. Где Ли — не знаю, я его не видел и не слышал. Я кажется, вообще просто отрубился. Вода у тебя есть? Томас, помрачневший при словах Дилана о Ли, потянулся куда-то в сторону, на мгновение пропав из его поля зрения, и вернулся с бутылкой воды. С той самой, которую вытаскивал у Дилана из рюкзака совсем недавно. Или давно? Сколько вообще времени прошло? Пить хотелось ужасно, песок хрустел между зубов, но Дилан заставил себя остановиться после шестого глотка. И правильно сделал, потому что стоило ему убрать горлышко бутылки от губ, его будто сдавило в огромном невидимом кулаке. Томас угрюмо наблюдал за тем, как Дилан вдруг подорвался с места куда-то в сторону, прополз на коленях пару метров, и его вырвало. — Проклятье, — сдавленно выругался он и, кое-как засыпав лужу обломками камня и песком, вернулся обратно. Плюхнулся рядом с Томасом и забрал протянутую упаковку салфеток.***
— Ты пытался с ним связаться? — слабо поинтересовался Дилан у спины сидящего перед ним Томаса. Пока тот не видит, убрал ото лба пакет со льдом* и потёр зудящую под бинтами кожу.* В туристические походы обычно берут не обычный лёд, а либо сухой лёд в гранулах, либо «гипотермические пакеты», наполненные жидким льдом — ледовой суспензией, однородной смесью сферических кристаллов льда в рассоле или пресной воде. «Жидкий лёд» применяется как при транспортировке продуктов, так и в медицинских целях.
Сразу после пробуждения он будто был ещё в норме, и даже не понял сначала, зачем Томасу понадобилось забинтовывать ему лоб, но с каждой минутой голова становилась всё тяжелее и тяжелее, поэтому оставаться в вертикальном положении Дилан больше не мог. Хоть они и постелили на землю его развёрнутый спальник, лежать он бы сейчас тоже не стал, будь у него выбор, и не только потому, что земля была холодная и жёсткая — рёбра ломило, как после хорошей драки, каждый вздох отдавался ноющей болью в боку. Хотя, если привыкнуть, то было терпимо. Томас повёл плечами, через пару мгновений отвернулся от фонарика и тяжело уселся на землю напротив Дилана. Попытался открыть упаковку эластичных бинтов, но, как показалось О’Брайену со стороны, пальцы слушались Томаса плохо. В конце концов он раздражённо фыркнул и вцепился в неё зубами, и только тогда пакет наконец поддался. — Пытался, — только после этого подал он голос. — Он взял трубку, но меня не слышал, так что не уверен, что от звонка был толк. Но, судя по голосу, с ним всё в порядке, его не задело. — А девять-один-один? Томас посмотрел на него тяжёлым непробиваемым взглядом и поджал губы. Задрал водолазку на животе и принялся изучать повреждения, и только через полминуты ответил: — Разумеется, уж они услышали. Сказали не выключать телефон и ждать. Но Дилан его не услышал — он уже успел забыть, что что-то спрашивал, во все глаза уставившись на открывшееся ему зрелище. Открытых ран не было, но особо это всё равно не обнадёживало, потому что синяки, покрывавшие Томаса буквально с ног до головы — по крайней мере, ту его часть, которая была видна из-под водолазки, — выглядели очень нехорошо, особенно пугающе-большой, неправильной формы кровоподтёк на животе. И было ещё кое-что. — Томас, твоя рука… Тот на этих словах перевёл взгляд на своё левое запястье и раздражённо цыкнул при виде расплывшегося по руке пятна. — Зараза, — он пару раз сжал пальцы травмированной руки в кулак, и на второй Дилану показалось, что у Томаса выступили слёзы. — Эй, может, не надо? — Дилан приподнялся на локте, пытаясь в полутьме разглядеть, не показалось ли ему. — Давай, я помогу перебинтовать?.. — Я сам, — отрезал Томас, тут же нарочито равнодушно отводя взгляд от своего запястья. — А ты лучше лежи, у тебя… — Упрямый придурок, — не дав Томасу договорить и по-прежнему не выпуская из рук пакет со льдом, Дилан поднялся с места. — Хочешь ещё сильнее себе руку испортить? — Да там не перелом даже, иначе я бы совсем рукой двигать не смог, — слабо запротестовал Томас, упираясь здоровой рукой Дилану в плечо. — А тебе лучше бы лежать и не вставать, у тебя сотрясение мозга. — У тебя, видимо, тоже, если не что похуже. По крайней мере, соображать ты почему-то перестал, — не обращая внимание на возражения Томаса, Дилан заставил его сесть ровно. Сам после секундного колебания уселся ему на колени, вытащил у Сангстера из рук упаковку бинтов и вручил ему свой пакет со льдом. — Меняемся. Держи его у меня на лбу. Томас сердито зыркнул на него из-под слипшейся чёлки, но сопротивляться больше не стал и покорно забрал у Дилана лёд. Прижал его ему ко лбу и жестом, почему-то напомнившим О’Брайену дрессированную собаку на тренировке, протянул ему повреждённую руку. Впрочем, покорность сразу же испарилась без следа, как только Дилан завязал последний узел. — Всё, проваливай на своё место, пока снова не отключился, — такое, наверное, было вполне возможно — пару раз Томас замечал, как плывёт у Дилана взгляд и сбивается дыхание. — Дальше я сам. — Рюкзак мой где? — проигнорировал его О’Брайен. — Нужен ещё лёд. Слишком усталый взгляд и слишком бледное лицо заставили Томаса проглотить слова протеста и послушно ответить. Что ж, если с рукой Дилан справился на удивление быстро и аккуратно, то с перевязкой живота пришлось повозиться. В основном потому, что у него снова поплыло всё перед глазами, а в ушах зазвенело громче прежнего. Угрожающе багровый кровоподтёк прямо у него перед глазами, тот факт, что даже самые невесомые прикосновения приносили Томасу боль, заставляли остывшие пальцы Дилана дрожать от нервного возбуждения. Или от головокружения. С каждым оборотом бинтов вокруг его поясницы, с любым неверным касанием Томас дёргался и сильнее сжимал челюсти, и это заставляло нервничать ещё больше. Чёрт. Прости, Томас, надеюсь, ты понимаешь, что я правда стараюсь. — Эй, Дилан, — сквозь зубы проговорил наконец Томас. Дилан замер, медленно поднял на него взгляд. — Всё нормально. Они смотрели друг на друга одинаково тусклыми от боли глазами, оба бледные и с прилипшими ко лбу волосами. Томас тяжело выдохнул, с усилием разжал пальцы, и выпустил ворот футболки, который до этого момента сжимал в кулаке в попытке сдержаться. Заставил себя аккуратно положить руку на колено вместо того, чтобы судорожно в него вцепиться. — Ты всё делаешь правильно, но давай заканчивай уже, а? — Хорошо, — почти шёпотом отозвался Дилан. — Потерпи ещё немного.***
В конце концов Дилан водрузил на повязку Томаса пакет со льдом и всё закончилось. Я бы тебе и лицо вытер от крови, но, думаю, пока я всё. — Ты меня извини, мне надо прилечь, — с этими словами О’Брайен тяжело вздохнул, завалился вперёд и уткнулся лбом Томасу в плечо. Томас замер, внезапно осознав, что не знает, куда девать руки. Дилан тяжело дышал ему в шею, не собираясь шевелиться, придавив его своим телом к стене, и оставаться в таком положении слишком долго у Томаса бы не вышло. Однако что-то помешало ему начать протестовать и сдвинуть О’Брайена с себя в тот же момент, как тот на него улёгся. — Дилан, — однако тревога в итоге пересилила, и он окликнул его, когда и через минуту тот не попытался пошевелиться. — Дилан, не молчи! О’Брайен что-то неразборчиво пробурчал в ответ, и Томас попытался отодвинуть его лицо от своего плеча, чтобы понять, в сознании тот или нет, как Дилан снова зашевелился как ни в чём не бывало и вдруг вцепился в Томаса сразу обеими руками. Бережно, но вместе с тем настойчиво обнял, потёрся затылком о его подбородок, как огромный кот, и наконец отстранился. Правда, лишь настолько, чтобы суметь пересечься взглядами, и ни на дюйм дальше. — Что, волнуешься за меня? — глаза О’Брайена блеснули из-под полуопущенных ресниц, и Томас почувствовал, как у него теплеют щёки — у носа, под глазами, медленно, но верно наливаясь румянцем. — Разумеется, — как можно более равнодушно отозвался он, отводя глаза. — Слезь уже с меня. — Отрадно слышать, — Дилан, перебираясь наконец с его колен на свободную часть спальника. — Ну что, готов? — К чему? — слегка напрягшись, осторожно поинтересовался Томас. — К задушевным разговорам, конечно, — Дилан перевернулся на бок, чтобы видеть его лицо, и расплылся в довольной улыбке, заметив его румянец. — Не буду я с тобой разговаривать, — отрезал Сангстер. — Я спать хочу, — и он отвернулся от него, решительно закрыл глаза и застыл, всем своим видом показывая, что не намерен больше разговаривать. — Спать так спать, — послушно повторил О’Брайен, и наконец воцарилась тишина. Правда (удивительно, как Томас смог об этом забыть), Дилану не обязательно было говорить, чтобы вывести его из себя. Вместо того, чтобы открыть рот, он принялся ворочаться. То подбирался к самому краю спальника, утыкаясь в стену, то едва не на Томаса укладывая руки и ноги. — Эй, угомонись уже, — в конце концов Сангстеру это надоело. — Чего вертишься? Впрочем, раздражение тут же сменилось беспокойством, когда Дилан ему не ответил. А если ему от боли лежать неудобно? Чёрт, я об этом не подумал. — Дилан, ты как? — Томас еле сдержался от того, чтобы тронуть О’Брайена за плечо, но тот заговорил раньше. — Лежать неудобно, — жалобно отозвался тот из-за спины. Потом повернулся к Сангстеру, и того снова обожгло это его противное выражение в глазах — лукавое, хитрющее и до ужаса самодовольное. — Можно к тебе на колени лечь? Томас отшатнулся бы от него, если бы стоял на ногах и если бы у него были лишние силы, но сейчас он таким не располагал. Поэтому просто прикрыл пылающее лицо ладонью и закусил губу. — Так можно? Томас, пожалуйста, на голой земле лежать так неудобно, — голос этого засранца, в отличие от наглого взгляда, переполняло смирение. — Рюкзак подложи, — еле сдерживая дрожащий от злости голос, процедил Томас. — На рюкзаке тоже неудобно, — продолжал ныть О’Брайен. — А у меня голова так болит… тебе не понять. — Ты даже не пробовал! — Эй, Томас, ну что тебе сто… — Я сказал нет! Томас, кажется, сам испугался тона, которым это рявкнул. Тут же отнял руку от лица, взглянул на Дилана, и пожалел о своих словах, как только увидел его глаза. — …Понял. Не кипятись, — и он повернулся на другой бок, отвернувшись от Томаса и света фонарика, и затих. И Томас как-то сразу растерял весь свой боевой настрой, и уже не казалось ему, что он имеет полное право злиться. Но извиняться сейчас было… нет, это было невозможно, так он тогда подумал, а когда всё-таки голос совести пересилил, Дилан уже заснул, как Томас ему и велел. Всё так же, лёжа на боку, подложив под голову рюкзак, как Томас ему велел. Или не заснул, а просто не собирался с ним разговаривать. Как Томас и велел. Проклятье. «Ну и что это такое опять? — с досадой думал Томас, одной рукой пытаясь вытащить влажную салфетку. — Вроде бы херню натворил он, а неуютно и неловко мне, как обычно. Ведёт себя, как шкодливая собака, причём не только в курсе этого сходства, но и бессовестно им пользуется!». Что ж, вытереть лицо кое-как Сангстер сумел самостоятельно, наощупь обработал царапины на лбу, но, когда тоже собрался спать, понял, что перед ним стоят две трудновыполнимые на данный момент задачи. Первое: он не мог лечь. Всё-таки что-то он себе, наверное, повредил — в животе медленно, но верно разгорался пожар. От каждого даже самого незначительного сокращения мышц Томасу казалось, что от него отрывают по кусочку. Причём болели не только мышцы живота, но и то, что по идее не имеет к нему никакого прямого отношения — например, шея или бёдра. Или, например, боль в животе можно было спровоцировать, подняв руку. Бред какой-то, зачем человеческий организм так устроен? Второе: по причине травмы достать из рюкзака второй спальник не представлялось возможным, поэтому если Томас собирался лечь, то единственным способом для него это сделать было улечься на один спальник с Диланом. Да, они расстегнули его и развернули, как простое одеяло, но всё равно для двоих места было… нет, достаточно, конечно, но вот места между этими двоими почти не оставалось. И если с болью Томас был готов мириться — так он устал, — то вот насчёт сна практически вплотную к О’Брайену он был совершенно другого мнения. Так что, заранее проклиная своё решение, которое, конечно же, приведёт к тому, что к утру у него адски затечёт задница, Томас остался сидеть. Только успел прикрыть глаза, как тут же провалился в сон.***
Снилось ему, будто его похитили в морском порту пираты или работорговцы, сунули в мешок и без конца ворочают из стороны в сторону. В мешке было душно, темно и пыльно, к тому же кроме Томаса там болталось ещё что-то — ящик или клеть, и она упиралась жёстким углом прямо ему в живот. И вот что странно — как бы мешок ни переворачивали, передавая с рук на руки, кто бы его ни нёс, по чему бы ни волочил, эта противная коробка всё никак не смещалась и продолжала давить ему на кишки. А ещё у него почему-то не было левой руки. До локтя всё шло как обычно, а запястье отсутствовало. Хотя, если они сочтут меня подходящим, могут сделать членом своей команды, и тогда я получу себе крюк вместо руки? Большой и блестящий… Круто… Потом его вроде как наконец принесли на место, положили на землю и мешок развязали. Правда, светлее не стало, но вероятно, это из-за того, что у него на глазах повязку решили оставить. Потом откуда-то появилась длинная, худая и почти лысая от недостатка витаминов собака и начала вылизывать ему лицо. А потом — и вот это было уже странно, даже по меркам сна, — у Томаса съехала повязка с глаз, и оказалось, что у собаки было человеческое лицо. Он заморгал, тщательно протёр глаза рукой, и снова осмотрелся, но никакой собаки не увидел. Прямо над ним, занеся руку с влажной салфеткой, сидел Дилан. С очень странным выражением лица, над значением которого Томас не мог и не желал думать. Впрочем, О’Брайен быстро собрался, его глаза снова блеснули в свете фонаря, и он продолжил своё занятие. — Как ты себя чувствуешь, Томми? — Не… называй меня так, я же просил, — Томас прикрыл глаза, когда Дилан слишком близко поднёс салфетку, но отталкивать его руку не стал — потому что было лень, вот почему. И больше ни почему. Он просто полежит, не двигаясь, соберётся с мыслями, вот только ещё минутку… — Который час? — Твой телефон показывает без десяти одиннадцать. Значит, они оказались заперты в этой шахте около... трёх часов назад. За это время снаружи должно было уже стемнеть, в Калифорнии летом темнеет около восьми, значит… ох, как же тяжело думать… Прохладные, пахнущие мятой влажные салфетки, оставляющие на коже свежие, холодящие следы. — А естественное освещение не изменилось? — еле ворочая языком, поинтересовался Томас. — Не, — Дилан, видимо, заканчивал — он прошёлся ещё раз по его лицу по кругу, от одного виска через подбородок и щеки к другому, потом по лбу, глазам, носу, обвёл губы, спустился на шею. Голова слегка кружилась, поэтому обращать внимание на всё Томас сейчас не мог, но явно чувствовал его прикосновения, одновременно прохладные и тёплые — сначала холодящая мята, потом пробивающееся сквозь ткань тепло его пальцев. Приятно… и голова так меньше болит… — Я выключал фонарик, проверял — темно, как в угольном котле. Нас всё-таки далековато от выхода завалило. Ну, вот, теперь другое дело, — он наконец убрал салфетку от лица Сангстера и удовлетворённо улыбнулся. — Давно хотел так сделать. — Что сделать? — голос Дилана гулко отдавался в голове, почти не оставляя следов в мыслях. Сложно было сосредоточиться. — Да ничего, ничего, — успокаивающе похлопал его О’Брайен по плечу, ухмыльнулся (и хоть чётко Томас это сейчас не мог разглядеть, всё равно знал это его выражение лица до мельчайших подробностей) и добавил. — Вообще, в идеале, вылизать бы тебя, как новорожденного котёнка, но, думаю, ты такое не оценишь. — А, вот как, — странно, вроде бы он головой не бился, почему же его так клонит в сон? — Понял. И Томас снова уснул, на этот раз без сновидений, а Дилан так и остался сидеть, как громом поражённый, в той самой позе, в которой его застали последние слова Томаса. Сангтер не должен был так реагировать. Он должен был взвиться, испугаться, прийти в ужас или в ярость, но никак не соглашаться с ним! Это лишний раз доказывает, что с Томасом не всё хорошо. Сам Дилан чувствовал себя сносно — голова не болела, за исключением огромной, с абрикос размером шишки на затылке, будто у него прорезывался рог или третье ухо. А вот с Томасом что-то не то, не то… И как тут не воспользоваться моментом, когда вот он лежит перед тобой, запрокинув голову, прижав к груди перебинтованную тобой руку (которая, кстати, опухла, став в полтора раза толще, чем здоровая правая). Так спокойно и тихо дышит, что его почти не слышно, такой открытый и беззащитный… Как новорожденного котёнка… Нельзя! Дилан отшатнулся от чужого лица, над которым за секунду до этого склонился, после мгновенного раздумья занёс руку и отвесил себе пощёчину. А затем ещё одну, с другой стороны. Как ему такое вообще в голову пришло? Томас же… мало того, что тот не просто спит — ему явно плохо, так он же и против был всего этого. Против с того самого дня, как Дилан рассказал ему, что чувствует. Фу, мерзко от самого себя становится. Дилан перебрался на другой конец спальника, специально лёг к Сангстеру спиной, обхватив себя руками, и задумался. Нет, конечно, это было странно — что они с Томасом общались вполне себе тесно, пока Дилан не завёл тот дурацкий разговор, а вот после этого Томасу почему-то вдруг всё стало казаться неподобающим. И «Томми» не зови, и до дома не провожай, и волосы не трогай, и одежду его не носи, и ещё куча запретов, в одночасье родившихся из… из чего? Из страха Сангстера перед чем-то более серьёзным, чем дружба? Но что ему стоило просто вести себя как раньше, как когда его всё устраивало? Он ведь и сам тоже и обнимался охотно, и одеждой с ним менялся. Да даже сейчас! Томас этого, наверное, даже не осознаёт, но сейчас на нём надета его, Дилана, водолазка! А он искал её дома целую неделю. И сам сократил для него своё имя до «Томми». Для него одного! Чё поменялось-то?! Дилан ведь просто хотел, чтобы Томас понимал его чуть лучше, вот и всё различие. Просто озвучил то, что, как ему казалось, думают они оба. Он ошибся. Томас так не думал. Но он не отпустит Сангстера просто так. Особенно после того, как пару раз ловил-таки на себе задумчивый взгляд его тёмных глаз, который тот всегда стремительно прятал, очаровательно смущаясь и злясь. Взгляд не как раньше — не как на друга или домашнего питомца, любовь и привязанность которого воспринимаются как должное, а как на кого-то, которому хотелось сделать что-то такое же значимое в ответ. Однако когда Дилан пытался вывести Томаса на откровенный разговор, тот всегда либо сбегал, либо отшучивался (ужасно и неумело), либо начинал злиться на него. И это злило уже самого О’Брайена, злило до крайности, так же, как и Томаса — на самого себя. Что он делает не так, что Томас не решается с ним поговорить? Он слишком настойчив? Надоедлив? Томас, ну ты пойми, терпеть такое правда тяжело…***
Проснулся Томас жутко голодный и почему-то злой. Тело затекло и словно онемело, не слушаясь, боль в животе сменилась на тупую давящую, будто кто-то с силой сжал его в кулаке. Потом он попытался поднять руку и протереть глаза, и не смог этого сделать. Сначала решил, что рука тоже затекла, а потом повернул голову и обмер. Побледнел, поспешно отвернулся, уставился в каменный невысокий потолок, под глазами запульсировала кровь, выдавая его волнение. Дилан лежал рядом, не обнимал его, ничего такого, за исключением одной детали — он крепко держался за его ладонь сразу обеими руками. Спал. Первой мыслью Сангстера было что-то вроде «Ах, ты, засранец», а потом он понял, что у него нет сил сопротивляться, будить О’Брайена и устраивать скандал. В конце концов, он же просто держит его за руку. Что вообще в этом такого? Когда первое потрясение схлынуло, Томас попытался осторожно высвободить пальцы, но О’Брайен, недовольно заворчав, лишь сжал руки покрепче. Даже не проснулся. Ну и ладно. Ну и пусть. Дилан же всё равно спит, значит, не узнает об этом, а значит, можно и так полежать. Не будет этих его кривляний, театральных реакций, просто тихо-мирно полежать… Полежать? А когда это он успел лечь, спрашивается?! Он же не смог вчера сам, так как же!.. Поток его панических мыслей прервал глубокий вдох откуда-то сбоку, и Томас инстинктивно зажмурился, притворяясь спящим. Хватка на его руке… не усилилась, но стала осознанной, что ли — Дилан слегка перевернул его ладонь, как-то так расположил, что держаться стало удобнее. И, Томас даже не заметил, как это произошло — словно его пальцы сдвинулись сами, — сжал руку О’Брайена в ответ. Чёрт. — Томас? От того, насколько близко раздался этот голос, у Сангстера перехватило дыхание. Сердце колотилось, как сумасшедшее, почти в горле, и было странно, что Дилан до сих пор его не услышал. Он что, понял, что я не сплю? Но Дилан ничего не понял. Он всего лишь пользовался моментом, когда Томас его не отталкивал и не ругал, сидел над ним, держа за руку, и просто смотрел. Ужасная привычка. О’Брайен делал так часто, и каждый раз приводил Томаса в замешательство, поскольку тот не понимал ни цели, ни смысла, ни результата, к которому Дилан в итоге стремился. Смешался он и сейчас, но не мог прекратить, не выдав сам себя. Оставалось лежать перед ним, чувствуя тепло его руки в ладони, и еле переводить дыхание. Дилан еле сдерживался, чтобы не расхохотаться во весь голос. Эта наивная и милейшая попытка Сангстера притвориться спящим просто не могла оставить его равнодушным, но ему приходилось сдерживаться изо всех сил, чтобы не выдать своё понимание. Что ж, это же можно расценить, как разрешение? Если бы Томас был против, он бы не преминул во всеуслышание об этом объявить. Хотя, надо отдать ему должное, держался тот хорошо, и, если бы не румянец, его действительно можно было бы принять за спящего. Еле-еле удавалось Дилану сдерживаться и не начать тискать Томаса за эти налившиеся румянцем щёки, аж пальцы дрожали от желания. И Дилан знал, что лучше было бы им сейчас остановиться, чтобы ничего не испортить, но это было выше его сил. Терпеть этот его изучающий взгляд было почти невозможно, но Томас упрямо продолжал терпеть, потому что наткнуться на язвительный и ехидный взгляд О’Брайена было бы ещё невыносимее. Поэтому ему оставалось только замереть, напрягшись до предела и все силы направив на то, чтобы не дрожать, вытянувшись и зажмурившись, и слушать чужое размеренное дыхание. Внезапное прикосновение, настолько невесомое, что если бы он действительно спал, то ничего бы не почувствовал. К коже на подбородке, под нижней губой. Не к губам, но близко, опасно близко. От этого почти незаметного прикосновения Томаса будто дёрнуло током, будто сжатую до предела пружину вдруг освободили, и она стремительно взвилась и распрямилась, настолько быстро, что, не успев взять своё тело под контроль, Томас распахнул глаза.***
Дилан застыл, и выражение его лица застыло, и сердце его на секунду тоже замерло, сжавшись в комок размером с горошину, оставив в груди пустоту, и время тоже будто застыло. Они смотрели друг на друга одинаково растерянными глазами, оба красные, как маков цвет. Никто из них не ожидал, что всё сложится так: Дилан — что Томас так внезапно перестанет притворяться и застигнет его на месте преступления, а Томас — что выражение лица О’Брайена будет таким испуганным и виноватым. И ведь Дилан действительно испугался. Он перешёл границу? Он всё испортил? Нет, пожалуйста, я больше не буду, только пусть я не испортил! Он поспешно убрал руку от чужого лица, отшатнулся под пристальным взглядом Томаса, даже слегка отвернулся. Батарейки в фонарике, горевшем всю ночь, уже начинали сдавать, так что в пещере постепенно темнело по мере того, как тускнел свет. И в таком свете вскоре стало невозможно нормально разглядеть Томаса и его выражение лица. Горло сводило от желания начать извиняться, но губы его не слушались. — Эй, Дилан. Вкрадчивый, непринуждённый голос, будто ничего необычного не произошло. А ведь ничего действительно не произошло, разве нет? Дилан послушно поднял на Томаса глаза, ожидая чего угодно — взрыва, злости, ненависти, но не встретил ничего такого. — Поможешь сесть? Мне самому больно. Это был просто взгляд. — Жутко есть хочется, да? Дико было слышать такие обычные слова и интонации, будучи готовым к катастрофе. Дилан как во сне вернулся обратно к Томасу, помог ему подняться с земли и откинуться к стене. — Ага, и не говори… — непослушными губами отозвался Дилан. От такого спокойного, как затишье перед бурей, Томаса хотелось оказаться подальше, чтобы, когда тот начнёт злиться, было не так больно. Так Дилан подумал, но больше ничего сделать не успел — только начал отодвигаться от Сангстера, как тот схватил его за футболку, удерживая на месте, и здоровой рукой едва не влепил ему пощёчину. Дилан отшатнулся, насколько смог, и ладонь лишь едва задела его по носу и подбородку. — Какого хрена, Дилан?! — вот теперь его взгляд буквально обжигал. — Что ты тут устроил?! У Дилана не получалось толком прочитать его выражение лица, но что он точно понимал — Томас в ярости и ему больно. Почему ему больно? — Прости, я не должен был… — Да заткнись ты! — Томас ещё сильнее вцепился в его футболку, встряхнул, как нашкодившего кота. — Меня не интересует, что ты там должен или не должен, почему ты не стал со мной говорить?! Что? — Почему сделал вид, что ничего не произошло?! — выкрикнул Томас ему в лицо, и его всего перекосило. Он охнул, выпустил Дилана и прижал руку к груди — видимо, как и сам Дилан, только сейчас вспомнил, что она у него травмирована. — Ты что, на самом деле испугался?! Какого хрена ты меня боишься?! О чём это он? Не стал говорить? Что это значит? Неужели это… — Я ведь однажды уже всё тебе сказал, — нервное возбуждение поднялось у него в груди, как цунами, сердце заколотилось чаще. Дилана словно толкнуло что-то в спину, он и сам не заметил, как оказался так близко к Томасу. — Чего ты ещё от меня хочешь? — Я!.. — а ведь действительно. Чего он ещё от Дилана хочет? Чтобы тот повторял ему признание при каждом удобном случае? Это, наверное, унизительно и тяжело?.. — Ты что, думал, я изменил своё решение? — снова в голосе О’Брайена начала прорезываться улыбка. Но не самодовольная, не ироничная и не издевательская. Какая-то другая, и только это еле заметное отличие заставило Томаса поднять на него глаза. — Или тебе тоже было что мне сказать? — Ничего подобного, — успокоившись даже быстрее, чем вспылив, тихо отозвался Томас, впрочем, понимая, что никого своим таким ответом не переубедит — ни Дилана, ни самого себя. — И ты понял, наконец, как тяжело говорить такое человеку, который не желает тебя слушать? Да. Он понял. Это было крайне неприятно. — Чего ты такой счастливый? — сварливо поинтересовался Томас вместо ответа. Достаточно было и того, что он сам себе признался, а Дилан ещё не заслужил услышать такое вслух. К тому же, О’Брайен действительно весь светился, как начищенная медаль, и снова рассматривал его своим изучающим, жадным, почти неприличным взглядом, но почему-то сейчас от этого не было так мучительно стыдно, как раньше. Интересно, почему? — Скажу, если перед этим ты ответишь на мой вопрос, — с готовностью отозвался Дилан. Подобрался ещё ближе, чтобы лучше видеть его лицо. — О чём ты думал, пока притворялся спящим? Что ж, вот и ответ, почему. Нипочему. Разве что-то изменилось? Томас закусил губу и еле удержался от того, чтобы отвернуться, чувствуя, как снова заливается румянцем. Проклятье, он всё-таки знал! Боже, как стыдно… — Я думал в том числе о том, что не хочу, чтобы ты поднял меня на смех, — что сейчас и происходит, вообще-то. А если и не происходит, то скоро произойдёт. — О том, как жаль, что ты не можешь вести себя нормально, не выводя меня из себя, не заставляя меня краснеть и чувствовать себя посмешищем. О том, как сильно мне хочется, чтобы ты перестал так делать. Если бы не это, я… Дальше Дилан перестал улавливать смысл его слов — настолько это его поразило. Это катастрофа. Дилан слушал это объяснение, этот тихий, очень серьёзный голос, и понимал, какой же он идиот. И вёл себя, как идиот. И из-за этого Томас боялся не отношений, а того, что для Дилана всё — лишь шутка. Дебил. — Томас! — кажется, он вмешался посреди чужого предложения, но сейчас Дилану было всё равно — настолько важную вещь ему нужно было сказать. — Для меня это всё серьёзно. Да, я идиот со странным чувством юмора, но насчёт тебя я серьёзен, как никогда. — Да это я уже понял, — ляпнул Томас без единой заминки, и Дилан почему-то растерялся. Даже немного отодвинулся от него, чтобы видеть всё лицо целиком, с недоверием вгляделся в его глаза. — Ты совершенно не выглядишь удивлённым, — обиженно надулся он. — И когда же ты это успел? — А нечего было разглядывать меня, пока я сплю, а потом пугаться, как кот, у которого чихнули над ухом, — отозвался Сангстер, на мгновение снова вспомнив, насколько реакция Дилана его тогда впечатлила. Тряхнул головой, прогоняя ненужные мысли, и напомнил: — Я ответил на твой вопрос, теперь твоя очередь. Дилан не сказал ничего — он просто поцеловал его. И чего было сопротивляться? Вышло как-то неловко — в основном потому, что Томас не мог наклониться ему навстречу, — торопливо и обрывочно, но всё равно здорово настолько, что дыхания не хватало, хотелось обнять Томаса ещё крепче, поцеловать ещё сильнее, и… — Эй, да не волнуйся ты так, — в какой-то момент Томас поморщился и отодвинул лицо О’Брайена от себя. — Ты мне все губы искусал. Лучше нормальную еду достань, может, так уймёшься. — Ты испортил всю атмосферу, — заворчал О’Брайен, расстёгивая свой рюкзак в поисках консервов. — Да она изначально была неподходящей настолько, насколько это вообще возможно, — фыркнув, отозвался Сангстер. Забрал у О’Брайена упаковку с беконом и принялся разворачивать. — Ты, наверное, от восторга забыл, что нас как бы завалило в старой шахте, потолок над нами держится на честном слове, а спасатели прибудут хрен знает когда. — Ну, зато ты помнишь, — непринуждённо пожал плечами Дилан. — Ты меня и спасёшь, если что.***
И хотя Ли действительно повезло больше, чем им, и от обвала пострадала разве что его причёска, и у него хватило сил добраться до ближайшей станции рейнджеров и попросить о помощи, всё равно выходило так, что спас их Томас. Его звонок в 911 существенно облегчил всем поиски и непосредственно разбор завала. Дилан и Томас в общей сумме просидели в шахте семь часов, но это происшествие не доставило им особых неудобств — это становилось очевидно при одном взгляде на их неуместно спокойные и довольные лица. Пару раз у них поинтересовались, не сошли ли они от клаустрофобии с ума, раз так глупо улыбаются, и если нет, то почему им, собственно, так весело, но парни отмалчивались. Сидели рядом, завёрнутые каждый во флисовое оранжевое одеяло, и непонятно чему улыбались. Конечно, и Дилан, и Томас отлично понимали, что неудобства с нетерпением ждут их по возвращении домой при встрече с родителями, резко вспомнившими, что у них есть великовозрастные дети, у которых мозгов пока хватает только на еду, прогуливание пар и шатание по окрестностям с рюкзаками, но пока всё было очень даже неплохо. И для себя Дилан это понял, когда, пользуясь тем, что под складками одеяла не видно, прямо в скорой взял Томаса за руку, и тот не стал, как раньше, её высвобождать. Да, очень даже неплохо.