***
Дункан всегда возвращается неожиданно. Ещё вчера отец делился добытыми сведениями, добавляя, что команда вернётся не скоро, а сегодня Пол бежит к воину, распростёршему руки в ожидании столкновения. Дункан принимает его в свои объятия, со всеми его эмоциями и несдержанностью, поднимает в воздух и кружит долгие мгновения, пока кто-то не смеётся рядом и не хлопает его по спине. Таскать сына герцога словно простодушную кухарку — вот ведь шутки у него. Пол снова ждёт — в этот раз в спальне Дункана, пока тот смывает с себя следы долгой миссии. Пол бы напросился пойти с ним, но остатки стыдливости задушили слова в горле. Он неподвижно застыл у окна, теперь невидящим взглядом уставившись в темноту, и внутренне дрожит от того, что чужое тело совсем скоро будет на расстоянии выдоха. Дункан всегда осторожен. Полу было чертовски мало лет, когда невнятное желание быть ближе к воину оформилось в нечто более глубокое и взрослое, что не прошло с годами. Тогда всё было опасным и мучило их обоих, но в мире царил относительный покой. Теперь же наоборот — дом находится под угрозой, но то, что между ними, нерушимо и даёт им силы переживать разлуку снова и снова. У Айдахо шаги тихие и массивные. Наступай он чуть резче, и каменный пол дрожал бы как зыбучие пески. У Пола против воли сжимаются пальцы, тянут края рубашки и сминают их. Дышится с трудом. Он волнуется как в первый раз. Чужие руки касаются нежно. Накрывают узкие ещё плечи, скользят вниз по лопаткам и обнимают за талию. Губы касаются кудрявой макушки, слышен долгий вдох. — Скучал по мне? — спрашивает с усмешкой, но Пол натаскан различать эмоции людей. Дункан тоже волнуется. Словно Пол мог бы забыть его за время отсутствия, мог бы вытравить это чувство из себя. Он разворачивается в чужих руках и оглядывает исполосованную шрамами грудь с каплями воды. На Дункане одно только полотенце, с волос падает несколько капель, когда тот склоняет голову набок, изучая лицо Пола. — Ты словно неделями не спал. Мозолистые пальцы поднимают подбородок, вынуждая запрокинуть голову. Пол встречает его взгляд. Вокруг зрачков ему чудится синий отблеск, вызывающий отголосок внутри. Пол моргает, и мираж исчезает. Он отводит взгляд, смущённый пристальным вниманием. — Не из-за меня же ты заработал бессонницу, — подначивает Дункан. Его ладонь знакомо ложится на шею, отгибает ворот рубашки, греет. — Просто кошмары, — бормочет Пол. Они стоят так минуту или две, молча наслаждаясь истомой друг по другу. Затем Пол закрывает глаза и подаётся ближе, попадая губами на впадинку меж ключиц. Дышит. Наследнику дома Атрейдесов не следует растворяться в низком и животном, но у Пола нет сил сопротивляться желанию. Поцелуи короткие, изучающие, словно они в самом деле забыли, как обращаться друг с другом. Айдахо любит его руки. Они тоже в мозолях от ежедневного обращения с клинками, но пальцы тоньше, изящнее, Дункан прижимается к ладони губами и жмурится от удовольствия. Сколько бы тот ни шутил о том, что в будущем будет служить молодому герцогу, именно в такие моменты Пол может чувствовать, что мастер оружия принадлежит ему одному. — Вспоминал обо мне? — болезненно интересуется Пол, пока коленопреклонённый Дункан оставляет жалящие метки на его боках, задрав рубашку. Тот поднимает глаза. — Каждый день и каждую ночь. Пол кивает, словно этих слов и ожидал, и зарывается пальцами в густые волосы, ещё влажные и спутанные. Он мог бы стоять так целую вечность, мог бы умолять, просить Дункана не выходить из этой комнаты никогда, мог бы даже приказать ему. Но жестокая мимолётность их времени на двоих делает ценной каждую секунду. Поэтому юноша позволяет любить себя так, как Дункану хочется, падает на ледяную постель и принимает на себя чужое разгорячённое тело. С него стягивают одежды, рычат в нетерпении, а затем медленно оглаживают всё тело, словно рисуя. Пол не признается, как сильно тоскует по прикосновениям Дункана, как уже без всякого стыда прикасается к себе в одиночестве в спальне, как воскрешает в памяти все детали, о которых не мог бы говорить вслух. Но в моменте он шепчет в самые губы о том, чего хочет, как сильно нуждается в Айдахо, тянет того к себе и растворяется в нём. — Ты становишься сильнее, — подмечает Дункан, когда переворачивает его на живот и сжимает бёдра. Пол стонет в подушку, сжимает её и подминает под себя. Стоят ли изнуряющие тренировки этих слов? Так ли заметна разница, или Дункан просто хочет подчеркнуть её? — Не говори, что всё ещё видишь во мне ребёнка. — Нет, — яростно отрицает тот. Разводит чужие ноги в стороны и нависает сверху, давая ощутить свою власть. — Ни в коем случае. Пол хорошо помнит, как в приступе решимости и подростковой несдержанности припёр Айдахо к стене и задавал прямые вопросы. Ему хотелось получить всё, что тот мог дать, а Дункан тогда ещё пытался отрицать происходящее между ними безумие. Он справедливо опасался гнева герцога, узнай тот о связи воина с его единственным сыном, но вскоре понял, что самым опасным человеком для него всегда будет являться сам наследник Атрейдесов. В его венах текла необузданная сила, а голос день ото дня полнился решимостью. Он уже был стихией, хоть и не знал этого. У Дункана не было шансов устоять. Дункан — воин, но Пол являлся миром и войной одновременно, привнося в существование Айдахо нерешаемую дилемму. Никогда не быть вместе по-настоящему. Не суметь оставить его насовсем. Он несдержанно вжимает пальцы в чужие бока, оставляя следы на светлой коже. Пол не будет принадлежать ему, а он будущему герцогу — да. Как воин, советник, любовник, свидетель его восхождения. Как верный подданный. Пол стонет, требует оставить прелюдии и дать им насладиться тем, чего оба так долго ждали. Дункан переворачивает их и смотрит на наследника снизу вверх, пока тот, дрожа от нетерпения, сжимает коленями его бока, возвышаясь. На своём месте, так порочно и правильно, что сердце заходится у обоих. — Ты знаешь, что делать, — шепчет Дункан, сдаваясь. Пол сладко улыбается, упираясь ладонями в крепкую грудь.***
Наследнику дома Атрейдесов снится огонь, пожирающий дома и земли, снятся трупы, усыпающие пески, снится красная пыль в воздухе и священная война в его честь. Дункану снится только он, стоящий у окна на рассвете и улыбающийся как дитя.