* * *
За последние дни он вывернулся наизнанку, подстегивая себя и других, и теперь не мог выдохнуть. Будто заскочил в уходящий омнибус и стоял в духоте среди спокойствия других пассажиров, а в груди так и горело после бега. Днем он запирался дома и работал, но даже из своей каморки ненавидел весь Холстенуолл за то, как быстро люди оправились. Пересудов хватило ненадолго — дело поскорее замяли в силу былого положения Калигари. У Франца до сих сих не поворачивался язык звать его настоящим именем. В доме Олсенов доктора не поминали даже по прозвищу. Отец семейства предпочитал «этот мерзавец», прислуга — «их-то черт с ярмарки». Джейн не предпочитала ничего. Франц по-прежнему заходил к ним вечерком посидеть. Старался купить что-нибудь по дороге, потому что готовили там сейчас с горем пополам. Доктор Олсен сам доливал им бесцветный на вкус чай. Неуклюже шутил, что у его дочери теперь два полуживых жениха, «что в сумме даёт одного целого, а значит, проблема решена». Заглядывал Францу в лицо не по-отцовски, как раньше. Словно заискивая перед кем-то покрепче себя. В ответ хотелось нашипеть, чтобы Олсен шёл в больницу и повторял свои шутки Алану, но потом Франц видел семейное сходство в потускневших от усталости глазах — и молчал. Скупо улыбался, считал чаинки, прошмыгнувшие мимо ситечка в чашку. Хотел уйти пораньше, но все равно сидел до ночи, потому что встать не было сил. Розоватый полумрак павильона сковывал сознание; собственный плащ на вешалке в коридоре казался бессмысленным куском реквизита. К ночи они переходили с чая на вещи покрепче, и доктор Олсен клал Францу руку на плечо и говорил, какой он молодец. Франц кусал губы, потому что снова плакать после стольких вечеров было бы уже неприлично, а доктор повышал голос, стараясь убедить собутыльника в его же героизме. Иногда от этого просыпалась Джейн. Выходила к ним тихо-тихо, садилась на краешек дивана, глядя на обоих непроницаемо черными глазами. И Франц, и отец боялись её тронуть, но желание обнять каждый раз беззвучно гудело в воздухе. Франц знал, что для себя доктор Олсен уже решил, за кого выдаст Джейн. История с Калигари подкосила его, сделала суеверным. Францу решительно не нравились те смутные надежды, которые на него возлагали, и однажды он все же сказал, не поднимая глаз от блюдца: — Доктор Олсен, я не думаю, что Джейн полегчает просто потому, что она за меня выйдет. Её отец в ответ потупился, став зеркальным отражением Франца. — Я понимаю. Конечно. Но войдите в мое положение… Её матушки давно с нами нет. А этому мешку с костями не знаю уж, сколько осталось. — Олсен похлопал себя по груди, прислушался к ответному стуку. У него начинались проблемы с сердцем из-за алкоголя. Франц подозревал, что без алкоголя они бы начались все равно. — Алан в больнице, работать долго не сможет. Ну кого ещё мне просить? — Доктор Олсен, я обещаю поддержать вашу дочь всем, что имею сам, но… способна ли она сейчас дать согласие на брак? Джейн ведь не успела выбрать между ним и Аланом до той злосчастной ночи. А Франц не настолько сошел с ума сам, чтобы жениться на ней силой. Хватит с неё проклятого Чезаре. — Франц, через несколько лет ваш брак будет вопросом необходимости, — мрачно отозвался Олсен и добавил уже мягче: — Моя девочка простила бы вам. — Вы считаете? — Франц вдруг подумал про Алана в госпитале. Про его исколотую ножом руку и грудь, затравленную улыбку, эхо его голоса в утренней палате. Прикрыл, будто канарейку салфеткой, малодушное: Я не вытащу их обоих. Может, отец Джейн прав? Может, его должно на это хватить? Доктор Олсен заерзал, потянулся за чайником: — Вы говорите, ей не станет лучше… Вдруг с вами хотя бы хуже не станет? Все рекомендации по её физическому здоровью мы, ясное дело, проговорим, — струйка рванулась из носика слишком резко, почти плеснула за край чашки. Франц заметил в лице Олсена свежий, не застарелый страх. — Доктор, ей ведь не становится хуже сейчас? Чайник со стуком опустился на стол. На фарфоровом боку серела скорее тень, чем отражение лица Франца. Паузу прервал слабый голос доктора: — Вчера она сказала… — Сказала? — Джейн молчала уже около двух недель. — Да, да. Сказала, что хочет увидеть его. — Алана? — Если бы. — Гримаса горечи. — Этого сомнамбулу. Чезаре. — Господи, — выдохнул Франц. — Откуда она знает? — Откуда приходит знание к блаженным? — удрученно откликнулся доктор, но Франц уже стиснул зубы: — Не иначе кто-то из прислуги разболтал. — Ах, Франц, какая теперь разница! Она просится. Она знает, что Чезаре там. … куда они оба поклялись её не отправлять — в единственной психбольнице на весь их городок. Там два вестника их несчастья затерялись за грубо расписанными стенами. В сознании Франца они мерзко и невнятно шевелились в глубине здания, как недобитые тараканы, сбежавшие за шкаф. Недобитые, потому что Чезаре тоже остался жить. Франц слышал от инспектора полиции, что сомнамбула вновь открыл глаза, когда с него стягивали свитер накануне аутопсии. Затем он якобы сел, огляделся, отчётливо сказал «дай» и схватил за лезвие ближайший скальпель, а потом вновь потерял сознание — видимо, от голода. После этого о вскрытии не было и речи: его отвезли в ту же больницу, из которой когда-то выкрали. Там и оставили для изучения, потому что обратно Чезаре не заснул, а в нынешнем виде был оправдан как невменяемый. «Насколько я понял, он в этой жизни набодрствовал годика на три», — пожал плечами инспектор. Франц тогда поверил ему на слово, потому что сам общаться с Чезаре был не готов даже в интересах следствия. Не ручался за себя. По счастью, следствию все и так было ясно. Франца, Алана и Олсенов вскоре оставили в покое. — …Джейн теперь покоя не будет, пока она его не увидит. — Её отец до того сокрушённо качал головой, что Франц решился. Он уже привык решаться. — Я могу сводить её туда. Присмотрю, чтобы все прошло нормально. Я слышал, что отдельно от своего… — Хозяина? Кукловода? — … доктора Чезаре не пытается никому навредить. — Надеюсь, вы правы. Раз она чего-то захотела впервые за столько времени… сходите. Только, ради бога, не оставляйте их наедине.* * *
Когда их подвели к неприятно кривоватой белой двери, Джейн мягко высвободила локоть из его руки. За всю дорогу она не проронила ни слова, но сейчас Франц заметил, как широко распахнулись ее глаза вместе с дверью в палату. Чезаре сидел там один. Из-за вечно спутанных волос его лицо казалось Францу незнакомым каждый раз — что наяву, что в кошмарах. Но осанка в памяти осталась, а сейчас Чезаре непривычно сутулился, разложив на одеяле костлявые запястья. — Почему он не связан? — выпалил Франц и лишь потом вспомнил, как сам успокаивал доктора Олсена. Сопровождающий покосился на его сжатые кулаки: — Незачем. Его недавно осматривали, он и тогда ничего не выкинул. Хныкал только. — Хныкал, значит. — От этого жалкого слова злость полыхнула с новой силой. Когда Алану пытался попасть в сердце, то не хныкал. Когда сгребал Джейн в охапку, тоже вряд ли. Как он смеет, как они все смеют… — Жалобно так. Если его не трогать, он просто пытается спать, как раньше. Вон, видите, опять устроился? — Устроился-то он хорошо, — процедил Франц, глядя, как Чезаре свернулся калачиком и укрылся с головой, будто прячась от шума голосов. Между челкой и одеялом мелькнуло капризно нахмуренное лицо. — Оставьте нас одних, пожалуйста. Сердце екнуло еще до того, как он узнал ее голос. Джейн сказала это вежливо, почти ласково. Как любимая дочка, которой не откажут. Как Джейн. Он стряхнул с себя оцепенение, кивнул сопровождающим: — Подождите нас снаружи. Я прослежу. — Только будущее у него не спрашивайте, теперь уж не скажет, — фыркнул санитар, закрывая за собой дверь. Джейн сделала шаг к кровати, другой, третий. Франц держался рядом. Тонкая рука легла на одеяло, едва касаясь: — Чезаре? Под одеялом заворочались. — Чезаре, ты меня помнишь? Наружу показалась темная макушка, два недоверчивых заспанных глаза. При виде Джейн они часто заморгали, и Чезаре откинул одеяло и сел одним пружинистым движением. Франц подался было вперед, но Джейн не глядя остановила его и тоже присела на кровать. Несколько секунд двое молча смотрели друг на друга. Франц не понимал, что между ними происходит. Сердце мелко колотилось, сосуды пронизали все тело жестким каркасом. В голове стучало: вот сейчас, сейчас он попытается снова… — … дай. — Чезаре, не переставая таращиться, потянулся к волосам Джейн и как-то неуклюже повертел в кулаках темные пряди. Оглядел ее с ног до головы, заметил неровные складки на платье, начал перекладывать их поближе к центру… Как на кукле. — Все хорошо, Франц. — Джейн ему не препятствовала. — Видишь, что он делает? — Вижу, но, убей бог, не понимаю. Джейн, почему мы здесь? — Я хотела посмотреть, какой он… днем. Еще разок. У страха глаза велики. Я много думала в эти недели. — Она подняла голову, добавила серьезно: — Франц, он ничего мне тогда не сделал. Он уставился на нее на манер Чезаре, не веря своим ушам. — … но Алану-то сделал. А в твоей постели буквально нашли нож. Джейн покачала головой: — Не пойми неправильно. Мне жаль Алана, безумно. Я сама тогда испугалась до смерти. Но со мной это было другое. Я не знаю, как тебе объяснить. — Если ты не объяснишь, никто не сможет. — Франц раздраженно свел и развел лопатки. Джейн помедлила, задумчиво сжала губы. Она всегда боролась с привычкой их кусать, чтобы на зубах не оставалась помада. — Скажем так, он меня похитил не как мужчина женщину. — А как тогда? Чезаре обнаружил оборки на подоле платья и сосредоточенно наглаживал их большим пальцем. Разговору о себе он придавал не больше значения, чем шуму деревьев за окном. Набодрствовал годика на три… — … что, как ребенок игрушку? — Наверное. — Она пожала плечами. — Что-то мягкое. Смотри, здесь же так уныло. Серые голые стены, везде острые углы… Подожди немного. Джейн нащупала цветок на боку шляпки и вытянула из букетика длинную булавку. Такая погнулась бы после первого удара, но игла достигла бы цели. — Джейн, ты что?! Она позвала Чезаре по имени, показала ему блестяшку в руке. Франц набрал в легкие воздуха, чтобы позвать санитаров. Длинные пальцы обхватили иглу. Чезаре поднес цветок к носу, вдохнул широкими ноздрями уличную пыль. Недоуменно спросил: — Можно? — Можно, — наудачу кивнула Джейн. Чезаре отодвинулся к спинке кровати, уселся прямо на подушку, сосредоточенно вертя булавку в пальцах, будто обычный цветок на стебельке. Франц перевел дыхание. — Предположим. А теперь можешь, пожалуйста, забрать у него эту вещицу? — Пока он не вспомнил, для чего нужна вторая половинка. — Могу. Но ты сам все видел. Чезаре, дай на минутку, — Джейн аккуратно выудила булавку из его пальцев, после пары попыток оторвала цветок от металлического основания и вернула Чезаре, который уже начал волноваться. Иглу она протянула Францу, и тот машинально спрятал ее в дальний карман. — Если ты тоже увидела все, что хотела, мы можем идти? — Францу было совестно ее подгонять, но нервы сдавали, не спрашивая разрешения. — Хорошо. — Джейн поднялась с койки, бросила прощальный взгляд на Чезаре. Сказала, обращаясь непонятно к кому: — Я еще вернусь. Перед тем как дверь захлопнулась, Франц успел увидеть, как Чезаре кончиками пальцев расправляет ткань лепестков. По правой ладони бурой дорожкой тянулся шрам от скальпеля.* * *
После первого за две недели разговора с Джейн доктор Олсен долго с благодарным шепотом тряс Францу руку в коридоре, но вскоре умолк и поник: — Она сказала, в выходные снова пойдет его навещать. Стоит ли мне запретить ей? Франц поддержал бы доктора, если бы не помнил, насколько спокойней Джейн было сидеть рядом со своим страхом при свете дня. Он лишь покачал головой и вызвался снова составить невесте компанию. Но самого Франца теперь мучило иное. Каким нужно быть человеком, чтобы вложить нож в руку Чезаре? Чтобы вообще примерить личину мертвого мистика из другой страны? Полицию интересовал лишь факт преступления, а Францу казалось: если он выловит из тумана в своей и чужой голове недостающие детали, то наконец выдохнет, как смогла Джейн. Он должен был понять. Потому и попросил пустить его к пациенту, который начинал как врач. — … зачем вам это? — Просто поговорить. С ним ведь тоже можно? Знакомый врач посмотрел со смутной жалостью и сомнением. — Вам, Франц, конечно, можно… если осторожно. К примеру, не говорите ему, что Чезаре жив. Тем более — что его держат в соседнем крыле. Сами помните, что здесь было. А так наш главврач сейчас относительно в себе. Буйным его давно не видели… и не хочется, — он со значением приподнял брови. — Тогда он, возможно, откажется со мной говорить, — помрачнел Франц. Что здесь было, он помнил очень хорошо. Такие, как Калигари, своих разоблачителей не прощают. К тому же старик наверняка примечал отношение бывших коллег, для части которых даже в палате оставался авторитетом. «Нашим главврачом». Мог ли человек, которому Франц сейчас смотрел в глаза, видеть это заключение как временную меру? Как скоро он готов вычеркнуть убийство из анамнеза собрата-врача? И кто заставит Калигари заговорить, пока вся больница молчаливо держит его сторону? Франца замутило. Его собеседник тем временем оживился: — Знаете, как мы иногда делаем? Давайте мы вас тоже принарядим и приведём к нему как нового соседа по палате. Люди, когда злорадствуют или сочувствуют, как правило, болтают побольше, — заявил он со знанием дела. — А глава наш позлорадничать любил всегда. Хоть и вежливо. Нет, слишком легкомысленно звучал этот титул, слишком много в нем было издевки. Или?.. Франц задумчиво покивал своим мыслям, краем уха услышал окрик врача… Моргнул: на него уже натягивали ворох светлой ткани, обматывая тело бесконечными рукавами. На секунду показалось, что сейчас его стреножат, как лошадь, но дело ограничилось финальным узлом, туго и почти со смаком затянутым где-то на спине. — Ну вот, совсем как настоящий! — Врач со товарищи отошел, любуясь на дело рук своих. Под их взглядами Франца накрыло волной сердитого страха. Хотелось заорать, чтобы его развязали, потому что лучше уж он заявится к Калигари как есть и послушает его молчание. — Вы идете? — Врач поманил Франца за собой в знакомый коридор. — Не бойтесь, ребята будут за дверью. Если что, кричите. — Если просто постучу, вы же услышите? — буркнул Франц, косясь на шагающих рядом санитаров. Те кивнули, усмехнулись, как несмышленышу. До самого порога палаты Франц старался не думать о том, насколько часто и охотно тут кому-то демонстрируют пациентов. Калигари тоже держали отдельно от остальных. Рубашка превращала его в безрукий чурбан, обтянутый холщовой тканью. Он прошаркал к Францу, которого для пущей убедительности швырнули на пол палаты и захлопнули дверь. Присел рядом на корточки, пока сокамерник пытался без рук прийти в вертикальное положение. Близоруко сощурился — вмятина от очков затерялась среди других морщинок на переносице. Самих очков на нем не было. — А-а, Франц. Что, полиция не стала делиться славой? — Много чести вас ловить, — зыркнул в ответ Франц. Калигари ехидно крякнул, поднимаясь обратно на ноги. Деланно приосанился, насколько позволяла рубашка, и обвел взглядом комнату: — А разве мало? Гляди, в какие хоромы поселили. Даже одиноко порой. — Он с досадой причмокнул. Франца покоробило от звука. — А тут такой подарок. — Почему вы тоже?.. — Франц указал подбородком на его стянутые рукава. В день разоблачения никто даже не удосужился их завязать. — А я, может, с прогулки, — хитро улыбнулся Калигари. — Каждый раз, как выводят на свет божий, я себе и думаю: не иначе Франц похлопотал… Старик повернулся к сокамернику, навис над ним, и Франц почти кожей ощутил ненависть Калигари, жесткую и колючую, как щетина дикого вепря. Под мышками защипало от пота. Загрызет. Без рук загрызет. Дверь-то вон где… — Ты аж побледнел. Забыл вдохнуть поглубже, пока вязали? Ничего-ничего, посидишь. Будем теперь вместе гулять, — плотоядно приговаривал Калигари. — А ты мне, может, расскажешь, за что тебя упекли. Франц глянул исподлобья: — Про полицию вы угадали. Да и вообще про всех. Решили, что я сам свихнулся, пока вас ловил. — Может, это было бы легче, чем надежды доктора Олсена и беспокойно лезущий в душу Алан. Калигари вытянул губы трубочкой: — Однако. Я думал, победителей не судят: если поймал, так уж не чокнутый. А по итогу никому веры нет, — довольно заключил он, словно подтверждая одну из своих старых гипотез. И впрямь злорадствует старикашка. Тоже подзабыл, как разговаривать по-человечески. — Раз мы теперь соседи, — рискнул Франц, — может, и вы расскажете, зачем решились… руки марать? У вас же все было. Работа, уважение… — Власть. Калигари ответил не сразу. Прислушивался к чему-то, пока снаружи не раздался истошный женский крик, а затем ругань санитаров. Поймал взгляд Франца: — Слыхал? И вот так с утра до ночи. На каждого, к кому ключик подобрали, еще дюжины полторы так и будут лезть на стенку, пока не помрут. Это, по-твоему, «все было»? — Вы сами здесь на стенку не лезете? — огрызнулся Франц. Калигари присмотрелся к нему, хмыкнул: — Молодой ты еще, Франц. Не отец, не начальник. Все равно не поймешь, как порой охота, чтобы тебя просто послушались. Франц пробормотал что-то себе под нос. — А, что говоришь? — Может, это вы не такой уж расчудесный врач, если вас только сомнамбула и слушалась? Не коллеги, не другие пациенты, один ваш несчастный Чезаре? При звуках его имени Калигари перестал улыбаться. Ощерился. Ей-богу загрызет. Франц кое-как вскочил на ноги, бросился к двери — «под-ди сюда, сучонок!» — влетел в нее плечом и отчаянным: — Откройте! Через пару мучительных секунд дверь распахнулась, и санитары оттеснили Калигари к дальней стене. Еще один вывел Франца в коридор и привычно подтолкнул в направлении выхода, попутно разматывая узел на спине. Локти уже затекли, плечо настойчиво ныло, живот сводило от пережитого ужаса. И с чего он взял, что навещать свои страхи полезно?.. Из палаты летела вслед отборная немецкая брань.* * *
Тем вечером ноги понесли Франца в другую больницу, с комнатами посветлее. К Алану он забегал после работы — примерно через день, потому что вторая половина его вечеров причиталась Олсенам. Приучал себя к мысли, что в конце пути его будет ждать не пустоглазый труп: позавчера, и три дня назад, и на прошлой неделе все обошлось. (Когда все обошлось в самый первый раз, Франц даже не смог ничего ему сказать. Просто поцеловал, наклонившись поверх его перевязанной руки. Всего разок, не давая Алану встать с госпитальной койки, не давая себе поверить, что это, вот здесь, его растерянно приоткрытые губы, — а потом сбежал обратно к полиции, не ответив ни на один вопрос.) — Меня обещают выписать на следующей неделе, — улыбнулся ему Алан вместо приветствия. Франц по дороге достаточно успокоился, чтобы ответить на улыбку: — Хорошенького понемножку. Ты вообще готов вернуться домой? Алан шкодливо и чуть виновато склонил голову к плечу: — Ну, там будет не так неловко принимать гостей. — В больнице его что ни день навещали приятели, надоедая шумом персоналу. Франц редко приходил первым. — Алан, я не про это. — А что? Куплю новых простыней, поставлю у кровати гробик, чтобы в следующий раз далеко не ходить… а то и вместо кровати, чем черт не шутит. Как в «Моби Дике». — Он нервно прыснул. Франц ответил так мягко, как умел: — Мы, кажется, видели, что бывает, когда кто-то слишком долго ночует в гробике. — Думаешь, сам по домам пойду? Мне ребята как раз орудие подкинули. — Он достал из-под подушки новенький на вид складной нож, начал по очереди выковыривать из него разные лезвия. Франц насчитал штук шесть. — Раньше не заводил, думал, не пригодится… хорошо жили, скажи? — И хорошо будем жить. — Франц взял руки Алана в свои. Что-то подсказывало ему, что в ту ночь ножик под подушкой ничего бы не решил, но после похода в психбольницу с Джейн он лучше понимал эти маленькие ритуалы. — Тебя первого оценить гробик позову, — откликнулся Алан, загибая лезвия обратно, пока Франц грел снаружи его ладони. Убрал нож под подушку, весело глянул на друга: — Доктор Олсен заходил, кстати. — Он наклонился ближе, легонько боднул Франца в лоб своим высоким лбом: — Ну что там, когда свадьба? — Ты его больше слушай, — поморщился Франц. — Пока Джейн не придет в себя, никто ни на ком не женится. — Она разве не пришла? Ее папа нарадоваться не может, что она снова говорит с нами, простыми смертными. — А он тебе не сказал, куда она… — сердито начал Франц и тут же прикусил язык. Последнее, что сейчас нужно было Алану — знать, что Чезаре жив и что их невеста отложила ему на выходные свою старую книжку с картинками. — Неважно. Просто по Джейн видно, что ей еще нужно время. — Будь она в порядке, добралась бы тебя навестить вместе с отцом. Алан отвел глаза, стал совсем смурной: — «Неважно», «неважно»… полюбил ты это слово. Я ведь не стеклянный, Франц. Раньше мы всё друг другу рассказывали. — Обещаю вернуться к этой доброй традиции, когда тебя выпишут, — слукавил Франц. Алан закатил глаза, но кивнул. — Потерплю, так и быть. Ты сейчас никуда не торопишься? Франц выглянул в окно, за которым стремительно смеркалось. Осень брала свое. Алан заметил его колебания, затараторил: — Хотя нет, иди-ка лучше домой, я тебя не заставлю по этой темени тащиться… На самом деле Францу безумно хотелось остаться. Потеснить Алана на койке, лежать рядом до утра и болтать ни о чем, как они делали в прошлом (редко, слишком редко за бесконечными делами). Смотреть, как приминает подушкой к виску мягкие волосы, когда Алан поворачивается на бок. Взглядом обводить тень от лампы в выемке над верхней губой. Сегодня Франц лишь обнял его покрепче: — Когда выпишешься, заставляй сколько хочешь. После Олсенов не бывало так трудно и так легко возвращаться домой. Каждый раз, замечая эту разницу, Франц хохлился от стыда и ускорял шаг, чтобы память чужих теплых рук не выдуло из-под плаща. Даже до истории с Калигари он нравился доктору Олсену больше, чем его дочери. Их отношения с Джейн были похожи на июльские каникулы — размеренные, уютные, еще не омраченные призраком осени. Теперь, в позднем сентябре, идея брака бросала тень даже на те воспоминания. Франц пытался представить, как целует нынешнюю тусклоглазую Джейн перед алтарем, как вводит ее в свой заваленный бумагами дом, как они рассаживают за столом гостей, вместе, по-супружески — и не мог. И не знал, в Джейн дело или в нем самом. (С Аланом всегда было чувство, что его хотят в ответ, но Франц открещивался. Говорил себе, что Алан попросту больше любит людей и его заодно. Что с его, Франца, стороны думать об этом — лишь тешить свое самолюбие. И все же по вечерам Алан ждал его в палате с особым выражением глаз, которое пропадало, когда они заводили разговор, и появлялось снова, когда Франц махал ему рукой на прощанье.) Нужно будет наведаться на его квартиру перед выпиской, подумал Франц, подходя к дому. Проверить, прибрано ли там к его возвращению.* * *
Джейн достала из сумки сборник сказок с потертыми уголками, раскрыла его и подвинулась, приглашая Чезаре сесть ближе. Он подлез ей под руку настолько, что едва не тыкался в страницы носом. Франц маячил около кровати, не горя желанием садиться. Просто слушал голос Джейн, пока она пересказывала истории из детства на свой лад, искал и находил на ее лице спокойную полуулыбку, по которой так соскучился с лета. Джейн аккуратно перевернула очередную страницу. Внутри ажурной рамки Дюймовочка, тоненькая, как балерина, стояла на холодном полу подземелья рядом с Кротом. Его усы и круглые очки блестели в пламени свечи, а черный костюм почти сливался со шкурой. Чезаре замер. С силой ткнул в страницу пальцем: — Можно? — Не можно, — сварливо передразнил его Франц. — Книги надо беречь. Чезаре ткнул в то же место снова, посмотрел на Джейн с непонятной мольбой: — Можно? Джейн отвела в сторону его палец. — Так, ну-ка покажи… — Она слегка изменилась в лице. — Ты про крота, да? Франц, он про крота. — … похож, — нехотя согласился Франц. В последний раз он видел Калигари без очков, но цилиндр и ухмылка на черной морде смотрелись до омерзения знакомо. Джейн погладила Чезаре по плечу, сказала тихо и полувопросительно: — Ты его помнишь. Чезаре не смотрел на них. Прижал раскрытую книгу к груди и слегка покачивался, словно пытаясь обнять картинку. Францу стало неловко. — Он ведь тебя кормил, — медленно проговорил он. — Брал везде с собой. Будил, а потом укладывал обратно… — Прикрывал от незваных гостей. Выл над твоим телом так, будто губы не слушались даже по имени тебя позвать. — Получается, Калигари был ему как отец? — нахмурилась Джейн. Франц с запозданием кивнул, но на языке крутилось что-то другое.* * *
Не сказать, что квартира Алана заметно отличалась от его собственной, разве что там был Алан. Прямо сейчас — в каждом уголке сразу, поскольку то и дело отвлекался от чаепития с Францем и лез искать очередную безделушку, которая до госпитализации-то валялась неизвестно где. — Алан, никто тебя не грабил, — посмеялся Франц, пока тот вытаскивал ногу из щели между стеной и креслом. — Все найдется, дай только срок. Хозяин дома отряхнул со штанины комочки пыли: — Тебе легко говорить. — Ты бы хоть озвучил, за чем подорвался на сей раз. — Помнишь, я в больнице шутил про «Моби Дика»? Подумал про него опять, и так перечитать захотелось, до чертиков просто! — Попросил бы меня или ребят, мы бы тебе занесли… — Алан замотал головой, не дослушав: — Мне свою надо найти. — Издание всплыло в памяти Франца: ради мускулистых моряков кисти Мида Шеффера кое-кто купил увесистый томик, не торгуясь. — В таком случае говори правильно: не «перечитать», а «пересмотреть», — поддел Франц. Алан фыркнул, сделал рукой неприличный жест и вернулся за стол к остывающему чаю. — Шут с ним, потом откопаю. Но все-таки ужасно возвращаться в дом после такой отлучки. — Алан трагически вздохнул. — Ни тебе восторга, который дарит новоселье; ни простоты знакомого быта, где все на своих местах… И спать в родной постели больше не в радость. — Хочется тут же все бросить и уехать куда-нибудь еще? — Даже не знаю… Франц на секунду замолк, наблюдая за его лицом. Осторожно предложил: — Мы сто лет никуда не выбирались. Хочешь встретить Рождество… скажем, в Берлине? Может, и твои подтянутся. — Сказать по совести, Франц бы предпочел, чтобы приятели Алана дождались его с гипотетической поездки здесь, в родном Холстенуолле. Алан прищурился, непонимающе улыбнулся: — В Берлине? На какие деньги? — Ну… Как все законопослушные граждане, Франц копил на старость. Как многие клерки-затворники, он попросту не умел тратить деньги на что-то еще. — А если мне в полиции дали премию? — Как некоторые другие Францы, он не очень умел врать. Алан только рукой махнул: — Насмешил. У нашей полиции снега зимой не допросишься. Особенно когда по большей части все выжили. — Должна же в мире быть некая справедливость, — попытался Франц еще раз. — В том числе финансовая. Алан покачал головой, прозрачно глядя в никуда. — Если правда что-то дали, оставь себе. Не тянет меня пока в крупные города, извини. — Ничего страшного. Помнишь, какой веселый у нас получился день Крампуса в прошлом году? — Когда малютка Холстенуолл достал из маминой шкатулки свои лучшие огоньки и ленты. Когда топот ног, звон колокольчиков, хохот и детские вопли с каждой улицы катились эхом по сумеречно-серым окрестным холмам. Когда даже в толкучке паба, в теплом пивном воздухе дышалось легко-легко. Когда мы еще были живы — без оглядки, без браков и завещаний. Помнишь? — В прошлом году. Чтоб меня. — Алан запустил руки в волосы. — В этом будут гулять не хуже. Никто же больше не боится. — Вместо надежды Франц услышал в своем голосе раздражение. Неужели ему одному по сей день бросалось в глаза с полузаклеенных объявлений проклятое слово на «М»? — Им-то, пожалуй, нечего. — Алан? — Нет, это я так… Франц перегнулся через стол, заглянул ему в лицо: — Алан, что это сейчас было? Он выдохнул. Вдохнул снова. Медленно поднял голову из ладоней, оставляя в волосах взъерошенные бороздки. Выговорил вполголоса, как что-то стыдное, что носил у груди и клал под подушку рядом с ножом: — Он не сказал, до какого рассвета. — Господи, Алан… Упрямо, измученно: — Двум смертям не бывать, а одной не миновать. А в городах покрупнее она и вовсе на каждом углу стережет. Со странной убежденностью, которая посещала его все чаще, Франц осознал, что не сможет просто уйти сегодня. Из госпиталя — мог, но бросить человека в пустой квартире было выше его сил. — Алан, — тихо позвал он. — Хочешь, я пока поживу здесь? — А ты мог бы? — отозвался Алан еще тише, избегая встречаться с ним взглядом. Франц кивнул, повысил голос, чтобы разрядить обстановку: — Конечно, я же предложил. Алан ответил неловким смешком, потянулся к нему через стол, приговаривая: — Будешь таскать сюда халтурку с работы. Забаррикадируешь окна и двери своими бумагами, никто и на милю не подберётся… После четвертого поцелуя Франц дал себе прикрыть глаза.* * *
Доктору Олсену он не рассказывал ничего специально. Так, обмолвился следующим вечером, что ему недалеко идти. Доктор, смерив Франца понимающим взглядом, попросил прислугу подать им обоим пальто и деликатно вынес остаток разговора на улицу. — Это прекрасно, что вы решили так поддержать друга в трудную минуту, — начал он издалека, перешагивая трещины в мостовой. — Если не секрет, надолго вы планируете поселиться у Алана? — Видите ли, предложение моё было бессрочным, — ляпнул Франц, пытаясь подстроиться под чужой тон. За ставнями плывущих навстречу домов пряталось тепло. Он неосознанно ускорил шаг. Олсен не отставал. — Надеюсь, оттуда вам будет даже сподручнее нас навещать… — Непременно, доктор. — … и вы не забудете наш скромный дом, который стольким вам обязан? Франц остановился под грузом внезапной усталости. — Обещаю, что не забуду. Даже если вы нуждаетесь в собутыльнике больше, чем ваша дочь в женихе. Олсен опешил. — Франц, что с вами? — Я… — напрямую заявить «я никогда не давал вам четких обещаний насчёт женитьбы» было бы пострашнее, чем спрашивать Калигари об убийстве, и Франц остановился на полуправде: — Я не хочу вам врать, доктор. Если завтра вы лишите меня своего гостеприимства, я вас не упрекну. Но я чувствую, что именно Алану могу — и готов — оказать ту поддержку, о которой мы говорили. Глядя мимо камней мостовой прямо в серое полотно дороги, Франц поправил на плечах плащ и продолжил, не давая себя перебить: — Мне кажется, каждому из нас эти ужасные недели помогли что-то понять о себе. Чего мы стоим… чем дорожим. — Алан, должно быть, уже поглядывал в окно, барабаня по раме нервными пальцами, а Джейн расспрашивала служанок, куда опять пропал отец. Надо было с этим кончать. — Доктор Олсен, мы с Аланом оба останемся верными друзьями Джейн. Пусть она выберет кого-то другого по душе, когда придёт время. Выслушав его наспех подысканные слова, как самую гневную отповедь, доктор насупился, затряс подбородком: — Ну что же, что же. Я, в общем, даже подозревал, что этим все кончится… Зная Алана, его круг общения — от вас, правда, не совсем ожидал… да что теперь говорить. Живём в хорошее, либеральное время, вы у нас молодёжь почти берлинского пошиба… не делайте такое лицо, Франц, до нашей глубинки тоже, слава богу, доходят газеты! — Тут уже Франц почувствовал, что краснеет, не до конца уверенный, с чем там в газетах провел параллели его собеседник. — Я не знал, что вас интересуют медицинские новости из этой области, — выдавил он. Его смущало не столько содержание газет, сколько перспектива обсуждать их с человеком, чьё предложение породниться он только что недвусмысленно отверг. Доктор Олсен печально и сурово взглянул из-под очков. — Меня интересует счастье моей дочери, Франц. С человеком, который её любит. Если ей суждено найти это счастье где-то ещё, детали меня не касаются. Франц догадывался, что старший Олсен не стал бы так великодушно сворачивать тему, уважай он несостоявшегося тестя хоть на полфунта меньше. Это большее, что старик мог для него сделать, и Франц кивнул с подобием благодарности. — Поэтому я попрошу вас объясниться с Джейн самостоятельно, — сухо добавил доктор. — Вы крайне тактично изложили суть дела, я так, боюсь, не сумею. Францу оставалось только согласиться. В нем теплилась надежда, что разговор с Джейн пройдёт немного проще. Все равно что изготовить дубликат ключа. Он дошёл до дома Алана в почти кромешной темноте, какую знают лишь городки в предгорьях да деревни среди кукурузных полей. Было странно в это время не выходить, а заходить в скрипучую дверь; подниматься, а не спускаться по ступенькам. Но когда он преодолел сопротивление непривычного мира, Алан встретил его в халате поверх ночной рубашки, с заветной книгой в руке и шутливо-укоризненным «Я тут уже "Билли Бадда" успел перелистать, привет!». Из глубины квартиры пахнуло кофе с шоколадом. — Привет, — выдохнул Франц. Лицо и руки покалывало теплом.* * *
Когда настала очередь объясняться с Джейн, подруга демонстративно не удивилась. Только фыркнула и спросила, разыгрывать ли ей оскорбленное достоинство. Похоже, ее отец отпустил-таки тем вечером пару замечаний, проводив гостя. Одной проблемой меньше, подумал Франц на стыке облегчения и остаточной вины. — Дорогие, вы только не пропадайте с концами, — искренне попросила Джейн. — Я и так Алана не видела целую вечность. Ты к нему целую вечность не заходила. Он понимал, что в эти недели Джейн не хватало душевных сил навещать друга в госпитале, но обида Алана, которая сквозила в их больничных разговорах, передалась отчасти и Францу. — Мы обещали, что останемся друзьями… кто бы кого ни выбрал, — через силу улыбнулся он. — Пора нам собраться втроем, как в старые добрые времена. Джейн решительно кивнула. — Будешь нас мирить? Я за. Встретиться в центре города было идеей Алана. Звуки чужих разговоров, цокот копыт, толчея у родных прилавков и уютный солнечный свет за стеклом витрин неплохо сняли напряжение первого контакта. Бабья осень будто звала обратить в шутку сам сентябрь со всеми его неурядицами. После извинения словами Джейн купила Алану кулек сластей, и он тут же принялся угощать обоих попутчиков. — Ай, — Джейн чуть не сломала зуб об очередной пряничек. — Мне кажется, этот кулек еще с первого сентября ждал там родителей какого-нибудь школьника. Прости, Алан. — Все хорошо, — довольно отозвался он, уплетая вафельку помягче, и на этом история была пока исчерпана. Но сласти кончились, а с ними силы наматывать круги по улицам. Теперь все они утомлялись быстрее, особенно Алан с еще свежими «боевыми шрамами» на груди. «Могу теперь говорить, что служил, — храбрился он. — С этой-то красотой меня, надеюсь, не примут снова за старшеклассника в винной лавке!» Финальным усилием троица доползла до его дома. — Не желаете ли отобедать с нами, сударыня? — картинно поклонился Алан. Джейн присела в ответном реверансе: — Только если у столь прогрессивных господ отыщется в доме кушанье посущественней фиников. — Джейн, мы не настолько холостяки, — обиделся было Франц, но Алан уверенно перебил: — Благородную даму устроит рагу? — С рагу, как и с благородными дамами, вся штука в возрасте, — хихикнула та. Открывая дверь под хрипловатый смех людей, которые уже просмеялись вместе полдня, Франц тайком улыбался сам. Они звучали почти как раньше: это была сторона, которую Джейн показывала Алану. С Францем их объединяло нечто другое, более спокойное. Когда же они гуляли втроем, цвета разговоров сплетались, накладывались друг на друга, чередовались так, что хватало каждому. Никто не требует от нас что-то менять. Когда возраст рагу перестал иметь значение, Джейн подала голос первой: — Франц, я правильно понимаю, что ты больше не будешь составлять папе компанию по вечерам? Алан вскинул брови, облокотился о кресло соседа здоровой рукой: — Чужие отцы, Франц? Я чего-то о тебе не знаю? — Мы просто завели привычку пить вместе. — Франц успокаивающе погладил его по руке. Перевел виноватый взгляд на Джейн: — Но да, похоже на то. Он меня больше не звал. — Сильно он проел тебе плешь насчет нас? — поинтересовался Алан. Джейн отхлебнула чаю, пока думала. — Он сейчас вообще всем недоволен. Считает, что не справился как отец. — Он сделал тогда все, что мог, — устало отозвался Франц. Ему не нужно было жить в доме Олсенов, чтобы выслушать исповедь доктора полтора десятка раз. — Знаю, я ему то же самое сказала, — вздохнула Джейн. — И еще ему странно, что я как-то пытаюсь жить дальше. Когда я зову подруг или вовремя выхожу к завтраку, у него вечно такое лицо… — Она попыталась изобразить папин рот, уже много лет повернутый уголками книзу. Франц подавил смешок. — Будто он за те недели решил, что я приняла обет молчания до гроба. — Может, ему тоже громко от твоих духов? — Еще одно слово из лексикона Чезаре: так называлось все пахучее, яркое и вообще холодное. Сласти он, в отличие от Алана, не любил. — Пятьдесят тыщ марок тому, кто объяснит мне все ваши новые шутки, — вклинился в разговор сам Алан. — Это не наша шутка, это Чезаре так говорит, — поправила его Джейн, уже попривыкшая к нехитрому словарю бывшего сомнамбулы — и вообще к Чезаре как к константе в своей жизни. Франц похолодел. Настолько рад был снова собрать их вместе, что забыл попросить не… — Какой Чезаре? — Губы Алана явно не слушались. — Тот самый, — скрепя сердце ответил Франц. Снова положил ладонь сожителю на предплечье: — Я обещал рассказать тебе все, когда выздоровеешь. Если послушаешь, то сейчас мы с Джейн попытаемся. — Под его взглядом подруга нервно сжала губы. Не столько перебивая, сколько уступая друг другу право продолжить, они разъяснили дело. Алан слушал во все глаза. Если новость о том, что оба виновника "загадки Холстенуолла" живы, он воспринял стойко, то после правды о визитах к Чезаре не выдержал: — Вы что, ума на пару лишились? — Я, наверное, и подавно, потому что сам ходил навестить Калигари, — сознался Франц. Теперь уже две пары глаз уставились на него так, что кусок не лез в горло. — Зачем? — осторожно уточнила Джейн. — Теперь и не знаю. Каждый сходит с ума по-своему?.. — Джейн, я все понял, — Алана понесло от нервов. — Твой отец так захвалил Франца, что он решил ещё немного поиграть в полицая и вытрясти из Калигари секреты его гипноза. И теперь у нашей психбольницы будет новый главврач. — Очень смешно, — Франц передернулся. — Им и новый главврач не поможет. Ужасное место, старик там одичал окончательно. Я еле ноги унёс. — Что он сделал? — охнула Джейн. Франц потёр шею: — Думал, горло мне перегрызет. — Вот вы оба лезете куда не надо, — дрожащим голосом укорил Алан, — а потом приходите меня пугать. — Алан, в случае с Чезаре там нечего… больше нечего пугаться, — терпеливо напомнила Джейн. — Хочешь в следующий раз пойти со мной и убедиться? — Нет уж, благодарю. Вы, ребята, идите по жизни куда хотите, но я в этом не участвую. — Алан красноречиво отодвинулся поглубже в кресло. — Спасибо, что хотя бы нас отпускаешь, — Джейн явно сдерживала раздражение после отцовских ноток в его голосе. Она не видела проблемы, осознал Франц. Столько отстаивала право ходить в палату к Чезаре, что для неё это стало делом принципа — а если Алан чувствовал себя преданным где-то там, на фоне её жизни, то ему всего и надо было перестать бояться вслед за ней. Но вслух Франц смог сказать только: — В самом деле, давайте останемся каждый при своём. Мы все немного устали после прогулки. Джейн услышала намёк, которого в его словах не было, встала со своего кресла, одернула юбку: — Я все равно обещала папе вернуться до шести. Самое время. Виновато переглянувшись с Аланом, Франц поднялся следом и первый подал ей руку: — Спасибо за день. Было здорово. — Обязательно заходи как-нибудь. — Алан протянул свою, зажившую. Джейн кивнула, отвечая на рукопожатие. Когда стук её каблуков затерялся в уличном шуме, Франц спросил: — Ты теперь сердишься на неё ещё больше, чем утром? Алан соскреб немного пыли с дверной ручки, не глядя ни на Франца, ни в окошко. — Не должен бы, наверное. Ей это зачем-то нужно. — Он сделал пару глубоких вдохов, упражняя между делом грудную клетку по советам врачей. — Но Франц, пожалуйста, скажи, что хотя бы ты больше к нему не пойдёшь. — Не пойду, — честно пообещал Франц. — Джейн прекрасно сама с ним общается. — На прошлой неделе она принесла Чезаре свою старую куклу, и бывший сомнамбула доставал её из коробки, только чтобы с видимым удовлетворением уложить обратно — «иногда за плечи, иногда за запястья, как получится». — Вот и пускай общается. — Алан развернулся и зашагал обратно в комнату. Когда Франц нагнал сожителя, тот сипел в очередном приступе кашля, прижимая к ребрам диванную подушку. — Я не услышал, зачем ты все-таки ходил к этому доктору? — спросил Алан уже вечером, когда Франц наводил условный порядок на столе в преддверии новой недели. — Может, убедиться, что он ещё там, — машинально отозвался Франц, выравнивая край бумажной стопочки о столешницу. — И как, сидит? — Ну, при мне не сбежал. — Последовала тревожная пауза. — Извини. — Да я тебе верю. Я и не сержусь уже, просто никак не возьму в толк, что тебе от него понадобилось. Франц улыбнулся себе под нос. Алан был человеком отходчивым, но не когда дело касалось логических задачек. С одной загадкой он мог приставать ко всем знакомым несколько дней, пока ему не отвечали чем-то достаточно интересным. Наверное, среди этих-то кусочков особого знания он хотел тогда примостить предсказание о своей смерти. — Итак? — поторопил его Алан. — Насмотрелся, как Джейн нянчится с Чезаре. Он же во время представления был словно другой человек. Понадеялся, что самому станет полегче, как увижу Калигари… — … не в образе, — понимающе закончил Алан. Подошёл сзади, чмокнул Франца в затылок: — Ты у нас дотошный. Мало знать, что кто-то где-то сидит? — Мало. — А знать, как сидит, пожалуй, слишком много. — Я теперь про другое думаю. — Да? — Кем ему был Чезаре? В смысле, просто орудием или?.. Джейн говорит, Чезаре по нему скучает. — Картинка из книги, прижатая к груди. Длинные пальцы заботливо накрывают куклу крышкой. — Слушай, я не знаю, — поскучнев, протянул Алан. Он явно жаждал сменить тему. Франц закрыл до завтра отсортированную на три четверти папку, повернулся к сожителю: — Если ты ничего не знаешь, то за это я буду тебя целовать. Алан рассмеялся, дал притянуть себя поближе… Похоже, на некоторые вопросы способен ответить только сам Калигари.* * *
Сегодня Франц явился без фальшивой рубашки, но доктор помнил, чем кончилось дело в прошлый раз, и сидел смирно. Только съязвил, не поздоровавшись: — Что, теперь пришел посмеяться над стариком при полном параде? Вырядился-то — хоть сейчас на свадьбу. До Франца дошло, что для визита он выбрал самый строгий свой костюм, чтобы чувствовать себя увереннее. За миром вокруг старик по-прежнему следил зорко. — … невесты только не видать. Как там докторова дочка? — Получше, — сдержанно отозвался Франц. — Красивая она у тебя, — припомнил Калигари. — Глазки, губки, все на месте. Он деловито наклонился ближе: — Сношаешь её теперь? Франц задохнулся от возмущения. — Скажите спасибо, что вы обездвижены. — За подругу руки чесались испортить доктору и без того неприглядный портрет. Чтобы отвести душу, Франц едко заметил: — Я думал, в вашем почтенном возрасте мало что может волновать, помимо власти над умами. — Я пока еще не слепой, — хмыкнул Калигари. На память невольно пришла фигура Крота рядом с Дюймовочкой. Франц, переборов омерзение, уточнил: — Для кого вообще Че… для кого он пытался ее похитить? Калигари недовольно пожал плечами под рубашкой: — Почем я знаю? Я уже сказал полицаям, я его не за этим посылал. Не за этим. Франц как наяву увидел нож среди развороченных простыней. — Хотел доктора твоего припугнуть, чтоб не лез. Как часто этот сумасшедший старик отправлял Чезаре за теми, кто просто не так на него посмотрел? — По-вашему, он бы не полез к вам снова, потеряв единственную дочь? Калигари задумался: — Может, и полез бы. Тоже уже в возрасте. Не всякому старику жить охота. Франц вспомнил, как доктор Олсен ощупывал лицо Джейн, звал её той ночью. Как потом жаловался, что печень давит, и все равно пил. Не всякому охота, когда отнимают самое дорогое. — А мой, значит, решил её домой тогда притаранить? — Щека насмешливо дернулась под серебристой щетиной. — Это ладно, он и кошек порой таскал. Идёт, прямо за хвост держит, она орёт, царапается, ему хоть бы что… Джейн говорила: на руках у Чезаре, если приглядеться, поразительно много подживших белесых шрамиков для кого-то, кто провел почти всю жизнь, не касаясь мира руками. И ни одна ранка не загноилась, не пустила внутрь заразу. Когда много пьёшь с врачами, о некоторых вещах начинаешь думать машинально. — Чем промывать ему руки после кошек, не проще было бы купить перчатки? — зачем-то спросил Франц. — А с чего ты взял, что я этим занимался? — прищурился Калигари. — Что за допрос такой? — У вас в вагончике вереск висел, — тихо отозвался Франц. Пучки сухих целебных листьев крошились под пальцами полицейских, лиловые головки давно выцвели. — Запас на несколько недель. После едва заметной паузы Калигари хохотнул: — Да это я настой от подагры пил. Тоже мне, сыщик. — Добавил, глядя мимо Франца: — А перчаток он не понимал. Надо же руками все потрогать. — Хорошо, а зачем были другие цветы? — На столе и по углам вагончика валялось все, что можно было найти в окрестностях города: маки, васильки, как минимум один подсолнух. Валялось в странно распотрошенном виде, без половины лепестков — то ли кто-то колдовал, то ли просто поиграл и бросил. Калигари злобно надулся, точь-в-точь жаба перед прыжком: — Много будешь знать, скоро состаришься. Кончишь как я. — Бог милует, — неуверенно ответил Франц. После разговора с доктором Олсеном ему все ещё сложно было поверить в свое краденое — у кого? у Джейн? — счастье. Калигари задрал голову к потолку: — Это смотря кого. — А его? Как думаете? Калигари поморщился, будто Франц отпросился в туалет на самом важном месте лекции. — Его точно. Он-то в чем виноват? Он без меня бы не стал. — Доктор пожевал губами. Его глаза влажно блеснули. — Без меня бы не стал. — Тогда, надеюсь, он сейчас в лучшем месте, — нелепо соврал Франц, чтобы не выскочило другое: Господи, так ненавидеть весь мир и так любить кого-то одного. — Где угодно лучше, чем здесь, — отрезал Калигари. Опустил взгляд обратно на Франца. Сказал глухо, без угрозы: — Ступай. Не на что тебе тут смотреть. Кончилось представление. Возможно, это был последний раз в жизни доктора Калигари, когда кто-то его послушался.* * *
Больше Франц в единственной психбольнице Холстенуолла не бывал. Джейн, напротив, исправно ходила туда каждую неделю — уже не чтобы что-то себе доказать, а чтобы скоротать вечерок вне дома за простым занятием вроде плетения венков, в котором Чезаре активно участвовал. (Алан шутил, что так будущие женихи сочтут Джейн восхитительно сердобольной; она почти не отпиралась. Никто не задавался вопросом о том, как Чезаре живет остаток недели и почему он так спрыгивает с койки навстречу Джейн каждый раз.) К ноябрю Франц понял, что никуда от Алана не съедет, потому что не мог вспомнить, как переживал это время года один в своей квартире. А здесь он понемногу расселял по шкафам даже парадные свои брюки, следил за Аланом, чтобы Алан следил за отступающими болями в груди, а после порывов сквозняка они собирали бумаги Франца в четыре руки и шутливо толкались на полу коленями. Здесь он засыпал позднее, чем когда-то дома, с тёплой тяжестью чужой ноги на бедре, а просыпаясь, вдыхал запах утреннего Алана и еле вылезал из кровати в сторону работы. Здесь даже в самые черные ночи было с кем проговорить свой страх. В первых числах декабря персонал психбольницы известил Джейн, что пациент под именем Калигари скончался в своей палате «от сердечных осложнений». Франц передал через подругу что-то вроде поздравления доктору Олсену, а сам распил бутылочку с Аланом — то ли чтобы отметить, то ли за упокой. Старик, должно быть, так и не узнал, что его главное сердечное осложнение все это время сидело живехонько в нескольких десятках метров от него, подумал в тот вечер Франц и покрепче сжал ладонь Алана на столе, чтобы заглушить мурашки. На Рождество они никуда не поехали: шатались по родному захолустью вдвоем, рука в руке. От Олсенов накануне принесли слегка надушенную записку: «Судьба вновь разлучает нас, дорогие: папа многое готов потерпеть, но встречать святое Рождество попросил с семьей, а не в компании «латентных оргиастов» (sic!); подарки вас дождутся — до встречи и хорошо отметить! Джейн.» Они переглянулись, и Алан одними губами уточнил: оргиастов? Серьезно? Франц пожал плечами и громко, от души выразил надежду, что доктор найдет с кем делить свои запасы спиртного в наступающем году. Снег валил густой, как перловка, прямо в рот, но они все равно гуляли весь день. Здоровались на ходу со знакомыми, забрели на скромную ярмарку за парой безделушек, потом бестолково завалились выпить в свою пивнушку. Все было странно, и свечи на столах дрожали по-новому. Золотая картинка с темнотой по кромке — под шляпами, под стульями, в ногах у гуляк. Год назад Алан орал бы тут с приятелями пивные песни и смеялся из-под съехавшей набок шляпы, а Франц бы смотрел из этой темноты на самое золото. Сейчас же они молча сидели бок о бок в средоточии красноватого света, а тени перетекали от человека к человеку, тайком, за спинами, рассеивались по всей комнате. Мир казался безумно хрупким и маленьким. А потом Алана хлопнул по плечу кто-то из его подоспевшей компании, и водоворот рождественского шума наконец накрыл их с головой. После трех с половиной пивнушек, десять раз уронив друг друга в сугроб по дороге и наконец добравшись домой, они уснули прямо в креслах, обсуждая планы на грядущий год. Подарки застыли до утра в гнездышке из сорванных оберток. Кто угодно еще преподнес бы ему, скажем, письменный набор, но Алан за три месяца совместной жизни успел заметить, что за работой Франц часто занашивает рубашки. Теперь партия обновок красовалась белыми воротничками на его половине стола. Франц же усвоил, что галстуки его сожитель покупает себе исключительно сам, долго ломал голову и в последний момент нашел, где заказать для их спальни репродукцию любимой пасторали Алана. Тот любил современность за все, кроме живописи да надвигающейся инфляции, а вид обедающих под дубами охотников позапрошлого века несколько примирял его с тем и другим. (Они и раньше дарили друг другу приятные мелочи, просто Франц тогда не знал, что самое приятное — целоваться сразу после получения.) … им повезло, что утро выдалось пасмурным. Даже рассеянный свет резал похмельные глаза. Снаружи одинокий прохожий прошаркал по мокрому снегу, оставляя за собой след из тишины. Досыпать не хотелось. Они кое-как передислоцировались на кухню. Алан скептически оглядел полупустые полки, ругнулся: — Так ничего и не докупили. Хорошо, что мы вчера не ужинали дома… Может, дотянем на всем этом до того, как откроется первая лавка. — Была бы брюква, остальное приложится, — пошутил Франц. Они с Аланом могли себе это позволить: когда они были подростками, война и голод почти не тронули городок. Алан все равно закатил глаза, а сам Франц вдруг подумал, что не боится пару дней посидеть на подножном корме и дурацких шутках. Жизнь виделась чем-то… не одухотворенным, не счастливым, но буднично выполнимым и в целом стоящим усилий. А больше ему сейчас и не было нужно. — Эй, Алан, — позвал он. — Да? — откликнулся тот, прикидывая, за сколько секунд сможет проветрить комнату, не подхватив пневмонию. — Ничего. Люблю тебя. И в сотый раз за этот невозможный год Алан ответил: — Люблю.