Бездна

      Байи разводит бедра Се Вана до недовольного стона и удерживает их собственным весом, не давая сменить позу. Однако у того, судя по виду, нет ни малейшего желания, со своими раскинутыми в стороны конечностями он похож на лягушку, ожидающую вскрытия.       — Нарываешься? — Байи сурово сводит брови.       По крайней мере пытается. Он слишком устал от бесконечных игр Скорпиона; от постоянной нервотрепки; от того, что тот постоянно испытывает терпение, злит до чертиков сволочным характером. Байи и без него проблем хватает — чего один Цзышу стоит с этим своим веерастым, мозгов у обоих нет, как чего учудят, а он потом разгребай. «Бессмертный Е, Бессмертный Е». Тьфу.       — А разве не видно? — Скорпионыш улыбается самыми краешками губ, гаденько так, подначивая. Он прекрасно знает, что Байи этой его ухмылочки не выносит, — собираешься хоть что-нибудь сделать?       Больше всего хочется связать его по рукам и ногам, сунуть в рот кляп и убрать за ширму, чтобы спокойно выспаться. Но Байи смотрит в изящно подведенные глаза и не может оторваться: радужки настолько темные, что не различить границ зрачков. Это дешевое, глупое сравнение из современных любовных книжонок, но глаза Се Вана — бездна.       Байи хочется думать о происходящем, как о еде. Приходя в таверну, думаешь о вкусе еды, а не о том, что тарелка, которую держишь в руках, принадлежит хозяину ресторана.       Про Се Вана по Цзянху ходит слишком много слухов, даже несмотря на то, что говорят о нем редко и всегда шепотом.       — Придушить бы тебя, — звучит безнадежно.       Длинная белая шея, не скорпионья — лебединая, изгибается, мальчишка подставляется — души, и Байи сдается, проводит по ней кончиком носа от ключиц к кадыку, тянет запах масел и пота. Кожа Се Вана на ощупь настолько гладкая и нежная, что сравнить не с чем. Он оставляет поцелуй у края челюсти под самым ухом и выпрямляется, отпуская запястья, которые все это время прижимал к простыни у Скорпиона над головой. Получив свободу, тот не двигается, так и лежит, раскинувшись, смотрит из-под ресниц, любопытствуя. Полупрозрачная тряпка, в которую он одет, выглядит безвкусно и пошло, но цветочный орнамент Се Вану к лицу. Се Вану к лицу изумрудный. На фоне темного шелка его кожа кажется еще белее — молоко, мрамор, снег на еловых ветвях. Белее и холоднее, но чернота во внимательных глазах обдает адским жаром.       Ткань мягко огибает шею, собирается складками на груди, пряча меж крупных листьев темные пятна сосков, задирается на вскинутых бедрах, покрытых завитками темных, редких волосков. Се Ван невероятно красив, и Байи всегда попадается — смотрит и никак не может насмотреться. Как смотрят на танец встревоженной змеи, на извержение вулкана, на водоворот. Его красота завораживает, как стихийное бедствие.       Се Ван берет его ладонь в свои и почтительно целует крупные костяшки, оставляет на них багровые следы. Помада размазывается у угла рта и вниз к подбородку. Подобное никогда не казалось Байи сексуальным, а после ночи, когда раненого Скорпионыша рвало кровью у него на руках, он не может смотреть на пятна любых оттенков красного вокруг его губ. Сердце Байи тоже кровоточит, он злится и отбирает руку, разводит полы тонкого халата в стороны. Кончики пальцев очерчивают алую линию в самом низу живота слева от пупка.       — Что случилось? — судя по цвету шрама, ранили мальчишку совсем недавно, и Байи хочет знать.       — Не важно, поцарапался.       Байи хочется думать о происходящем, как о еде. Люди едят, когда голодны, а он голоден и поэтому, отбросив эмоции, садится на пятки и тянет бедра Се Вана вверх по своим. Обхватывает влажный от масла член. Ниже пояса Скорпионыш весь скользкий и блестящий — готовился, всегда готовится, не позволяя Байи хотя бы раз сделать все самому. То ли стесняется, то ли намеренно сводит на нет самый интимный и доверительный момент, не подпускает к себе.       И правильно, они ведь по разные стороны баррикад, ни о каком доверии между ними и речи быть не может. Так ведь?       Два пальца мягко надавливают на вход и проскальзывают в его тело. Байи задумчиво добавляет третий и слегка сгибает их, заставляя Се Вана закусить губу. Ему нравится, когда мальчишка резко теряет способность выделываться и становится мягким и податливым в его руках. Байи мокрый после купания, крупные капли с его остывших волос разбиваются о кожу Скорпиона, и тот дрожит, покрываясь мурашками. В комнате холодно: окно распахнуто настежь.       Обернувшись, Байи тянется за одеялом и накрывает их обоих, прячет Се Вана. От взмаха единственная свеча в комнате гаснет, но проще в полумраке не становится. Скорпионыш заметно напрягается, каменеет всеми мускулами. Торчащие соски упираются ему в грудь, ледяные пальцы сжимаются на ягодице.       — Потерпи, сейчас будет тепло, — Байи знает, что дело не только в тепле, но успокаивает, как может.       Губы Байи обхватывают мочку уха, слегка тянут, спускаются вниз по шее, выцеловывая жесткий излом ключиц.       Когда они впервые встретились, наблюдать за Скорпионышем, безмозглым, но строящим грандиозные планы, было интересно и весело. Байи посчитал его высокомерным, слепо стремящимся к власти и не стал мешать заниматься скорпионьими делами, понимая, что в нужный момент легко повернет ситуацию в свою сторону. Когда он все понял, стало совсем не до смеха. Чувствовать себя беспомощным было неприятно. Появись он в Цзянху лет на десять раньше…       Было бы что?       Тогда бы Байи, наверное, даже не понял, что кого-то нужно спасать — не в его привычках впрягаться за случайных встречных. И даже теперь, чтобы до бессмертного мастера дошло, что этот самый безмозглый и колючий, как куст чертополоха, ему очень сильно нужен, Се Вану пришлось постараться. Правда учесть нужно, что добивался он немного другого, но получилось что получилось.       — Тебе не тяжело?       Се Ван качает головой.       Ледяные пальцы поднимаются по позвоночнику. Он обхватывает Байи за затылок и тянется вверх, чтобы прижаться к губам — вплетается пальцами в густую копну волос, ласкает языком язык. Поцелуи с ним похожи на опьянение после хорошего алкоголя — охватывает мягко, но пробирает до кончиков пальцев, да так, что кровь кипит. Байи просовывает руку между тесно прижатых друг к другу грудных клеток, трет большим пальцем сосок, и Се Ван сдавленно мычит ему в рот.       — Если я попрошу, — задыхаясь, просит Се Ван, — ты можешь сделать это грубо?       Нет ни раздражения, ни злости: Скорпионыш будто бы только за этим каждый раз и приползает, специально доводит, прощупывая границу и ловко за нее перекидывает, а потом злобно щурится — ударь, укуси, сделай больно в ответ. Дожидается только ленивого обещания дать пинка.       — Могу тебя грубо отсюда вышвырнуть.       Продолжая мучить его сосок, свободной рукой Байи гладит Се Вана по щеке.       Се Ван в приглашающем жесте разводит ноги чуть сильнее, пытается забросить их на талию, но под одеялом выходит несуразно. Брови сходятся к переносице — злится, потому что хочет выглядеть изящно и сексуально. Бесполезно, в глубине души Байи хранит воспоминания не об его прекрасных и откровенных нарядах, не об изысканных позах, а о том, как тот, забывшись, глотнул горячего бульона из миски с лапшой и минут пятнадцать сидел с высунутым языком и сверкал глазами. О том, как после одной из страстных ночей Скорпионыш подорвался с кровати и, поскользнувшись на мокром полу, не удержался на ногах, потому что не ожидал, что они предательски подогнутся, а потом грохнулся обратно, прямо на разомлевшего Байи. О том, как мягкие волосы струились меж пальцев, когда Се Ван, упившись вусмерть, заснул за столом питейного заведения, а потом сполз ему на колени и несколько часов упоенно пускал слюни на полы ханьфу.       Ловя себя на том, что улыбается, Байи целует складку между бровей. Он не каменный, и воспоминания делают его сентиментальным.       Бездна — не только глаза Се Вана. Бездна — сам Се Ван.       — Пожалуйста, — голос дрожит невысказанным «не мучай меня».       Пускай приползает Скорпионыш за грубостью, ждет совсем другого. Нежности, которой боится как огня, потому что однажды она закончится, его оттолкнут, и тогда лучше бы ее и вовсе не было. Се Вану нет дела до телесной боли, ее можно перетерпеть, переждать, стиснув зубы, и однажды все забудется, но душевная боль его пугает. Чжао Цзин держит его на веревке, как собаку, нужен — притянет поближе, без надобности — оттолкнет, кнут и пряник у него один — ложь. Льется в уши медом, застывает янтарем.       Единственное, чего боится Байи — случайно ранить, потому что однажды кокон, в который Се Ван прячется, иногда высовывая наружу нос, может наглухо захлопнуться.       Байи прислоняется щекой к его щеке и медленно, сантиметр за сантиметром входит, помогая себе рукой. Пальцы беспомощно елозят по лопаткам, и Се Ван, не выдержав, вскидывает бедра, заполняя себя им. Он выгибается Байи навстречу, обхватывает поперек спины руками и шепчет: «Давай», — в самое ухо, вынуждая двигаться. Шумно дышит в такт размеренным толчкам бедер.       Се Вану не нужно много, он хочет, чтобы о нем заботились, чтобы его любили.       — Вот так?       — Да. Еще… чуть быстрее. Да-да-да.       Окна выходят в сад, чему Байи несказанно рад. Для прогулок не сезон, а значит можно быть уверенным, что Се Вана никто не услышит. Тот о шуме, который каждый раз устраивает, никогда не заботится и весь — эмоция на эмоции, яркий, громкий.       Одеяло клеится к спине от выступившего пота, с Байи течет не хуже, чем с его волос, но он готов завернуться еще плотнее, лишь бы вечно мерзнущий Скорпионыш согрелся. Пальцы перемещаются вверх, стискивают плечи, и на ощупь они больше не сосульки. Се Ван тянется за жадным поцелуем и двигается все яростнее, сбивая с темпа, будто ему все мало. Его член упирается Байи в живот чуть ниже пупка, скользит по влажной коже.       Запрокинутая голова, крепко-накрепко зажмуренные глаза и яркие пятна на щеках. Байи не знает, о чем он думает, но хотелось бы, чтобы о нем. Се Ван будто бы читает мысли, на его губах слабым огоньком в холодной и ветреной ночи трепещет имя, смешивается с порывистыми стонами.       Байи беспомощно упирается лбом в изгиб плеча, слышать, как Се Ван зовет его, невыносимо. Ему хочется отдать все, что бы тот ни попросил. У Байи нет ничего, кроме большого и глупого сердца, но, возможно, этого достаточно.       — Погоди, — он целует нежную кожу на подбородке и предупреждает, — если и дальше так продолжишь, продолжать придется без меня.       Тот не слушает, резко и лихорадочно вскидывает бедра, упершись пятками в поясницу.       — Пожалуйста, я хочу видеть, как ты… — Се Ван задыхается.       — Может, лучше, как мы?       — Пожалуйста.       Темные глаза распахиваются, и Байи не может отвести взгляд, завороженный полыхающим в них пожаром. Се Ван впивается в его губы, целуя смазано, сбивчато, слабо кусает за нижнюю, пытаясь поймать тот же темп, в котором их тела двигаются навстречу друг другу. Перед глазами Байи меркнет, но он успевает покинуть тело Се Вана, пачкает его бедро, и наваливается сверху, потому что ни руки, ни ноги не держат. Прижатый к постели его телом Скорпионыш довольно ухмыляется в губы, скрестив руки на шее, трется о живот.       — Подожди минуту, — бессмертный мастер признает поражение. Он вдруг вспоминает, что хотел спать, и забытая на время усталость наваливается в двойном объеме.       — Стареешь, — Се Ван пользуется тем, что сейчас он ничего не сможет ему сделать, даже если захочет, и наглеет.       — Старею. Я предупреждал.       Пихнув мягкого и податливого Байи в плечо, Се Ван переворачивает его на спину и ложится щекой на грудь. Небольшие, лощеные ладони обхватывают его ладонь, огрубевшую, покрытую мозолями от рукояти меча, гладят широкие пальцы и тянут ее вниз. Когда Скорпионышу чего-то хочется, его не нужно уговаривать и просить не стесняться. Он смыкает ладонь Байи на собственном члене и, крепко обхватив своей поверх, двигает в том темпе, который ему нравится.       Сверху ни черта не видно из-за головы в россыпи несобранных косичек, из-за дурацкого одеяла, но зато видно вздрагивающие от удовольствия плечи. Прикрыв глаза и расслабив руку, он позволяет Се Вану творить все, что заблагорассудится, слушает протяжные стоны, вдыхает нежный запах цветов от волос. Мальчишка моет голову чем-то таким, что сунуть нос ему в пряди на затылке — все равно, что выйти в сад ранней весной.       Се Вана прошибает. На пике эмоций он поворачивает голову и яростно закусывает кожу рядом с соском, продолжая мелко дрожать и всхлипывать. Предчувствуя бурю, Байи торопливо вытирает испачканную руку о простынь, но сделать ничего не успевает, о кожу разбиваются первые капли.       Се Ван плачет как ребенок, надрывно и безутешно, и Бессмертный мастер теряется, не имеет представления, что делать, слишком ошарашен тем, что это случилось сейчас, тем, что это случилось вообще. В темных глазах часто читалась тоска, но они никогда не блестели ни от одной, даже самой маленькой слезинки. Скорпионий король не мог позволить себе слабость. А сейчас рыдает, спрятавшись и не позволяя заглянуть в лицо.       Молча прижав его к себе и сев, Байи гладит мальчишку по голове.       — Я не понимаю, я ничего не понимаю, — Се Ван поднимает мокрое лицо, жалобно смотрит на него покрасневшими глазами, — зачем ты делаешь так? — он хватается за ладонь, накрывшую его щеку, но, вопреки словам, не отбрасывает, жмется к ней сильнее, захлебываясь слезами, целует в основание, — будто я для тебя что-то значу.       — Значишь, — Байи не любит свой серьезный тон за пафосное звучание и изо всех сил старается его смягчить, — но я не знаю, как тебя успокоить. Что мне сделать?       Се Ван теряется, как теряется каждый раз, когда Байи интересуется его мнением, когда интересуется тем, чего тот хочет, и слабо и нерешительно выдыхает:       — Обнять?       Промокну́в заплаканное лицо краем одеяла, вытерев с него сопли и слезы, Байи обхватывает Скорпионыша обеими руками.       Се Ван — бездна, и Байи больше не ищет обратный путь.