Канун Рождества, 2003
Их первое совместное Рождество выдалось холодным.
По мере того как ветер с каждым днем становится все морознее, Драко замечает, как настроение Грейнджер с каждым новым восходом солнца все больше тускнеет. Когда на календаре наконец высвечивается, что сегодня канун Рождества, она как можно плотнее сворачивается калачиком в углу дивана и с тоской смотрит в пустую нишу, где должна была стоять елка, о которой она просила. Пол там голый, и Драко качает головой в ответ на ее страдальческий вид. Он игнорирует ее, потягивая чай, когда она глубоко вздыхает, удобнее устраиваясь на подушках. Это не идеальное Рождество… ни для одного из них. Он скучает по Малфой Мэнору, волшебным огонькам и тарелкам, переполненным различными угощениями. Он уверен, что ей не хватает Рождества с Уизли — их неистовых взрывов смеха и жалкой лачуги, которую она когда-то называла своим домом-вдали-от-дома.
Квартира, которую они делят, совсем не похожа на то, к чему они привыкли. Нет никаких сверкающих волшебных огоньков, танцующих между широкими ветвями сосны — нет вообще ничего. Запах печенья не доносится из кухни, не заставляет их слюнки течь или сердца трепетать от волнения, которое они должны испытывать. Никто не веселится, танцуя со стаканом чего-нибудь крепкого (и недорогого, если бы это было Рождество в стиле Уизли, которого хотела Грейнджер) и вызывая смех у окружающих. Но больше всего, однако, нет никакого желания — только разочарование.
Потягиваясь, Грейнджер встает с дивана. Это движение задирает ее рубашку и обнажает округлившийся живот. Драко хмурится, глядя на это — розовые линии, украшающие ее кожу, и странную форму, которую приобрел ее живот — после чего переводит взгляд на Ежедневный Пророк, пытаясь игнорировать ее, пока она ходит по комнате. Дверца шкафа скрипит, когда она ее открывает. Скрипит, когда она ее закрывает. А затем снова скрипит, когда она открывает ее во второй раз. Он поднимает голову, его глаза ищут ее в полутемном коридоре. Когда он находит ее, она отвечает ему пристальным взглядом, явно ожидая, что он посмотрит в ее сторону.
— Что?
— Ничего, — отвечает она, качая головой.
Он думает, что должен был позволить ей хотя бы ёлку. Она пообещала отказаться от ярких красных и золотых украшений ради чего-то более стильного — например, зеленого и серебристого — но даже тогда он равнодушно качал головой и повторял «нет», пока она не разволновалась достаточно, чтобы уйти. Может быть, если бы он согласился, она бы сейчас возилась вокруг неё, поправляла ветки, приговаривая волшебным огням, вместо того чтобы натыкаться на все подряд, идя по коридору. Двери открываются и закрываются, когда она проходит по комнатам, ища что-то в шкафах или пытаясь свести Драко с ума.
Драко думает, что она хочет его разозлить.
— Что ты ищешь? — спрашивает он, говоря достаточно громко, чтобы она услышала, пока она роется в одной из комнат.
Раздается приглушенный крик, который заставляет его напрячься. Сидя за столом, он наклоняется вперед, чтобы заглянуть дальше в коридор, но слышит ее голос:
— Мне не надо помогать! Я уже нашла!
Ноги Грейнджер шлепают по деревянному полу. Когда она заворачивает за угол, Драко говорит:
— Я думал, что просил тебя носить носки.
Но он больше ничего не произносит, когда она немного покачивается, прежде чем прислониться к стене. Одеяла в ее руках сложены высоко, подоткнуты под подбородок, чтобы она могла видеть и скрывать уродство своего живота, пока она направляется к дивану, откровенно игнорируя его.
— Я сказал тебе надеть носки, — повторяет Драко. Он многозначительно смотрит на ее ноги, убеждаясь, что она поймает его взгляд до того, как он его отведет.
— Достаточно сложно надеть их, когда они мне нужны, — отвечает Грейнджер раздраженным тоном. — Я едва вижу свои ноги, Малфой, не говоря уже о том, чтобы наклониться достаточно далеко, чтобы надеть на них носки, когда я не планирую выходить из дома.
Грейнджер возвращается на свое обычное место в углу и раскладывает одеяла на коленях. Камин загорается от взмаха ее волшебной палочки, пламя поднимается, и тепло быстро заполняет маленькую комнату. Она достает книгу из-под одеял. Её обнаженная кожа открыта для всего мира, и Драко наблюдает за движениями ее пальцев, натягивающих рубашку на живот.
— Крот очень усердно работал все утро, убирая свой маленький дом, — начинает она низким и теплым голосом, одной рукой держа открытую книгу, а другой медленно поглаживая свой вздутый живот. — Сначала с метлами, потом с тряпками…
Драко приподнимает бровь, подозрительно глядя на нее.
— … Затем на лестницах, ступеньках и стульях…
— Что ты делаешь? — спрашивает он.
Она продолжает, не обращая на него внимания.
— … С помощью щетки и порошка…
— Ты себе
вслух читаешь
маггловскую книгу?
— … Пока пыль не попала ему в горло и глаза…
Шагнув к ней, он вырывает книгу из ее рук и смотрит на потрепанную обложку.
— Ветер в ивах? — спрашивает он, пролистывая книгу и на мгновение заглядывая в конец, прежде чем встряхнуть ее. — Что это такое?
Грейнджер наклоняется вперед, забирает у него книгу и кладет ее себе на живот.
— Совершенно очевидно, что это книга, — отвечает она, раздражение чувствуется в каждом ее слове. — То, что я пыталась прочитать.
— Тебе обязательно читать это вслух? — спрашивает он, кипя от злости, когда она успокаивающе поглаживает живот. Он отводит взгляд, не в силах слишком долго наблюдать за этим зрелищем, не чувствуя себя при этом несчастным. — Это тоже не мое представление о чертовски замечательном Рождестве, но…
— Тогда иди в другое место, — быстро говорит Грейнджер, прерывая его, прежде чем он успевает продолжить. — Отправляйся в поместье Малфоев и навести свою мать. Мы с малышом будем читать в одиночестве, как и все остальное, что мы делаем в одиночестве.
Его пальцы напряглись, сжавшись в кулаки по бокам. Он неодобрительно посмотрел на книгу и обернулся на потрескивающий камин.
— Меня не выгонят из моей собственной квартиры, — выдавил он сквозь зубы. — Тем более
грязнокровка, которая думает, что я ей что-то должен.
Глаза Грейнджер немного расширяются, прежде чем ее лицо искажает ответная хмурая гримаса.
— Никто не заставляет тебя уходить, — говорит она. — Но я и не прошу тебя оставаться. Иди домой, если хочешь, Малфой; мы прекрасно обойдемся без тебя.
Драко ненавидит то, как она говорит
«мы». Как будто существо, растущее внутри нее, уже живо, всё чувствует и так же, как и она, испытывает к нему отвращение. Грейнджер разговаривает с ним, как будто он может слышать, воспринимать ее голос и понимать, что делает крот на обложке ее дурацкой маггловской книги. Пытается научить его маггловским методам очистки ещё до того, как он даже сделает свой первый вдох.
Когда она ахает и обеими руками обхватывает свой живот, при этом глупо улыбаясь, словно она очень довольна, он понимает, что сыт этим по горло. Драко оставляет свою мантию на вешалке, пытаясь уйти как можно быстрее. Он делает решительные шаги, чтобы забрать ботинки из аккуратного ряда у стены, и бросает щепотку летучего порошка в камин.
Прежде чем знакомый рывок уносит его из квартиры в дом его детства, он замечает ее глаза. Взволнованные и теплые. Они смотрят на создание, скрытое под светлой, натянутой кожей — на то, что стало причиной всего, что разрушило его жизнь, какой он её знал. Пламя загорается зеленым, окутывая его теплом и погружая в магический круговорот.
Когда его ноги касаются земли, он чувствует легкую тошноту, но, несмотря на это, выпрямляется и направляется в гостиную. Волшебные огоньки с елки ярко мерцают в открытом дверном проеме, их цвета заливают пол и стены зала. Он скучал по ним.
— Драко? — спрашивает его мать, вставая, когда он входит. Она приветственно распахивает объятия и целует его в лоб. Оглядываясь за его спину, она хмурится. — Где наша новая миссис Малфой?
Одарив ее знакомым взглядом, Драко садится на один из стульев с высокой спинкой. Его тело благодарно расслабляется, кажется, даже сливается с сиденьем. Ему всего двадцать три, а он уже чувствует себя стариком.
—
Грейнджер, — Драко делает паузу, позволяя фамилии чётко прозвучать в воздухе. — Одна, там, где её место.
— Если бы я знала, что ты придешь, я бы что-нибудь приготовила, — говорит она.
Драко знает, что она не отреагирует на его поправку. Она не реагировала с самого момента свадьбы — с той последней минуты, когда они стояли друг напротив друга, что стало началом конца его жизни. Она вздыхает, садясь на свое место.
— Я думала, вы захотите провести свое первое Рождество вместе наедине. Большинство пар…
— Мы
не большинство пар, — перебивает он. — Мы вообще не пара. Кусок пергамента с нашими именами на нем вряд ли определяет
отношения, мама.
Тишина, звучащая в ответ, обескураживает. Его мать, как никто другой, должна быть на его стороне — по крайней мере, немного лучше понимать его чувства. Вместо этого она говорит:
— Ты должен попытаться быть немного более понимающим, Драко. Это нелегко для нее.
— Она, вероятно, сделала это нарочно, — бормочет он, поворачиваясь, чтобы посмотреть, как бледно-серебристый свет мерцает на изумрудных ёлочных украшениях. У них были одни и те же украшения в течение многих лет, прекрасные работы из стекла и глины, сделанные специально для его семьи. Драко помнит, как подталкивал их, чтобы они мягко покачивались на ветвях, каждую секунду или две оборачиваясь, чтобы убедиться, что никто не наблюдает. Если бы кто-то сказал ему, что он окажется здесь, в гостиной, слушая как его мать говорит ему быть более понимающим для беременной магглорожденной, он бы сломал одно из этих украшений и позволил своей жизни закончиться прямо там. Конечно, его отец убил бы его за то, что он сломал одно из них.
— Ты ведешь себя как капризный ребенок, — строго отвечает она. — Для этого нужны двое, понимаешь? Если только ты не веришь, что она сама себя оплодотворила?
— Если бы кто-то и мог это сделать, то это была бы она.
Она цокает.
— Тише, Драко. Кто-то может подумать, что ты делаешь ей
комплимент.
Между ними воцаряется тишина. Снаружи свистит ветер, и хлопья снега разлетаются по оконным стёклам. Когда он представлял себе свое первое Рождество в качестве женатого мужчины, он не представлял снежную бурю и беременную магглорожденную, которая обустраивает свой новый дом в свободной комнате его квартиры. И её босые ноги, шлёпающие взад и вперёд, из туалета в спальню, не дающие ему спать по ночам. Гермиона Грейнджер так же никогда не являлась перспективной кандидатурой на роль возможной жены. На одну-единственную ночь он позволил себе оценить ее красоту и забыл о рисках, связанных с вожделением. Например, как это может полностью перевернуть чью-то жизнь. Ни один из них не планировал того, что произошло — ту ночь, которую они провели вместе, слившись друг с другом. Она появилась у него на пороге три месяца спустя с запиской от целителя в руках, в которой говорилось, что ее симптомы, похожие на грипп, вовсе не грипп.
Их свадьба была поспешна, о ней мало кто знал. Ради него это событие не разглашалось, хотя она, казалось, была еще менее склонна присутствовать там, чем он. Драко кипел от раздражения на протяжении всей церемонии, злясь на нее и на себя — злясь больше всего на то, что росло внутри нее, все еще скрытое от посторонних глаз. Это была их глубокая, темная тайна — его стыд в чужом теле, растущий с каждым днем.
— В жизни есть много вещей, которые мы совершали, — начинает его мать тихим и осторожным голосом. — За которые заслуживаем наказания, — она тянется к его руке, крепко сжимая ее в своей. — Этот ребенок не является частью этого наказания, Драко. Ты ведь это понимаешь, не так ли?
Ее кожа прохладная и мягкая, данный жест слегка успокаивает, несмотря на строгость ее голоса. К детям используют такой подход — немного ласки, пока с ними поучительно беседуют. И Драко помнит, как она делала нечто подобное, когда он сам был ребенком. Осознание того, что скоро он будет вынужден стать родителем своего собственного ребенка, кажется невозможным.
Драко отказывается встречаться с ней взглядом. Его рука все еще лежит в ее, пальцы болят от силы, с которой она сжимает их, когда вздыхает. Звук низкий и наполнен разочарованием. Он качает головой, не желая отвечать. Он знает, что его просто «уничтожат». Она скажет ему, что ребенок — это дар. И что ему очень повезло иметь в жёнах такую яркую ведьму. После стольких недель слушания одной и той же странной речи он уверен, что сможет повторить ее лучше, чем она сама.
Он ненавидит их обеих — Грейнджер и свою мать — и думает, что у него никогда не будет счастливого Рождества ни с одной из них. Они никогда не позволят ему мирных и спокойных праздников.
— Ты уже выяснил пол? — спрашивает она. Ее голос теперь теплее, сладкий до раздражения. Ее попытки вовлечь его в это дело истощают его терпение, дергая за изношенную веревку и угрожая выпустить катапульту гнева, скрывающуюся под поверхностью его невыразительного лица.
— Я сказал ей, что мне это не интересно, — спокойно отвечает он. — Зная мою удачу, она скажет мне, что это девочка. Последнее, что мне нужно — это новости хуже, чем я уже получил.
Она снова вздыхает; Драко тоже хочет вздохнуть, посмеяться над ней за постоянное облегчение дыхания, которое она совершает, как будто это
он доставляет
ей неудобства глубокими, эмоциональными разговорами. Он пришел за тишиной, а не за лекциями.
— Ох, Драко… Однажды ты оглянешься на этот вечер и поймешь, как сильно ты ошибаешься.
Окна дрожат, ветер с течением времени становится все более резким, и он думает, что если он подождет еще немного, то, скорее всего, их завалит снегом. Если он отключит камин, Грейнджер не сможет добраться до него по крайней мере в течение трех дней. Это был бы желанный перерыв.
Жаль, что его мать никогда бы этого не позволила. Его отец сделал бы это, если бы позволил Драко прожить так долго после того, как узнал «радостные» новости.
Одинокая снежинка прилипает к стеклу. Он наблюдает, как она дрожит от холода, прежде чем улететь, затерявшись в море белого, покрывающего землю. Драко игнорирует свою мать, когда она встает, взъерошивает его волосы и целует в щеку, как делала, когда он был маленьким. Она желает ему счастливого Рождества и говорит, чтобы он шел домой к «своей миссис Малфой», а затем оставляет его в огромной тишине гостиной.
Он наблюдает за падающим сверху снегом, единственным проблеском света в широком просторе черного неба над ним, прежде чем попытается вернуться домой.
Канун Рождества, 2004
Их ёлка тонкая и кривая, с мигающими маггловскими огоньками, в любое время отбрасывающими тени в коридор, и беспорядочно покрыта украшениями. Одно из них с грохотом падает на пол, пугая ребенка, ползущего под увядающими ветвями их дерева. Драко наблюдает, как она на мгновение бросает на него взгляд своих светло-серых глаз, а после ее крошечные ручки тянутся к завернутым подаркам под елкой. Она дергает за обертки и визжит, когда бумага отказывается отрываться от коробки.
— Хватит уже, — говорит он, качая головой, когда она сердито смотрит на него. — Ты можешь подождать до завтра.
Нахмурившись, она плюхается на спину, пиная ногами свисающие ветви. Стеклянные украшения находятся выше, вне ее досягаемости и в полной безопасности, поэтому он позволяет ей продолжать, как ей заблагорассудится. Драко не может не заметить, что она впадает в истерику… немного согревающую сердце. Он помнит истории о своих собственных подобных истериках в детстве, избалованный и всегда ожидающий большего. Не помогает и то, что ее черты делают ее точной женской копией его самого — светлые волосы и серые глаза на слегка заостренном лице. Округлые щеки Грейнджер и миндалевидная форма ее глаз делают ее внешность менее резкой, более милой, чем аристократичной и достаточно плебейской, чтобы напомнить ему, что она только наполовину чиста.
Вряд ли это стоит всего, чем он уже пожертвовал ради нее.
Она перекатывается на живот, приподнимается на коленях и ползет вперед. Краем глаза он наблюдает, как она смотрит в его сторону. Ее попытки убедиться, что он ее не заметит, слишком похожи на его собственные детские воспоминания о Рождестве.
— Нет, — предупреждает Драко, останавливая ее до того, как ее пальцы натыкаются на плохо завернутый пакет в углу. Она замирает, услышав его голос, все еще медленно протягивая руку к подарку, и издает звук, который, как он клянется, является рычанием. — Иди сюда, — говорит он, жестом приглашая ее подойти. Она отказывается двигаться, и Драко поднимает бровь, когда она качает головой. —
Подойди, Лира. Мы будем читать.
Она быстро реагирует на его предложение, подползая к дивану, чтобы подняться. Она делает три быстрых шага от дивана к его объятиям. Драко обнаруживает, что не в силах бороться с волнением, которое он испытывает, наблюдая за ее независимыми манерами — как она уже начинает ходить самостоятельно, находя опоры, чтобы помочь себе в том, чего она хочет, и отказываясь принять «нет» в качестве ответа на что-либо.
Притянув ее к себе на колени, Драко приветствует дополнительный вес, который ложится на его ноги и руки, пока она устраивается поудобнее. Ее голова прижимается к его груди, а короткие ноги перекинуты через его собственные. Она указывает на потрескавшееся изображение на обложке книги, произнося слова, которых Драко не понимает. Он все равно кивает вместе с ней, листая страницы и останавливаясь, когда Лира требовательно сжимает книгу, чтобы посмотреть на картинки, прежде чем самой поменять страницу. Ее ладонь прижимается к странице, чуть дальше начала, и она спотыкается о слова, что-то бормоча, пока Драко не спрашивает:
— Начинаем здесь?
Лира улыбается, новые идеальные белые зубы слегка поблескивают в мерцающих маггловских огоньках рождественской ели. Драко хочет возразить и начать с самого начала, как он знает, что должен, но обнаруживает, что не может подобрать слов. Вместо этого он говорит:
— Хорошо, мы начнем отсюда.
Тихонько кашлянув, Драко на мгновение задерживает на ней взгляд, а затем начинает:
— Он думал, что абсолютно счастлив, когда, бесцельно блуждая, он вдруг не оказался на берегу полноводной реки.
Лира ахает у него на коленях, указывая на картинку крота, стоящего на берегу реки, и Драко кивает, когда она смотрит на него широко раскрытыми глазами, приоткрыв розовые губы.
— Это крот, — говорит он ей. — Видишь? Он на берегу реки.
Она что-то мычит, как будто изучает изображение, и начинает издавать искаженные звуки, смотря на него с любопытством.
— Верно, — говорит он, не зная, как справиться с ситуацией.
Грейнджер читает ей, меняет подгузники и кормит ее. В тех редких случаях, когда он проводит с ней время, обычно присутствует Грейнджер. Время, проведенное наедине с Лирой за последние десять месяцев, было настолько ограничено, что он чувствует себя чужим в своем собственном кресле, сидя с чьим-то ясноглазым, светловолосым ребенком на коленях. У него не было желания проводить с ней время, стремясь предоставить Грейнджер достаточно средств, чтобы заниматься маленькой девочкой самостоятельно. Он обеспечил Грейнджер должность в министерстве, хотя ее имя было более уважаемым, чем его. И много работает, чтобы они ни в чем не нуждались, но он не бросается к камину в попытке быстрее вернуться к ним. Иногда он подумывает о том, чтобы вообще не возвращаться домой. Его мать говорит ему, что он проводит слишком много времени вдали от дома, что он никогда не сблизится ни с одной из девушек, которые навсегда вошли в его жизнь, если он будет продолжать скрываться от них или игнорировать их, когда они рядом.
Драко не хочет их —
на самом деле нет. Он смирился с тем, что они есть, что они каким-то образом будут с ним всю оставшуюся жизнь, но он не может смотреть ни на одну из них и думать:
«Я хотел бы, чтобы все было именно так».
Он придвигает книгу ближе, немного отодвигая ее руку и продолжая читать.
— Никогда в своей жизни раньше он не видел реки. Гладкая, извилистая, словно дикий зверёк, гоняющийся и хихикающий, хватающий предметы с бульканьем… — Драко снова делает паузу, наблюдая, как Лира булькает, добавляя звуковые эффекты для рассказа. — Что это за маггловская детская сказка? Какой ребенок должен знать слово «извилистая»?
Она бросает на него незаинтересованный взгляд, как будто она ребенок, которому предназначено понимать это слово, и действительно предпочла бы, чтобы он не прерывал ее из-за такой ерунды. На мгновение ему кажется, что он стоит перед зеркалом, меняющим пол и уменьшающим возраст, в то время как Грейнджер задает ему один из своих глупых вопросов.
Драко продолжает рассказ: «… И, оставив их, со смехом броситься на новых товарищей по играм, которые освободились, были пойманы и снова удержаны».
— Все это звучит очень… странно, — комментирует он. — Ты уверена, что мы больше ничего не можем почитать? Волшебник и Прыгающий Горшок? Что-нибудь менее
маггловское, более подходящее для Малфоев?
Лира качает головой, явно раздраженная его вмешательством, и отталкивает книгу. Драко опускает руки, замерев на мгновение, когда Лира теснее прижимается к его груди. Она зевает, звук мягкий и слабый сквозь материал его рубашки, и ее веки немного опускаются. Он сидит неподвижно, не зная, что делать и как двигаться. Осмелившись отложить книгу в сторону, он нежно обнимает ее. Он не уверен, что ожидал почувствовать, держа ее в объятиях, но он никогда не мог и представить, какое тепло она излучает, или мягкость ее волос, когда он убирает мешающую прядь с ее глаз. Возникает странное желание просто
смотреть, как она спит у него на груди. Что-то притягивает его ближе, несмотря на то, что он испытывал к ней не более чем разочарование в течение тех десяти месяцев, с тех пор как она родилась.
Драко с самого начала думал о ней как о наказании. После ее появления на свет он наблюдал за ней — кричащей, извивающейся в руках Грейнджер — из дверного проема детской, когда та мягко ей что-то напевала. И он точно знал, что независимо от того, что думала его мать, маленькая девочка, с которой он оказался, была послана прямо из его личного ада. Она не давала ему спать по ночам своими криками. Грейнджер никогда не успокаивала ее в достаточной мере, чтобы он мог снова заснуть до того, как утренний свет не выманит его из постели.
Теперь, однако, когда она немного извивается в его объятиях, прежде чем сонно, удовлетворённо вздохнуть, он думает, что, возможно, он рассудил слишком рано.
— Драко, я закончила с…
— Ш-ш-ш, — шипит он, впиваясь взглядом в Грейнджер, когда она выходит из камина. — Ты что, совсем с ума сошла?
Грейнджер, кажется, не в состоянии ответить. Её глаза прикованы к Лире в объятиях Драко. Уголки её губ слегка подергиваются, и она отводит взгляд, осматривая комнату.
— Я вижу, квартира всё ещё цела. Значит, она хорошо себя вела?
Драко отказывается встречаться с ней взглядом, но кивает — решительным кивком головы в знак согласия — и надеется, что она уйдет. Когда Грейнджер тянется к Лире, инстинкт берёт верх, и Драко обнаруживает, что притягивает её ближе — удерживая.
— Никогда не буди спящего дракона, — напоминает он Грейнджер сквозь собственный шок. Он держал Лиру только тогда, когда был вынужден. И ему никогда не казалось, что возвращает её Грейнджер на мгновение раньше.
Он ценит, что она ничего не комментирует.
— Верно, — соглашается она, отступая назад. — Тогда я пока просто оставлю её с тобой.
Снова оставшись один в комнате, Драко откидывается на спинку стула и жалеет, что не купил что-нибудь менее экстравагантное, более удобное. Высокая спинка и деревянные подлокотники выглядят царственно и хорошо подходят для Малфоев, но оставляют ему мало места, чтобы устроиться с ребёнком, всё ещё спящим у него на руках.
Периферийным зрением Драко замечает какое-то движение, вспышку света, которая привлекает его внимание. Он хмуро смотрит на Грейнджер, когда она пристраивается у двери.
— Что?
— Ничего, — тихо отвечает Грейнджер. — Я просто наблюдала. Это… это хорошо, что ты наконец-то привязался к ней. Она обожает тебя, ты знаешь?
Драко отводит взгляд.
— Я не
привязался к ней. Ты оставила её здесь, она вела себя непристойно, и я решил почитать ей, чтобы она ничего не повредила.
Кивнув, Грейнджер слегка улыбается.
— Больше всего мне нравилось, когда на Рождество папа читал мне вслух. Я любила «Ветер в Ивах» даже больше, чем «В Ночь Перед Рождеством».
— Мне всё равно.
— Что тебе больше всего нравилось на Рождество? — спрашивает она, игнорируя его насмешку. — Твои родители читали тебе?
— Нет, Грейнджер, — вставая, жёстко отвечает Драко.
Он подходит к Грейнджер и отдаёт Лиру ей. Потеря тепла у него на груди отвлекает, когда он проходит мимо неё в коридор, направляясь к своей комнате, и со щелчком закрывает за собой дверь. Он слышит её шепчущий голос, когда она проходит мимо, обещая Лире сладкие сны и подарки утром. Прикрыв глаза, Драко пытается игнорировать бормотание Лиры «папа» и шёпот Грейнджер: «Я знаю, милая, я знаю». Но обнаруживает, что это не так просто, как было когда-то.
Он не спит.
Канун Рождества, 2006
Драко выше того, чтобы подслушивать чужие разговоры. Он не из тех людей, которые прислоняются к стене, пока пара приятелей на вечеринке болтает о личных делах других. Сплетни его определённо не интересуют, за исключением тех случаев, когда это касается его, конечно. Он говорит себе, что ничего страшного, если он послушает только один раз. В конце концов, смех, который прерывает разговор, принадлежит его матери, и если кто-то и имеет право подслушивать, как Нарцисса Малфой говорит о своём единственном сыне, то это её единственный сын.
— Не смотри на меня так, — говорит его мать, снова смеясь. — Я знаю,
как это произошло, мне просто интересно… Каким же образом?! Они не спорят…
— Больше нет, — перебивает ее спутница. Драко находит голос смутно знакомым, но не может вспомнить, кому он принадлежит.
Его мать продолжает:
— Больше нет, это правда. Но когда я их вижу, они едва признают друг друга. Если и есть что-то хуже борьбы, так это
безразличие. По крайней мере, когда они спорили, они разговаривали друг с другом.
—
Угу, — согласно кивает другая женщина. — Но не нужно много говорить, чтобы забеременеть, не так ли? Это может быть тихая работа.
— Между ними так много всего, тебе не кажется?
Женщина снова соглашается, и его мать продолжает:
— Я просто представляю себе это раздражение и… взрыв! Они двадцать три года препирались, а потом однажды ночью дошло до того, что они не смогли удержаться от… Ну, ты понимаешь, я уверена.
— Да, — подтверждает второй голос, и на мгновение Драко задаётся вопросом, с кем именно его мать чувствует себя настолько комфортно, чтобы обсуждать его личную жизнь, и
как она может выносить даже мысли о нём и Грейнджер.
— Может быть, это случилось снова? — предполагает другая женщина. — С детьми всегда нелегко. Лире… сколько сейчас? Почти три? В этом возрасте малыши так изматывают, не так ли? И они всё ещё молоды, совсем не готовы отказываться от этой части своей жизни!
Раздаётся звон стекла; его мать шепчет «спасибо».
— Ты, конечно, права. Наверное, так лучше, чем встречаться с другими людьми. Связи на стороне только ещё больше усложнили бы… И Лира так взволнована, ещё один февральский ребенок, Андромеда! В мае для них есть что-то особенное, не так ли?
Ее сестра. Конечно. Наверстывают упущенное время бесполезными разговорами о его личной жизни. Он говорит себе, что не должен удивляться, и решает, что должен просто радоваться, что это разговор со спокойным гостем. Это могла быть и Молли Уизли, с которой она решила бы поделиться секретами, хотя он сомневался, что у миссис Уизли будет время поговорить, гоняясь за своими непослушными внуками по комнате.
Краем глаза Драко наблюдает, как Лира прыгает между гостями. Ее волнистые светлые волосы перекинуты через плечо, и она улыбается им всем, восклицая, что у ее мамы в животе есть ребеночек. Ее руки беззастенчиво дергают за красный подол шелкового платья Грейнджер, маленькие пальчики практически разрывают тонкий материал в ее попытках притянуть мать ближе, чтобы они тоже могли почувствовать ребенка. Грейнджер улыбается и ласково отстраняет Лиру. Однако Драко не упускает из виду, как все взгляды следуют за ними. Другие гости наклоняются ближе друг к другу, улыбаются и жестикулируют в сторону Лиры и Грейнджер. И он знает, что они обсуждают, какой идеальный дуэт они составляют — Грейнджер, терпеливая мама и Лира, доминирующая малышка.
Он тоже наблюдает за ними. Драко наблюдает, как Грейнджер берет стакан с плавающего по воздуху подноса, убеждаясь, что это газированный сидр, прежде чем позволить Лире сделать глоток. Она показывает ей, как держать стакан двумя руками, и не раздражается, когда на это уходит некоторое время, пара дополнительных попыток и разбитое стекло. Грейнджер выпрямляется, одну руку опуская на поясницу, а другой — успокаивающим движением потирая живот. Их глаза встречаются. И на мгновение Драко смущается, что его поймали за тем, что он наблюдает за ней.
Грейнджер невозмутима. Она слегка улыбается, жестикулирует в его сторону и наблюдает, как Лира несется к нему, стуча маленькими каблучками по деревянному полу и крепко сжимая в руках стакан. Сидр плещется волнами, переливаясь через край стакана и попадая ей на руку, но она, кажется, не замечает этого. Ее глаза и разум сосредоточены исключительно на Драко, когда она останавливается перед ним.
— Хочешь? — спрашивает она, протягивая ему свой напиток и слегка хмурясь, когда он пытается дотянуться до него. — Это
мой.
— Ты хуже, чем твоя мать, — говорит он ей, приподняв бровь, и ухмыляется, когда она смеется, как будто понимает, что он имеет в виду. Ему с ней не так комфортно, как Грейнджер. Он не понимает ее с полуслова, причины, по которым она плачет, или как успокоить ее после ночных кошмаров. Не раз он просыпался и видел ее заплаканную фигурку на краю его кровати, натягивающую на себя одеяло и молча молящую об утешении, которое он не знал, как дать. Именно в одну из таких ночей они умудрились совершить ту же ошибку, что и раньше. Драко был так восхищен добротой Грейнджер, тем, как быстро она проснулась — когда Драко открыл ее дверь — притянула Лиру к себе и уложила ее в кроватку, чтобы она снова заснула. Он поцеловал ее, не в силах ничего с собой поделать — движимый абсолютным желанием обладать ею — и с этого момента все пошло под откос. Два месяца спустя… и визит к целителю показал — они снова ожидают ребенка.
Для него в
мае месяце есть что-то особенное. Каждый день, когда дождь барабанит по стеклам его окон, он вспоминает их первую ночь вместе — тепло ее кожи, глубину ее глаз и то, как касались ее пальцы его груди. Даже во второй раз шел дождь. Однако она изменилась. Ее кожа все еще была теплой, ее пальцы все еще крепко сжимали его спину, а глаза все еще имели знакомый темно-карий оттенок, но
все было по-другому. Грейнджер осталась с ним после, свернулась калачиком и положила голову ему на плечо. Она прижалась губами к его губам, поцеловала его в самый первый раз, и у него перехватило дыхание. Она выросла за те два года, что они не прикасались друг к другу, изменилась больше эмоционально, чем физически.
Он помнит, как у него скрутило живот при виде первой беременности Грейнджер. Ему было ненавистно смотреть, как она задирает рубашку, как руки скользят по обнаженной плоти ее живота. На этот раз он поймал себя на том, что смотрит поверх края своей книги и наблюдает, как она подсознательно успокаивающим движением поглаживает свой живот. Лира не раз хватала его за руку, настойчиво тянула ее, прижимая к животу матери, чтобы он почувствовал, как шевелится ребенок. Он говорит себе, что делает это потому, что его заставляют — потому что она притянула его руку к теплой выпуклости, прижала к ней и спросила: «Чувствуешь ребенка?
Чувствуешь?» Но он знает, что мог бы отказать ей, если бы действительно захотел. Драко наблюдает, как проходят дни, как растет живот Грейнджер. Он ждет мгновений, когда Лира потянет его за руку, пригласит прижать ладонь к округлому животу и позволит ему почувствовать, как шевелится ребенок под его ладонью, реагируя на его прикосновения, как будто знает, кто он, как вплетен в его жизнь еще до его рождения.
Это чувство настолько кристально чистое, что иногда он его не понимает. И он все чаще и чаще борется с тем, чтобы внезапно не протянуть руку и не прикоснуться к ней самостоятельно. Ничья неоспорима, и он думает, что медленно проигрывает битву, отказываясь присоединиться к Лире и Грейнджер в их волнении по поводу нового члена их…
семьи.
— Лира, — говорит Драко, опускаясь на колени, чтобы встретиться с ней взглядом. — Спроси у мамы, готова ли она уйти.
Кивнув, Лира поворачивается и кричит:
— Идем домой, мамочка! — через всю комнату.
Гости поднимают глаза, поворачиваясь к ней, и тепло смеются над этой сценой. Она улыбается им всем, восхищенная их вниманием, и Драко знает, что никогда не смог бы отрицать, что она принадлежит ему. Если бы она была точной копией Грейнджер, её личность всё равно бы кричала о нём.
Даже Грейнджер смеется. Она одаривает Лиру улыбкой, которая принадлежит только ей, и кивает, направляясь к ним.
— Уже домой? — спрашивает она, обращаясь к Драко, хотя ее глаза не отрываются от постоянно движущейся фигуры их дочери. — Еще рано, не так ли?
— «Ветер в Ивах» ждет, — сухо отвечает Драко.
Лира визжит, протягивая руки к его плащу: «Мистер Барсук!»
Он наблюдает, как Гермиона отводит взгляд, прижимая обе руки к животу, и кивает. Уголки ее губ слегка приподняты, почти незаметно, но он ловит себя на том, что в последнее время все чаще и чаще видит ее полуулыбки. Он ненавидит то, как она изо всех сил пытается скрыть свое счастье, когда смотрит на него и Лиру — хочет, чтобы им обоим было легче, чтобы все сложилось так, как они оба того хотели. Она была бы счастливее с любящим мужем, который открыто уважал бы ее интеллект, хвалил ее родительские навыки и был готов активно участвовать в ее жизни за пределами их лондонской квартиры с тремя спальнями. Но это их оставшаяся жизнь, осознает он, поднимая Лиру на руки и обнимая ее крепче, когда переступает через каминную решетку.
В его груди поселяется немного сочувствия к Грейнджер. Не раз ее друзья отводили его в сторону, заявляя различными тонами голоса и уровнями громкости, что она заслуживает лучшего. Или, по крайней мере, кого-то, кому она
небезразлична.
Позже, когда Лира сворачивается калачиком у него на коленях — уже подросшая, но такая же теплая, как и в первый раз, когда он держал ее так — он думает, что, хотя он все планировал не так, он, возможно, сможет принять такие Рождественские праздники в будущем.
— Драко?
Он поднимает глаза к дверному косяку, привычному месту, где всегда стоит Грейнджер, прислонившись к нему, когда она хочет спросить его о чем-то неудобном. Ее пальцы нежно поглаживают свой округлый живот через растянутую хлопковую футболку. Мерцающие огни на елке вспыхивают на ее фигуре, освещая ее лицо, когда она кивает в сторону спящей Лиры.
— Тебе, наверное, стоит отвести ее в кровать. Я знаю, ты бы предпочел не будить спящего дракона, но…
— Я отведу, — отвечает он.
— Хорошо, — говорит она, слегка отворачиваясь.
Он смотрит на нее со своего места и восхищается ею — локонами на ее плечах, все еще уложенными после рождественской вечеринки его матери, и ее пижамными штанами, натянутыми до пояса. Потрясенный удивлением, которое он испытывает, он почти разочарован, когда она произносит:
— Тогда я пойду спать.
— Спокойной ночи.
Она на мгновение замирает. Драко поднимает глаза, растерянный отсутствием ее реакции, как раз вовремя, чтобы поймать ее улыбку — ту самую, которую она дарит Лире, когда гордится ею или рада за нее.
— Спокойной ночи, — кивнув, тихо отвечает она и поворачивается. Ее ноги бесшумно ступают по полу.
На ней носки, осознает он, наблюдая, как она направляется к своей комнате — как он и предлагал ей… так давно. Это первый раз, когда она прислушалась к его совету, и первый раз, когда он пожелал ей спокойной ночи.
Канун Рождества, 2009
— Мамочка, пусть она прекратит!
—
Пожалуйста, — говорит Грейнджер, протягивая руку, чтобы забрать одеяло, натянутое между препирающимися девочками. — Прекращайте эти глупости.
Драко останавливается на пороге квартиры. Развернуться и уйти до того, как они его заметят — все еще вариант. Дом, полный ссорящихся девочек — это вообще не дом.
— Драко,
пожалуйста.
Заметили.
— Хватит, — твердо говорит он, стараясь смотреть им обеим в глаза. — Вы уже большие для такого, и если вы будете продолжать, Отец Рождества ничего вам не подарит.
— Нет!
Я уже большая, — назидательно поправляет Лира. — Ара — ребенок.
Ее сестра встает, сердито сморщив лицо. Она топает ногой, маленький зимний ботинок шлепает по деревянному полу, а крошечные кулачки сжимаются по бокам.
—
Не ребенок!
— Квартира слишком маленькая, — говорит Грейнджер. Она прижимает руку к глазам, отгораживаясь от девочек, которые продолжают спорить. — Они делают это, потому что не могут оторваться друг от друга, они всегда вместе. Жить в одной комнате ужасно в этом возрасте, а когда они обе такие доминирующие маленькие девочки…
— Это у них от тебя.
Она закатывает глаза, слегка улыбаясь:
— И их черты лица тоже?
Драко ухмыляется:
— Очевидно.
— Я займусь расширением квартиры после Рождества, — говорит он ей мгновение спустя. — Я сделаю дополнительную комнату.
Лира поворачивается, все еще сжимая руками кончики светлых локонов сестры, и говорит:
— Почему у нас не может быть нового дома? Большого дома?
Дом был бы лучше. Подошел бы им всем лучше, чем квартира среднего размера, в которой они сейчас живут. Но есть какое-то чувство в груди, умоляющее его не отпускать это. Это был его первый шаг к независимости, его первое самостоятельное приобретение, и в каждом уголке запечатлелось так много воспоминаний, с которыми он пока не уверен, что готов расстаться. В его жизни есть моменты, которые он не хочет отпускать, большинство из них он испытал здесь, в этих стенах.
— Лира, хватит, — устало говорит Грейнджер, склонив голову набок. За эти годы он понял, что она делает это, когда сильно устает и нуждается в отдыхе. — У нас хорошая квартира.
Лира хмурится. И быстро пинает сестру по ноге. Ара кричит, в отчаянии бросая свою плюшевую игрушку. Морское существо ударяется о Рождественскую ёлку, украшения слегка дрожат, и одно из них всё-таки срывается с ветки. Оно разбивается об пол, разлетаясь на осколки бледно-зеленого и серебристого цветов. Обе девочки ахают и, практически спотыкаясь друг о друга, убегают.
Драко внезапно понимает, почему Грейнджер в таком состоянии.
— Уже восемь часов? — спрашивает он и уныло вздыхает, когда Грейнджер качает головой, указывая на часы — короткая стрелка, казалось бы, застыла на пяти.
— Еще нет, — отвечает она, коротко зевнув. — Сейчас я пойду заканчивать ужин. Ты можешь занять их чем-нибудь, пока я…
— Я выжил, находясь под одной крышей с Темным Лордом, — говорит он, прерывая ее. — Думаю, что с двумя маленькими девочками могу справиться.
Она смеется, качая головой, и, когда уходит, одаривает его редкой улыбкой — настоящей, полноценной.
— Удачи, — бросает она через плечо.
Он и не думает отвечать ей, его мысли сосредоточены на идеальном блеске зубов и простой доброте, которую она проявила к нему минуту назад.
***
— Папа читает это лучше.
Драко останавливается перед дверью своей спальни, осматривая темный коридор в поисках обладателя тоненького голоска. Он всматривается в противоположный конец коридора, находя две пустые кровати и… больше ничего, никаких признаков жизни. Нахмурившись, он направляется к комнате Грейнджер. Ее дверь приоткрыта, полоска бледно-желтого света растянулась по полу, и он наклоняется вперед, чтобы заглянуть внутрь.
В жизни Драко было несколько моментов, когда он смотрел на Грейнджер и думал, что она красивая. В детстве он верил, что жены должны быть похожи на его мать — кожа цвета фарфора, светлые волосы, всегда идеально уложенные, и ограниченные выражения лица для всех, кто не был членом семьи. Грейнджер — полная противоположность: загорелая кожа, растрепанные волосы самого обычного оттенка коричневого, который он когда-либо встречал, и всегда показывающая другим что она чувствует, своими глазами и улыбкой. Она ниже ростом, чем его мать, не такая худая, и говорит гораздо больше, чем положено жене Малфоя, но, наблюдая за ней из-за приоткрытой двери, он не может не думать, что никогда не видел ничего прекраснее.
С кудрями, уложенными на голове в беспорядочном беспорядке, и выбившимися прядями она выглядит так по-матерински, словно она была создана для этого самого момента — с Лирой и Арой по обе стороны от нее, прижимающимися к ней ближе, когда она обнимает их. Драко думает, что никогда не увидит ничего более впечатляющего, чем прижавшиеся друг к другу три девушки на кровати с балдахином в комнате Грейнджер. У каждой разное выражение лица, но все они полностью довольны тем, где они находятся.
Грейнджер насмешливо хмурится на Лиру и произносит:
— Что ж, тогда, возможно, мне следует разбудить его, чтобы он почитал тебе.
— Он не любит, когда его будят, — говорит Ара. Она ущипнула Лиру за руку и самодовольно улыбнулась, когда ее сестра взвизгнула. — Пусть мамочка почитает.
— Ты слишком похожа на своего отца, — говорит ей Грейнджер, качая головой и отводя руку Ары от Лиры. — И будьте потише, или вы его разбудите. Вы же знаете, что уже слишком поздно.
— Просто почитай, мамочка, — отвечает Лира и пренебрежительно машет рукой.
Он улыбается. Драко знает, что эту привычку она переняла у Грейнджер.
Грейнджер поднимает книгу, лежащую на коленях. Потертая обложка «Ветра в Ивах» выглядит хуже, чем когда он впервые читал ее Лире. Глядя на нее сейчас, трудно поверить, что когда-то она была такой маленькой, что ее ноги едва перекидывались через его колени, а волосы едва виднелись на макушке, разительно отличающихся от ее нынешних идеальных светлых локонов, которые Грейнджер расчесывает каждое утро.
— Действительно, — читает Грейнджер. — Многое из того, что он рассказал, более точно относилось к категории того,
что-могло-бы-произойти-если-бы-я-только-подумал-об-этом-вовремя-а-не-через-десять-минут-после-этого. Это…
Он делает шаг вперед, пытаясь лучше расслышать. И нечаянно задевает дверь, отчего та скрипит. Три пары глаз мгновенно уставились на него. Глаза Грейнджер немного расширились, эти чертовы коричневые глаза всегда выражают все, что она чувствует — чаще всего шок и удивление. Лира и Ара поднимаются рядом с ней, подпрыгивая на коленях, возбужденно вместе крича.
Драко обнаруживает, что у него перехватывает дыхание. Воздух вырывается из легких от взгляда Грейнджер. Боковым зрением он видит, что Лира и Ара оживленно болтают, подпрыгивая и размахивая руками, но он не может найти в себе сил отвести взгляд от лица Грейнджер — ее мягких черт, слегка надутых губ, когда она наблюдает за ним.
— Мне сказали, что ты читаешь это лучше, чем я.
Даже когда она приглашает его присоединиться, кивая в сторону пустого места на кровати рядом с Лирой, он, кажется, не может поставить одну ногу перед другой.
—
Папочка, — настаивает Ара. — Давай почитаем.
— Он
мой папа, — поправляет Лира. — И ему не
обязательно читать, если он этого не хочет.
Он ухмыляется своей старшей дочурке, зная, что минуту назад именно она хвалила его мастерство. Она никогда не бывает по-настоящему счастлива, если только не спорит, не настаивает на том, что противоположно тому, чего хотят все остальные. Она скорее будет права, чем счастлива, и он не может не видеть себя, когда она смотрит на свою младшую сестру, вызывающе ухмыляясь.
Грейнджер качает головой и сухо смеется.
— Я могу заверить вас, что вы
обе принадлежите ему и что он принадлежит вам обеим, — она отводит от них взгляд, смотрит на него снизу вверх и, кажется, испытывает облегчение, когда через мгновение он кивает в знак согласия.
Похлопав по месту рядом с Лирой, она произносит:
— Давай, почитай с нами. Это будет не так уж долго. Если мы все засидимся допоздна, Отец Рождества не придет. Он увидит свет и пропустит нас.
Драко занимает свое место рядом с Лирой, устраиваясь сбоку, в то время как девочки придвигаются ближе, пытаясь предложить ему больше пространства. Ара настаивает, чтобы он обнял их всех, сжимая его руку и притягивая ее к себе, несмотря на протесты Грейнджер.
— Не дергай своего папу, он…
Но Драко позволяет ей. Придвигается ближе к Лире и обнимает их всех, успокаивающе поглаживая большим пальцем плечико Ары. Его бицепс соприкасается с макушкой Лиры, а предплечье тянется поперек талии Грейнджер. Как ни странно, это первый раз, когда он проводит время так близко ко всем троим сразу. Они не занимаются такими вещами, как совместное чтение или еще чем-то подобным, и не сворачиваются калачиком на одной кровати во время грозы. Драко удивлен тем комфортом, который он чувствует, когда Лира прижимается спиной к его груди, Грейнджер соприкасается с его рукой, а плечи Ары находятся под его ладонью.
Тихонько кашлянув, Грейнджер поправляет книгу в руках и продолжает читать:
— Это всегда самые лучшие и самые захватывающие приключения…
— … И почему бы им не быть по-настоящему нашими, — говорит Драко, давным-давно запомнив любимую Лирину строчку. — А также еще несколько безумных вещей, которые действительно безумны?
Лира хихикает над растерянным выражением лица Грейнджер, прежде чем та закрывает книгу и просит Ару положить ее на прикроватный столик.
— Продолжай, — приветствует она, сонно зевая.
— Когда начало темнеть, Крыса, — цитирует Драко вслух. — С видом взволнованности и таинственности позвала их обратно в гостиную, поставила каждого из них рядом со своей маленькой кучей всякой всячины и начала одевать их…
— Папочка, — шепчет Лира, прерывая его. — Мамочка уже спит.
Ее глаза закрыты, дыхание спокойное, а руки все еще обнимают девочек. Драко знает, что это был долгий день, что она устала и что сон был тем, чего она ждала довольно долго. Он похлопывает Ару по плечу, жестом велит ей встать с кровати и шепчет:
— Никогда не будите спящего дракона.
Девочки кивают. Лира тихо сползает с кровати, когда Драко встает. Шлепанье их босых ног по деревянному полу не действует ему на нервы, как это было когда-то. Он наблюдает за ними, когда они уходят, направляясь в свою комнату, и спустя несколько мгновений слышит шорох одеял, доносящийся оттуда. Устало проведя рукой по волосам, он тоже поворачивается, чтобы уйти. Его пальцы тянутся к лампе, готовые выключить ее, но он останавливается, бросая взгляд на Грейнджер. Она вздыхает во сне, ее губы слегка приоткрыты, а рука движется к пустому месту рядом с ней. Она хмурится, когда не находит ничего, кроме холодных простыней.
Драко говорит себе, что ему следует просто уйти, выключить свет и, как и обычно, удалиться в свою комнату. Проклиная свои мысли, он наклоняется через кровать и натягивает одеяло ей на плечи. Она снова шевелится, что-то тихо бормоча во сне, и на мгновение Драко кажется, что она произнесла его имя. Он убирает выбившийся локон с ее лица и оставляет быстрый поцелуй на ее лбу. Мысли, которые твердят ему, что Малфои не делают подобных вещей, напоминают ему об их присутствии, но у него вошло в привычку делать то, что настоящий наследник Малфоев никогда бы не сделал — например, оплодотворить некую всезнающую магглорожденную. Затем он согласился жениться на ней ради сохранения репутации их фамилий, только чтобы оплодотворить ее снова годы спустя, несмотря на то, что на самом деле они были вместе только ради маленькой девочки, которая бродила по их квартире в любое время дня и ночи и оставляла беспорядок в каждой комнате, в которую она входила.
— Мы с Арой тоже хотим поцелуев, — шепчет Лира, на мгновение пугая Драко, и он оборачивается к ней. Она прислонилась к дверному косяку, немного надув губы, как и единорог, изображенный на ее пижаме. — Ты никогда не приходил, чтобы уложить нас. Отец Рождества пропустит нас, если мы еще немного задержимся.
— Возвращайся в свою комнату, — говорит он ей, кивая в сторону двери. — Я буду там через минуту.
Лира кивает, серые глаза переводят взгляд с Драко на Грейнджер.
— Почему ты никогда не говоришь, что любишь маму?
Драко замирает.
— Она все время говорит нам, как сильно любит тебя и как сильно ты любишь нас, но ты никогда не говоришь ей, что любишь ее. Разве ты не любишь маму?
— Не говори ерунды, — отвечает он ей, качая головой и выключая свет. Он мягко подталкивает ее, чтобы закрыть дверь. Вглядываясь в темноту, он наблюдает, как Грейнджер снова шевелится на кровати, вздыхает и что-то неразборчиво бормочет. Взглянув на Лиру, он слегка улыбается беспокойству на ее лице. — Я говорю тебе, что люблю тебя, каждый день?
Покачав головой, Лира произносит:
— Но ты же все равно любишь.
— Именно так, — объясняет он, поднимая ее на руки, собираясь отнести в постель. Он надеется, что это ее успокоит. На самом деле, он не уверен, что готов попытаться объяснить странную ситуацию, в которой они все оказались. Есть ли способ сказать детям, что их мама только… мама?
Потому что это все, чем является Грейнджер — их мать, мать его детей.
Конечно.
Канун Рождества, 2010
Драко не понимает, как такая маленькая квартира могла заполнить такой большой дом. Через несколько недель после переезда коробки все еще стоят вдоль стен, и он не раз ловил себя на том, что хочет, чтобы Грейнджер позволила ему сортировать вещи с помощью магии, а не вытаскивать каждый предмет вручную. Он согласился на новую мебель, покраску стен на маггловский манер и даже позволил использовать странные маггловские приборы, с которыми Грейнджер вернулась со своего еженедельного похода в магазины.
— Ара? Лира? — спрашивает он, проходя мимо ряда коробок, беспорядочно расставленных у входа. В комнате тихо, без блондинок, которые обычно шумят и грохочут, вызывая хаос. Елка в идеальном состоянии, подарки под ней сложены пирамидами — последний признак того, что его детей нет дома.
— Ты рано вернулся домой.
Драко оборачивается и видит Грейнджер в арочном проходе кухни. Ее руки заняты изящными фарфоровыми тарелками, которые его мать купила им в прошлом году на Рождество — теми, которыми они так и не пользовались. Недорогая керамика стала их основной посудой после слишком большого количества разбитой.
— Я взял большую часть работы на дом. Следующие пару недель будут выходными, — отвечает он. — Где девочки?
Грейнджер отводит взгляд. Она исчезает под аркой, звук звенящего фарфора движется вместе с ней.
— Они с Гарри и Джинни в Норе. Я подумала, что им может понравиться немного порезвиться в снегу и все такое…
Трудно смириться с тем, что Поттер — это тот, кто развлекает твоих детей. Они вернутся домой с «дядей Гарри» на устах и будут визжать от восторга, рассказывая ему истории о своих приключениях в лачуге Уизли. Драко подумывает о том, чтобы разозлиться на Грейнджер за то, что она позволила им отправиться туда. У Поттера есть собственные дети, с которыми он может «порезвиться в снегу», множество настоящих племянниц и племянников, чтобы называть его «дядя Гарри», и если его дочери и должны находиться где-нибудь за день до Рождества, так это дома.
— Я бы сказала Джинни «нет», если бы знала, что ты так скоро вернешься домой, — кричит Грейнджер из кухни. Когда она появляется в дверном проеме, ее волосы представляют собой массу диких кудрей. Очевидно, у нее был долгий день распаковки вещей. Он надеется, что она, по крайней мере, наконец закончила с кухней. Он устал искать ложки и вилки, даже
Акцио не помогает среди этой кучи коробок. — Я могу сходить за ними, если хочешь.
Драко отрицательно качает головой и отворачивается, расстегивая застежки пальто.
— Все в порядке.
— Знаешь, они прекрасно проводят время с Джеймсом и Альбусом.
На мгновение воцаряется тишина. Драко не знает, что сказать — как выразить словами свой дискомфорт, не обидев ее:
— Я не хочу, чтобы они чувствовали себя с ними слишком уютно.
— Беспокоишься, что они запятнают твою родословную еще больше? — она проходит мимо него, бросая пустую сложенную коробку в кучу к с остальным, и хватает другую. — Они старше Джеймса и Альбуса на два года, вероятность того, что они влюбятся и поженятся, невелика.
— Некоторые мужчины предпочитают женщин постарше, — рассуждает он, снимая ботинки и аккуратно ставя их у стены. Он замечает надпись на стене, выполненную краской глубокого красного оттенка: «Место для обуви». Ее аккуратный почерк ярко выделяется на фоне белой краски.
— А ты? — спрашивает Грейнджер.
Редко он слышит, чтобы она так твердо задавала вопросы. После многих лет общения с детьми — успокаивая девочек (и его, иногда) — она, казалось, привыкла говорить по-другому, менее твердо.
Он нахмурился, на лице появилось замешательство.
— Интересуют ли меня женщины постарше?
Завернув за угол, она прислонилась к стене. Теребя руками край джемпера, она пожимает плечами, склонив голову набок.
— Ты не
обязан отвечать.
Не то чтобы ему неудобно отвечать, он просто не знает,
как. За последние семь лет он почти не думал о женщинах, кроме Грейнджер, Лиры и Ары. Они стали его миром, и там, где большинство мужчин его возраста только сейчас начинают оседать, он это сделал еще до того, как его жизнь по-настоящему началась. Они никогда раньше не обсуждали противоположный пол — что им нравится, что им не нравится, с кем бы они оказались, если бы не присутствовали на одном и том же праздничном вечере в Министерстве, не аппарировали в его квартиру и не начали вместе растить ребенка девять месяцев спустя.
Драко избегал этой темы, потому что не хотел слышать о жизни, которая была бы у нее, если бы она вышла замуж за Уизли — о рыжеволосой армии детей, которых бы они родили, и о доме в Оттери-Сент-Кэчпоул, который бы они построили. Он был уверен, что она не хотела слышать об Астории Гринграсс — о свадьбе, которую они должны были объявить, и об идеальных чистокровных детях, которых они хотели вырастить.
Нет ничего хорошего, чтобы мечтать о том, какой могла быть их жизнь — не после всего этого времени.
— Я женат на тебе, — просто говорит он. — И ты старше.
— Тогда ясно, что это «нет».
— Ты напрашиваешься на комплименты? — спрашивает Драко. Он ухмыляется, когда она слегка краснеет, ее румянец ползет вверх по шее и ложится на лицо. — Любой другой мог бы подумать, что это так.
Она качает головой, пренебрежительно машет рукой и уходит.
— Я едва ли на что-либо напрашиваюсь, просто констатирую факт.
Он проходит мимо нее.
— Ты достойная жена, — признает Драко.
Эта правда — наверное, самая честная вещь, которую когда-либо говорил Драко. Бывали времена, когда он благодарил судьбу за то, что позволила ему быть с ней после всех других безымянных, безликих девушек, которых он приводил домой. Она была добра к нему, позволяла ему жить своей жизнью, максимально приближенной к нормальной. Никогда не было произнесено ни одного шипящего, гневного слова в его адрес из-за их обстоятельств, и его никогда не обвиняли в том, что он был причиной всего этого. Лире и Аре никогда не говорили ни единого слова против их отца, о прошлом Драко и о том мире, за который боролась его семья.
Грейнджер была замечательной — чистой, доброй и стойкой к каждому неприятному слову, которое он когда-либо говорил, и к каждому холодному плечу, которое он когда-либо подставлял ей в трудную минуту. Он не слишком горд, чтобы признать, что ошибался в ней с самого начала, и хотя ему немного стыдно, что ему потребовалось так много времени, чтобы осознать свою ошибку, он знает, что ему повезло.
Взглянув на часы, он замечает, что время приближается к четырем и что им скоро нужно будет отправляться на Рождественский бал его матери.
Драко догадывается, что вечер будет долгим и утомительным.
***
— Твоя прабабушка была гриффиндоркой, — ни с того ни с сего объявляет его мать. Ее глаза следят за тем, как Лира танцует между мальчиками Поттеров. Драко тоже смотрит на нее, делая мысленную пометку разорвать их на куски, если они осмелятся подойти еще ближе.
— Действительно? — его тон невеселый —
скучающий. — Я понятия не имел, что гриффиндорцам разрешено носить фамилию Малфой.
— Ох, прости… Прости меня за то, что развеяла твою мысль о том, что ты был первым, кто женился на представительнице львиного факультета.
Драко мрачно смотрит на нее, слегка хмурясь, когда она пытается скрыть смех за салфеткой. Монограмма «М» идеально вышита слизеринским зеленым цветом. Грейнджер никогда бы не подумала использовать что-то настолько зеленое.
— Какое это имеет отношение ко мне?
— Она была чистокровной, красивее любой слизеринки своего года и очень умной.
В ее историях всегда есть смысл, но в этот раз Драко не склонен ждать и, усмехнувшись, произносит:
— Я уверен, что она была не первой чистокровной, которая носила красное и золотое.
— Она была первым
Малфоем, который их надел, — просто говорит она. Сделав глоток из своего фужера, она улыбается, глядя на Ару и Лиру, о чем-то спорящих; Драко уверен, что это несущественно и, вероятно, связано с единорогами или каким-то другим существом
женского пола. — Твой прадед специально для нее заказал драгоценности. Золото, рубины и топазы — все изделия ручной работы.
— Я покажу их тебе, — предлагает она мгновение спустя. Его взгляд пытается сфокусироваться на Аре, которая тянется к одному из стеклянных украшений на ёлке, но краем глаза он видит улыбку матери. — Если ты хочешь, конечно.
Грейнджер обнимает их дочь, опускаясь на колени и встречаясь с Арой взглядом, и целует ее в щеку. Ее губы медленно и терпеливо двигаются, когда она указывает на украшения. Ара кивает, светлые кудри подпрыгивают от быстрых движений ее головы, прежде чем она отворачивается. Ее маленькие каблучки стучат по полу, когда она бежит к Лире. Ара берет ее за руку, соединяя их пальцы вместе, и вдвоем они возвращаются к Грейнджер.
Он никогда не видел ничего более удивительного, чем Грейнджер, стоящая в своей алой мантии с аккуратно собранными на затылке волосами. Ее глаза светятся даже на расстоянии, они излучают теплоту, когда она смотрит, как девочки бегут к ней.
— Я бы хотел их увидеть, — говорит он, когда Грейнджер снова опускается на колени, чтобы принять их обеих в свои объятия. Ее губы растягиваются в широкой улыбке, прежде чем ее глаза поворачиваются к нему. Они встречаются взглядом, и на мгновение Драко забывает, как дышать.
Его мать улыбается, тянется к его руке и говорит:
— Тогда я отведу тебя к ним. Пойдем со мной, дорогой.
Канун Рождества, 2011
Драко ненавидит случайно подслушивать разговоры. Они притягивают его, удерживают на месте, несмотря на то, что едва ли он желает знать чужие секреты. И когда раздается полузнакомый голос, он останавливается в своей попытке уйти.
— Я смотрю на Джеймса и Альбуса и удивляюсь, как Лира и Ара это выдерживают. Я имею в виду, это, должно быть, трудно для них — стоять перед двумя разными дверями и гадать, кого они хотят увидеть посреди ночи, когда на самом деле вы оба нужны им одновременно.
Уизли — Поттер — как бы ее там, черт возьми, ни звали. Только она и Поттер могли придумать такие банальные имена. Ему повезло с Грейнджер в этом плане. Она спросила: «А как насчет Лиры?» — когда они столкнулись друг с другом на кухне. В первый раз, когда они пробыли в одной комнате более пяти секунд. И он кивнул, решив, что может справиться с таким именем, как Лира, для девочки. Про себя, однако, он надеялся, что это была уловка, предназначенная для того, чтобы вывести его из себя. Вместо этого он планировал, что родится мальчик.
Ему следовало бы знать лучше. Грейнджер была слишком честна для такого обмана.
С ситуацией Ары получилось точно так же. Грейнджер откусила кусочек от кольца ананаса. Когда он проходил мимо, кусочки все еще прилипали к ее губам. Ни один из них даже не взглянул друг на друга, когда она сказала: «Я хочу назвать ее Ара». И снова он кивнул, надеясь, что она лжет.
Во второй раз она непреднамеренно доказала, что он дурак.
Однажды она купила маггловскую штуковину. Громкое устройство, предназначенное для имитации бега в качестве упражнения, и она настаивала, что ей это нужно, чтобы оставаться здоровой в течение зимы. Он согласился, вручил ей свой ключ от Гринготтса и отправился на работу, едва кивнув.
— Девочки понимают, что у нас с Драко все по-другому. Они принимают это и приходят к нам, когда им что-то нужно.
— Но есть что-то в том, чтобы забраться в кровать к родителям во время грозы, не так ли? — спрашивает Уизли. — Разве ты не помнишь этого в детстве — утешение твоей матери и силу твоего отца? У девочек
этого нет.
Грейнджер перемещается в поле зрения Драко, ее грудь вздымается под тонкой рубашкой, когда она делает глубокие вдохи и отпивает воду из бутылки. Ее волосы распущены и прилипли ко лбу от напряжения. Она наклоняется вперед, упираясь локтями в колени. Драко думает, что ее шорты слишком короткие, чтобы носить их перед кем-то еще. Он никогда в жизни не видел таких загорелых ног.
За исключением двух ночей, когда она была обнажена под ним. Но прошло так много времени, что он с трудом может вспомнить, как они выглядели.
— У них есть я, — переведя дыхание, объясняет Грейнджер. — И у них также есть Драко. Мы оба рядом с ними — просто по-разному.
Уизли усмехается, похоже, оскорбленная несогласием Грейнджер.
— Драко когда-нибудь водил их в кафе-мороженое? Или в парк? Он хоть раз играл с ними в снежки? Помогал им вытряхивать ботинки или устраивался на диване вместе с ними, чтобы выпить горячего какао? Видят ли они Драко как
отца или как
папу? Это очень разные понятия.
На этот раз Драко согласен с Уизли. Между отцом и папой большая разница. Папа более вовлечен в жизнь ребенка, они вместе проводят время, заодно уча его жизненным премудростям, в то время как отец держится в стороне, требуя, чтобы все делалось определенным образом, чтобы предотвратить неудачу.
У него был отец. У Уизли — папа.
Возможно, годы назад, когда Лира была еще маленькой, от его отцовства было лишь название. Он наблюдал за Грейнджер издалека, почти ни словом не обмолвился о маленькой девочке, которую они родили, и, если бы она не оставила Лиру с ним в канун Рождества, он, вероятно, никогда бы даже не моргнул в сторону светловолосого монстра, которого он обожает сейчас.
Но Драко также не совершает никаких действий, которые делали бы его папой. Он не учил Лиру завязывать шнурки или Ару писать свое имя. И когда дело доходит до объяснения им, он совершенно бесполезен.
Как будто он застрял в родительской неопределенности — ни отец, ни папа, а просто
там.
Его сердце немного согревается, когда Грейнджер говорит:
— Драко — папа, Джинни. Он их любит. Ты не видела его с ними. Может быть, он и не делает
этих вещей, но это не значит, что он не заслуживает называться родителем, как Гарри.
— Чтобы кто-то забеременел, много ума не надо, Гермиона.
— Я и не говорю, что это так, — возражает Грейнджер, ее тон слегка повышается. Драко распознает признаки разочарования. Он уже не раз слышал, как этот голос обращали против него. — Я говорю, что Драко — хороший человек, отличный родитель, и если бы ты попыталась увидеть обстоятельства, ты бы поняла его лучше.
Голос Уизли тоже повышается.
— Все, что я вижу — это трусость. Он женился на тебе, потому что был вынужден, остается с тобой, потому что не хочет выглядеть как человек, который бросил Гермиону Грейнджер и…
— Это не так!
Уизли не отвечает.
Драко не дышит.
— Это не так, — прерывисто дыша, повторяет Грейнджер. Драко видит, как ее руки сжимаются в кулаки. Он может чувствовать пульс ее магии. Никогда еще она не была так рассержена. — Он женился на мне, потому что считал это правильным решением, и остается со мной, потому что мы хорошая команда для девочек. Мы любим их, мы оба, одинаково — больше всего на свете.
Она делает паузу. На мгновение Драко думает, что она закончила. Однако, когда ее голос звучит снова, он мягкий — слабый и разочарованный.
— Может, у меня никогда не будет того, что есть у вас с Гарри — той великой связи душ, которая создает идеальный брак, в котором мои дети могут ползать между их отцом и мной и искать утешения от нас обоих одновременно, но… Меня устраивает то, как обстоят дела.
То, что он услышал — это глубоко личное. Нечто, не предназначенное для его глаз или ушей. Подслушивание никогда не было его сильной стороной. Даже когда он подслушивал собственную мать несколько лет назад, это доставляло ему больше неудобств, чем удовлетворения. Теперь, однако, он смотрит, как Грейнджер качает головой, глядя в пол, отказываясь встречаться с Уизли взглядом. Ему казалось, что это последнее, что он может увидеть в этом мире. Как бы ни было здорово знать, что Грейнджер уважает его как родителя, он хотел идти по жизни в блаженном неведении о том факте, что где-то — скрытая под слоями толстой кожи и теплых улыбок — Грейнджер все еще чувствует, что ей чего-то не хватает.
И действительно, как он мог этого не предвидеть? Все хотят быть любимыми — даже самые независимые, всезнающие и упрямые гриффиндорцы.
— Я хочу родить еще одного ребенка.
Он поднимает глаза, внезапно смутившись. Он, наверное, ослышался.
— Ребенка? — спрашивает Уизли. — Гермиона, тебе не кажется, что…
— Мальчика… наследника. Девочки не могут продолжать род. Это важно для Драко.
Уизли усмехается.
— Гермиона, это глупо.
— Я сильная, — говорит Грейнджер. — И я не глупая. Мы не спорим, потому что в этом нет необходимости. Это — все это — могло быть намного хуже. У меня прекрасный дом, две замечательные дочери и карьера, за которую большинство убило бы, и это благодаря ему.
— Ты сама всего достигла, — поправляет Уизли.
— Хорошо, тогда, что, если бы я захотела сделать это для себя? — Грейнджер делает паузу, ожидая ответа, которого так и не получает. — Если бы я хотела родить еще одного ребенка просто для того, чтобы посмотреть, не раскроется ли он еще немного, стало бы это более понятным? Дело в том, что тебя там не было, ты его не видела. С Лирой это было почти так, как если бы она вызывала у него отвращение. Затем с Арой он… Казалось, ему почти нравилось чувствовать ее движения, наблюдать, как она растет. Однажды я застала его укачивающим ее посреди ночи, и она даже не заплакала. Драко просто… взял ее на руки и обнимал.
Его воротник внезапно кажется ему слишком тесным. Он не знает, о какой ночи она говорит. Их было так много, когда он просыпался и ему очень сильно хотелось обнять Ару… Он вытаскивал ее из кроватки и смотрел на ее крошечное личико, пока она спала — в благоговении перед ее красотой, ее совершенством и всей магией, которая ее окружала.
В другие ночи он сидел на краю кровати Лиры, проводил пальцами по ее волосам и слушал, как она бормочет во сне. Что-то в нем изменилось, когда он впервые обнял ее, позволил ей забраться к нему на колени и прочитать чертову маггловскую книгу, которую все они научились любить.
С Грейнджер было почти также. В какой-то момент его чувства к ней были чистой ненавистью. Он винил ее в их ситуации. В запахе грязных подгузников, наводнившем его квартиру, и в разнообразных игрушках, о которые он спотыкался по дороге на работу. Потом были утра, когда он просыпался и смотрел, как она успокаивает плачущую дочь и, слегка пошатываясь, выходит из детской, страдая от простуды, которую не могло вылечить бодроперцовое зелье. Теперь он уважал ее больше, чем кого-либо другого, и удивлялся, почему он никогда не замечал, как Лира изменила жизнь Грейнджер даже больше, чем его.
И была ночь, когда он наблюдал, как они втроем расположились на ее кровати с балдахином и она читала им. Он не может заснуть, не вспомнив ощущение Лиры у своей груди, плечика Ары под его ладонью, тепла Грейнджер, распространявшегося по его руке, и поразительного желания поцеловать ее, все еще горящего в его груди.
Вопрос Лиры также мучает его разум. Он не любит Грейнджер — не видит в них ту супружескую пару, которой они являются по закону — но иногда, когда он ловит ее на том, как она улыбается, смеется или просто чем-то довольна, он не может не думать, что волнение в его груди вызвано не тем, что он наконец принял их странную ситуацию.
Может быть, просто может быть, он чувствует что-то большее. Это пугает его, беспокоит и заставляет чувствовать себя немного слабым.
Он больше не слушает. Повернувшись, Драко поднимается по лестнице, перешагивая через две ступеньки за раз, и тихо закрывает дверь, прежде чем снять с себя рубашку. Он бросает ее в корзину, которую Грейнджер заберет позже и постирает, потому что она хорошая жена и никогда не жалуется на подобные вещи. Когда Драко встает под душ, он наслаждается ощущением теплых брызг на спине. Он почти настолько расслаблен, что с трудом осознает, как Грейнджер стучит в его дверь, объявляя, что она побежала в совиную лавку Илопса, чтобы забрать последний рождественский подарок Лиры.
Он вздыхает, прижимается лбом к стене душа и задается вопросом, во что он ввязался.
***
Они вместе читают «Ветер в Ивах» на кровати Грейнджер, свернувшись калачиком друг вокруг друга, как любая нормальная семья, прежде чем Лира и Ара выпрыгнут из-под одеяла и помчатся в свои спальни. Грейнджер зевает, широко раскрыв рот, и её глаза устало опускаются.
— Они меня измотали, — объясняет она мягким голосом. — Я никогда не видела, чтобы они так радовались Рождеству.
— В этом году под ёлкой больше подарков, — отвечает Драко.
Он ухмыляется, когда Грейнджер сонно смеется.
— Ты совершенно прав, — признает она. — Ты не должен их баловать. Они начнут ожидать чего-то подобного.
— Как и должно быть, — говорит он. — Они Малфои, они заслуживают самого лучшего, и если они ожидают великих свершений, они никогда не выйдут замуж за человека, неспособного обеспечить их таковыми.
Грейнджер вздыхает, устраиваясь поудобнее на подушках.
— О, не говори о таких вещах так скоро. Мне кажется, что они растут слишком быстро. Лире почти восемь — уже практически Хогвартс.
Драко трудно поверить, что прошло уже больше восьми лет. Он спал под одной крышей, делил один диван и согревался у одного очага с Грейнджер в течение восьми лет и до сих пор не сделал ей ни одного подарка на Рождество. Она никогда не спрашивала и не казалась разочарованной, когда подарки передавались по кругу, а ее руки оставались пустыми, хотя у Драко всегда был подарок от Отца Рождества и еще один с надписью «Папе, от Ары и Лиры», сделанной идеальным размашистым почерком, который, как он знал, принадлежал Грейнджер.
Он рассматривает коробочку, спрятанную в ящике прикроватной тумбочки. Она тонкая, черная, как ночь, и внутри нее лежит ожерелье, предназначенное для нее. Обрамленный золотом рубин сверкает в тусклом свете каждый вечер, когда он рассматривает его, пересматривает свой выбор и задает ей вопросы снова и снова. К семейной реликвии вряд ли стоит относиться легкомысленно. Драгоценности Малфоев практически бесценны и все уникальны. Никто никогда не будет носить что-то подобное на шее, никогда не будет иметь такого золота на воротнике или такого чистого рубина на груди.
У Грейнджер будет что-то общее с другой гриффиндоркой, носившей фамилию Малфой, которая была чистокровной и с добрым сердцем. Ожерелье идеально подходит для нее. Рубин между красиво переплетенным золотом, прикрепленный к цепочке, достаточно тяжел, чтобы доказать, что он того стоит, не будучи слишком броским — что-то простое, красивое и совершенное.
Он сделал мудрый выбор. Потратил несколько часов на обдумывание, прежде чем взять эту коробочку из того места, где она хранилась. Голубые глаза его матери проследили за ним, когда он повернулся, чтобы уйти, она понимающе улыбнулась и произнесла: «Идеально подходит для второй гриффиндорки Малфой, ты не согласен?»
— У меня есть кое-что для тебя, — оторвавшись от своих мыслей, объявляет Драко бормочущей во сне Грейнджер.
Глаза Грейнджер слегка приоткрываются, ее ресницы трепещут, когда она пробуждается от легкого сна, которому поддалась.
— Что-то для меня? — сонно спрашивает она. — Это не может подождать до завтра?
На ее месте другая женщина сказала бы: «Сейчас? После всего этого времени?» — и поспешила бы воспользоваться представившейся возможностью. Грейнджер, благослови ее Мерлин, попросила подождать еще день.
— Да, если ты уверена, — отвечает он.
Зевая, Грейнджер поворачивается на бок и перекидывает руку через его живот. Она крепко обнимает его, тихо бормоча:
— Завтра… да, завтра.
Драко восхищен ее терпением. Он поднимается с кровати, осторожно убирая ее руку, и выходит за дверь. Мгновение спустя он возвращается в ее комнату, держа в руке подарок, и снова устраивается рядом с ней. Для него нет никакой надежды, думает он, когда она тепло дышит ему в шею и прижимается ближе. Он обречен на жизнь с самоотверженным гриффиндорцем.
И он начинает верить, что предпочел бы не иметь ничего другого.
***
Грейнджер рассеянно теребит драгоценный камень у нее на шее и смотрит на Лиру и Ару, отрывающих упаковочную бумагу от своих подарков. Но она их
не видит. Ее мысли витают где-то далеко, пока она перекатывает рубин между пальцами.
— Грейнджер, — говорит он, пытаясь привлечь ее внимание.
Лира и Ара возятся на полу, радостно восклицая. Их возбуждение и шуршание оберток выталкивают Грейнджер из ее мыслей.
— Ты в порядке? — спрашивает Драко. Когда она не отвечает, он начинает сомневаться, думая, что, возможно, ожерелье было не самым лучшим выбором — лучшим способом показать, как она изменила его жизнь, как он изменил свое мышление. —
Гермиона?
Он начал новую главу в своей жизни, когда Гермиона, широко раскрыв глаза, неверяще поворачивается к нему лицом. Такое чувство, что он видит ее в самый первый раз.
Канун Рождества, 2012
— Еще одна девочка, — говорит Гермиона. Ее волнение тяжело витает в воздухе, наполняя комнату, и Драко рад, что девочки на улице, резвятся в снегу. Он не готов к еще одной дискуссии о девочках, управляющих домом, который он называет своим. Она тихо вздыхает. — Я хотела мальчика, понимаешь?
— Я очень люблю девочек, — просто отвечает Драко. Он наклоняется ближе к окну, наблюдая, как Лира прыгает по снегу к Аре и ложится рядом с ней. Они передвигают руками и ногами, их движущиеся конечности создают что-то вроде ангела на снегу. Он слышал о них от других, но никогда на самом деле не видел ни одного. Его первый снежный ангел, предоставленный его личными ангелами. Это кажется подходящим.
Гермиона качает головой, кудрявые каштановые волосы развеваются во все стороны. Ее глаза устали, губы плотно сжаты, но руки все равно нежно обхватывают живот.
— Они выйдут замуж, сменят фамилии и однажды заведут собственных детей. Ты будешь последним Малфоем.
— Нет, — отвечает он, качая головой. — Ты будешь. Мне известно из достоверных источников, что женщины живут дольше.
— Я вряд ли Малфой…
— Ты самый настоящий Малфой, — перебивает Драко. Он больше ничего не объясняет. Он не любитель выражать свои чувства словами. В некоторые дни он говорит ей, что любит ее три раза за столько же минут, в другие дни он вообще этого не говорит.
Они пришли к пониманию его страха перед словами. Насколько они реальны, насколько постоянны и как они могут ранить так же сильно, как и исцелять. Некоторых никогда нельзя вернуть назад, и она лучше, чем кто-либо другой, знает силу
этих слов. Она не спорит и не просит больше, чем он готов дать. Она кивает с легкой улыбкой на губах и отводит взгляд.
Лира и Ара высовывают свои языки и радостно кричат, когда им удается поймать снежинку. Они прекрасны — закутанные в зимние пальто, со светлыми волосами, спрятанными под шерстяными шапками. Розовые щеки, сладкий смех и широкие улыбки… Драко больше не может представить Рождество без них.
— Однажды ты спросила, что мне больше всего нравится в Рождестве, — говорит он.
Притянув Гермиону к себе, Драко наслаждается тем, как идеально она подходит ему — ее ухо прижато к его сердцу, слушая мерное биение, которое существует для нее и их дочерей. Он защитнически обнимает ее, чувствуя, как под его ладонью перемещается следующий член их семьи, и дарит легкую улыбку выпуклости, прикрытой джемпером.
— Да, я спрашивала, — тихо соглашается она.
Он обдумывает свой ответ, наблюдая, как Лира и Ара танцуют прямо за окном, и чувствуя тепло Гермионы рядом с ним.
— Снежинки, — наконец отвечает он.
— Снежинки? — спрашивает она, слегка запинаясь, когда он кивает в подтверждение сказанному. — Почему?
— Они все уникальны, — говорит Драко.
Лира тянет Ару за рукав и вместе с ней заваливается в снег. Они перекатываются, весело хихикая, несмотря на беспорядок, который они устраивают.
— Я нахожу их удивительными, — объясняет он. — Они начинаются как нечто беспорядочное, нежелательное и обычное, как капли дождя, и становятся единственным в своем роде…
чудом, которое никогда не сможет существовать снова, когда оно уйдет. Они все похожи, но крошечные различия делают каждую из них особенной — незаменимой.
Лира и Ара поднимаются, их серые глаза сияют, когда они замечают его и Гермиону в окне. Две светловолосые девочки машут им, прежде чем продолжить игру.
— Ты прав, — тихо соглашается Гермиона. — Они действительно удивительны, что преодолели свою судьбу и стали чем-то таким прекрасным и вызывающим восхищение.
Ножка толкается в ладонь Драко, их малышка молча говорит ему, что она
тоже согласна.
