Разговоры о Кене Кизи

Игорь пялился на психа напротив себя, находя это занятие медитативным. Чёрт его знает, как так сложилось, но этот псих, во всяком случае, действительно был психом. Игорь конфликтный и мент, уже бывший, но в этой стране «бывших» ментов не бывает, а психушки порой наполнены личностями от тюрьмы, уклоняющимися… А Игорь конфликтный, да. И мент. И этого было достаточно. Он сменил четырёх соседей по палате и прекрасно знал, что после пятого его посадят в одиночку, записав «безнадёжным». Гром знал, что тем только повод нужен, методы «лечения» порой были весьма альтернативными, и он вообще сомневался, что отсюда кто-то когда-то выходил на своих ногах. Зато электрошоковый шалман*, да, в лучших традициях любимчика хиппи, Кена Кизи. Когда-то давно, в возрасте пяти-семи лет, Игорь ходил на Пролетая над гнездом кукушки (оно же «Затмение», если действительно говорить о постановке из СССР) с ещё живой мамой. Возможно, это не тот спектакль, на которой стоило вести ребёнка, но на маленького Игоря он произвёл неизгладимое впечатление. Конечно, в свои пять-семь лет Гром и представить не мог, что к тридцати он сам окажется в психушке, что в отличие от книги, из собеседников у него будет только сосед по палате, никаких вам общих… Чего бы то ни было. И что его будут «лечить» разрядами тока, он тоже представить не мог. По сугубо субъективному мнению Игоря, от Вождя Бромдена, как и от Макмёрфи в нём по половине, а значит шансов отсюда сбежать/выйти у него ровно столько же, сколько подохнуть, окончательно лишившись рассудка и внутреннего стержня. Никто из его предыдущих соседей «Пролетая над гнездом кукушки» не читал и даже не смотрел, ещё бы, куда им. А вот его рыжий «последний шанс» читал. Майор никак не мог понять в чём прикол. Он попал сюда, как буйный и как убийца — в его последнем деле он забил насильника-педофила до-смерти. Невиновным его суд признал, однако путь в органы ему теперь заказан, а ещё он был направлен на принудительное лечение, якобы «ПТСР и работа над агрессией», однако он прекрасно знал, что просто так он отсюда не выйдет. Есть такие места, в которые только войти легко, а выйти — совсем никак. Да если и выйдет — то со справкой из психушки работы ему не видать, как своих ушей, при условии отсутствия зеркала и того факта, что они не валяются где-то рядом, а находятся на предусмотренном природой месте. Фёдор Иванович, как узнал, что о содеянном Игорь не сожалеет ни капли, так и не навестил его ни разу… А узнал он ещё на выходе из здания суда. Это было больно, после смерти отца «дядя Федя» отстранился и смотреть-то на него, почти точную копию Константина, не мог, а уж всё случившееся явно дало ему повод окончательно отпустить пацана, мужика уже тридцатилетнего, на все четыре стороны. Кстати, самоубийство отца, как и ранняя смерть матери, также легли некоторым грузом в его историю болезни, но туда вообще, что только ни легло, казалось, было бы можно, они бы и шаверму туда привязали, как «нездоровую фиксацию» или «расстройство пищевого поведения» или ещё чего, а может и приписали, с них станется. Так вот, Игорь чувствовал подвох, но понять, где он не мог совершенно. Четыре из четырёх его соседей до этого момента были уклоняющейся от тюремного срока швалью, Игоря выводили из себя вполне осознанно — одиночная камера палата, это совсем уже край будет. Там и методы лечения «поинтереснее» и общение только с инквизиторами в белых халатах, и под горой препаратов мультики совсем другие видятся. Очень легко перейти из категории «острый» в категорию «овощ»**, кто бы знал, на самом деле, насколько легко. Но вот именно поэтому Игорь никак и не мог понять, почему на решающий пятый раз его посадили с Сергеем. Вполне интеллигентным и действительно слегка сумасшедшим мужчиной. Нет, сначала он выглядел просто тревожным до крайности, но в этом здании спокойных вообще не было, но вполне нормальным. В местах подобных этому, все порядки переворачиваются с ног на голову, и нормальность Сергея напрягала Игоря, неужели один из этих ублюдков? Напрягала почти трое суток, до той степени, что у него уже кулаки чесались, но на третью ночь такого соседства Гром проснулся с Разумовским, сидящим на его бёдрах и душащим его, вполне себе в полную силу. В такой далёкой теперь «реальной жизни» Гром бы уже скинул его с себя, нанёс бы удары в живот, по почкам и вырубил бы к хренам собачьим, но в этой «кроличьей норе» он только откинул голову назад, предоставляя «нападавшему» лучший доступ и рассмеялся, насколько позволяли остатки воздуха. Рука с шеи немедленно переместилась на рот, зажимая его, Игорь только плечами пожал, мол, «сам знаю, что доктора, но весело же». Рука убралась со рта, который Гром пока осмотрительно не открывал, только рассматривал своего визави. Это был не Сергей, то есть, он конечно, патлы эти рыжие и витилиго, но всё в нём казалось незнакомым: слегка скрюченные пальцы, мимика, выражение глаз и даже осанка. Это. Не. Серёжа. Уж поверьте ментовской чуйке. — Ты не он, он не ты. Ты всё-таки сумасшедший, даже отпустило как-то. — Сам-то себя сейчас слышал? Кто из нас ещё сумасшедший?! А у нас раздвоение личности. — «Раздвоение личности», наконец встало с Грома, даже рукой оскорблённо взмахнуло, словно крылом. — Ага, ясно, зовут-то тебя как, «Раздвоение личности»? — Игорь ухмылялся, он чувствовал себя спокойно. Впервые с момента попадания в это место, а может и впервые со смерти отца, разве разберёшь теперь? — Тряпка Птицей зовёт, ты тоже можешь, — на удивлённо приподнятые молниеобразные брови Игоря, Птица тут-же нахохлился и зашипел не хуже гадюки, — Заткнисссссь! Серёженька это в детстве придумал, прицепилось. — как можно одновременно выглядеть и яростным, и смущённым до Грома, со скупой на эмоции рожей, доходило смутно, но Птице удавалось вполне сносно. — Ах, теперь понятно, что ты… Прости, вы, здесь забыли. Конечно, когда к тебе на улице подходит двадцатипятилетний мужик и говорит: «Я-птица», психушка — первое о чём хочется вспомнить. — Захлопнись, мусор. С самим-то что не так? Улыбка тут же стекла с лица Игоря, как не бывало. Веселиться и зубоскалить расхотелось, чувство спокойствия испарилось в момент, он едва удержал себя от того, чтобы не вздрогнуть, как от удара. Конечно. Больно. Потому что Гром всё ещё не считает, что неправ. — Либо ничего, либо всё. Я дело вёл. Мразь одну ловил, поймал… В процессе совершения преступления. — А голос хрипит, то ли от Птицыных экспрессивных «объятий», то ли от того, что болтает непривычно много… Ну не от эмоций же, в самом деле? — Батюшки святы! Да ты у нас герой! Чего же тогда тут сидишь, нас с Тряпкой развлекаешь? От внеочередного звания отказался, а коллеги решили, что ты сумасшедший и сюда доставили? — Птица, явно изголодавшийся хоть по какому-нибудь общению, упражнялся в остроумии и зубоскальстве, даже не заметив, что лицо собеседника уже не то, что игривых, а вообще никаких эмоций не отражает, как восковая маска. Как лицо покойника. Жутко, вообще-то, но это если бы кто-то их видел, а так никто не видел, а каждый из двух забылся сам в себе, то и жутко никому не было. — Птиц? Серёж? Он педофилом был, а я убил его. Не из табельного, никогда не носил с собой оружия, забил до-смерти. — после таких слов в палате наступила положенная для этого часа тишина. Игорь, не глядя на собеседника, улёгся на свою кровать лицом к стенке и спиной, казалось бы, ко всему миру. У него не было возможности заметить, как яркие жёлтые глаза сменились голубыми за секунду, будто желтизна вся схлопнулась в один момент; некогда веснушчатые щёки разрезали дорожки слёз. На то, что в постели он снова не один, Гром внимания не обратил, также он никак не отреагировал и на руки, обхватившие его торс, и на щеку, что прижалась к его спине. Проснулся Игорь в своей кровати один, под внимательным взглядом синих глаз. И не счёл нужным как-то на это реагировать. Со временем отличать Сергея от его Птицы стало и способом убийства времени, и заменой работы (хоть и абсолютно не выдерживающей критики, какое тут «думай-думай-думай», когда «расследование» не занимает больше пяти минут, да и «подозреваемых» всего два. Их жесты, мимика, вербальное выражение чувств — всё было будто на гротескном контрасте. Однако у них была как минимум одна вещь, которая их объединяла… Их отношение к Игорю, как бы парадоксально это ни было, ведь их буквально посадили в клетку, как двух (трёх) бойцовских львов (или птиц, не важно), а в итоге обе личности Разумовского на Игоря разве что не молились. Гром не любил изобразительное искусство и не мог поддержать разговор о Боттичелли, но он помнил наизусть уголовный кодекс РФ, психологию преступников и свободно говорил о русской (и не только) классике. Не бог весть что, но на безрыбье… Ладно, на самом деле Игорь и сам не понимал, что такого сдвинулось в рыжей голове, после того их ночного разговора, но он едва ли не их личное божество. Они считают, что он прав, что в свою очередь подкупало Грома, хотя он и говорил, что именно из-за их перекорёженной системы моральных ценностей они здесь и оказались. История же Разумовского оказалась банальна и стара, как мир. Просто гений, имеющий свой бизнес-проект и исследование, которое должно в некотором смысле перевернуть мир, но совершенно не умеющий подстраиваться под закулисный мир интриг «элиты» общества… Как итог — вывели на эмоции, подсыпали что-то, что не считается наркотиком, но имеет лёгкое влияние на психику, сами о том не зная, вызвали Птицу, засняли и подали обществу и СМИ под нужным углом, конкурент — в психушку, сам — на Олимп, все счастливы. Выслушивая эту историю, Игорь только поморщился — грязная, но до ужаса заезженная и банальная схема. С молодым и яростно ратующим за справедливость Разумовским такое прошло на раз-два, Игорь уже понял, что того на эмоции развести — три секунды, как тот врачей выдерживает — не понятно, а может и не выдерживает, каждый раз после сеансов Сергей возвращается если не в слезах и истерике, то в пофигистичной апатии, навеянной препаратами. Нет, конечно можно было попенять Птице за то, что тот не берёт управление на себя в такие моменты, но во-первых, майор был глубоко не дураком и прекрасно понимал, что обе личности Разумовского, как и их тело, находятся куда в большей безопасности, пока врачи могут только догадываться о «феномене», но не иметь возможности как-то это обосновать, а во-вторых, Птица ещё большая королева драмы, чем Сергей помноженный сам на себя. Он появился, как защитный механизм психики, как защита от физического насилия и потому имеет куда-как более крутой нрав, но с его появления прошла хренова туча времени, он развился, вот только особенно социализироваться ему было не с кем, Серёжа и сам не пример экстраверта, а потому как именно отвечать на моральное насилие он не знает, ему тяжело, потому что раньше он не знал, что ударить могут так не знал, что такое бывает. Порой в бреду, после шоковой терапии или таблеток, Разумовский звал то Олега, то Игоря, порой называя первого Громом, а самого Игоря, Волковым, требовал/просил/умолял спасти его, спасти их. Порой он звал Птицу и рыдал пуще прежнего, потому что не мог до того достучаться — специально или случайно, но все эти варварские методы влияния на психику полностью отрезали Птицу на какое-то время. В такие моменты страшно становилось уже Игорю, хотя он и до этого не то чтобы радовался состоянию своего соседа, но то, что Птицу отрезает и однажды он просто может не найти дорогу назад — пугало Игоря до чёртиков, как бы там ни было, он уже успел привязаться к обеим личностям и потерять кого-то из них… Смерти подобно, потому как Игорь прекрасно осознавал, что они — это всё что у него есть, больше у него не осталась ничего. Совсем. Птица рассказал, что сам он под воздействием препаратов никого не зовёт, не ревёт даже, разве что как медведь: диким, отчаянным, яростным воем. Однако он рычит, мечется, мышцы его становятся каменными, а сам он не совсем осознанно бьётся об пол и стены, потому в такие моменты Птица и перехватывает контроль — у Серёжи сил на то, чтобы удержать его от самоповреждений не хватает. Игорь так и не понял, как это работает — тело-то у них одно. Позже было выяснено, что Олег Волков — первый и единственный друг Сергея, ещё позже — что он его любимый, а ещё позже, что он первый человек, который пусть заочно и смутно, но знает о Птице. А ещё бывший полицейский выяснил, что Птица Волкова ненавидит — тот считал Птицу тем, что отравляет Серёжу и всё время хотел «вылечить» того от Птицы, кроме того, тот уехал в армию и погиб там, чего ему, конечно, никто не разрешал. В зомби/вампиров/упырей/призраков и прочую нечисть Игорь не верил, а потому, когда дверь в палату не только открылась в неуставное время, но ещё и явно не ключами и в проходе появился загорелый бородатый мужик с оружием и цепким взглядом, а отходящий от таблеток Разумовский стал белее мела, забился в противоположный угол и с нарастающей истерикой забормотал «Олег. Олежа. Нет! Тебя нет. Тебя нет. Тебя нет. Зачем? Зачем? За что?! Птица? ПТИЦА! Где. Ты?», охренел знатно. В нечисть Игорь не верил, а вот в то, что все наши органы работают через пень-колоду — вполне. Он слишком долго был винтиком в этой системе, из чего и родилось понимание — ничего и никогда от начала и до конца там по-человечески не делается. Где-то да случится херня, остаётся только надеяться на то, что она случится уже на том этапе работы госмашины, где тебя это не будет касаться никаким боком. Серёжу вот коснулось и Олега, видимо, Волкова тоже. Тот, кстати, стоял с таким сложным выражением лица, что Гром чётко понял — надо вмешаться, пока тот сам умом не двинулся, атмосфера-то тут располагающая. — Серёж, вообще-то я тоже его вижу и раз уж на то пошло — мой последний сеанс «работы над собой» был шесть дней назад, я чист. Дерьмо случается. — Волков взглянул на него сначала волком, а после с благодарностью. Серёжа немного успокоился и пополз по полу ближе к Игорю, тот только глаза закатил и в пару шагов дошёл до несчастно-счастливого сам, тот тут же вцепился в его ноги руками и упёрся лицом куда-то в колени. Игорь честно старался быть хорошим человеком и не быть идиотом. Как бы там ни было — укрыть даже одного пациента психушки так, чтобы его не нашли — большое дело. Это нужно было узнать, где вообще держат Сергея, найти план здания, найти надёжных напарников, оружие, купить жилплощадь, где-нибудь в нигде, чтобы никто их никогда не нашёл… Дальше идёт одежда, еда, предметы роскоши… В общем, всё это очень дорого и энергозатратно, и если за то, что Волков воскрес из мёртвых и сделал всё это для Серёжи и Птицы (они не разделимы, нельзя сделать что-то только для одной половины человека), Игорь его уважал, то сам прекрасно понимал — ему дальше хода нет. Всё рассчитано на одного сумасшедшего/не сумасшедшего, а значит Разумовскому следует отцепиться от его ног и двигаться вместе со своим принцем ко всем хренам отсюда. А Игорь… Игорь будет молчать перед докторами, полицией, журналистами и кому там ещё будет дело до этого случая. Просто, потому что так работает дружба, или что там у него с этими было. Любовь? Смешно. Обстановка не располагала, да разве же это любовь, истерики друг друга успокаивать? Вон она любовь — в психушку вломиться за своим сокровищем; чуть заново с ума не сойти от того, что человек восстал из мёртвых. А Игорь желает этим двоим (Серёже и Птице) счастья, даже если это будет означать, что его таки запрут в одиночке и вероятно, когда до них дойдёт, что он ничего не скажет, то окончательно добьют его электрошоковой до состояния овоща. Пусть так. Ему и терять-то будет нечего, лёгкая добыча. Так сложилось, что он Макмёрфи, а Разумовский — Бромден, хотя рыжий из них двоих именно Серёжа. — Вам идти надо, слышишь, Серый? Ты сейчас берёшь своего Волка, или, что вероятнее, это он берёт тебя, и вы рвёте когти. Птице «привет», как очнётся. — И-игорь, а т-ты? Пошли, пошли с нами, куда мы б-без тебя? Птица спалит Питер, и возможно нас с Олегом, если узнает, что мы тебя тут оставили… Ты его единственный… Друг. Единственное живое существо, после меня, о котором он заботится, Игорь, ну Игорь! Гром только глаза прикрыл и зубы сжал, заставляя себя оставаться на месте и не вслушиваться во весть тот бред, что несёт его не отошедший от таблеток сосед. Серёжа добрый до невозможности и привязчивый, как оказалось, но спецоперации так не работают: чем их больше — тем больше риск, меньше шансов уйти отсюда целыми и в принципе уйти. Да и технические средства вместе с путём отхода наверняка рассчитаны на определённое количество человек. Это, не говоря уже о том, что нахрена Игорь им сдался? Вытащат из заключения и отпустят жить свободно? Да это как котёнка из приюта, где его усыпят через неделю, забрать, а после на улицу выгнать, кто сказал, что это лучше? У Игоря ведь действительно больше никого и ничего нет. Все его связи держались на том, что он мент, а теперь «подписка закончилась, контент недоступен». Всё это Игорь и начинает тихо втолковывать упорно не желающему его отпускать парню, когда Волков наконец подходит и всаживает тому шприц в плечо. Снотворное, быстродействующее, дёрнувшийся было, Гром замирает и одобрительно кивает сам себе — так, пожалуй, действительно проще. Хотя оружие держать неудобно будет, впрочем, может у него прикрытие хорошее, не ему учить военного, как проникать на вражескую базу. — Бери его и пошли, времени нет. Держишься строго за мной, не высовываешься, не подставляешься, за Серёжу головой отвечаешь. Вижу выправку, должен хоть немного понимать — что к чему. — Волков говорил тихо, быстро, безэмоционально и глядя Игорю прямо в глаза, дождавшись в них искры понимания и не обнаружив там искры безумия, он пошёл на выход. У Игоря и времени-то на его думай-думай не осталось. Существуют такие ситуации, в которых надо делать сразу. Чётко, быстро и по приказу/воле случая. А думать потом. Постфактум. Так что он просто сделал, как сказал Серёжин «принц», то, что он сам в таком случае, кто-то вроде коня, его не очень-то волновало. Чем дальше они шли, тем больше у Игоря возникало сомнений. Не связанных с трупами, нет, людьми они были неважными и не Игорю осуждать кого-то за убийство — у самого руки в крови, при чём буквально, тут-то хотя бы просто выстрелили из пистолета. Сомнения касались того насколько Волков параноик. Потому что, с одной стороны, он доверил ему Серёжу, а с другой — ни одного товарища Олега они так и не встретили, конечно, возможно, что те убрались отсюда сами, раньше и без шума, но в эту версию Игорь не верил совершенно. «Больничка» была на острове и то, что в качестве пути отхода у них моторная лодка, двухместная, Грома совершенно не удивило, он просто сел, устроив Разумовского на себе, но шансы на «незаметный уход соратников» это уменьшало в несколько раз. Не думать о том, что на нём Разумовский без сознания, а рядом, вроде как, любовь всей его жизни с заряженным оружием, было на удивление просто, потому что во-первых — он задолбался, а Сергей может и лёгкий после местной «диеты», но всё же не котёнок, да и сам Игорь откровенно недоедал всё это время, во-вторых — он только что сбежал с психбольницы, у него были и другие вещи о которых стоило бы подумать. Стоило подумать о том, куда ему идти, потому что домой очевидно нельзя, как и на что жить, где достать новые документы и как скоро ему дадут от ворот поворот. И отпустят ли его вообще, или прикопают где-нибудь в лесополосе, так или иначе, а он, всё же, свидетель. И то, что он, вроде как, «единственный Птицын друг», тут роли не играет совершенно. Во-первых, насколько Игорь понял, Олег и Птица друг друга ненавидят, так что на её (его) страдания тому будет побоку. Во-вторых, Птица всё ещё в коматозе от таблеток, как она очнётся, так можно будет сказать, что сбежал Игорёк, никому ты не нужен и бла-бла-бла. В-третьих, реакция самого Сергея на Игоря весьма неоднозначная и не совсем здоровая, мало какому мужику бы понравилось, что его ммм… Пара? Так вешается на левого мужика. Ну и в-четвёртых, собственно, Волков военный, а он сам ему никто, так, хрен с горы. Из всего получается невесёлая картинка, независимого от того пошлют его или грохнут, кажется — он и сам не знает, какой бы вариант предпочёл. Наверное, если его всё же грохнут, то лучше, чтобы Птица с Серёжей не знали, пусть Олег лучше скажет, что дал ему денег, вот он и свалил. Пошёл своей дорогой. Те, конечно, расстроятся, особенно Птица, но со временем забудут, у Серёжи будут Птица и Олег, у Птицы Серёжа и, какая-никакая, эмоциональная привязка к Олегу, в конце концов, неприятие — тоже эмоция, у самого Волкова будет человек, ради которого он вломился в психушку и перестрелял там половину персонала… Идиллия. Под такие мысли Гром и заснул, сидя на переднем сиденье внедорожника в наспех переодетой одежде, Разумовский сопел на заднем сиденье. Проснулся Гром от прикосновения к плечу и чужую руку чуть не вывихнул на автомате, вот только рука была весьма крепкая и принадлежала, собственно, Волкову. Растерянный взгляд Игоря быстро сменился привычным хмурым — это он вспомнил в каком положении находится и что светит ему примерно ни хрена хорошего. Он всё ещё был в машине, а машина была в какой-то глуши, вокруг — лес, ну, и дом двухэтажный, выглядящий во всём этом, как мазок сюрреализма. Не Игорю жаловаться, вся его жизнь в последнее время, как сценарий драматической пьесы написанной укуренным сценаристом, вроде и плакать хочется, а вроде и что-то несерьёзно-смешное, и невероятное. Смех сквозь слёзы. Игорь-то в машине был, а вот Сергея на заднем сидении уже не было, да и водитель будил его сквозь пассажирскую дверь, хорош мент — всё проспал… Уже не мент. Бывший покойник молча повёл его в дом, да и там обронил лишь два слова «спальня» и «ванная», не густо. Впрочем, Игорь всё же внёс в их беседу разнообразие, пока военный окончательно не ушёл, просто потому что считал это важным. — Если будешь решать проблему радикально, то рыжим скажи, что дал мне денег и я ушёл в закат. Скажи, что вождь Бромден наконец-то стал большим, он поймёт. — как только Гром подал голос наёмник резко обернулся и смотрел на него весь монолог, после чего кивнул. Снова молча. Игорь кивнул в ответ, это уговор. Даже легче как-то. Здраво рассудив, что больше им говорить не о чем, он отправился во временно его комнату, но был вынужден уже сам обернуться, когда за спиной раздался хриплый голос другого мужчины. Кстати, много более живой, чем когда тот «проводил экскурсию». — А ты, значит, считаешь себя в сложившейся ситуации Патриком Макмёрфи? Кто-то, кто умрёт до конца веря в свою идею, чтобы другие могли полностью довериться и обрести свободу? — А чем плохо? В отличии от Макмёрфи я по крайней мере останусь в своём уме до последней секунды жизни. И если уж мне и есть, чем гордиться в жизни, так это тем, что в роли мисс Гнусен я не был никогда. — и Игорь ушёл, не дав ответить. Этот разговор ему всю душу вымотал, хотя какая у убийцы душа? Было бы куда как проще, будь Олег Волков простым солдафоном, и не смотри он такими глазами. Как будто не всё равно, как будто понять пытается, как будто он интересен. Игорь знает, что это дохлый номер, он как закрытая книга, с тяжёлым двухступенчатым механизмом открытия замка, но как только кто-то умудряется открыть этот сложный механизм, то вмиг разочаровывается — внутри половина страниц пуста, а на тех, что заполнены — простенькие и корявые детские рисунки, с банальным «2+2=4», никакой тайны, ничего что стоило бы внимания. Гром знает, что есть примерно 50%, что он не проснётся вообще и ещё 40%, что его разбудят только для того, чтобы сопроводить чуть дальше в лес, но он всё равно засыпает, впервые за долгое время — на нормальной кровати. К вящему своему удивлению, просыпается он всё на той же кровати, сам, от криков за дверью. Выходя, он видит почти хрестоматийную картинку — Птица, а это явно не Серёжа, есть в Птице что-то хищное, что выдаёт его даже раньше, чем золотистые радужки, и Волков стоят взбешённые друг напротив друга на расстоянии буквально трёх шагов и самозабвенно рычат/каркают друг на друга, чуть не кидаются. Пистолет Волкова направлен куда-то в грудь Птицы, не то, чтобы того это останавливало или хотя бы немного утихомирило пыл. В то, что именно они орали, Гром не вслушивался, краем сознания уловив по всей видимости уже заезженный текст банальной пластинки: «Я тебя убью, я тебя уничтожу, я твоё сердце выжгу» и «Верни Серёжу, тварь, я избавлюсь от тебя». В общем, Игорь влезает между ними, просто потому что может, спиной к Олегу, лицом к Птице, так, чтобы ствол упирался ровнёхонько между лопаток и улыбается слегка потерявшей запал Птице шальной улыбкой, ствол не двигается с места, кажется, Олег тоже охренел с его экспрессии. — Ради справедливости, ты мог бы быть с ним помягче, в конце концов он тебя спас. — Тряпку он спасал, а не меня! — тут же яростно отозвался, ну, кхм… «друг» Игоря, будто отходя от шока. — Ну, ты сейчас здесь, так что спас он вас обоих, ещё и меня в придачу, хотя вообще был не обязан и раз уж выше твоего достоинства благодарить за «СВОЁ» и Серёжино спасение, хотя это выше моего понимания, можно подумать, что ты не желал Сергею спасения… — Желал! Не смей, слышишь, не смей даже думать, что… — Ну так вот! Раз ты не в состоянии быть благодарным за спасение вашего тела, то ты мог бы быть благодарен за то, что он вытащил МЕНЯ, раз уж я стою тут перед тобой здоровый и, что немаловажно, живой. — Спасибо! — выглянув из-за плеча Игоря, Птица буквально рявкнул это в лицо Волкова, тот аж снова в осадок выпал. Интонация-то привычная, они только так и говорят, но вот «спасибо» от «Твари» он не слышал ещё не разу, может и не услышит больше. Но тут взгляд рыжеволосого наткнулся на пистолет, о котором он успел забыть и который всё ещё упирался бывшему полицейскому между лопаток. — Какого чёрта, Гром?! Ты на полном серьёзе встал спиной к военному с заряженным оружием, но не решился доверить мне спину? Да что с тобой не так? — Вообще-то, ради справедливости, я встал лицом к тебе, потому что никогда от тебя не отвернусь и буду на твоей стороне. Ну и ко всему прочему, между вами, блять, и трёх шагов нет, тут не важно передом встать или задом, оружие в любом случае в упор, не увернуться. — Олег, мать твою, Волков, убери пистолет к хренам! — проигнорировав Игоря, очевидно не зная, как реагировать на подобную откровенность, он снова выглянул из-за плеча Грома и обратился непосредственно к Олегу. Тот, что удивительно, послушался Птицу. Тоже в первый раз за всю историю их знакомства. Гром выдохнул, кем бы он ни казался и каким бы умиротворённым не выглядел, — оружие, прижатое в упор, заставляло его нервничать. — Пойдёмте завтракать? И Игорь действительно пошёл в сторону, предположительно, кухни, справедливо решив, что если Олег ещё не выстрелил, то сегодня уже и не выстрелит. Вообще-то его переполнял восторг — он жив, относительно свободен и всё ещё не выставлен за порог, из чего следует, что скорее всего так будет и дальше. С одной стороны Гром помнит, что они в каких-то диких ебенях и вообще-то жизнь в подобном «покое» явно не для привыкшего к постоянному напряжению бывшего мента, с другой же стороны сразу вспоминается сцена, имевшая место быть несколько минут назад — какая нафиг спокойная жизнь? С этими двумя тремя, как на пороховой бочке, только и остаётся, что гадать, где рванёт. Честно говоря, Игорь и за себя не обольщался — он мог быть каким угодно, но точно не бесконфликтным, а если уж во что упрётся, то и вовсе: хоть таран, хоть подкоп — не объехать и не сдвинуть. Примерно таким образом прошла неделя, за ней вторая, потом месяц, Гром вообще не вкуривал, какого чёрта он всё ещё здесь и с ними, но здраво рассудил, что если что-то изменится, то ему сообщат. «Ни шатко, ни валко» — лучшее, как Игорь мог описать их… Ммм, времяпровождение? Типа того, хотя без перегибов, конечно, не обходилось. Сергей и Олег спали вместе, Игорь тактично делал вид, что его это никак не касалось, ну, потому что его это никак не касалось, но если бывший военный засыпал с программистом, а просыпался с его альтер-эго, то ситуация выходила из-под контроля, мягко говоря. Вбежав однажды на грохот, Игорь застал картину, которую видеть никогда не хотел, но которая отпечаталась у него на сетчатке, кажется на вечно. Рыжеволосый и брюнет, тяжело дышащие стояли по разные стороны кровати, у Олега покраснение в районе скулы, которое позже станет синяком, у Птицы кровоподтёк на губе, больше на них, собственно, не было ничего. Игорь поднял голову куда-то к небесам, а конкретнее к потолку, и закрыл глаза со звучным: — Блять! — и вышел оттуда, больше в тот день в доме, кажется, вообще никто ни с кем не говорил. Олег всё ещё таскал с собой пистолет, везде, не снимая. И Игорь возможно и не очень разбирался в чувственных перипетиях отношений, но был готов руку дать на отсечение, что он перманентно заряжен, уж в таких вещах он разбирался. Гром не знал брал тот его из-за него самого, Птицы или просто чувствовал себя увереннее, когда оружие всегда под рукой (у него на службе и не такие отбитки были, и это даже несмотря на то, что за любое применение оружие, особенно во внерабочее время, приходилось отчитываться), но он с ним таскался даже в душ. И ещё Волков почему-то считал, что ствол — это аргумент в любом споре, так что тыкал он им достаточно часто, как в Птицу, так и в Игоря, а ещё в Игоря, который закрывал собой Птицу, потому что у этого уёбка спокойствия ни на грош и ствол его, казалось, распалял только больше. У самого Грома волоски на шее от направленного на него оружия вставали дыбом, а активность мозга усиливалась втрое, он бы не сказал, что в восторге от такого положения дел, но прекрасно понимал, что без всех этих ебанутостей, да без дела, заскучал бы очень быстро. Хотя нервам Волкова надо отдать должное, палец на курке у него никогда не дрожал и по итогу он ни специально, ни случайно так и не выстрелил, ни в кого-то из них, ни даже просто в стену. В общем всё шло, как шло и шло бы дальше, но в один день Сергей, видимо обративший внимание на то, что они друг с другом почти не общаются и соответственно тут же посчитавший себя виноватым, вдруг подсел к читающему Игорю на диван. Игорь признавал только бумажные книги, как, впрочем, и Олег. Так что тот факт, что это оказался роман «Над кукушкиным гнездом», который Волков, видимо под впечатлением от их первого более-менее нормального диалога откуда-то притащил спустя трое суток пребывания в доме, Игорь находил весьма ироничным. Сначала Разумовский устроился рядом как бы абсолютно случайно и вообще на другом конце дивана, потом сдвинулся чуть ближе, спустя несколько минут ещё ближе, когда Сергей оказался от него на том расстоянии, когда их ноги ещё не касались, но Игорь уже чувствовал тепло чужого тела, то бывший полицейский решил благоразумно отложить книгу, иначе следующим приближением рыжий залезет к нему на колени. — Серёж? — Игорь, я тебя хочу. С-себе. Вас с Олегом обоих. Игорь только в пространство уставился перед собой. Так и хотелось прохрипеть: «Серёжа, блять, ну зачем? Хорошо же всё было». Не прохрипел. Потому что не было, или было не до конца. Напряжение было, причём между всеми тремя четырьмя, но Игорь благодушно полагал, что до этого разговора так и не дойдёт. Он сам и Волков, как два сильных начала, которые тут же бы упёрлись рогами вперёд и копытами в землю этот разговор бы точно не завели, потому что благоприятного исхода для такого не существовало и быть не могло — они бы просто поубивали друг друга к хренам собачьим. Птица бы смолчал, потому что ему в принципе тяжело признавать, что ему кто-то нужен, да и с Олегом он ещё до конца мириться не научился и любые его прикосновения терпел с трудом. По предположениям Грома, Разумовский не должен был поднимать этот вопрос просто потому, что у него уже есть Олег и Птица и просить о большем он постесняется. Он и стеснялся, но заговорил. Зачем-то. «Сгорел сарай, гори и хата» — да, Серёж? Игорь думал, что, когда напряжение станет критическим, Олег просто с намёком кивнёт на дверь и, точно так же кивнув ему напоследок просто уйдёт навсегда. Неважно, что ему некуда, он бы ушёл, потому что это было бы уместно. И мирно. Но Сергей сказал. Открыл ебучий ящик Пандоры, и теперь Олег всё же выстрелит, хорошо если не в голову и вообще ни в кого разумного, в стены там, или в птицу в лесу на худой конец, но в это почему-то верилось слабо. — А Волк твой что по этому поводу думает? — не хрипеть не выходило, но он и так молчал почти пять минут, нужно было что-то сказать. Уходить не хотелось, это был хороший месяц, возможно лучший в его жизни, но тут, как говорится, отсчёт пошёл. — Он в спальне ждёт. Нас. Олег у нас значит «за» эксперименты. С одной стороны — это отсрочка, его не выгонят прямо сейчас, не выгонят сегодня, завтра и ещё какое-то время, пока не надоест. И да, он хотел Сергея, хотел Олега, хотел Птицу, но с другой стороны… Их с Олегом «хара́ктерные» проблемы никуда не делись, подчиняться Гром никогда не любил, а с Олегом, кажется по-другому вообще нельзя, иначе они всё-таки друг друга загрызут, да и указание на дверь после того, как Игорь привыкнет к ним, узнает их ближе и прикипит всем собой, будет куда как тяжелее пережить. А может и не надо переживать? Можно ведь просто взять всё, что ему могут предложить, напоследок, а уж потом… Ну пуля в голову, как вариант, как отец, смотри-ка что в наследство осталось. Пойти ему в любом случае будет некуда, так почему бы и не да? Мысли в голове у Грома метались так же быстро, как когда на него было направлено оружие, он всё ещё не в восторге, но это всё ещё бодрит. Не говоря больше ни слова Игорь идёт в сторону их с Олегом, а теперь видимо и его, спальни. Олег в одних штанах и шрамах и в стену у входа Игоря вбивает, едва он входит, бешеный. Игорь и сам такой, пытается по привычке контроль на себя перехватить, да из захвата выбраться, но затихает после мощного укуса в шею и рычания у самого уха. Больно, блять, с Серёжей так точно нельзя, чуть кусок не отгрыз. Глаза у Олега пиздец голубые, Игорь и не замечал раньше с расстояния, смотрят с чем-то животным, диким, с вызовом смотрят. И Игорь отвечает ему тем же, возможно будь они чуть спокойнее, чуть нормальнее и это называлось бы страстью, но они не были. Где-то за спиной Олега мелькает рыжая макушка Серёжи, кажется, он покрывает поцелуями напряжённую спину Волка, не то, чтобы он расслаблялся, мог расслабиться или хотел. Они с Громом даже не двигаются больше, но и не говорят вслух, только смотрят друг другу в глаза, глубокие голубые против холодных и почти до прозрачности серых. Смотрят и смотрят до тех пор, пока Игорь не откидывает голову назад, открывая шею и не прикрывает глаза, не сдался, но подчинился. Мужчина оставляет симметричный первому укус на его шее, а потом впивается в губы, и борьба начинается заново. Губы в кровь одни и вторые, целым остаётся только притихший за спиной Олега Сергей, но кажется тому всё нравится. Оказавшись на кровати, они перекатываются по ней несколько раз, борясь за мнимое главенство, как будто всё не было предопределено заранее, как будто ещё что-то надо доказывать. А может им и надо, но тут на кровати оказывается абсолютно обнажённый Серёжа и Игорь склоняется над ним, целуя его куда мягче, передавая ему вкус крови Олега вперемешку с собственной, целует его скулы, нос, лижет ключицы и жарко дышит в шею, потому что ощущает крепкие мужские руки на собственных ягодицах. С Серёжей так нельзя. И это они понимают оба, но кроме нерастраченной нежности в них так же полно и не растраченной ярости и если вся Серёжина сублимируется в Птицу, то их ярость находит выход прямо сейчас. И Олег в восторге, ведь с Сергеем, его Серёженькой, которого он оберегал с самого детского дома, нельзя так, как можно с Громом. Грома можно сжать и не бояться причинить боль, Грома можно подчинять, не боясь обидеть, и может быть когда-нибудь подчиниться самому, не боясь, что с ним не справятся, Грому можно рычать в шею, не боясь напугать, и слышать такое же рычание в ответ, Грома можно слегка придушить, получить локтём под рёбра и отпустить, когда тот подчинится. С Игорем, кажется, можно всё и даже больше — при всём при этом его не стоит опасаться, как Птицу, да и самого Птицу, кажется, не стоит опасаться, если рядом Игорь — тот успокаивает бестию одним своим взглядом/словом/дыханием/присутствием, при Игоре тот никогда не сделает больше, чем Игорь может одобрить. Вот ведь, сука! Серёжа всю жизнь пытался с ним сторговаться, просил его, умолял его, Олег пытался прогнать его либо заставить подчиняться, а Игорь, мать его, Гром просто говорил с ним и теперь тот его со всеми потрохами. Олег любит Серёжу и всегда будет любить, но только встретив Игоря он понял, что нуждается в нём и, кажется, всегда нуждался. В опоре, которой он мог быть для друга, но которой так не хватало ему самому. И поэтому он позволяет Игорю готовить Серёжу, пока сам готовит Игоря под себя, тот норовистый, жилистый, всё ещё дёргается, если к нему прикоснуться как-то не так, но от этого он становится лишь желаннее. Потому что сильный, потому что равный, но подставляется. Олег спускается языком к его дырочке и предотвращает предполагаемое возмущение крепкой хваткой руки на чужом бедре, синяки останутся. Движение языком во внутрь одно, второе, третье, войти в ритм. Игорь не стонет даже — выдыхает хрипло, но за стонами Серёжи этого совсем не слышно, и это неожиданно бесит. Гром немного отодвигается и двигает бёдрами вперёд после чего слышится совершенно другой стон Разумовского. Громче, яростнее, протяжнее, Олег знает этот стон — Гром вошёл в него. Мужчина отодвигается, берёт валяющийся рядом тюбик смазки, смазывает себя и колечко мышц напрягшегося было Грома, за что ощутимо хлопает того по бедру, а после входит на всю длину, наваливаясь сверху. Узко, почти больно, охрененно. Игорь вынужден удерживать свой вес на локтях, чтобы не завалиться на Разумовского всем весом, у Волкова такой необходимости нет, он обхватывает мужчину под собой поперёк шеи, впрочем, не перекрывая кислород, а вцепляясь в плечи и дав им обоим пять секунд на передышку начинает двигаться коротко, но быстро, входя по основание и лишь ненамного выходя при фрикциях, лбом он упирается Игорю в затылок, туда же и шепчет какие-то несущественные собственнические вещи, о которых после и не вспомнит, Серёжа говорит, что он никогда не может просто стонать или заткнуться во время секса, Олег знает — не врёт, но что он говорит в эти моменты не ответил бы и под дулом пистолета, он знает, только общий посыл «мой!», и это его в общем-то устраивает, ведь он действительно так считает. Игорь вынужденно подстраивается под его темп, отчего Разумовский начинает стонать громче и Игорь накрывает его губы в собственническом поцелуе, в таком же собственническом, как и те слова, что безостановочно бьют ему куда-то в шею, потому что он от них с ума сходит и оторвавшись от губ рыжеволосого он поворачивается в надежде урвать поцелуй брюнета и заставить его заткнуться хоть на минутку, потому что это блять сумасшествие какое-то, он сейчас кончит только от этих слов. Поцелуй, как и относительная тишина удаются на славу, но кажется Серёже слишком нравится то, что он видит, потому что первым кончает он, разрывая тишину последним пронзительным стоном. Кончая, он выглядит, как божество и Игорь почти был готов последовать за ним, но Олег остановился, заставил его полностью выйти из Разумовского, прошептав во всю ту же шею, что рыжий слишком чувствительный после оргазма, а потом, заставив его упереться головой в кровать, оставив при этом стоять на коленях, продолжил трахать с прежним энтузиазмом, уперевшись одной рукой ему в шею, а другую опустив на член. Теперь стонов не было, Серёжа вообще, кажется, отключился, а потому тишину спальни разрушали только выдохи Игоря и шёпот Волкова, прекрасно слышимый во внезапной тишине спальни. В новом положении Олег попадает по простате каждый чёртов раз и Игорю много, много внутри, много снаружи, много этого шёпота, он кончает со слезами на глазах, а Олег трахает его до своего оргазма ещё минут пять, кончает, а потом выходит неожиданно аккуратно и отходит куда-то, Игорь валится на кровать с первым за весь вечер стоном и даже подумать о том куда делся мужчина не успевает, потому что он возвращается с тазом с тёплой водой и полотенцем, обтирает сначала охреневшего от жизни Игоря, потом успевшего заснуть Серёжу, убирает всё это добро и заваливается на кровать со стороны Игоря, настойчиво пододвигая того к Серёже и устраивая свои руки на его спине. Таким образом Игорь дышит ему в шею, а его правая рука покоится на голой талии мужчины. Игорю много. Игорь не может заснуть, потому что анализирует всё произошедшее и свои ощущения по этому поводу, но говорить с Олегом, пока он сам в себе не разобрался не хочется совершенно — у них так и не было ни одного диалога, где они бы не пытались вывести другого на откровенность, где не делали бы больно намеренно или нет и сейчас что угодно в стиле «ты был хорошей сучкой» способно сломать Игоря к хренам собачьим, он не уверен, что Волков удержится от самодовольства, он и сам не уверен, что сдержался бы. Так что он старательно выравнивает дыхание, расслабляет напряжённые мышцы и притворяется спящим, продолжай «думать-думать-думать» о том, на сколько хватит жадности Серёжи и терпения напополам с самодовольством Олега. Думает о том, насколько ещё ему позволят остаться и что уходить после такого действительно можно только на тот свет, иначе бы и не вышло, чтобы он там раньше себе ни думал. Думает о том, что застрелиться из пистолета Волкова было бы даже символично, особенно учитывая, что другого оружия в доме, кажется, нет, но нет никаких шансов, что, посылая его на все четыре, тот разрешит ему забрать свой ствол на добрую память, а стреляться прямо в доме… Ну нет, Игорь в них слишком глубоко, чтобы да. Игорь вообще думает, что в идеале они не узнают. — Слишком много думаешь, при том о херне. — привычный уже шёпот звучит в самое ухо, вызывая непроизвольную дрожь, что выдаёт его с головой, а потому он открывает глаза и смотрит в голубые глаза Волкова, готовясь к его словам, какими бы они дальше ни были. — Ты мой теперь. А я твой, конечно. И Серёжа тоже твой и мой. Птица вообще уверена, что только Серёжина немного, и твоя полностью. Без тебя было бы… Не так. Этого вообще бы не было, если бы я даже вытащил Серёжу, то с Птицей бы мы друг друга прикончили не в первый день, так в первую неделю точно. А может если не ты, то и вытаскивать бы некого было, он, они, привязались к тебе ещё там и жили всё это время только для тебя, потому что я был мёртв. Без тебя всё это рассыплется, ты нам нужен. Мне нужен. Игорь только кивает, накрывает его губы своими в том поцелуе, которым каждый из них мог целовать Серёжу — нежном. А после заставляет теперь уже и его Волка лечь на спину и укладывает голову ему на плечо. Игорь верит. И наконец засыпает, выходя из подвешенного состояния, в котором был очень долгое время. Олег гладит уснувшего у него на плече мужчину (сильного, равного, недоверчивого) по голове и думает о том, что Игоря он не любит. Вот Разумовского, да, всю жизнь кажется. А с Громом совсем не так, как с Разумовским, не хочется защищать, не хочется приласкать, хочется подставить плечо и знать, что в следующий раз он сможет точно так же заснуть на чужом. В Серёжу он влюблён, а в Игоря он упал, с первого разговора о Кене Кизи, упал и не выберется уже никогда. Олег засыпает почти на рассвете, не зная, что это тоже любовь.