🍳
24 сентября 2021 г. в 21:36
Осаму нравилось думать, что он поступил в этой ситуации, как поступил бы любой нормальный человек. Ничего нормального в произошедшем не было, вот ни капельки, но Осаму повёл себя правильно. Естественно. Как сделал бы любой на его месте.
Но лучше по порядку.
Всё началось с того, что он проснулся. В книжках, фильмах и прочей фикции о приближающемся пиздеце тебя предупреждала судьбоносная встреча, какой-нибудь знак или необычное происшествие. Но то утро было абсолютно нормальным. Солнышко, как ему и положено, встало на востоке. Осаму потянулся через подушку Суны, чтобы выключить звенящий в безбожную рань будильник. Вот тут-то и прокрались первые отличия.
Будильник показывал вполне божеские восемь утра. Осаму так поздно даже в институте не просыпался, ведь всю сознательную жизнь ему приходилось вставать затемно. Лучшая рыба на Центральном рынке пропадала уже к шести, так что утренние волейбольные тренировки, отравлявшие его школьную жизнь, после выпускного сменили походы за продуктами для ресторана. Но этим утром что-то пошло категорически не так, ведь с циферблата часов на него моргали упитанные бока восьмёрки.
Следующим отличием был Суна, а, вернее, его отсутствие. Потянуться через его плечо к раздражающему будильнику, разбудить-оповестить о своём отбытии, чмокнуть под голую лопатку, когда он, недовольный, зароется в одеяло поглубже (не поцелуешь — будет ворчать потом ещё громче, проверяли), и поскакать по своим поварским делам — вот стандартное начало рабочего дня Осаму. А когда ты владелец собственной сети ресторанов, каждый твой день — рабочий, так что исключения составляли только те случаи, когда Суна играл на выезде и оставался там с ночёвкой. Но сейчас Осаму хорошо помнил, как после бурного вечера в постели (Суна притащил приставку в кровать и с помощью Осаму пытался пройти какой-то особенно заковыристый уровень Клуба романтики) они засыпали вместе на этих самых подушках...
Впрочем, подушки были тоже не его, и дальше, наступая на пятки этому внезапному открытию, на него обрушился поток различий, отделивший это утро от всех прочих в его жизни.
Пейзаж за окном подсказывал Осаму, что он проснулся не в Хиросиме, а в Осаке. «Кушикацу Дарума — лучшие в Осаке», гласила надпись над знакомым рестораном, вывеску которого было видно из окон квартиры Ацуму. Соответственно, это значило, что Осаму проснулся в квартире своего брата, в кровати Ацуму — этот позёрский траходром с ортопедическим матрасом они покупали вместе, и Осаму на правах младшего брата стебал его всю дорогу. На нём была надета пижама Ацуму, и беглый осмотр показал, что одолженной пижамой прошлой ночью дело не обошлось и этим злосчастным утром по совершенно необъяснимым и не зависящим от Осаму причинам он проснулся в теле своего брата.
Если кто-то бы сейчас пошутил хоть полслова про то, что они одинаковые, Осаму убил бы Суну и стал вдовцом раньше, чем Япония успеет узаконить однополые браки.
К слову, о Суне...
Первым делом он позвонил именно ему. Подобное случалось только в манге и тупых ранобэ, а там герои всегда поступали максимально неадекватно. Осаму гордился, что не паникует и ведёт себя нормально, как живой думающий человек, а не персонаж какого-нибудь глупого аниме про школьников. Например, вот, звонил Суне, чтобы объяснить ему, что случилось, хоть и сам ни черта сейчас не понимал. Звонил, звонил...
«Абонент не отвечает или находится вне зоны действия сети», сообщил ему бодрый женский голос, когда длинные гудки оборвались, едва начавшись, и Осаму с силой сжал в кулаке ни в чём не повинный телефон. Если законы жанра были верны, это означало, что прямо сейчас Суна обнаружил рядом с собой Ацуму, попавшего в тело Осаму, и оба они сейчас поддаются панике посреди их маленькой хиросимской квартирки. Или же — что они оба дрыхнут, проспав будильник.
Если подумать, второй вариант звучал как-то реалистичнее.
Но думать об этом было нельзя, стоило только начать и — волна паники, так старательно удерживаемая им у берегов, грозила накрыть Осаму с головой. Он принялся повторять дыхательные упражнения, которым пыталась научить его в старшей школе школьная медсестра каждый раз, когда он приходил жаловаться на Ацуму.
А потом ещё раз крепко подумал и набрал номер своего мобильного.
— Алё, — слышать в трубке собственный сонный голос было странно, хотя Осаму мог бы поклясться, что только голос Ацуму мог звучать в восемь утра так противно и вальяжно. Эта мысль чуть не вызвала у него приступ паники по второму кругу, но привычка вытаскивать Ацуму из всякой жопы (Ацуму, который в эту самую секунду зевал в одной кровати с Суной и владел не только телом своего брата, но и доступом ко всей его жизни) взяла верх. — Это кто? Вас не слышно.
— Ты только не паникуй, — не нашёл ничего лучшего сказать Осаму. — Я тоже не могу это объяснить, но я уверен, что всё можно исправить.
В трубке послышалось подозрительное шуршание, потом наступила тишина. Мысленным взором он видел, как Ацуму заспанно садится на кровати, непонимающим взглядом смотрит на экран телефона, на котором читает своё собственное имя, а затем снова подносит трубку к уху, но не находится что сказать.
— Осаму?
Ах, всё-таки брат Осаму был умнее, чем тот всегда про него думал! Не зря они близнецы.
— Я проснулся в Осаке в твоей квартире, сейчас я забучу ближайшую электричку до вас и приеду. Не делай глупостей и не высовывайся из дома, хорошо?
— Как это ты в Осаке, а чего ко мне не приехал? — всё безумие и невероятность ситуации, в которой они оказались, кажется, до Ацуму пока не дошли (как и осознание, что он не дома — во всех смыслах), поэтому он продолжил балаболить: — Знаешь, я сегодня как-то странно себя чувствую, возможно, тебе не стоило приезжать. Я плохо помню вчерашнее, видимо, мы с пацанами напились? Вечеринка после игры была знатная, и теперь моя голова… Ой, Суна, а что ты здесь делаешь?
Послышалось неразборчиво ворчание, в котором тренированное ухо Осаму различило произнесённое Суной «с добрым утром, Осаму», и градус паники и вранья в монологе Ацуму лишь увеличился.
— В общем, да, напились мы первоклассно, я не помню точно, разве мы играли в Хиросиме? Но Суна остался ночевать… не знаю, где мы, но мы сейчас вместе, если ты волнуешься? Ой, Осаму, давай без сцен ревности, ты же знаешь, у нас со школы ничего…
— Стоп, — прервал его Осаму, который не мог одновременно пробивать лоб фейспалмом, проверять расписание поездов и натягивать непомерно узкие штаны, найденные в гардеробе брата. — Просто замолчи, прежде чем сказать что-то ещё более тупое. Ацуму! Послушай меня, Ацуму. Подойди к зеркалу. Цыц, просто сделай, как я прошу!
Последовавшая пауза растянулась, пока Ацуму, судя по всему, для разнообразия послушавшийся брата с первого раза, разглядывал себя в зеркале. Что ж, Осаму всегда считал из них двоих симпатичнее себя самого — пусть любуется на здоровье.
В трубке послышался вскрик, а потом снова короткие гудки.
«Мы с Ацуму поменялись телами, успокой его там, пожалуйста. Да, как в аниме. Нет, он не шутит. Я ЕДУ К ВАМ. Осаму».
Набив сообщение Суне, который, если до этого момента и не вполне проснулся, сейчас точно будет разбужен хаотичной энергией Ацуму, Осаму подумал ещё немного и прислал ему вдогонку время прибытия поезда, выбрав электричку подороже, но побыстрее.
И так следующие часы тянулись слишком долго.
Дважды звонили с работы. С работы Ацуму. Осаму сначала сбросил, не сообразив, что делать, а потом снова подумал и решил не создавать лишних проблем. Осаму не был уверен, но вряд ли же тот был достаточно важной шишкой, чтобы при любом опоздании на тренировку ему сразу звонил тренер, верно? Но догадались ли они уже нанять человека, который разгребал бы проблемы, косяком преследующие Ацуму? Осаму не знал ответа.
Разговор с менеджером прошёл хуже, чем Ацуму бы, наверное, хотел. Но в итоге Осаму удалось отпроситься, прикрывшись своей внезапной болезнью, в смысле не своей, а болезнью брата, живущего в Хиросиме. В какой-то мере это даже не было враньём. Ему пригрозили, что тренер будет недоволен, но это было куда лучше альтернативы (Осаму снова на волейбольной площадке — впервые за шесть лет, а Суна с Ацуму сходят с ума, сидя дома в Хиросиме).
Недовольно пробурчав что-то про инстаграм и график публикаций (Осаму честно не понял), менеджер вздохнул напоследок с разочарованием и наконец-то положил трубку. Вздох Осаму, напротив, был полон облегчения. Ацуму должен будет его простить.
«Мы успокоились и уже ждём тебя», — как раз в это время отбил ему Суна, прислав селку, на заднем плане которой Осаму сумел разглядеть собственную физиономию. Он даже приблизил изображение, растянув его пальцами, и вздрогнул, в кои-то веки не находя на их с Ацуму лицах отличий.
Разобраться с рестораном было ещё проще, и, залогинившись в свою почту, Осаму парой сообщений вызвал на работу су-шефа, пообещав тому выходные на следующей неделе. Хиросимские «Онигири Мия», подобно всем другим заведениям сети, откроются, хоть и, в отсутствие своего незаменимого владельца, сделают это немного позже обычного.
Если бы их окружения могли сравнить показания, то узнали бы, что неожиданная болезнь подкосила обоих братьев Мия, но, к счастью, они с Ацуму старались тусоваться в разных кругах, так что сравнивать было попросту некому.
Не станет же этот дурак названивать родителям?
Добравшись до квартиры, Осаму накрутил себя достаточно, чтобы подозрительно идиллическая картинка, которую он застал, вызывала в нём не панику, а раздражение. Вольготно расположившись на полу гостиной, Ацуму с Суной гамали в Энимал кроссинг, ничем не выдавая своих растерянности и волнения.
— Привет, Саму, — буркнул через плечо Ацуму, вернувшись к бегущей по телевизору белке в ярком платье.
Суна, всю жизнь будучи куда более приличным человеком, чем брат Осаму, отбросил джойстик в сторону и перевернулся на спину, вытягиваясь во весь свой рост и заводя руки за голову. Протянул:
— Последние два часа меня спасало только то, что я старался ни о чём не думать. Со школы таким не занимался.
— И то, как мы вместе заработали на новые платьишки для моей белки Цукки! — вставил свои пятьдесят йен Ацуму.
— И новые платьишки для Цукки, — фаталистически согласился Суна. — Но теперь ты тут, и я не знаю, могу ли я подойти тебя поцеловать?
Осаму с Ацуму синхронно повернулись, чтобы посмотреть на него настолько одинаковыми взглядами, каких не позволяли себе с начальной школы. Если бы на месте Суны был кто-то другой, он бы наверняка засмущался (или сгорел кучкой пепла от прожигающего взгляда Ацуму), но Суна только равнодушно пожал плечами и произнёс по своей привычке небрежно, но на самом деле аккуратно подбирая слова:
— Вот и мне пиздецки странно. Но я рад, что ты вернулся, Осаму.
Они, разумеется, ждали его, и потому пожрать на кухне ни хрена не было.
Осаму по-быстрому приготовил традиционный японский завтрак из супчика мисо, омлета, салата и плошки риса, благо рис он нашёл там же, где вчера оставил его на таймере в рисоварке. Занятие было настолько привычным, что он, и сам того не понимая, успокоился, ловко строгая огурцы и маринованную редьку. Вот казалось бы — руки чужие, а движения как-то помнят. Или за подобные рефлексы отвечает мозг? Но их с Ацуму же не поменяли мозгами (это было бы прискорбно), скорее случилось какое-то… переселение душ. Какая-то чепуха, в общем, действительно лучше слишком глубоко не задумываться.
Но всё же приятно было осознавать, что кулинарные таланты были чисто его, Осаму, неотъемлемой частью.
Суна присоединился к нему сразу. Ацуму выждал положенные его независимому нраву пять минут и подтянулся следом: то неуверенно маячил над плечом, вдыхая запахи еды, как всегда делал в школе, то отворачивался, пряча глаза и будто ни в чём не бывало болтая с Суной.
— Мне нервно на него даже смотреть, Сунарин, ведь будь это я в этом шикарном теле, сразу бы полпальца себе отхватил, — неуклюже пошутил он, и тут Осаму осёкся, чиркнув ножом по ногтю, выматерился под нос, но оборачиваться не стал. Смотреть на себя самого и правда было неловко, куда более предпочтительным зрелищем сейчас казалась та же редька. — Отвлеки меня как-нибудь, пока Саму нам готовит.
— Приготовил уже, — проворчал из-за его спины Осаму, ловко складывая последний омлет пополам. — Садитесь жрать, пожалуйста.
На их аппетиты обмен телами также не повлиял.
— Ну рассказывай, что ты натворил.
Ацуму прикончил угощение в два счёта и явно ждал добавки, поэтому Осаму поспешил его расстроить, сказав гадость. Тот действительно скорчил обиженную физиономию (типично Ацумовскую — и так странно смотревшуюся на лице Осаму) и, как Осаму и рассчитывал, принялся оправдываться:
— С чего ты взял, что это я? Я здесь ни при чём, — развёл он руками, поворачиваясь к Суне в поисках поддержки, но натыкаясь на его насмешливый взгляд. — С чего вы оба взяли, что это я?
— Ну не я же, — пожал плечами Суна и взмахнул ладонью вокруг, как бы показывая, что вот он, остепенился, завёл квартирку напополам с почти-мужем Осаму, завёл самого Осаму (это он с полпинка, вы бы видели его без майки). Мол, когда так хорошо кушаешь, откуда у тебя время на какие-то проклятия и прочие приключения холостяцкой жизни?
Осаму было одновременно и тепло, и слегка обидно от такого описания их совместной жизни, но, с другой стороны, Суна же ничего не сказал такого. Осаму всё это прочитал в его взгляде и, может, как всегда понапридумывал себе половину.
Ацуму нахмурился.
— Это не я, волейбольной формой клянусь.
Холода, с которым посмотрел на него Осаму, хватило бы, чтобы готовить мягкое мороженое.
— Волейбольной формой Киёми-куна клянусь. Чтоб ему найти меня и отпиздить, если вру!
Осаму вздохнул и устало потёр переносицу. Головной болью от самого себя тело Ацуму, видимо, страдать не могло, но дискомфорт от проделок брата Осаму испытывал где-то прямо под сердцем.
— Ладно, давайте все расскажем, чем занимались последние сутки, — в подробностях! Наверняка в этих событиях и кроется какая-то тайна, — предложил он. — Да, Ацуму?
— А ещё омлетик будет? — будто бы ни в чём не бывало ответил вопросом на вопрос тот.
Осаму развернулся к плите, уже мысленно перебирая в голове события вчерашнего дня, пока Ацуму начал канючить:
— А давай начнёт Суна? Ну хотя бы просто за компанию! Я всё-таки не верю, что его жизнь так уж невинна, как он описывает...
Как это обычно и бывало, говнюк оказался прав.
Выслушав скомканные рассказики Суны и Осаму (и обвинив брата в том, что тот живёт слишком скучной жизнью), Ацуму открыл рот и в течение полутора часов с воодушевлением рассказывал обо всём, что происходило с ним за последние сутки. Они успели навернуть ещё по омлету и плошке риса и, открыв пиво, переместились в гостиную. Осаму с Суной заняли единственный небольшой диван, а Ацуму, стащив с него тёплый плед, плюхнулся у них в ногах и всё болтал и болтал, будто копил слова и теперь стремился наговориться впрок.
История его изобиловала подробностями, он не пропускал ни походов в уборную, ни приёмов пищи (а говорят, это Осаму в семье повёртнутый, ха), и вскоре Осаму устало пристроил голову на Сунином плече. Тот привычно обнял его, притянув крепче и положив ладонь ему на спину под лопатку, где болел вечно зажатый нерв, который Осаму в шутку окрестил «Ацуму». У Ацуму ничего не болело, но этот жест, видимо, нравился его телу не меньше, чем телу самого Осаму, потому что сон накатил практически сразу.
— Сам ты скучный, — ворчливо пожаловался он, когда Ацуму сделал паузу в своей, казалось, бесконечной речи (возможно, чтобы вздохнуть, но это не точно). — Всё мимо, ну не может быть, что с нами такое приключилось, потому что тебе в таячной у дома продали рыбку с заварным кремом вместо красных бобов! — Осаму подумал ещё немного, восстанавливая в памяти все факты и добавил уже серьёзным тоном: — Так что тебе сказала та фанатка, а, Суна? Если можешь, повтори слово в слово.
— Да там ничего такого не было, вроде, — Суна, может, и удивился, что Осаму пытается приплести его, но виду как всегда не подал, — просто подарила брелок этот. Что-то вроде «держи тех, кто тебе дорог, рядом», — он честно напрягся, пытаясь вспомнить, — и ещё что-то «не бойся желаний, ведь все они твои».
— Звучит в духе предсказаний, какие кладут в печенье в ресторанах в Чайнатауне, — мрачным голосом прокомментировал с детства боявшийся гадалок Ацуму. — Но в нашем случае печеньки кто-то уже сожрал, и в коробке остались только выплюнутые бумажки, и теперь нам представит собрать получившиеся огрызки во что-то цельное.
Осаму отмахнулся от него.
— Где сейчас этот брелок?
— Я на ключи сразу повесил. Осаму, достань в куртке.
Суна сказал это, привычно и доверчиво, как делал наверное, уже тысячу раз, отвернулся от всё ещё лежащего у него под боком Осаму и обратился к Ацуму, а точнее к сидящему напротив него телу Осаму, которое сейчас растерянно хлопало глазами, изображая полнейшую невинность. Сделав вид, что секундной заминки не существовало, Ацуму поднялся с ковра и в поисках ключей отправился в прихожую.
«Ты что, не различаешь нас?» — хотелось прошипеть Осаму. — «Тебе всё равно?» Многое хотелось сказать, но вместо этого он тоже сделал вид, что ничего не произошло, и просто спросил:
— Почему ты взял его, ну, брелок этот? Вам же вечно что-то суют.
— Она так смотрела странно. Такой пронзительный взгляд, искренний, она будто про меня говорила, а не абстрактного волейболиста номер 7 из её домашней команды. Захотелось как-то её порадовать.
Суна в растерянности развёл руками.
Вернулся Ацуму, победно сжимавший в кулаке ключи с маленьким потёртым камешком на короткой цепочке.
— Гладкий, — шкрябая туда-сюда большим пальцем, вынес вердикт он, — будто она его всё время в руках крутила или специально тёрла.
— Ведьма, — хищно оскалив зубы, прошипел Осаму.
— Сам ты ведьма, — огрызнулся Суна, который чувствовал ответственность и стремился защищать своих фанатов. — С чего вы вообще взяли, что это она?
— В храме небось каком купила, — Ацуму легкомысленно отнёсся к тому, что публичных гонений устроить ему не дадут, и сменил тон, — или в гашапоне попался.
— Храм — это тема, кстати, — поддержал идею Суна. — Может и вам, ну, в храм сходить? Явная чертовщина же.
Обычно скрывающийся под маской равнодушия, Суна впервые открыто показал, что что-то не в порядке, и Осаму снова почувствовал, как жизнь его этим утром незаметно превратилась в пиздец.
Как будто и без этого жилось легко.
— А чего тут думать, трахаться надо — продолжал метаться из крайности в крайность уже успевший напиться Ацуму. — В манге всегда так работает!
Осаму только выругался и пошёл к холодильнику за добавкой.
Суна приплёлся следом почти сразу. Он вообще не морозился в отношениях: выглядел молчуном, но на самом-то деле был не прочь подробно через рот обсудить чувства, отношения, вот всю эту лабудень. Осаму вон не любил, а Суна с Ацуму могли часами теоретизировать, переливая из пустого в порожнее.
Как будут жить первое время после школы, как Ацуму с Суной поступят в один универ (Ацуму было категорически всё равно, а родители Суны обязательно хотели, чтобы он поступил в Осаку), а потом их возьмут в одну команду. Как Осаму откроет ресторан обязательно в центре города, и они все втроём будут жить в квартирке прямо над ним, как в дорамах, и объяснять странные звуки, которые станут будить их соседей по ночам, разными смешными причинами, вроде столетнего приведения или сломавшейся рисоварки на кухне Осаму.
«Ни за что не стану держать на своей кухне скрипящую рисоварку», — ворчал Осаму, но затягивался протянутой Ацуму сигаретой и послушно представлял эту их невероятную совместную жизнь.
«Нам придётся сурово экономить, чтобы содержать Ацуму в богатстве и роскоши», — смеялся Суна, лежащий от Ацуму с другого боку, голый и очень красивый.
«Чойта только меня?» — сразу возникал тот. — «Все будем жить как короли, дайте мне просто выйти на поле. Моя игра нас всех озолотит.»
Всё произошло не совсем так.
Ацуму взяли и в университет, и в команду, а Суна неожиданно для себя обнаружил, что, помимо отличного волейбола, неплохо бы иметь такие же отличные оценки. Если ты не Мия Ацуму, конечно: тот каким-то непостижимым образом умудрялся вдобавок к золотому спортивному таланту, иметь хороший аттестат.
Когда Суна уехал — другой университет, другая команда, Осаму искренне решил, что между ними всё кончено. Они с Ацуму, они с Ацуму, имели смысл только если третьим к ним прибавлялся Суна. Он балансировал их, примирял там, где, казалось, найти общую почву было уже невозможно. Как они потом решили — в тот единственный раз, когда они с братом обсуждали это вдвоём — он добавлял в их отношения любви, которая без него приняла бы совсем другие формы, если бы вообще пережила старшие классы.
И вот Суна уехал, а Осаму не выдержал и поехал следом за ним. Ацуму выбрал остаться.
Осаму понимал, что категорически упрощает ситуацию, но этот выбор потом так много определил в их судьбах, что изменить и забыть про него было нельзя. Вдвоём с Суной им жилось прекрасно. Осаму действительно открыл ресторан, да-да, даже несколько — и дома, и здесь, в Хиросиме, куда в итоге занесла их судьба. Но любовь их так и осталась на троих, и нехватка Ацуму иногда ощущалась не как нехватка ноги, это было бы слишком драматично, но как терияки, в которое не добавили репчатого лука. Вроде вкус и тот же, но блюдо уже совсем другое.
Осаму посмотрел на своё отражение в полированной дверце холодильника, которую он так и не удосужился открыть. На лице отражённого там Ацуму застыло необычное выражение, которое с Ацуму у Осаму никак не ассоциировалось.
Ведь видеть брата таким несчастным он за последние несколько лет как-то отвык.
— Не злись, пожалуйста, — послышался наконец из-за его спины голос Суны. — Мы всё давно вместе решили.
— «Держи тех, кто дорог, рядом»? — Осаму очень хотелось скатиться в запоздавшую с самого утра истерику или устроить сцену ревности, да побезобразнее. Но Суна был не виноват перед ним, не так.
— Мне пиздец странно. И пиздец вас обоих хочется, а так — ещё больше. Я всегда был странный.
— Не странный. — Не странные. Это они тоже повторяли себе весь тот последний год в школе. Не странно любить — наоборот, странно, неестественно ограничивать себя, если сердце, если три сердца, так просят.
Осаму, Ацуму и Суна. Так они ощущали себя всё то время и будут, кажется, ощущать всегда.
Ацуму появился в проёме двери неожиданно, а, может, он давно там стоял — непривычно молчаливый и серьёзный, даже почти не бесящий.
— Я тоже ведь, не разлюбил ни хрена. Не надо делать вид, что меня здесь не существует.
— Ты даже кровать купил на троих, — пошутил Осаму, только в последний момент поняв, что это не шутка, и Ацуму никогда не делил свою гигантскую кровать с теми, с кем действительно хотел.
— Скучаю по вам всё время. По обоим.
Суна уехал, а Ацуму остался. А Осаму сорвался за одним, оставив второго позади, и вот уже сколько времени эта ситуация колючим репьём не давала никому из них жить по-настоящему счастливо.
— Она правду сказала, Суна, девчонка эта твоя, — продолжал свою речь Ацуму, будто боялся, что его поток признаний кто-то остановит, будто кто-то из них пытался — мог даже подумать о таком. — Всё, что хочешь, твоё. Всё ещё — твоё. А сегодня вдвойне, как бы смешно это ни звучало.
Наблюдать, как Суна целуется с самим собой, Осаму мог и не раз — в зеркале, в отражении витрин, на многочисленных селках. Как он целует Ацуму — со школы фотографий не осталось, но эти образы хранились в воспоминаниях, снах, сожалениях о несбывшемся. Каждый раз, каждый любимый образ, который он и не знал, глупый, нужно было ценить и беречь, потому что в те времена он не верил — никто из них не верил — что они могут кончиться.
Осаму с Суной целовались привычно. Каждый новый поцелуй был продолжением старого, ответом на заданный ранее вопрос и подтверждением давно произнесённых клятв и обещаний. С Ацуму они сталкивались вновь, дрались языками и зубами, спорили, беззвучно выдыхая друг другу в губы. Не отрываясь от Суны, Ацуму выстрельнул рукой в сторону, наобум, потянулся к Осаму и привлёк его к ним, переплетая и возвращая в запутанную паутину их отношений.
Осаму чертовски скучал.
Они так и перетекли в спальню, цепляясь друг за друга руками, губами, не переставая трогать ни на секунду.
Суна лёг на постель первый. Просто откинулся на подушки, явно обозначив свои намерения. Он поглядел на них снизу вверх и лукаво прищурил и без того хитрющие глаза:
— Мне всё ещё пиздецки странно на вас смотреть.
— Ну так зажмурься, — засмеялся Осаму и залез на него сверху, чтобы зацеловать до дрожащих ресниц и томных стонов. Обычный Осаму бы так не сделал, он бы волновался, где он поступил не так, и до последнего заботился о чужом комфорте. Но сейчас постоянно волнующийся Осаму населял тело Ацуму — а тот вечно смеялся, подтрунивал и предпочитал решать проблемы делами, а не бесконечными переживаниями о том, что было и чего быть не могло.
Осаму оторвался от его губ и положил ладонь поверх и так прикрытых в блаженстве глаз. Велел:
— Не открывай, а то завяжу, у нас тут шарф наверняка где-нибудь найдётся, я, может, кажусь ангелочком, но ты знаешь, что на самом деле я запасливый.
Пока он довольно разглядывал родное лицо, Суна улыбался ему в ответ, позволяя любоваться собой, а затем потянулся вверх, изогнув шею, и поцеловал его сам. Позвал:
— Ацуму.
Позвал вбок, повернув голову мимо Осаминого плеча, но тот всё равно застыл на секундочку, и сердце его пропустило один удар.
— Здесь Ацуму, — послышался голос из-за спины, и кровать прогнулась под дополнительным весом.
Ацуму сел немного в стороне и продолжал наблюдать за ними, пока Осаму не разозлился и позвал его сам:
— Тебе особое приглашение нужно?
Это выражение лица — его собственное, Осамовское, — всегда Осаму бесило. Неуверенность, сомнения, вечно отравлявшие его жизнь подростком, не прибавляли ему красоты и во взрослом возрасте.
Теперь Осаму злился, злился на брата, который в ненужные моменты был чересчур решительным, а в другие — портил собственную жизнь своими же руками. Потеряв терпение, он поцеловал его сам, хоть делать так не любил. Поцелуи они оставляли для Суны, но сейчас эффект того стоил. Ацуму сразу расслабился, подался навстречу, горячей волной растекаясь под ладонями, доверял безоговорочно, будто только этого и ждал все эти годы.
— Всё ещё странно?
Суна глядел на них, всё-таки приоткрыв один глаз.
— Пиздец. Но хорошо. Идите сюда оба, и Осаму… захвати свой шарф.
Они устроились по бокам: слева — демон Ацуму, а справа — ангел Осаму. В процессе они ещё много раз поменяются, сплетутся комом, запутаются в руках, ногах, запутают Суну — специально, и друг друга — по привычке, чтобы в конце снова распасться на части и лежать на кровати, мокрые и ошарашенные, ещё раз заново собирая в своих головах себя, друг друга и мир вокруг.
Оставив Суну с Ацуму целоваться посреди простыней, Осаму полез в тумбочку за смазкой и пачкой презервативов. Промазал, кидая их на кровать, и вместо этого попав Ацуму в плечо. Тот со смехом посмотрел на упаковку из пятидесяти презиков, хмыкнул:
— Серьёзно?
Осаму пожал плечами:
— С тобой никогда не знаешь наверняка. Подвиньтесь-ка.
Он присоединился к ним, руками находя Суну и наконец избавляя того от майки (всё-то приходилось делать самому). Разделся сам, скинув одежду куда-то на пол. Ацуму оторвался от губ Суны и потянулся через него, чтобы огладить член Осаму.
— Мисс ю, бадди.
Осаму вздрогнул, толкаясь в руку, и неожиданно вспомнил, что его тело ему не принадлежит и, получается, Ацуму сейчас разговаривает с собственным членом. Смешно было, конечно, но и ощущения от его поглаживаний были другие, ярче и острее. Неудивительно, что Ацуму всегда так нравилось просто руками.
Суна повернулся на бок и залез в ту же тумбочку, чтобы найти там полоску ткани. Завязал себе глаза сам — и откинулся на спину, показывая, что отдаётся на милость близнецов.
Те не заставили себя долго ждать. Осаму пристроился между его ног, привычно, чтобы подготовить и растянуть так, как он любил. Ацуму забрался сверху, мучая его поцелуями и каверзными вопросами:
— А ты вообще чувствуешь разницу? Что это он или это я?
— Отстань от человека, Цуму.
— Я без наездов. Просто это тело пипец по-другому реагирует, ты вообще знал, что у тебя ключицы такие... вау! Мне просто интересно, чувствует ли это он.
— Я чувствую, что помру, если не кончу в ближайшее время, — предложил Суна. — Про ключицы я в курсе, — подтвердил он, показательно куснув в подставленную шею и ниже. — Но пальцы в жопе — это всё ещё просто пальцы в жопе, извиняйте.
Осаму вот разницы не чувствовал и пытался не сходить с ума по этому поводу. В его руках Суна стонал так же, тихонько, интимно, дёргался горячо в губы Ацуму так же, как шептал Осаму признания в любви в те дни, когда они оставались только вдвоём.
— Перевернись.
Ацуму послушался сразу, и Осаму следил, как он перекидывает ногу, садится Суне на грудь, повыше, и тот притягивает его за бёдра ещё ближе к своему лицу. «Я не люблю так», — хотел сказать он, но Ацуму любил, и Осаму мог видеть, да что там — почти чувствовал, как расплылась довольная улыбка на его собственном лице, когда Суна развёл пальцами ягодицы и прижался языком между ними.
Он не помнил, что когда-нибудь стонал так же громко и бесстыдно, но Ацуму всегда стремился расширить его диапазоны.
Осаму надел презерватив и согнул длиннющие ноги Суны, развёл в стороны. Ацуму помог, придержал одну коленку, нагнулся, прижавшись к ней поцелуем, а потом потянулся ещё дальше, находя губами губы Осаму.
— Вставь ему, ну... я так хочу ему вставить, — бормотал он, прижимаясь щекой к щеке Осаму. Он тяжело дышал и путался в словах и стонах, а потом подался назад, навстречу языку Суны, позволяя сминать свою задницу ещё крепче и, кажется, готов был провести вот так — между ними — следующую вечность, — но так я хочу его тоже.
Осаму смотрел на то, как они двигаются вместе, и его ошпарило возбуждением. Он совсем потерялся, заторопился. Задрожали руки, он буркнул предупреждение: «Суна» и вставил аккуратно, только головку, чтобы дать привыкнуть — а потом вошёл глубоко во всю длину. Член Ацуму ничем принципиально не отличался, и задница Суны сводила с ума их обоих примерно одинаково. Ацуму глядел на них, а Осаму смотрел на него в ответ, не отрываясь, и представлял, что чувствует, как Суна рефлекторно сжимает пальцы на его заднице крепче, оставляя синяки, видел, как он с наслаждением двигает бёдрами вперёд, принимая его член и отдаваясь до конца. Взгляд Ацуму был совсем шальной, пьяный, и в нём читалась та же потерянность, что владела сейчас их телами.
— Он хочет ещё, жёстче, — попросил Ацуму. — Пожалуйста.
Осаму знал, как Суна хочет, знал, как тот любит, но, возможно, от Ацуму и его члена он любил и хотел чего-то другого, поэтому он послушался, подался вперёд резче, сильнее, и ещё, и ещё, пока не свело пресс и не затекли от напряжения ноги. К этому моменту Ацуму уже дрочил себе, неловко, закрыв глаза и ахая на высокой ноте. Сначала он слегка нависал над Суной, контролировал свой вес, не позволяя себе навалиться на того слишком сильно, но сейчас его ноги разъезжались по простыням и мелко дрожали, влажные от пота.
— Хочу вместе, — вдруг потребовал он, распахнув глаза. Всегда был такой — резкий, внезапный, Осаму никогда не мог его контролировать или предугадать, но не представлял их жизней порознь. — Ты близко?
Осаму, видимо, и ждал от него чего-то такого, ему оставалось лишь закусить губу и закивать мелко-мелко, обещая:
— Ещё чуть-чуть… сейчас…
Ацуму схватил его за руку, лежащую на бедре Суны, и это послужило как раз тем, что столкнуло его с обрыва в оргазм: их переплетённые пальцы, Ацуму, жаркий, жадный и такой родной, узкий и любимый Суна. Осаму ещё видел, как Ацуму кончает, забрызгивая живот Суны и его член, и кончил сам, и на секунду мир вокруг будто выключили — оставив только блаженство и не смолкающие, какие-то свистящие стоны брата.
Пришёл он в себя резко, будто его выдернули из своего тела, а потом снова вернули на место, и не успел удивиться точности формулировки, как Ацуму его обрадовал:
— О, сработало!
От удивления Осаму заторопился, слез с задыхающегося под его весом Суны, чуть не дав ему по лицу, и повалился набок, чувствуя каждую клеточку собственного (собственного!) тела, трепещущего после шикарнейшего оргазма и, наверное, самого большого удивления в своей жизни. План Ацуму сработал.
— Что, правда, что ли? — удивился Суна.
— Правда, — ответил ему Ацуму. На лице засранца играла невыносимо самодовольная улыбка — наконец-то там, где ей и было самое место. Он деловито стянул презерватив и, завязав его узлом, поинтересовался, будто ничего такого не произошло:
— А где у вас мусорка?
В который раз за этот бесконечный день Осаму пожалел, что всё-таки не способен впадать в истерику по щелчку пальцев. Профилактически похихикать (или порыдать) сейчас казалось очень кстати. Оставив Суну с Ацуму разбираться с использованным презервативом (и всё ещё не кончившим Суной, кстати), он позволил себе расслабиться на подушках, по-настоящему ощущая себя на своём месте, и наконец-то начал заново мечтать о будущем — в разных городах, на разных местах, но всё-таки вместе.
Каким-нибудь чудесным образом.
В конце концов он сегодня выбил им с Ацуму почти неделю отпуска.