Человек на качелях

Я проезжаю быстро, слишком быстро, чтобы рассмотреть деревья или машины на дорогах вечерней пыльной Москвы. Я отгородился от людей громкой музыкой в наушниках. Я не понимаю слов, точнее не хочу вникать в иностранную речь, хотя и даже в родную: слишком страшно. Неужели звуки могут так протиснуться в душу и засесть там, словно охотник, поджидающий медведя, лося или еще какое животное: сейчас на месте несчастного моя душа. Разве не противно думать, что с тобой разговаривают? Разве не ощущаешь себя униженным, когда кто-то обращает на тебя внимание? Не всегда. Против природы не попрешь, она рано или поздно берет свое. В жизни появляются друзья, любовь, знакомые. Они приходят и уходят, оставляя негативный свет там, где его в принципе быть не должно. Судьба или бытие - хрен ее знает, что это! Ей всегда нужно будет вдеть твою боль. Не плачь! Не на людях! Люди...развитые обезьяны, некоторые не далеко ушли от своих предков. Разные солгали легенды о Адаме и Еве, Кришне, Христе...лишь бы не выглядело противным их прошлое, лишь бы был хороший конец. А зачем? Сказки всегда нужны. Это позволяет отвлечься, это успокаивает, это позволяет представить себя частью этого идеального мира, в который окунаешься с головой, как в омут в поговорке. Разве не прекрасно жить мечтой? В людей заложен страх. В каждом из нас есть то место, которое он боится открыть, которое он боится показать. У каждого есть материальный страх, который парализует человека в случае опасности. У всех есть место, где руки холодеют или колени подгибаются, у каждого... Дети...он смотрел на детей, которые веселились с матерью в песочнице - непорочные создания. Он же сидел на качелях и смотрел на них своими огромными от тоски и боли глазами. Он видел только их, а что творилось в его голове..голова была пуста и сера, как в принципе и сам он. Расширенные от внутренней темноты зрачки окидывали взором разноцветные куртки детишек, их лопатки и совочки, формочки. Он смотрел на мать. Она была в розовой кофте и шапке. Странно, ведь сейчас август. Мужчина серел. Хоть он был сравнительно молод - лет двадцать пять, тридцать - он был уже сед. Сед не снаружи, его душа была уже старческой. Его старая, застиранная куртка контрастировала с яркими цветами вокруг, чуть потухлыми из-за вечера. Казалось, что из глаз мужчины польются слезы, что он не вынесет всю эту радость, что он наблюдал со стороны, но нет, он был пуст. Слезы были уже в прошлом. Он был лишь пустой оболочкой - мертвецом, изжившим свое время. Серость исчезла из виду, как только мужчина поднялся с качель. Он ушел в глубь темного преулка, достойного его принять. А же трамвай просто отправился дальше, скрывая из виду правду, оставляя все те же зеленые деревья за окном и желтый маленький забор.