жемчужный

Для Се Ляня сон почти всегда был чем-то неизменным. Даже когда у него не было еды, воды или крыши над головой, он мог заснуть где угодно: под открытым небом или на голой земле, с полностью опустошенным желудком — для него не было никакой разницы. Иногда, достаточно часто, сон был предпочтительней бодрствования, приносящего с собой осмысленность происходящего, мысли, никогда не кончающееся одиночество, вину и много других неприятных вещей. В большинстве случаев кошмары были ожидаемы, но не постоянны. Прямо сейчас он уверен, что предпочел бы действительности сон, хотя до конца не осознает почему. — Эй, я сказал тебе. Не, черт возьми, засыпать, — голос грубый, и, может быть, по этой причине Се Лянь все-таки решает с трудом разомкнуть свои глаза. Он привык к грубости. Возможно, это было связано с тем, как часто он неосознанно слышал ее от людей, находившихся рядом с ним. Но когда он все-таки заставляет себя сфокусироваться на лице над ним, он видит не Фэн Синя и даже не Му Цина (да и почему это должны быть они? Глупо, глупо. Можно подумать, что через 800 лет он бы вспомнил.) — Хозяин Черных Вод? — он пытается встать, но некая тяжесть продолжает прижимать его вниз. Здесь так, так темно, и это тот вид темени, которая ему больше не нравится, и которую он всеми силами пытается избегать. Он почувствовал, что что-то не так, — что произошло? То, как Хэ Сюань закатывает глаза, было скорее слышно, чем видно, настолько непроглядна была тьма вокруг них. — Если ты будешь настаивать на том, чтобы я повторил тебе все, что произошло, еще раз, то тебе лучше бросить эту затею. Быстрее будет, — его лицо плывет перед глазами, находясь в расфокусе, а вместе с ним плывут и мысли Се Ляня, страдающего от непонимания, что происходит. — Еще раз? — спрашивает он, чувствуя дежавю, — неужели я уже спрашивал тебя об этом? — Буквально три раза, но кто вообще будет считать, правда ведь? — Се Лянь пытается снова встать, так как что-то не так, что-то абсолютно не так, но он не может вспомнить, что именно. И здесь Хэ Сюань, не Хуа Чэн, и это неправильно тоже, но в другом смысле, в более глубоком, как аномальна тьма вокруг них. То, как ощущается его тело, тоже неправильно, потому что… — Что случилось с моей духовной энергией? — спрашивает он. Паника слышна в его голосе. Эта неправильность так ему знакома. Его духовная энергия пропала, как это было большую часть его существования, и поразительно, как же быстро он привык жить с ней снова, так, что теперь ее пропажа чувствовалась настолько тревожно. Что-то тяжелое придавливает его, и если он прищурится, то сможет увидеть очертания чего-то большого, вжимающего его в пол, и если он прочувствует это, то… — Не делай этого, — Хэ Сюань внезапно опускает свои ладони на плечи Се Ляня, толкая его обратно, — перестань паниковать, ты можешь угробить себя, — его тон язвительный, и его руки должны ощущаться на плечах агрессивно, прижимая со всей силы, но, так или иначе, этого не чувствуется. Се Лянь заставляет себя сделать глубокий вдох, и еще один прерывистый, почувствовав боль в легких. — Что… произошло… — Уж постарайся запомнить на этот раз, ладно? Мы в пещере. Ты притащил меня сюда ради бог знает чего, продолжая болтать о забытой библиотеке какого-то мертвого, сгнившего короля. Мудак занимался чем-то злодейским, я не слушал. У мертвого, сгнившего короля оказались не такие уж и мертвые, но все еще сгнившие ловушки. Словно идиоты мы попались в одну. Был обвал. И вот я продолжаю говорить тебе не, черт возьми, двигаться, потому что небольшое количество камней обрушилось прямо на твою нижнюю часть тела, — объяснение краткое и циничное, но даже этого слишком много для запутанного разума Се Ляня, который цепляется за самую важную часть. — Сань Лана здесь нет? — Нет, и перед тем, как ты спросишь, обвал вызвал некий барьер, который запечатал наши духовные силы, хотя я все-таки смог отправить ему наше местоположение, перед тем, как все оборвалось, так что просто не вырубайся, пока он не придет сюда. — Это хорошо, — он чувствует, что должен объясниться, — что Сань Лан не здесь. Он был бы расстроен отсутствием своих сил. — Я думаю, он был бы скорее расстроен тем, что у тебя сотрясение мозга, и ты не ориентируешься во времени, но, конечно, неважно, — Хэ Сюань отпускает его плечи, и на секунду Се Лянь чувствует головокружение, несмотря на то, что продолжает лежать, окруженный темнотой вокруг себя. Это… словно… Ох, это словно гроб. Даже слегка забавно, что он практически забыл об этом. Затем ладонь Хэ Сюаня ложится на его лоб, мягко прикасаясь, видимо, по привычке. В прошлом Хэ Сюань был старшим братом, так что, может быть, это была мышечная память, которая навсегда останется с ним. — Почему ты так добр ко мне? — слова выходят невнятными, но Се Лянь принимает за успех то, что вообще смог что-либо произнести сейчас. Горло ощущается так, будто бы он проглотил всю пустыню вокруг королевства Баньюэ. Он знаком с жаждой, но это хуже и больнее. В прошлом, бывало, он мучился от нее, но тогда ему не с кем было поговорить, так что с жаждой можно было справиться, просто не раздражая горло. Сейчас же у него было столько товарищей, что иногда он чувствовал себя опьяненным ими. — Угадай. Конечно же, все из-за этого придурка, — Се Лянь знал многих придурков в своей жизни, но в мире был только один человек, о котором Хэ Сюань бы говорил таким тоном. К счастью для них обоих, это был лучший вариант из репертуара Се Ляня. — Ох, — и он бы кивнул, если бы был уверен, что это не заставит его выблевать абсолютно все, что так опасно переваривалось в желудке, — точно, это имеет смысл. Пауза. — Точно, — это вышло настолько сухо, что даже не прозвучало, как реальный вопрос. Се Лянь лишь моргает на это. Серьги Хэ Сюаня длинные, думает он, и блестящие. Они когда-нибудь цеплялись за его ханьфу? Му Цин однажды запретил ему носить заостренные серьги, когда он сделал дыру в одном из самых дорогих комплектов его одежды. Он лениво задумывается, до сих пор ли держится этот запрет. Может ли Му Цин по-прежнему следить за его соблюдением? Он отрывается от размышлений о том, какие сережки ему стоило бы померить, и будет ли Му Цин пытаться вырвать их из ушей, когда Хэ Сюань вздыхает и не слишком нежно щелкает его по лбу. — Эй, боюсь спросить, но что значит «имеет смысл»? Ох. — Ох, — говорит Се Лянь, продолжая смотреть на него снизу вверх, — мои раны делают Сань Лана несчастным. Ты друг Сань Лана, и ты не хочешь, чтобы он грустил. Так что, это имеет смысл. Хэ Сюань начинает кашлять так сильно и яростно, что на секунду Се Лянь теряет связь с реальностью и решает, что это Хэ Сюань является тем, кого придавило, по ощущениям, половиной скалы, а не он сам. Как только он, тревожась, пытается привстать, боль пронзает все его тело, напоминая о том, почему это было ужаснейшей идеей. Болезненный стон, должно быть, вырывается из него, потому что Хэ Сюань прижимает его к полу снова. В этот раз он оставляет руку на его плече, напоминая: «Оставайся, мать твою, лежа, данься, чертов идиот.» — Прозвучало так, словно тебе больно. Ты уверен, что ничего не повредил себе во время обвала? — Знаешь, очень раздражает, когда о тебе беспокоится человек, у которого половина кишечника вывалена на пол. Се Лянь моргает, его веки практически закрыты, — Это правда? — из болезненного любопытства он пытается взглянуть на свою нижнюю часть тела с целью понять, может ли он что-нибудь увидеть, но в пещере слишком темно. Прошло достаточно времени с тех пор, как он в последний раз видел свои внутренние органы. Будут ли они выглядеть точно так же? Кажется правильным то, что они могли измениться так же сильно, как и весь он сам. В конце концов, с приходом Сань Лана он зарывался все глубже и глубже в него. Возможно, Се Ляню полностью пришлось измениться, чтобы вместить его целиком. Ему нравилось думать об этом. — Да ты… Нет, ты, чудила, — Хэ Сюань настойчиво толкает его плечо, пока он не дается лечь обратно, — клянусь, следить за тобой хуже, чем за… — он останавливается, не уточняя. Се Лянь слишком измотан, чтобы задуматься о том, кто же мог быть несноснее, чем он. Было достаточно людей в этом списке. — Извини, — говорит он вместо этого, потому что это было единственным, к чему он всегда мог прибегнуть, даже если был изможден или страдал от боли. — И прекрати извиняться, — сказал Хэ Сюань, — это раздражает. Ох, это так? Се Лянь не задумывался об этом, — Извини, — говорит он снова, а затем нахмуривается, — ах, извини. Стой, нет, прости за это… — другая рука Хэ Сюаня прикрывает его рот, более ласково, чем Се Лянь мог бы представить. — Просто… Просто будь тише, — говорит Хэ Сюань. Он звучит устало. «Три раза», сказал он ранее. Они проходили через это уже третий раз. Се Лянь не помнит. Он не помнит ничего, что происходило в этой пещере. Но ему не прельщает мысль быть обузой и не помнить этого. Он клянется запомнить в этот раз. Они проводят время в тишине. Се Лянь плохо знает Хэ Сюаня, и это достаточно неловко — быть в курсе о самых ужасных моментах в жизни человека, но не, например, о его любимых закусках к чаю. Се Ляня — чаша семян подсолнечника. Сань Лана — сухая слива. Он бы спросил Хэ Сюаня об этом, но тот попросил его быть тише, а он не хочет, чтобы взгляд Хэ Сюаня становился еще более уставшим. Это напоминает ему о, хах, лице Ши Цинсюаня, которое обретало подобный вид, когда он думал, что его никто не видит. Ему не хотелось думать о Цинсюане. Он закрывает глаза, но затем открывает их, потому что Хэ Сюань насильно трясет его. — Что? — Я же сказал тебе не засыпать. — Я… Я не собирался. Я просто закрыл глаза. — Зачем? Кто-нибудь другой мог и не признать этого, но Се Лянь давно уже избавился от чувства стыда и, поэтому, мог сейчас предложить Хэ Сюаню свою честность, раз не способен больше ни на что другое. — М, мне не нравится темнота. Так что. Хэ Сюань взирает на него сверху, его брови нахмурены. — Разве не будет тебе так же темно, если ты закроешь свои глаза, — говорит он. Он продолжает формулировать вопросы как обычные предложения, а предложения как вопросы. Это сбивает с толку, наверное, поэтому он и делает это. «Можно вывести человека из шпионажа, но не шпиона из человека», или что-то в этом роде. Голова Се Ляня болит слишком сильно, чтобы вспомнить. — Хм, но, когда я закрываю глаза… это я, кто влияет на это, правильно? Это мое собственное решение. Но обычная темнота… — он замолкает, теряя нить повествования. Моментом позже он вспоминает, почти запоздало, — знаешь, как гроб. В нем было темно, и я не мог изменить этого. И я пробыл там достаточно продолжительное количество времени. Это было… тяжело. Поэтому я больше не люблю темноту. Только мною созданную. Хэ Сюань смотрит так, словно он говорит на другом языке, так что Се Лянь повторяет про себя то, что сейчас сказал, чтобы убедиться в обратном. Это было бы неловко. Резко он осознает, в чем проблема. — Ох, ты же, наверное, не слышал о гробе. — Я не слышал о гробе, — повторяет Хэ Сюань. Он выглядит так, будто бы он испытывает боль, или, по крайней мере, у него несварение. Се Лянь правда не знал его достаточно хорошо, чтобы сказать точнее. Вот бы его муж был здесь. Он бы понял. — Я был заперт в гробу сотню лет, — он объясняет, — думаю… я не очень хорошо могу вспомнить многое с того времени, но я помню темноту. Знаешь, когда ты находишься в темноте достаточно долго, твои глаза начинают привыкать к ней, и ты можешь различать фигуры? Разные оттенки черного? Тогда там не было… абсолютно ничего. Но когда я закрывал свои глаза и зажмуривался, происходил взрыв огоньков. Фигур и теней. Я играл в игру, придумывая истории о фигурах, которые я представлял, закрывая глаза. Это было расслабляюще, — он замолкает, кашляя. Его горло ощущается тонким, словно бумага, язык тяжелым во рту. Это напомнило ему о времени, проведенном в Баньюэ. Хэ Сюань продолжает пялиться на него со странным выражением. Се Лянь не понимает почему, и, практически, чуть не извиняется снова, но вовремя останавливает себя. Никаких извинений, сказал он, хотя иногда Се Лянь думает, что все его существо в течение уже очень долгого времени состояло из них. — Это. Ужасно, — наконец-то говорит Хэ Сюань безэмоционально, и Се Лянь моргает. — Разве? — спрашивает он, — ох, я полагаю, это было не самым приятным. После того, как я освободился… это заставило меня на некоторое время забыть о том, что значит быть живым. Я не ел, не пил и не спал, а после любого прикосновения чувствовал, будто моя кожа собирается отслоиться. Я рад, — рассеяно добавляет он, — что ты здесь. Сейчас все ощущается лучше, чем было тогда. — Черт, — Хэ Сюань ругается очень тихо, а затем говорит, повысив голос, — просто. Перестань говорить такое чертово дерьмо хотя бы на пять минут. — Ох, хорошо, — Се Лянь соглашается, хотя он и не думал, что то, что он говорит, считалось за «чертово дерьмо». Он постарается запомнить это. Подумал бы Сань Лан об этом так же? Ах, конечно же да. Он же был там, в том храме, не так ли? И он сказал Се Ляню, что это был худший момент в его жизни, даже если Се Лянь и не считает его таковым. Определенно в пятерке худших, он думает. Может даже в тройке. Гроба… не было даже в десятке, он не задумывался об этом. Но, наверное, Сань Лан не согласился бы с ним, если бы знал обо всем. Хм, было бы лучше, если бы он перестал говорить. Он точно не знает, что Хэ Сюань примет за «чертово дерьмо», и у Се Ляня не будет возможности извиниться, если он где-то ошибется. Лучше ничего не говорить. — Ты же убил того ублюдка, что сделал это? — голос Хэ Сюаня прерывает его мысли. — Хмм? — Ублюдок, который запер тебя в нем. Ты же убил его? — Ах, нет. — Что ты имеешь в виду под нет? — Он не знал, что я был… кем я был. Он думал, что я мертв или близок к этому, чтобы это не имело значения. Он не мог знать, что делает, — отвечает Се Лянь. — И по-твоему это нормально? — отрезает Хэ Сюань, — из-за своего незнания он не должен страдать от последствий за свои поступки? — говорит он разгоряченно, и Се Лянь чувствует, что совершил ошибку, но не до конца понимает, какую. — Он думал, что я был причастен к убийству всей его семьи, — он решает добавить, — и думаю, что это случилось непреднамеренно. Я просто пострадал от последствий, к которым привели мои поступки, — что ж, это должно сработать. Се Лянь никогда не винил Лан Цяньцю за то, что он сделал, даже если его ногти стерлись в кровь, пока он пытался расцарапать крышку гроба. Ошибка Се Ляня, его же искупление. Бесконечный цикл — история его жизни. Кулак Хэ Сюаня обрушивается рядом с головой Се Ляня, и он дергается, несмотря на то, что тот даже не близко к тому, чтобы ударить его. Этого небольшого движения хватает, чтобы вывести из равновесия груду камней, медленно раздавливающих его, пока еще несколько сваливаются вниз. Тяжело, это очень тяжело, и все мысли о гробе, наказании и обязательствах вылетают из головы Се Ляня, заменив их болью. Он вздыхает, задыхаясь. Его легкие не способны сделать полный вдох. Он чувствует, что его сердце настолько взволнованно стучит под грудной клеткой, будто собирается вырваться из оболочки, которая теперь точно погибнет. Он умирает, он непременно умрет… Смерть была постоянным призраком, следовавшим за жизнью Се Ляня. Может быть, а может быть и нет, с самого ее начала. Его избалованное детство, состояние, которое имела его семья — оба защищали его от этой реальности. Но, несомненно, позже случились болезнь, война и геноцид. Он был знаком со смертью, как со старым другом, тем самым, что посещает тебя часто, но никогда не остается. Друг, который заставляет тебя чувствовать одиночество даже если он рядом с тобой. Он жил спокойно с мыслью о том, что однажды этот друг посетит его и, когда он, встав, соберется уходить, Се Лянь также встанет и последует за ним, больше не в одиночестве. Возможно, он жаждал этого больше, чем мог бы признаться кому-либо. Сейчас все по-другому. Жизнь Се Ляня настолько другая, как в очевидном плане, так и в неявном. Очевидно, что в его руках появилась сила, которой он снова обладает, статус, который он каким-то образом восстановил, его храмы, разбросанные по всей стране. В нюансах — это теплый завтрак, что ждал его каждое утро, одежда, которую ему не нужно было больше залатывать, общение, которое он больше не пытался отчаянно найти. Сань Лан, Сань Лан, он хочет кричать, но не может, его легкие сдавливает, все его тело обваляно в грязи, пыли и камнях. Как он может покинуть его снова, когда они только лишь совсем недавно вновь отыскали друг друга? Се Лянь может и провел эти 800 лет самостоятельно, но он даже не подозревал, что дожидался чего-то, пока не получил это. Хуа Чэн знал и продолжал ждать, работая над тем, чтобы создать для Се Ляня место в давно забывшем о нем мире. Он не может, не может, не хочет уходить. Он не хочет следовать за одним другом, покидая другого. Хуа Чэн претендовал на него еще до того, как смерть узнала его имя. — Дыши, чертов идиот! — крик обрывает панику Се Ляня и ему удается сделать один дрожащий вдох, а затем другой. Пещера обретает четкие очертания, и он может видеть Хэ Сюаня, стоящего на коленях над ним, лицо которого искажается его обычным хмурым выражением, но более резким. Стоп, видеть? В своих руках камень. Се Лянь не знает, что это за вид камня, но он прекрасный: переливающаяся игра огней на его поверхности, которая каким-то образом выходит за пределы самого камня, наполняет светом воздух вокруг себя. Одного взгляда на него достаточно, чтобы вывести Се Ляня из его панической атаки. — Что… — бормочет он. Уставшие глаза следят за движением света на стене. Теперь он может увидеть, что они находятся в небольшом пространстве, которое чудесным образом осталось свободным от булыжников. Сам Хэ Сюань выглядит абсолютно нетронутым, хоть он и был испачкан в саже и грязи. Се Лянь же, однако… да уж, выглядит достаточно плохо. — Подарок, — коротко произносит Хэ Сюань, — я… забыл, что у меня был он. Извини, — говорит он без каких-либо красок в голосе, но так или иначе Се Лянь чувствует, что тот смутился. — Ах, не переживай, все в порядке, — он торопится сказать, — это не так уж и важно. Ты должен сложить его обратно, если беспокоишься, что можешь потерять его. Я буду в порядке, — он улыбается, ведь хотя бы знает, что Хэ Сюань увидит это. Было прекрасным, что теперь он мог использовать больше, чем просто слова, чтобы успокоить кого-то. Он никогда не был хорош в этом. — Все нормально, он не так важен. Се Лянь хмурится из-за услышанных слов. — А? Но это же подарок. Лицо Хэ Сюаня искажается. Гнев в нем враждует с горем. — Он не важен, — повторяет мужчина, — Не все подарки важны. Ох. Ох. Подарок, такой роскошный и дорогой, как этот, подаренный такому, как Хэ Сюань, человеку, что не держит рядом с собой много людей… Голова Се Ляня ощущается яснее сейчас, когда они оказались не в кромешной тьме. Он может сложить два плюс два. Тем не менее, он не может ничего сказать по этому поводу, и поэтому продолжает молчать, пытаясь оценить свое состояние. Не было действительно ничего, что он мог бы сделать для своей нижней половины, и, ох, Хуа Чэн будет в ужасе, когда увидит его. Се Лянь заранее сожалеет об этом, но с радостью обнаруживает, что его руки ничем не скованы, вследствие чего начинает разминать их в надежде избавиться от боли в затекших после длительного покоя мышцах. Он не знает, как долго они пробыли в пещере, но он еще не истек кровью, и надеется, что этого не произойдет в ближайшее время. В какой-то мере Се Лянь разочарован тем, что не может в действительности увидеть, как его кишки растеклись по полу. — Почему ты. Такой. — Хах? — он не смотрел на Хэ Сюаня до этого, но, взглянув, обнаружил, что стал целью очень напряженного пристального взгляда. Он внезапно вспоминает: Хэ Сюань был ученым. Несомненно, сейчас Се Лянь мог точно видеть это в чужом взгляде. Хэ Сюань от досады скрипит зубами, — добрый, — отрезает он, — ты добр ко мне. Почему? — А почему не должен? — спрашивает Се Лянь, размышляя, — я предпочитаю быть добр к людям, пока могу, — были времена, когда он не мог, и мужчина никогда не сможет забыть их. Ему придется искупать это всю оставшуюся жизнь. — Нет, не в этом плане. Ты продолжаешь… говорить со мной. Верить мне. Кровавый Дождь не знает о гробе, не так ли? Или хотя бы не всю правду, — он фыркает на смущенное молчание Се Ляня, — я прав. Так почему? Се Лянь хотел бы почесать голову, но его руки до сих пор ощущались слишком тяжелыми, чтобы активно двигать ими, — Я не знаю… Почему нет? — повторяет он, — ты присматриваешь за мной, хотя, уверен, мог бы выбраться, когда пещера начала рушиться. Мне кажется… — он скашивает взгляд в потолок, копаясь в собственной памяти, — я ведь был дальше, верно? Ты мог бы просто отпрыгнуть и спастись. Но ты отправился за мной. Спасибо, Хэ Сюань. Мне бы… было тяжело, останься я тут один, — он зачарованно наблюдает, как Хэ Сюань, божья воля, краснеет. Румянец поднимается по его выступающим скулам, словно ведет тяжелую борьбу за то, чтобы пробраться выше. — И это даже после того, как, — Хэ Сюань настаивает, — ты заставил меня пойти с тобой, несмотря на то, что существует приблизительно пять миллионов бесполезных божков, что не упустили бы подобного шанса. Уверен, Кровавый Дождь тоже пытался убедить тебя пойти вместе. Не стоит и упоминать о… — он резко закрывает свой рот, но слов назад уже не забрать. — Думаешь, я буду зол на тебя из-за того, что ты сделал с Ши Цинсюанем? — он мычит, сделав вид, что не заметил, как вздрогнул Хэ Сюань от озвученного имени, — я не думаю, что имею право злиться на тебя из-за этого. — Вы друзья. Если он зол, не должен ли и ты быть? — Хэ Сюань сидит на своих коленях, больше не склоняясь над Се Лянем, отчего ему приходится поворачивать шею, чтобы лучше видеть его, так как волосы частично перекрывают обзор. — Ши Цинсюань не держит зла на тебя, — говорит он. Хэ Сюань выдавливает из себя горький смешок. — Конечно. — Так и есть, но я понимаю, что в это сложно поверить, — Се Лянь вздыхает. Честно, он никогда не желал быть вовлеченным в столь неприятную и ужасную ситуацию. Это не его дело, к тому же его мысли о данной ситуации сложны. Здесь нет места черному или белому, и Се Лянь провел достаточно времени в мире оспариваемой морали. Хотел бы он хоть разок дать простой ответ. — Это словно мой гроб, не думаешь? — размышляет он вслух, — Лан Цяньцю не знал, к чему приговаривает меня, когда закрывал крышку гроба. Но, тем не менее, я совершил непростительный грех, и должен был достойно принять наказание. Как я могу быть зол на него? И разве он мог бы простить меня, даже узнав всю правду? Соответствует ли наказание преступлению? Было ли хоть когда-нибудь? — Ты мыслишь философски, — в глазах Хэ Сюаня видна сила. Се Лянь никогда не сможет стереть из памяти чужую жестокость, увиденную им в Логове Черных вод, и, кажется, этот взгляд вновь не предвещает ничего хорошего. Се Лянь старается не засмеяться, потому что уверен, что его легкие тут же пронзит нестерпимой болью, но смешок все-таки вырывается из него. — Я думаю, все боги и призраки состязаются только с философией, — он мелко ерзает и сдерживает болезненный крик, когда камни сдвигаются вместе с ним. Моментом позже рука Хэ Сюаня стабилизирует его положение, и он улыбается ему в благодарность, — я не хочу говорить за Ши Цинсюаня, но и тебе не стоит пытаться угадать его мысли, — Хэ Сюань хмурится. — Я должен был вырезать его разум прямо из его черепа, — выплевывает он, — он никогда не использовал его раньше, так почему должен был начать сейчас? Да и к тому же, почему он вообще должен был разозлиться? Он должен был приклоняться предо мной, унижаясь в благодарности за то, что я сохранил его никчемную жизнь. Должен был проклинать своего подлого, дохлого брата, чтобы каждый мог услышать это. Должен был сам отрубить его чертову голову. Должен был выбрать… — Хэ Сюань прерывает себя, тяжело дыша. Се Лянь видит, что его резцы прокусили язык, а кровь капает изо рта на шею, исчезая под одеждой. Он наблюдает за тем, как тот медленно берет себя в руки, собирая остатки самообладания. Это человек, который потерял все и выстроил себе дом из костей на выжженной земле. Он понимает, что этот разговор окончен. Возможно, это и философия, но для таких существ, как они, она написана кровью. Это не то, во что должен вмешиваться Се Лянь. Ши Цинсюань не просил его, и Хэ Сюань никогда, абсолютно никогда, не одобрил бы этого. Хэ Сюань вынуждает их обоих вновь утонуть в тишине, пока сам же не ломает ее. — Значит, это был тот самый бесполезный кусок дерьма, что закопал тебя заживо. Ох, он назвал его имя, не так ли? Упс. — Как я и говорил, я не виню его за это. Стоит оставить призраков прошлого там, где им и место. Ох, — говорит он, осознавая, что это могло прозвучать бестактно, учитывая то, что сейчас он разговаривает с призраком уровня «непревзойдённый», — извини, я не имел… — Я же сказал тебе не извиняться, — напомнил ему призрак, а затем добавил: — Простит ли Кровавый Дождь его, если узнает всю историю? Если узнает, что ты все то время был в сознании? — абсолютно нет. Хэ Сюань закатывает глаза, потому что легко может прочесть ответ, написанный на чужом лице, — и это причина, почему я добр к тебе, — он произносит это, будто в его рту что-то мерзкое, но след жесткости, что был слышен ранее, исчез. Грехи Се Ляня были прощены. — Что? — Ты спрашивал ранее. Это ответ. — Ах, конечно, из-за Сань Лана. — Не потому, что мы друзья, — выплевывает Хэ Сюань, смотря на Се Ляня, — Это… безумие. Но если Кровавый Дождь придет сюда и найдет тебя мертвым, он будет рвать весь этот мир на части, пока от него не останется и следа. И хотя мне наплевать на все остальное, но начнет-то он с меня. — Но… вы друзья, — Се Лянь хмурится. Он не может точно опровергнуть все остальное, но хотя бы может оспорить эту часть, — я знаю, что Сань Лан показывает свою привязанность по-особенному, — его прерывает странный звук, и ему требуется время, чтобы понять, что Хэ Сюань смеется. Звук поразительно мальчишеский, доносящийся из мужчины, выглядевшего так, будто бы он сделан только из острых углов и еще более острых слов. Так он смеялся, когда носил имя Мин И? Неудивительно, что Ши Цинсюань почти никогда не покидал его. — Этот хрен? Какую еще привязанность? Ты думаешь, в этой сморщенной, почерневшей штуке, которую он называет сердцем, осталось хоть что-то, полностью не посвященное тебе? Се Лянь хмурится сильнее, взгляд его становится резче, — сердце Сань Лана больше, чем ты себе представляешь, — говорит он, — я знаю, оно, словно… — мой кишечник, чуть ли не говорит он, но решает, что это будет звучать не слишком романтично, — как мое собственное. Я знаю, что он не высоко ценит многих, но кроме меня есть и другие уважаемые им люди. Инь Юй. Призрак на кухне, который научил его готовить и теперь отвечает за большую часть нашего питания. Ты. — Черт. Сотрясение, должно быть, сильно встряхнуло твой мозг. Ты бредишь. Се Лянь, который, несомненно, был не столь последователен, каким привык быть (и он уверен, что в будущем сгорит со стыда, вспоминая весь этот диалог у себя в голове), осознает, что это была самая четкая мысль, посетившая его за последние часы. — Это не так, — он возражает, — Сань Лан может и проявляет заботу по-другому, но он… переживал за тебя, после всего, что случилось в Логове Черных Вод, — ох, он никогда не говорил так много, но Се Лянь видел его беспокойство и действия по отношению к людям, которые впоследствии не оказывались Се Лянем. Он мог понять, каким тот был. Видя, что Хэ Сюань до сих пор не верит ему, он чувствует досаду, достаточно сильную, чтобы полностью забыть о собственном положении и попытаться двинуться в надежде объяснить понятнее. Боль пронзает его, и Хэ Сюань чертыхается, вновь прислоняясь к нему, оставляя камень на полу рядом с ним, — черт, черт, хорошо, если я соглашусь, ты перестанешь, мать твою, двигаться? — Ты согласен, что вы друзья? Руки Хэ Сюаня сильно сжимаются на плечах Се Ляня, и второй уверен, что в будущем в тех местах появятся синяки. Еще одна вещь, думает он, сожалея, которая может заставить Сань Лана переживать в будущем. — Я… согласен……… мы…………………………. друзья, — говорит он с неохотой и отвращением, сквозящими в каждом слове. Се Лянь ярко улыбается. — Так и есть! — восклицает он с энтузиазмом, даже не дергаясь, когда один из камней надавливает на его лодыжку, раздавливая его кость еще сильней. — Только НЕ говори ему, что я сказал это, — угрожает Хэ Сюань, и Се Лянь быстро соглашается. — Конечно, конечно, — он радуется своей победе. Если это то, что заставит Хэ Сюаня и Хуа Чэна проводить больше времени вместе, он даже не возражает насчет всех сломанных костей, почти выворотившегося кишечника и определенно проколотого легкого, оу, ему действительно не следовало так много двигаться… Одновременно происходит несколько вещей: Се Лянь начинает кашлять, воздух начинает накапливаться в пространстве между плеврой его легких. Хуа Чэн выходит из поля Сжатия тысячи ли, кажется, почти пробив стену, ярость и беспокойство полностью охватывают его лицо. И прямо перед тем, как Се Лянь отключается, он видит, что Хэ Сюань положил камень в карман, после чего тьма вновь окутывает их. Он теряет сознание.

______________

Через несколько недель после «пещерного инцидента», как начал его называть Се Лянь в попытке сгладить морщины на лбу Хуа Чэна, которые появлялись каждый раз, когда он вспоминал о нем, Хэ Сюань посещает Призрачный город. Едва ли после пробуждения Се Ляня он успевает убраться до того, как тот сможет поблагодарить его за заботу (и извиниться за то очень, очень большое количество неловких вещей, что Се Лянь наговорил ему). Хуа Чэн не спрашивал, о чем они могли говорить. — Гэгэ не должен беспокоиться из-за этого придурка, — просто говорит он, — он должен думать только об отдыхе и выздоровлении, — единственной причиной, по которой Се Лянь не настаивает, было выражение отчаяния на лице Хуа Чэна, которое появлялось каждый раз, когда он думал, что Се Лянь не видит его, и то, как аккуратно тот теперь дотрагивается до него, словно Се Лянь сделан из самого хрупкого стекла. Теперь это уже в прошлом. Се Лянь получил полную справку о своем здоровье от Лин Вэнь и самых опытных врачей Призрачного города. Той ночью он уложил Хуа Чэна обратно в их постель, показав, насколько на самом деле он был здоровым и прочным. Итак, когда Хэ Сюань показывается на их кухне, Се Лянь не удивляется, что это в точности совпадает с тем моментом, когда Хуа Чэна вызывают разобраться с чем-то в Игорном доме, и это первый за последние несколько недель раз, когда он оставляет Се Ляня. — Я надеюсь, что, чтобы ни случилось в Игорном доме, это не слишком разрушительно, — он приветствует его, заходя в пустую кухню и идя к кладовой с едой. Он думает, что практически довел до совершенства свой рецепт лапши, и Хуа Чэн точно заслуживает домашнюю еду после разрешения каких-то ни было дел, сотворенных Хэ Сюанем в его городе. — Я не понимаю, о чем ты говоришь, — говорит Хэ Сюань. Он едва ли пытается звучать убедительно. — Хмм, — говорит Се Лянь, но не опровергает этого. Он начинает вытаскивать необходимые для приготовления ингредиенты, — останешься на ужин? — Черт, нет, я только что пережил одну катастрофу. Я не справлюсь еще с одной, — Се Лянь не уверен, говорит он о собственной готовке или о появлении Хуа Чэна, но все равно смеется. — Тогда ты должен сказать, как еще я могу тебя отблагодарить, если не едой, — он не может видеть его, но уверен, что Хэ Сюань закатывает свои глаза. — Мне не нужна твоя благодарность. Я здесь только ради того, чтобы убедиться… — он замолкает. — Ох! Я в порядке, — Се Лянь поворачивается, чтобы успокоить его, — видишь? Я полностью восстановился. — Чего? Мне плевать на это, — усмехается Хэ Сюань, — я хотел убедиться, что ты не наговорил Кровавому Дождю всякой странной херни. Се Лянь прикрывает рукой свои губы, чтобы спрятать веселую улыбку, хоть и уверен, что плохо справляется с этим. — Ах, конечно. Должен признать, мое сотрясение было достаточно тяжелым. Я помню совсем немного из нашего разговора, — лжет он, — надеюсь, я не был слишком великой обузой, — эта часть не является ложью. — Не был, — облегчение практически видимо на его лице, и Се Ляню с трудом удается сдерживать свой смех, — это… хорошо. То, что ты в порядке, а не то, что ты не можешь вспомнить, — мешкается он, а затем хмурится, — неважно, я пошел, — Се Лянь наблюдает, как он встает, а полы его ханьфу струятся вокруг него. — Может быть ты захочешь составить мне компанию на следующей неделе? Я слышал слухи о лабиринте, построенном знаменитым заклинателем несколько веков назад. Сань Лан будет занят тогда, — Хэ Сюань смотрит на него. — Серьезно? Разве тебе не было достаточно? — он спрашивает, на мгновение не смотря на Се Ляня, пока поправляет свою одежду, — Почему ты просишь меня? — Се Лянь больше не может держать это в себе. — Разве так плохо пытаться сблизиться с другом своего мужа? — он наблюдает за тем, как ужас медленно расползается по лицу Хэ Сюаня, — в конце концов, друг моего Сань Лана теперь знает столько всего обо мне, но при этом я практически ничего не знаю о нем. А с учетом того, что он лучший друг моего мужа, я бы хотел… — Я ухожу! — произносит Хэ Сюань громко. Он практически врезается в дверь на своем пути, и Се Лянь начинает смеяться. — За нашим столом всегда будет место для лучшего друга моего мужа! — произносит он ему вслед. И, возможно, со временем, они смогут пригласить на обед и Ши Цинсюаня. Он не забыл о камне, сохранившемся даже после того, как хозяин обозвал его пустышкой. Он поворачивается к разделочной доске, улыбка все еще цветет на его устах. Кухня вокруг него залита солнечным светом, струящимся через огромные окна. Скоро его муж вернется, и они будут смеяться, пока едят стряпню Се Ляня. Они вместе лягут спать, и Хуа Чэн будет обнимать его, пока он задувает свечи. И, хотя Се Лянь никогда не говорил Хуа Чэну о своем страхе перед темнотой, не словами уж точно, это не значит, что Хуа Чэн не знает. Сотни серебряных бабочек осветят их комнату, и они уснут.