В девяти случаях из десяти

...я поспорила, что смогу затащить вас в постель… — Надеюсь, ты довольна? — В хриплом прокуренном голосе тонна горечи и море боли, в котором он добровольно топит себя, повязав камень на шею. — Надеюсь, оно того стоило. Надеюсь, я… — резко срывается на шепот, хватаясь пальцами за шею в немой попытке сделать хоть один безболезненный вдох, — надеюсь, я того стоил. Но безболезненно больше не получится. Он читает это в каждом её неловком жесте, нервной улыбке и отведенном взгляде. Эта манерность, раньше вызывающая умиленную улыбку, сейчас доводит до зубного скрежета и разъедает ныне пустующую область в грудной клетке самой сильной кислотой. Боже, он ведь знает наперед каждое чужое движение, слово, даже мысль, и от этого кричать хочется. Громко. Отчаянно. До хрипоты. Чтобы вытравить эти блядские знания из головы и больше не возвращаться к ним даже во снах. Чтобы перестать прокручивать в голове все моменты. Их моменты. Блятьблятьблять. Его кроет диким желанием сломать собственные ребра, достать сердце и навсегда заставить замолчать. Чтобы кошмар этот закончился, чтобы тихо стало и спокойно. Ему бы затянуться сигаретой, и вместе с дымом выдохнуть в атмосферу всё, что связано с ней. Но так не получится. Больше никак не получится. Ведь повелся, как долбоеб, на детскую шалость.

Это был спор.

С п о р.

А ты поверил, да? Поверил, блять, что полюбить тебя можно?

Наивный сукин сын.

Хватается пальцами за край стола и замирает, крепко зажмуриваясь. Уйди же, закрой за собой дверь. Покинь его чертову вселенную, которую всего парой фраз раздробила на такие мелкие осколки, что ему не хватит и вечности для восстановления. Ему вообще-то больше и не зачем пытаться что-то склеить. Ни интереса, ни стимула, ни цели. Только осознание, что на деле всё это время он был жалкой марионеткой, мнящей себя автором пьесы. Он станет Гоголем и сожжет их чертовы мертвые души. Прикусывает губу, сдирая только-только зажившую кожу, и слабо ухмыляется, почувствовав такой знакомый металлический привкус. Меняй. Меняй душевную боль на физическую. Хватайся каждым нервным окончанием за возможность забыться. Легко и привычно. Ведь когда в голове непрекращающаяся пластинка с одними и теми же словами, что разъебали тебя в пух и прах, хочется выкинуть этот винил в окно, растоптать и уничтожить. Око за око, да? Оставить после тот же пепел, что хлопьями оседает на задворках внутреннего мира. ..мне нужна была от вас только исправленная двойка… — Мне жаль, — внезапно раздается её голос, от которого у него внутренности сводит болезненной судорогой. — Замолчи, — отвечает резко, грубо, еле сдерживается, чтобы благим матом не послать её на хуй отсюда. — Засунь свои извинения в задницу. Он ведь не оборачивается, но прекрасно знает, что девичьи щеки вспыхнули от недовольства, а в глазах — в этих чертовых лживых глазах — разгорается злость, грозящая спалить всё в радиусе пяти километров. Его дрожащие от напряжения пальцы достают пачку сигарет — лучше он сдохнет от рака легких через пару лет, чем сядет за убийство этой несовершеннолетней мрази. А свернуть её шейку хочется нестерпимо. Чтобы перестала прожигать его спину своими голубыми, в которых он так долго читал её проебанную где-то за сникерс истину.

Не притворяйся, блять, сейчас.

Не строй святую невинность, когда твои черти только что спалили чужой город дотла.

Лицемерная ты сука.

— Какой приз? — выдыхает дым в раскрытое настежь окно, абсолютно наплевав, что кто-то может увидеть. Разве уже не похуй? — Что ты получила за это… представление? — презрительная ухмылка на губах, а в глазах апатичная пустота. Она накрывает медленно, постепенно охватывая каждый участок сопротивляющегося сознания. И его тошнит от этого. Такое… забытое чувство собственной бесполезности и ущербности, ведь ты-блять-просто-игрушка в чужих руках. Ему бы на волю, но удавка вокруг шеи слишком натянута: шагнет в сторону — сразу за край. А что там кроме пустоты?.. Правда, забавно, что потом это всё не будет иметь ни малейшего значения. Когда ты падаешь с крыши, ты уже падаешь с крыши. Поздно. И ему бы память себе стереть. Получить черепно-мозговую ради амнезии. Заблокировать нахрен тот участок мозга, что отвечает за хранение информации. Она же… она же как вирус. Да, точно, вирус! Гребаный троян, отправивший в пешее эротическое турне всю систему. Забытьзабытьзабыть. Но сейчас ему блевать хочется от мерзкой горечи, когда вспоминает вишневый вкус её губ. Хочет в душ залезть и разодрать кожу до крови, чтобы смыть с себя её касания.

Ведь, иронично, спятил только он, а у неё иммунитет.

Её не прошибло бы никогда так, как его. У неё не слетели бы все предохранители от самого первого, самого главного прикосновения друг к другу, когда кожа к коже, а ты умираешь от интимности момента. Ему необходимы были её касания, а ей — его постель. Сука, смешно же. Забавно. Ученица превзошла своего учителя. Ему остается аплодировать стоя. Так что же ты получила, милая? — Ничего… стоящего, — отвечает, слегка запнувшись, а его вновь переёбывает.

Тебя променяли на «ничего стоящего», понимаешь?

Ха, ебаный ты клоун.

Посмешил девочку, развеселил, а сейчас скулишь в темноте, отравляя каждую клетку своего тела никотином и блядской ненавистью к себе.

Но ты ведь не её ненавидишь, придурок. Ты себя убиваешь. Так старательно, аккуратно и сосредоточенно, что не придерешься. Только пожелать удачи можно. Идеальный педагог. Почему в глазах слезится от едкой иронии?.. Повелся на красивые глазки и нежный голосок, влюбился в тонкие запястья и запах яблочного шампуня. А потом втрахивал её в кровать, выбивая громкие стоны, шептал нежные глупости и улыбался, как умалишенный, когда она повторяла раз за разом три слова. И он верил! Верил, блять, ведь даже мысли не возникало, что всё это… ..просто спор, на моем месте могла быть любая девчонка из класса… Тебя использовали, растоптали и выбросили за ненадобностью. Можешь собой гордиться. — И как ты, довольна результатом? — рычит, глядя на неё тем-самым-взглядом-от-которого-дрожь-по-коже. — Переспала с собственным учителем на спор, закрыла двойки и… что теперь? — Ничего, — пожимает плечами, скрывая подрагивающие ладони. — Мне жаль, что я сама убила нас, но… — Нас? — ядовито переспрашивает он, находя в себе силы подойти ближе к своему палачу. — Никаких. Нас. Никогда. Блять. Не было. И ей бы сбежать сейчас, ведь он — вот же чёрт — ненавидит каждый её вдох. Ненавидит так сильно, что променял бы на пачку сигарет всю эту постановку, лишь бы не чувствовать этого подавляющего, подобно бетонной плите, разочарования. В себе, в ней, в смысле самой жизни. Зачем это всё, если близкие люди каждый раз херачат на поражение? Он не узнает ответ, не узнает мотивы её поступка, не узнает ни-ху-я, но стену выстроит такую, что пройти практически невозможно. Хватило ему синхронного дыхания и совместных завтраков. Не дыши, пожалуйста, с ним тем же воздухом — ты его отравляешь. — Поздравляю с победой, — громко заявляет он спустя пару мгновений абсолютной тишины. — Свободна.

И не возвращайся к нему, слышишь?

Ты проебала свой шанс, когда сказала «да» не в то время и не в том месте.

А могла бы в ЗАГСе. А могло бы навсегда.

Только их навсегда превратилось в никогда. Как и в девяти случаях из десяти в сценарии ебаной-переебаной жизни. Ведь это всего лишь... спор?