Кувшин наполовину полон

— Собираешься говорить с богами? — Хиравиас шкерится и шевелит ухом. — Уж я бы нашёл для них пару ласковых. Точно тебе говорю, в карман бы не полез! Хранительница ловит дёрганые движения, почти телесно ощущая его желание сплюнуть. Тот жалеет лишь, что плевать на землю — в его племени табу. Орлан раздосадован и взвинчен. Кроме блох, голода и усталости теперь его бесит ещё и присутствие Алота в их небольшой компании. Пылающая Бухта Непокорности, как и признание эльфа, осталась позади. — Думаю, Рията найдёт подходящие слова, мой неуёмный друг. — Эдер треплет охотника по макушке, но вовремя — едва ли не сразу — спасает пальцы от клыков. Тот угрожающе рычит. Хиравиас с завидным постоянством даёт понять, что он не уморная зверушка, и что умиление в его сторону так же оскорбительно, как презрение. Вот только вертеть шеей и клацать зубами он способен на порядок проворнее, чем пытается показать. Эдер усмехается в бороду, бросает быстрый взгляд на Алота. В конце концов, они с орланом намного выносливей, а потому не кажется странным, когда они двое выдвигаются вперёд. Волшебники остаются почти что наедине. ...Его человеческая фигура, широкая и высокая, служит сейчас для Хранительницы единственным ориентиром. Впрочем, ничего нового. Алот молчит, а любое слово, отнятое у него будто клещами, тяжело повисает в воздухе. “Да”, “нет”, “разожгу” — на большее Рията и не рассчитывает. Но это всё же лучше, чем ничего. Когда-то давно это она была тем, кто хранил за душой тайну и разочаровал окружающих. Оттого и попала в тот злополучный караван на другом конце мира. Правда, в Движущей Белизне ей никогда не нравилось. В какой-то момент выяснилось, что есть края, в которых растёт не только лишайник, где можно не опасаясь купаться в воде, и где жители ходят в лёгких одеждах, сменяя их от сезона к сезону. Там “вспахивали” поля и прокладывали дороги. Это было странно, запутанно и наверняка непросто. Каково же было её удивление, что всё это разнообразие существует повсеместно, а её белая родина — всего лишь скудное, нелепое и неоправданное исключение из правил. Почти что тюрьма для тела и разума, не имеющая границ. Сейчас только цвет волоса, так похожего на свежий снег, выдавал истинное происхождение — лицом могла загореть даже такая, как она. Солнце, — только теперь не белое, а жёлтое, — так же сильно слепило глаза. Здесь и было её место (где бы это “здесь” ни находилось). А место Алота, упрямо подумала Рията, рядом с ней и её людьми. В её крепости Каэд Нуа. В её библиотеке — лучшей на сотню миль; в её оружейной, полной редких доспехов и клинков — львиную долю этого добра она лично вынула из рук тех, кому оно больше не пригодится. Хорошие, добротные вещи. Замок охраняли наёмники, убирали слуги, обхаживали заезжие купцы. Сюда приходили письма с частицами сусального золота на вензелях, блестящих и изысканных. При мысли обо всей этой огромной махине сердце тревожно сжалось. “Слабая рука не удержит меч” — так говорили на далёкой родине. Чтобы понять это пространное выражение, Рияте пришлось принять и свой дар, и поразившее воображение имущество, которое было так велико, что грозило похоронить её под своим весом. Под одним только своим духом. Гордыня была первой, кто постучал в её двери. Она светилась изнутри и хорошо отражалась в зеркале, однако эту напасть удалось припрятать от посторонних глаз. Её можно было называть достоинством, честью, а иногда и справедливостью. Затем, не слишком отставая, пришла и алчность. Эта, как известно, ходит рука об руку с паранойей — ежечасным и ежесекундным страхом утратить то, что у тебя уже есть. В Каэд Нуа было много всего, а в самой Рияте — и того больше. Магия давалась всё легче, видения звенели, как бисер в дорогом колье, — протяни лишь руку. Однако дар не направляли именно в ту сторону, куда хотелось применить его более всего. Увидеть пугающее, узнать непозволительное — а затем мучительно решать, что с этим делать. Возможно, у каждого должно быть нечто абсолютно чистое и неприкосновенное. Священное. Или, быть может, это тот самый случай, когда страх, каким бы он ни был, всё же пересилил её. Суть в том, что нетронутое оставалось таковым долгие месяцы, теперь же ситуация кардинально изменилась. Алот больше не был прекрасным скитальцем, облечённым в такую же безупречную плоть. Он стал обыкновенным эльфом. Мужчиной, который что-то делал, в чём-то ошибался и куда-то шёл. Рията обнаружила его силуэт краешком глаза, больше колдовской ощупью, чем зрением. Он устроился на привале привычным образом, лишь самую малость удалившись от костра. Хранительница нахмурилась, но тут же отмахнулась: пускай ночи в Дирвуде бывают промозглыми, Алот сумеет себя согреть. Заклинание, позволяющее уснуть на холоде, более опытный волшебник цеплял на плащ, а не на собственную кожу. Это требовало известной сноровки, однако тепло не развеивалось, стоило тебе вздремнуть. Каким-то образом (вероятно, сходным с её) Алот почувствовал чужое внимание и встретился с Риятой взглядом. Он с готовностью кивнул ей — вот так просто, не ведая ни хода мыслей, ни её надежд. О том, как же хочется, наконец, оказаться дома. — Ты сказала, тебе нужен друг, — блюдо с выпечкой Кана оставил на комоде. Он стянул с него сладкий сухарь и без колебаний уселся на край постели. В другой же руке по-прежнему удерживал принесённый кувшин. Сразу видно: дружить он умел отлично. — Сказала. Нужен. Хранительница казалась сдержанной и спокойной, а сидела как в позе для медитации. Только блестящие в закатном свете глаза выдавали волнение. И некоторую смуту. — Начнёшь так или отведаешь зелье? — Кана качнулся в её сторону. — Какое ещё зелье? Разве это не вино? — Но-но, это эликсир красноречия! Кто, как не певчий, знает в этом толк? Верь мне, Хранительница. Мои обширные познания — целиком твои. Рията присосалась к кувшину, который не спешили полностью передавать ей. Оно и верно: пальцы женщины несильно дрожали. И если сперва это чуяла лишь она, то теперь и собеседник заметил неладное. Вино было очень сладким, по всей видимости храмовным. Накидаться таким — раз плюнуть. Делать этого не стоило, да не особо-то и хотелось. Ну, разве что чуть-чуть. Она вернула сосуд обратно. — Есть одна проблема, — Рията набрала в грудь побольше воздуха. — Короче, что бы ты делал, если бы один твой друг, м-м, человек… — она замялась, — эльф — чувствовал себя одиноким, а ты хотел бы как-то это исправить, но так, чтоб прямо исправить-исправить, только чтоб он не подумал на любовь до гроба и вот это всё? Это может его спугнуть. Вдохнула она, а шумно выдохнул почему-то Кана: — Крайне... откровенно. — А главное, доходчиво! — Точно. Это всё зелье раскрыло твой природный талант, — он отсалютовал кувшином, кажущимся в его лапе едва ли не чайной чашкой. — Что ж, мне оно тоже не будет лишним. Аумауа сделал пару глотков, которых, вероятно, даже не почувствовал. Впрочем, оба понимали, что некоторые разговоры требуют не только расслабленности, но и ясной головы. А ещё лучше — двух. — Ты уже большая девочка, Рията, и не мне тебя учить, как жить. Тем более я могу ошибаться, а навредить желания не имею. — Его лицо стало на редкость серьёзным. — Тем не менее, поделюсь соображениями на этот счёт. У нас на родине, — на этом слове её передёрнуло, но он вроде бы и не заметил, — не то чтобы я такое одобрял или практиковал... но иногда у нас делали следующее: когда одна всеми уважаемая особа гостила у другой не менее уважаемой особы, а их уважение друг к другу уже вообще ни в какие ворота не влезало, то… — Ну же, не томи! Рията честно пыталась сдерживаться и не открывать без надобности рот, однако наличие столь лояльного собеседника, как Кана Руа, протаскивало на свет всю её подноготную. Она прикрыла губы обеими руками. — Так вот, в этом случае хозяин приказывал к себе служанку — чаще всего молодую и незамужнюю — и вместе с ней, ну, ты понимаешь. — Решительно не понимаю, — воодушевлённо, но растерянно отозвалась эльфийка. Что происходило дальше, ей представлялось слабо, кроме того, что там кто-то кого-то трахал. Чёрт возьми! Разве не об этом деликатном вопросе она тут обнажает душу? — Он брал её с собой и вместе с ней наведывался к своему постояльцу. — А-а, — протянула Рията. — О… — Угу. Помолчали. — А поговорить не пробовала? — прервал тишину Кана. — Для начала. Та лишь мотнула головой: — С того момента, как он рассказал про Свинцовый ключ и понял, что его за это не четвертуют, наше общение сошло на нет. Сперва казалось, будто он избегал меня, а потом мы вернулись в Каэд Нуа — и вроде бы мне действительно померещилось. Но прошла уже целая неделя, и я просто не понимаю, что происходит. К тому же, честно говоря, речь не только о нём. Рията опустила голову и зажгла огоньки на кончиках пальцев. Это было легко — легко и бесполезно, как и всё, что она делала до сих пор. — Не понимаю, что происходит вокруг меня. — Эй, — тяжёлая ладонь аумауа опустилась на её плечо, — события иногда кажутся буйной стихией, но любой шторм рано или поздно стихает. Это только то, что за бортом. Ты лучше скажи, как оно внутри, с головой-то? Прошлый Хранитель был, — Кана подыскал безобидное слово, — несколько не в себе. К его удивлению, на лице Хранительницы мелькнула улыбка: — С ней всё в порядке, — ответила она. А затем призналась: — Это со мной плоховато. И в этом было куда больше правды, чем задумывалось изначально. Рията отобрала злополучный кувшин — но не притронулась к нему. Обманываться было уже невмоготу. Она прижала его к себе, как ребёнка, а сама устроилась у Каны на груди — будто пригретая островитянином змея. Ну а кто ж ещё? Только сладкоголосая гадюка, зрящая в чужие души, могла так коварно прилипнуть к тому, кто не решился бы её оттолкнуть. Кана был большим, тёплым и добрым. Кроме того он был весьма сообразительным, но не стал, как часто случается в этом мире, направлять свой способный ум на сарказм или превосходство. Он тоже оказался далеко от родины, и тоже по собственной воле. Он искал знаний и откровений, а нашёл лишь Хранительницу-змею да эту старую крепость. Дело было не в Алоте, признала Рията, дело было в ней самой. Это ей было одиноко, и это её естество так отчаянно желало близости. Она попыталась отстраниться — и не смогла. Потому что тепло чужого тела притянуло её, как магнит, незримо удерживая. Кана дышал глубоко и размеренно, а его сердце гулко билось под её ухом. — Слушай, о том, что ты рассказал, — она закусила губу и аккуратно подняла взгляд, — а что если?.. Одна из граней обретённых сил заискрилась на серой радужке, мягко транслируя её идею. Это было предложение или, скорее, просьба. Кана Руа увидел её и понял, однако ответ его был холодным. Вынужденным. Ему казалось, что предложили чужое. “Всё не так”, — убеждала Рията, — “я ничья”. — Знаешь ведь, такое далеко не всякому по душе? — произнёс он вслух. Хранитель это тот, кто должен иметь ответ на любой вопрос. — Мысли, которые он запрещает, разнообразны. Мои тоже. Она виновато вжалась лбом в его могучую ключицу, совсем хрупкая и сгорбленная, и только предмет в её руках разделял их. Из кувшина тянуло спиртом и виноградом. А ещё — сливовым цветом. Есть поверье, что в подобной жидкости можно утопить горе. “Интересно, а одиночество тоже?”, подумалось внезапно ей. Рията судорожно прикрыла горлышко, на миг поверив, что всё-таки можно. Кана до сих пор слышал и видел её, как самого себя. Его тело неприятно, пугающе вздрогнуло. — Прости меня. Я не хотела. Казалось бы, нагрузила, чем богата, — пора и честь знать. Вот только это были её покои, а уходить не хотелось. Как на самом деле и отпускать его. Она неловко попробовала отодвинуться, но лишь чуть не расплескала вино по покрывалу. Он поддержал её за локоть, помогая выпрямиться, и не стал убирать руку, когда в дверь постучали, а под звонкое “да” немедленно вошли. Рията отозвалась совершенно бездумно, да и они двое вряд ли делали что-то, что необходимо скрыть. В проёме замер Алот. По его бесстрастному лицу не читалось ни слова. А вот кисти рук… впору было предположить, что колдовство вызывает тремор. — Потом зайду. Это не срочно. Сказал так и развернулся на каблуках. — Постой, — грубый голос окликнул его, он принадлежал аумауа, — мы говорили о тебе. Алот явно порывался сбежать, но какие-то иные чувства брали над ним верх. — Вот как. И что же обо мне рассказывают? Даже в угасающем вечернем свете было заметно, как у него дрогнули уголки губ. — Выпей с нами, — вклинилась Рията. Как всегда невпопад. Она вцепилась своими невозможными ртутными глазами в глаза Алота, а её пальцы — в колено Каны. Жидкий металл кружился в её глазницах, подвижный и живой. Казалось, он вот-вот выплеснется наружу, и одним богам известно, какие силы удерживают его внутри. — Алот. Его обожгло гремучей смесью мольбы и стыда. Сперва он “провинился”, предоставив карт-бланш на раскопки в своей душе, а теперь Хранительнице стало бесконечно совестно за содеянное. Оставалось лишь гадать, что же такого она там нашла. Не поэтому ли он был прощён так легко? Ложный путь, по которому Алот следовал задолго до их знакомства, от которого не отступал ни на шаг, даже стоя с ней плечом к плечу, — он был отброшен как нечто пустячное, хотя пропасть, что разверзлась перед континентом в целом и Риятой в частности, зияла всё шире. Было трудно — и в какой-то степени смешно — предположить, будто всему виной не хрестоматийная добродетель Хранительницы, а сугубо пристрастное в его, Алота, сторону отношение. Неизвестный характер этих переживаний отвращал не меньше, чем одно только их наличие. И всё же он нехотя шагнул вовнутрь. Алот не собирался ровным счётом ничего предпринимать или даже попросту заводить суждения о происходящем. Раньше все неловкие ситуации комментировала Изельмир, то потихоньку насмехаясь над ним, а то и откровенно понося. Теперь же она замолчала, слившись с его собственной натурой, и подсказки ждать не приходилось. Расколотая душа угнетала его почти половину века, иные столько и не живут. Он вспомнил, как Рията развязала мучивший его узел, а сделала это столь безболезненно и легко, что он далеко не сразу осознал случившееся. Хранительница, эта чудная и несчастная женщина, кружащая как щепка в водовороте, совершенно не знала, как решать проблемы, но с завидной регулярностью проделывала это — и с собой, и с каждым, кто оказался рядом. Хорошее качество для того, кто не имеет выбора. Рията просила — подойти, присесть, разделить компанию. У Алота не было ни желания согласиться, ни, в то же время, повода отказать. Только чуя подвох, что-то неприятно ворочалось в животе. Истоки тревоги невидимо ускользали, а вероятней всего, их просто не стали искать. Или не захотели. ...Когда Изельмир исчезла, место того, кто принуждал бы его, — пускай даже тщетно, — оказалось безобразно пустым. Спутники со знатным единодушием отодвинулись друг от друга, место между ними напоминало капкан. Алота накрыло смутное предположение, будто заняв его сейчас, он так просто отсюда не выберется. — Ты в порядке, друг? На тебе лица нет. — Эльфа несильно хлопнули по спине. Тот вздрогнул от неожиданности. — Всё нормально, — без зазрения совести соврал он. Кана спросил его: — Знаешь, что обычно рекомендуют лекари, если пациент не болен? — Сам же ответил: — Профилактику. И всучил согретый теплом его рук кувшин. Какие такие болезни могло вылечить вино, Алот не знал, но подозревал, что ничего подобного ему не грозит. Он выдавил кислую улыбку и заблаговременно скривился, отхлёбывая. Что ж, оно было не так уж дурно, если спирт и сахар держать за допустимый продукт. От этой дряни на голодный желудок его тут же повело — впрочем, ничего удивительного. Знавал кой-чего и похуже. Он шумно выдохнул и втянул воздух, будто только сейчас замечая, как близко (ужасно близко!) находится Рията, и как неприлично медленно бледные ладони касаются его. Как отбирают кувшин и оставляют ни с чем — теперь ему совсем нечем защитить себя и никак не оправдать своё пребывание там, где он имел неосторожность оказаться. Керамика чиркнула по напольной плите — этот звук напомнил о склепе под разорённым храмом Эотаса. Или же любым другим. Далёкий и неуместный. Алот по привычке выпрямился, как натянутая струна. — Кстати, Алот! — сидящий вплотную к нему Кана развернулся, отчего вся кровать пошла ходуном. — Помнишь того ксаурипа, который запрыгнул тебе на спину, а я выцелил его из ружья прямо в глаз? Почти в глаз, я имею ввиду, — в голову попал, ну и то хлеб... Так вот, как там его укус, ещё заживает? У тебя останется настоящий боевой шрам? Аумауа с живым интересом уставился на него, по всей видимости прикидывая, где именно находилось повреждение. Алот не стал юлить, хотя сообщать правду было крайне неприятно. — Ничего там уже нет, — сказал он. — Стоик помог заживить его. Эльф понимал, что зеленеет от досады, и даже мысль о том, что от жреца Магран бывает какая-то польза, его совсем не грела. Стоик — попутчик очень уж на любителя. Вернее сказать, на редкого гурмана. — Покажешь? Шёпот Хранительницы застал его врасплох. Алот не представлял, каким простаком нужно быть, чтобы к тебе подкрался тот, чьи колени и без того упираются в твои. Однако раз у Рияты вышло, значит, достаточно было быть всего лишь им. “Так не бывает”, — стройная логика невольно отказывала; их было трое, а там, на дне, оставалась ещё минимум половина. Возможно, предположил Алот, дело было и не в вине вовсе, а в чём-то совершенно ином. Но ведь тогда белые пальцы на его застёжках не имели оправдания. Он решительно перехватил их. И задеревенел, когда ощутил другие, тёплые и осторожные, на своих боках. — Не нужно бояться, — прошептала Рията. Его одежды оставили, но не его самого. — Пусти. “Я не боюсь”, возразил было Алот, но эта ложь не провела бы ни одного из них. Хранительница, порозовевшая, лукавая, выскользнула из хватки и легко стряхнула его безвольные руки. Она огладила его лицо, лихорадочно сверкая глазами, будто героиня любовной трагедии на выездном театре. Открытость была тем, чем она делилась с привычной щедростью, и это странное наитие не стало исключением. Она почти коснулась его носа своим. Внешность Рияты всегда была довольно располагающей, но отличалась разительно от континентальных эльфов. Должно быть, ей бывало ужасно одиноко, даже сейчас, в этом священном походе с легионом единомышленников и слуг. Кроме того, не в пример “господину Корвайзеру”, она была совсем молода, но своих личностных тягот не выказывала, предпочитая сетовать лишь на камешки в сапогах. Алот, бездна раздери, ни разу об этом не задумался. Впрочем, глупо ожидать участия от того, кто не мог позаботиться даже о собственной душе. Рията гладилась по щекам и скулам, вроде бы не принуждая; однако прочные объятия со спины лишили его опоры, — а затем и воли. Она спустила с него верхнее платье, когда два ряда акульих зубов прихватили плечо прямо через рубашку. Он дёрнулся вперёд в последней попытке освободиться, но Кана Руа закономерно оказался сильнее. Хвала богам. Где-то в глубине души, всё ещё пустующей и болезной, Алот нуждался в этом действии извне. Совсем как с тем ксаурипом: когда тот вгрызался в его плоть чуть выше лопатки, волшебник уже не имел сил на защитное колдовство. Зато он мог окликнуть ближайшего соратника и практически вынудить его стрелять. Он доверил певчему свою жизнь, хотя тот обращался с лютней на порядок искуснее, чем с оружием любого толка. Как бы попытка доверить ему что-то большее не стала ошибкой. — Почему ты это делаешь? — тихо спросил Алот, не узнавая собственный голос. И пускай он не уточнил, к кому обращается, оба поняли его. — Боюсь, я не могу сейчас дать вразумительный ответ. — Кана коснулся его губами где-то под ухом. — Но я не сделаю ничего, чего бы ты не хотел. “Ничего не хочу”, — подумал эльф, и в который раз уличил себя во лжи. Рана, на которую так напрашивались посмотреть, никого не волновала. Она зажила. Если бы Кане Руа сообщили, что Алот Корвайзер будет восседать у него на коленях, — он бы ни за что не поверил. Будь это даже видение от Хранительницы — эмпирическим путём певчий давно уяснил, что заблуждаются абсолютно все. Другой вопрос, как часто они это делают, и какова в этом роль окружающих. Сейчас его окружали эльфы. Робкие, тонкокостные, какие-то совершенно нескладные и потерянные. По-своему красивые. Они были как ярмарочные леденцы: знаешь ведь, что дорого, а по вкусу — сахар сплошной. Но всё равно цветные завитки бередят воображение и влекут к себе. Особенно если сахара сто лет не ел. Рията плавно перетекла на пол, разувая Алота, а свои туфли сбросила сама, нога об ногу. Она перехватила взгляд Каны и густо зарделась, но краснела с неприкрытой благодарностью. Хвалёная эльфийская грация не могла замаскировать очевидную для него робость. Её многочисленные таланты исчерпались ровно в тот момент, когда рубашку Алота она сбросила на подушки, а его самого практически силой усадила Кане на колени. Тот не протестовал. По-хорошему, Рияту следовало ласкать первой, раздевать в четыре руки и целовать её всю, задерживаясь на интересных местах. Потом брать её по очереди, снова и снова, пока им троим это не надоест… Но, видимо, не этого она хотела. Кана убрал волосы с лица Алота и мягко потёрся об него щекой — нельзя было показаться сейчас хоть сколько-то агрессивным. “Глаза — словно сапфиры, утонувшие в горном озере”, — так подумал певчий, но ничего не сказал. Эту метафору он сохранит для будущей баллады, разумеется, о любви и, разумеется, о любви к женщине. Эльфийской, черноволосой и до боли изящной. А затем его неожиданно поцеловали, и рифмы забылись. Пускай Алот привык быть один, а с таким, как Кана, точно никогда не был, получалось у него не так уж плохо. Сперва он цеплялся пальцами за гладкие золотистые плечи, а потом чуть расслабился и зарылся ими уже в густые волосы. И когда отстранился, пристально изучая из-под ланьих ресниц, сам потянулся к завязкам чужих одежд. Неважно, чего желала Рията на самом деле: смотреть, как эльф ласкается с другим мужчиной, или всего лишь дождаться своей очереди, созерцая приятную картинку (ждать и терпеть она умела, как никто другой). Сейчас Алот полностью положился на неё, а потому просто плыл по течению. Такой Алот нравился Кане даже сильнее, чем обычно. Быть может, немного скованный, но внимательный и ищущий. Любопытный. Иначе как любопытством и не назовёшь тот живой огонь в его глазах, возникший, когда он понял, что ему всё можно. Действительно всё. Теперь уже аумауа — не в полную силу, конечно, — опёрся о его плечи, шумно дыша. “Умелая Айла быстро тянет тетиву...” — по привычке вообразил певчий, и тут же акулья улыбка расплылась на его лице. Он с чувством и стоном запрокинул голову, понимая, что под рукой Алота сдерживаться или ждать ему нет нужды. А затем, за каких-то пару секунд переведя дух, этим же широким хищным оскалом принялся изучать опрокинутого на постель эльфа. Надеялся только, что резкость — или же его зубы — не отвратили того слишком сильно. — Позволишь? — Кана царапнул ремень с каким-то аэдирским символом на пряжке. Влажные следы от его нехитрых, но обжигающих ласк стелились по открытому телу Алота, и ни в одном из них не было намёка на грубость. Эльф затаил дыхание, несмело кивая. Если трогать другого было познавательно и волнующе, то когда дело дошло до него, всё будто бы откатилось назад. Он снова как-то весь подобрался, словно в преддверии боя, а ещё совершенно не знал, куда деть мокрую от чужого семени ладонь. Не вытирать же её о постель? Он развёл руки в стороны, как распятый во славу Скейна несчастный. Одну из них, ту, бесстыдную и грязную, нашла Рията. Сначала её пальцы прошлись по ладони, лишь размазывая непотребство сильнее. А потом приложили к губам. — Смотри на меня, — приказала она, и в глазах её плясали черти. Алот послушался — просто не смог перечить. Пару долгих мгновений он наблюдал, как его пальцы втягивают в рот… До последнего момента не замечая аналогичного действа над совсем иной частью его взвинченного, взбудораженного существа. А когда понял, уже было поздно изворачиваться. Сдавленный, еле слышный стон зародился и затих в груди эльфа, уступая, внезапно, треску рвущихся под его хваткой ниток. Рияте вдруг стало весело: она собиралась целовать его в губы, свободно и мокро, — как прежде это делал Кана, — но побоялась, что он попросту задохнётся, — с такой тщательностью тот контролировал всю свою реакцию. Впрочем, ему вряд ли это помогло. Рията трогала губами остальные чувствительные его места: уши, скулы, подрагивающий кадык. Всё закончилось очень быстро, а она, погружённая в собственные переживания, почти не успела принять в том участие. Хотелось добавить, подарить, отдать — хоть что-нибудь в этот момент ценное, если только оно вообще существовало сейчас в мире Алота. Но он выглядел разнеженным и, насколько она могла судить, вполне удовлетворённым. Поэтому, не долго думая, её привлёк к себе Кана, и поцеловал тоже он. Его губы остро пахли Алотом, будто бы связывая их всех в единое целое. Аумауа развернул её лицом к эльфу и не спеша приласкал. Фарфоровая грудь с голубыми жилками, затвердевшие соски, легко зажатые между пальцев, — они и так выглядели хорошо, но поистине восхитительным это зрелище делали её стоны, доверчивые и откровенные. Он прижал её к себе спиной и прошептал что-то на рауатайском. Рията языка не знала, только ощутила улыбку в смешливых интонациях. А затем неожиданно поняла все его телодвижения и ласки, будто бы сплетённые в экзотичное этническое кружево. Он показывал её. Рията сползла на середину кровати, мягко разделяя их. Она свернулась в застенчивую, несколько уязвимую фигуру, прижалась грудями к Алоту, а Кану нащупала пяткой, трогательно подсовывая прохладные ноги под него. — Тоже хочу. — Что ты хочешь? — ласково уточнил он, переворачивая её на спину. Та стыдливо свела колени: — Всё хочу. — Ну, это мы можем, — Кана поставил её мелкие ступни на себя, поглаживая и согревая. Затем перевёл вопросительный взгляд на Алота: — Можем ведь? И в этот раз того уговаривать не пришлось. — Кана Руа, — голос Рияты был слабым и немного охрипшим, — ты самый большой смельчак из всех, кого-то я когда-либо знала. — Ну, разве что самый большой, — добродушно согласился он. Было слышно, как фыркнул Алот, отвернувшийся в сторону уже совсем тёмного окна. То ли с одобрением, то ли наоборот. Его рёбра, мерно движущиеся под рукой аумауа, дёрнулись и разжались. Оба эльфа по какому-то необособленному внутреннему зову одинаково льнули к нему — так их и разморило. “А ведь я и вправду хорош”, — не без удовольствия подумал Кана. Его даже позабавило, что знания, полученные на вечеринках в Королевской Академии, пригодились ему куда больше любого из предметов. Философия, естествознание, математика, прости господи... То лучшее в нём, чем он мог бы поделиться с Хранительницей, вышедшей один на один против поистине божественных интриг, было намного прозаичнее. А “услада ея сердца” (в этом уж певчий не сомневался) проявил себя не таким хрупким, как могло показаться на первый взгляд. Было бы здорово всё-таки оставить их наедине, позволяя наконец объясниться. Но не сегодня. Руки эльфов непреднамеренно встретились на его груди, когда оба заворочались, однако их тут же одёрнули. Не слишком быстро: расчёт был на то, что этой поспешности Кана не уличит. И пускай многие вопросы ещё не были решены, он чувствовал: двигаться дальше готов каждый из них. Каэд Нуа вскоре уснул, а его сны этой ночью были не так страшны.