Черные рыбы

Иногда в старых свитках из тех, что хранились высоко в горах, в древних храмах, можно было наткнуться на упоминание легенды о Черных Рыбах. В ней говорилось о дурном знамении, что раз в несколько сотен лет может явиться и людям, и небожителям. Две огромные круглые рыбы будут плыть по небесам, догоняя и глотая солнце, попеременно выплевывая, чередуясь, и тогда свет его будет сиять изнутри рыб, окрашивая их черную чешую золотом. А на земле будет наступать ночь, сменяясь рассветом и новой ночью всего лишь за несколько часов. Рыбы, как кои госики, в конце светового дня свернутся в знак инь-ян, и тогда для тех, кто управляет морскими стихиями, настанут темные времена. И будут они длиться, пока не придет сильный ветер с севера, и не очистит небо, прогнав черных рыб с золотым отливом обратно за пределы бесконечности. Но до тех пор многие страдания коснутся земли и людей. И только боги войны будут довольны, ведь во все времена они собирают самую богатую жатву из чужой ненависти и жажды мести. Мало кому довелось читать об этом, а потому пришествие Черных Рыб неизменно вызывает панику в те времена, когда они возвращаются на небо. Но их возвращение, как и их исход — такая же часть нормального существования мира и сохранение баланса в нем, как и наступление рассвета после самых темных ночных часов. «И не рыбы, вместо рыб, и не люди, вместо нас Город был — остался дым, город просто погас Город просто погас и остался лишь он Запах тела твоего, тела твоего звон» (с) 1. Поздняя осень принесла с собой холода, разбитые подводами и копытами коней дороги, грязь и стылую сырость, оборачивающуюся липким туманом, за которым ничего не было видно уже на сто шагов вперед. И без того ранние пробуждения в храме стали еще более тяжелыми, словно выплываешь из-под толщи воды; но по-прежнему было необходимо кому-то топить очаг, собирать хворост, поддерживать температуру внутри помещения, готовить еду и прибирать. Прежде ему никогда не приходилось заниматься подобной работой. Руки с непривычки покрылись царапинами и мозолями, а ног он к вечеру от усталости просто не чувствовал. Но это была жизнь — лучше, чем пустота или забвение. Проходя через двор, молодой мужчина на мгновение замедлил шаг, поймав свое отражение в огромной луже, края которой уже схватывались первой корочкой льда, и невесело усмехнулся. Сложно было узнать в нем некогда одного из первых красавцев дворца, щеголя и завсегдатая императорских балов. Начал накрапывать мелкий дождь, и Ши Уду поудобнее перехватил связку хвороста, которую нес в храм. Следовало поторопиться, если он не хотел, чтобы все окончательно промокло, от таких дров будет больше дыма, чем огня. Пальцы от холода едва гнулись, при попытке подышать на них изо рта всякий раз вырывалось облачко пара, становясь частью тумана. Внутри храма ждал старый настоятель, почти слепой, давший им с братом крышу над головой в те страшные дни, когда казалось, что надежды уже нет, и удача окончательно оставила их в немилости. Цинсюань отправился на городской рынок, продавать то, что им удалось вырастить за прошедшую неделю. Овощи не блистали особой пышностью, но вырученных за них денег кое-как хватало, чтобы сводить концы с концами. И при этом его младший брат не переставал улыбаться. Он находил повод для радости во всем: в осени, в дожде, в этом липком тумане, в утренних ледяных следах во дворе; в одичавшей кошке, которая каким-то образом застряла в заборе и которую нужно было непременно спасти, накормить и отвести к другим кошкам. Уду не представлял себе, как можно испытывать подобное, находясь в их положении. Но все было лучше, чем нищета, голод и ледяные руки, которые нет возможности спрятать даже в рукава одежды, потому что назвать такие лохмотья платьем язык не повернется. Как назло, в последние дни Уду начал сильно кашлять. Попытки Цинсюаня самому взвалить на себя все дела по храму, он, разумеется, пресек, но все же лучше переделать самую тяжелую работу до возвращения брата. Дойдя до пристройки, он скинул связку с плеча, устраивая хворост в сухой нише, и тут услышал сперва приглушенный расстоянием, а затем все более громкий конский топот, доносящийся со стороны дороги. Здесь редко бывали люди. Случайным путникам неухоженная тропа могла показаться пугающей, разбойников не привлекал вид бедного — настолько бедного, что можно было зайти и милостыню оставить — храма. «Кто это может быть?» Судя по звукам, коней было несколько. И они приближались. — Эй, монах! — Раздалось от ворот. — Воды принеси. И пошевеливайся. Уду замер. Сколько прошло лет, но этот сильный, уверенный голос нельзя было спутать ни с каким иным. Могли поменяться местами Небеса и Царства демонов, могли мертвые восстать и смениться все солнца и все луны. Но этот голос всегда звучал так, как в тот день, когда Цинсюань буквально выпихивал его на балкон дворца, выдав в руки веер и поправляя заколку в прическе, шепча: «Смотри, како-ой!». — Ты там уснул, что ли? Во дворе уже перебирали копытами кони. Трое всадников: генерал и его оруженосцы, явно спешащие в столицу (больше здесь направляться было просто некуда). Как их занесло на эту забытую богами дорогу, сложно было представить. С другой стороны, Уду помнил, что этот генерал никогда не искал легких и простых путей. — Сейчас иду, господин, — с трудом шевеля губами, отозвался он, стараясь не закашляться. Вроде бы, такая мелочь: принести кувшин с водой запыхавшимся путникам. Не в первый раз здесь кто-то с подобной просьбой, но руки у Ши Уду подрагивали, он несколько раз промахнулся, пролив воду на землю. Появиться перед ним в подобном виде! Без сложной прически в несколько слоев хитроумно заплетенных кос; без шуршащего дорогими тканями самого модного в этом сезоне ханьфу; без веера, что был всегда словно продолжением руки. Вода лилась мимо, не желая слушаться его, чуть ли не впервые. Как в те времена, когда он только учился принимать новую силу. И в это мгновение внутренний голос, пришедший будто из прежних времен, зло сказал: он же сейчас уедет. Уедет, упустишь последний шанс, что дала судьба, и потом не жалуйся, не проси и не ной, не говори, что тебе не давали возможность. Ши Уду подхватил тяжелый кувшин так, словно тот ничего не весил, выбегая во двор, пересек лужу, которую все утро так тщательно обходил по дуге, чтобы не замочить и без того прохудившуюся старую обувь. Но сейчас даже не почувствовал, что ноги обожгло холодом. — Вода, господин, — низко наклонив голову, он протянул кувшин генералу, уже нетерпеливо похлопывающему себя по голенищу сапога кончиком кнута. Не узнает, да и откуда бы узнать. Сам себя испугаешься в отражении, тут уж и небожителям впору шарахнуться в ужасе от сравнения. Спасибо, что хоть кони не понесли. — Ши Уду?! Последнюю военную кампанию нельзя было назвать неудачной, но Пэй Мин все равно остался ею недоволен. Он не стал дожидаться, пока соберут шатры, пока пересчитают пленных, переложат раненых на подводы; и налегке, взяв только двух оруженосцев, отправился в столицу, чтобы доложиться императору и, возможно, позволить себе несколько дней законного отдыха в купальнях, прилегающих к его собственному дворцу. С очаровательными прелестницами из свиты Его Величества, разумеется. Погода имела другое мнение на этот счет. Главный тракт размыло дождями, переправу вовсе разворотило прошедшим селем с гор, так что крайне удачно он вспомнил о дороге через старый лес. Она была, конечно, совершенно никудышней, неудобной и практически полностью заросшей, зато позволяла сэкономить время. Был ли тут прежде этот храм, Пэй Мин не помнил, да оно и не имело значения. Выпить воды, напоить коней — в самый раз. И пусть возносят молитвы во славу его знамен и армий, защищающих даже таких убогих монахов. Дожидаясь, пока нерасторопный служка принесет воду, генерал рассматривал покосившееся здание с пренебрежительной улыбкой на губах. Тут явно не было добрых прихожан. Странно, что вообще живые нашлись. Нетерпеливо натянув поводья коня, он собирался уже разворачивать обратно, как монах наконец соизволил появиться с кувшином. Руки, протянувшие глиняный сосуд, были невероятно изящными, хоть и утопали в каких-то немыслимых лохмотьях. Монах чуть повернул голову в сторону затанцевавшего вдруг коня одного из оруженосцев, и от этого простого движения у генерала внезапно заломило в висках. И ярко вспыхнула под веками полузабытая сцена: высокий балкон, летящие вверх пузырьки сладкого вина в дорогой чаше, лукавый смех и веер с синей полосой волны. «Не может быть». — Ши Уду?! В это мгновение обмерли одновременно оба, шокированные узнаванием. Один — потому что не мог и представить себе найти жемчужину Небес в грязи и нищете. Второй — потому что даже таким, с низко опущенной головой, в старых тряпках, щедро поливаемый дождем, он все еще оставался собой, и его узнали. — Ваша вода, генерал, — заставив свой голос звучать ровно, Ши Уду поднял взгляд, все еще протягивая чертов кувшин, который сейчас завис между ними, словно некий символ его прежней власти. — Ты, как вода, непостоянен, — в сердцах сказал тогда Пэй Мин, зло стукнув кулаком по стене комнаты и разворачиваясь, чтобы уйти. — Сколько еще мне будешь голову морочить? То раздаешь авансы, то снова прячешь белый флаг за стенами своего замка. Сейчас это воспоминание накатывало, словно волна, на происходящее, и выражение черных глаз генерала медленно менялось от ошеломленного до знакомо-стального. «Никуда теперь не сбежишь от меня. Моя вода — сам сказал». — Напоите коней, — взяв кувшин, он легко перекинул его в руки одному из оруженосцев. А затем наклонился, подхватывая Ши Уду так, словно тот вообще ничего не весил, и забирая к себе в седло. Тяжелый плащ с меховой опушкой лег на плечи добыче, скрывая ее полностью от любых любопытных взглядов. — Догоните меня в столице. Конь нес их сквозь лес в полнейшей тишине, нарушаемой лишь хрустом веток под копытами. К добру или ко злу то, что происходит, не смог бы ответить ни один из тех, кого он нес, но у каждого было, что обдумать. 2. Великие вещи, все, как одна: Женщины, Лошади, Власть и Война. (с) Не было такого человека, который бы задал генералу вопрос о том, кого он принес в замок, завернутым в плащ. Да и, положа руку на сердце, каких только красоток и в каком только виде не вносили-выносили из этих дверей. Слава о Пэй Мине шла не только как о талантливом полководце, но и как об откровенно не пропускающем ни одной симпатичной юбки мужчине. Так что совершенно никого не удивил тот факт, что генерал явился вечером под проливным дождем, прижимая к себе изящную длинноволосую фигуру, лицо которой было тщательно скрыто. Отправившись в свои комнаты, он затребовал наполнить купальню горячей водой, кувшин вина и — совершенно неожиданным образом — самое красивое ханьфу, которое можно достать прямо сейчас, сегодня и не ограбив при этом императорскую сокровищницу. Когда двери за слугами закрылись, Пэй Мин наконец опустил свою ношу в ближайшее кресло. Медленно развел в стороны полы мокрого насквозь плаща, снова вглядываясь в глаза, такие синие, что с ними не могло соперничать по глубине ни одно из виденных им морей, никакое, даже самое ясное небо. Ши Уду молчал. Он не строил предположений о том, зачем его сюда привезли. Возможно, генералу захотелось оторваться за прошлые отказы? Признаться, во времена оны Пэй Мин от него неоднократно получал от ворот поворот, но всякий раз это было частью их общей сладкой игры, которая так и не пришла к логическому финалу, и не по их вине. «Почему ты так смотришь? Некрасивый? Худой? Соломой пахнет? Руки в мозолях? Что — больше не тянет ради меня совершать головокружительные победы, вознаграждаемые лишь взмахом ресниц?» — Купальня готова, — неожиданно хрипловато произнес Пэй Мин, взглядом указывая на небольшую дверь, из которой недавно выходили слуги. — Приведи себя в порядок. Можешь не спешить. Тряпки выбрось, принесут другие. Он поднялся, отходя к столу и поворачиваясь спиной. Казалось, свежие депеши на нем интересуют генерала куда больше его гостя (или пленника?). С трудом сдержав порыв кашля, который сейчас мог быть принят за смешок, Уду поднялся, следуя в рекомендованном направлении. Что ж, купальня у главнокомандующего войсками была впечатляющая. С другой стороны, что может быть лучше после тяжелого военного похода, чем горячая вода и горячие объятия? Правда, в этот раз обошлось без девиц, и Ши Уду позволил себе расслабиться. Он вообще не мог припомнить, когда последний раз ему доставалась такая роскошь как возможность лежать в горячей воде и чувствовать, как приятно покалывает каждую клеточку тела, как распрямляются длинные черные пряди, становясь снова опасными морскими змеями. Его никто не торопил. Сколько прошло времени, оставалось неясным. Дверь приоткрылась только один раз, когда сильная ладонь достаточно небрежно швырнула на скамью сверток с синей тканью. Закончив с омовением, Уду привел в порядок волосы, собирая их в тяжелую, но простую косу и жалея, что нечем ее закрепить — последняя заколка, похоже, потерялась по дороге где-то в лесу. Он потянулся к свертку, аккуратно развернул его и с трудом сдержал удивленный вздох: темно-синее ханьфу, расшитое журавлями, было невероятно красивым. И явно не было куплено в ближайшей лавке. Дорогие ткани, редкая вышивка… да он сам носил подобные в те времена, когда гулял по садам предыдущего императора. «Что ты задумал, хотел бы я знать». За время путешествия в столицу они не обменялись ни единым словом. Вернувшись в комнату, которая была, судя по всему, кабинетом генерала, он застал Пэй Мина на том же самом месте, склоненным над картой. Между бровей военачальника залегла глубокая складка, и он вообще никак не отреагировал на скрип двери и шаги, полностью погруженный в обдумывание очередного стратегического плана. Уду сделал несколько шагов внутрь и застыл на краю ковра, словно часть интерьера — один из трофеев, вроде тех, которыми здесь щедро были увешаны стены. Звать не казалось правильным, и он дожидался, пока генерал вспомнит о его присутствии. Примерно через десять минут Пэй Мин издал досадливое восклицание, ударил кулаком по столу и передвинул несколько ярких флажков на новые позиции. После чего наконец соизволил обернуться. — Ши Уду. «Какой же ты роскошный, несмотря на все…» Несколько мгновений жадный темный взгляд изучал изрядно похудевшую, но все равно невероятно изящную фигуру, облаченную в темно-синюю шуршащую ткань. А потом Пэй Мин шагнул навстречу, вынимая из кармана нечто, что было зажато его сильными пальцами достаточно равнодушно, но на протянутой к Уду ладони смотрелось упавшей с небес звездой. Это была заколка в виде морского дракона. Сделанная из чистого серебра, но у дракона сияли сапфировые очи, и неведомый автор наделил его совершенно человеческой усмешкой, одновременно лукавой, и жаркой, и пронзительно-смертельной. — Надень. Ши Уду смотрел на заколку. На Пэй Мина. Когда-то давно тот приносил ему охапки цветов, присылал солдат с корзинами самых дорогих угощений, и все самые модные украшения столицы были у него первыми. Разумеется, все это было не принято и отправлено назад. Сейчас мерцающая в ладони звезда казалась самым прекрасным из сокровищ, блеск которой перекрывал любые драгоценности императора. «Хочешь, чтобы я носил ее?» Впрочем, ответ был очевиден. Протянув руку, Уду взял заколку, едва задев при этом пальцы генерала, но даже от этого, совершенно поверхностного, прикосновения, их обоих окатило яростным, тягучим огнем, свернувшимся где-то под кожей гремучей змеей. Приподняв уголки губ в некоем подобии благодарной улыбки, Ши Уду собрал тяжелые черные пряди, ловким и привычным движением закрепляя их на затылке подарком. Можно было умереть и возродиться трижды, но он никогда бы не забыл о том, как именно стоит носить подобные вещи, что они означают, и насколько важно соблюдение этикета при входе на императорский балкон. — Тебе идет, — негромко произнес Пэй Мин, протягивая руку и ведя кончиками пальцев сперва по щеке Ши Уду, а затем к его губам, чуть оттягивая за краешек и внезапно жестко усмехаясь. «Все время забываю, что я тебе не пара. Верно? Грубый солдафон, у которого на уме лишь драки, лошади да девки. Так ты про меня сказал?» Волшебство момента истаяло, а Ши Уду даже не смог понять причину внезапного изменения в настроении генерала. — В соседней комнате сервировано. Иди, поешь. — Пэй Мин… — Что? — Я хотел бы... — Уду запнулся, покусывая нижнюю губу. Все происходящее походило на сумасшествие, и после того, как его всячески облагодетельствовали (о, он не хотел пока знать, в обмен на какие услуги), просить о большем было бы не просто выдающейся наглостью, но и… Раз Пэй Мин не швырнул его в темницу как предателя; не сдал его дворцовой страже; не совершил в его адрес никаких дурных действий (а его бы теперь оправдали, возможно, и наградили бы за подобное), то это означало, что можно надеяться на лучшее. — Им займутся, — мрачно произнес генерал, наблюдая за изменениями в бледном лице своего гостя. — Можешь не беспокоиться о Цинсюане. В синих глазах появилось совершенно непередаваемое выражение, смесь благодарности и невероятной нежности вкупе с чувством вины. — Спасибо, — прошептал Уду. Пэй Мин отмахнулся и с равнодушным видом снова вернулся к изучению карты. Ши Уду постоял еще мгновение, а потом направился в соседнюю комнату. Похоже, к нему применяли самый простой и действенный метод: вымыть, одеть, накормить… и что дальше? Оба они знали. Проводив его взглядом, генерал отложил в сторону кисть, отошел к окну и задумчиво созерцал капли дождя, падающие с небес. Ливень только усиливался. Безусловно, если новому императору доложат, что он прячет у себя опального лорда, могут возникнуть нежелательные вопросы. Впрочем, никакие трудности Пэй Мина не пугали, кроме одной единственной: отстранения от командования армией. Все остальное он не считал вообще хоть сколько-нибудь стоящим своего внимания. Но кто мог рассказать? Пара слуг видели, как он принес домой завернутую в свой плащ красотку. Эту новость не купит даже последняя сплетница в городской таверне, ею никого не удивишь. Сейчас его собственная репутация играла ему на руку. Генерала народ любил. Он сам был родом из простых людей, и высокой должности добился на поле боя, заплатив за славу и почет собственной кровью. Когда в столице произошел бунт со сменой власти, Пэй Мин был очень далеко, на северных рубежах, защищая границы от вторжения кочевых племен, а потому, вернувшись, — вернулся и в прежнее звание и должность. Личный оруженосец из двух самых надежных и бесконечно преданных уже был отправлен назад в храм: дожидаться возвращения младшего Ши, чтобы привезти его сюда же. С ним проблем будет больше, Пэй Мин не сомневался. Слишком шумный, любопытный и громкий Цинсюань и прежде был головной болью в их отношениях, потому что совал свой нос всюду, особенно туда, куда его не просили. Его присутствие в доме скрыть будет куда труднее. 3. И для него эта осень, как с нею это часто бывает, случилась не вовремя. Погода окончательно испортилась, зарядили затяжные холодные дожди, и старший брат, разумеется, простудился. Младшего, видимо, все еще хранила последняя звезда, позволяя ему не терять рассудок, здоровье и веру. Но теперь деньги нужны были не только на еду, но еще и на лекарства. Раз в неделю Цинсюань отправлялся пешком на столичный центральный рынок, где продавал тот скудный урожай, который им с братом удавалось выращивать в крохотном огороде возле храма. А еще, после того, как овощи были распроданы, вечером Цинсюань танцевал на городской площади, поставив саккат на землю. Брат об этом, втором источнике такого же скудного дохода, ничего не знал, разумеется. Но это позволяло младшему иногда баловать его свежими булочками из сдобного теста, которые он покупал у пекаря. Богатые дворяне охотно швыряли в шляпу медяки, похотливо поглядывая на красивого танцора. Но, к счастью для него, пока что взглядами дело и ограничивалось. Хотя пару раз его весьма основательно побила за нищенство дворцовая стража. Но Цинсюань продолжал упрямо зарабатывать деньги на хлеб, а теперь еще и на лекарства. Некогда блистательный младший лорд, первый модник столицы, а ныне нищий, на котором лохмотья едва прикрывали то, что еще отделяло танец от эротического, Ши Цинсюань оставался самим собой. Так же сияли зеленые глаза. И пусть каштановые волосы были собраны простой деревянной заколкой, купленной за пару медяков, но они не потеряли свою шелковистость и блеск; а изящество движений говорило само за себя. И только дешевый надтреснутый веер в его руках был словно дурной пародией на прошлую роскошь. Танец как раз подходил к завершению. Цинсюань сделал последнее красивое па, останавливаясь перед дорого одетым всадником на лошади, отвешивая ему поклон и протягивая вперед шляпу. — Если господину понравилось, возможно, он захочет оставить бедному танцору пару медных монет на кусок хлеба? Поднимая взгляд, Цинсюань еще улыбался. Но по мере того, как наступало узнавание, он становился все бледнее и бледнее. Императорский советник, одетый в строгое черное ханьфу без украшений, поверх которого был накинут такой же черный плащ, затянутый под самое горло, смотрел на нищего, танцевавшего только что на базарной площади. За его спиной в ожидании приказов застыли стражники. «Какая ирония судьбы…» Много лет назад Цинсюань закрывал его собой от гнева старшего брата. Уду всегда был вспыльчив и скор на расправу, и — не успевай подворачиваться под руку младший — как подручные предметы летели в голову нерадивого писца. Понабрали простолюдинов! Куда только отец смотрел. Спасибо, что не конюха в дом впустили, так теперь терпеть приходится эту мрачную рожу. Сцены прошлого мелькали сейчас перед глазами Хэ Сюаня одна за другой. После того, как бунтующее сопротивление смело предыдущего императора и его ближайшее окружение, власть в стране перешла в руки тех, кто прежде считался изгоями и чернью. Он не успел тогда оказаться рядом и застал только руины сгоревшего особняка, принадлежавшего семье Уду. Наводил справки, и все, что удалось узнать: обоих братьев не нашли, ни живыми, ни мертвыми. Это вселяло надежду — с одной стороны, и подогревало злость — с другой. С того момента как Ши Цинсюань — яркий зеленый луч, появившийся на горизонте моря — исчез вместе со своим братом. И по сей день. — Ши Цинсюань, — медленно произнес советник, наклоняясь с коня и прихватывая двумя пальцами подбородок танцора, заставляя его поднять лицо, вглядываясь в зеленые глаза. — А где же твой братец? Цинсюань несколько секунд молчал, послушно подняв голову навстречу и лихорадочно обдумывая свой ответ. Они вовсе ничего не знали о том, что случилось со слугами и другими жителями особняка после того, как той страшной ночью Уду разбудил его, и они бежали вдвоем через лес, не разбирая дороги, не взяв с собой ничего вообще, не веря в возможность будущего. «Ты… ведь не знаешь, что произошло». — Он умер, — твердым голосом произнес Цинсюань. — Два года назад. Лихорадка. Пустынная. Эта вот, от которой еще прыщи и… — Ты не умеешь врать, Цинсюань, — презрительно поджав губы, отозвался советник. — Если бы твой брат был мертв, ты не плясал бы на этой площади. Взять его, и ведите за мной. Последнее адресовалось страже. Мысли в голове Цинсюаня скакали бешеными енотами. Ему никак нельзя было в тюрьму! Кто принесет лекарство старшему? Кто проследит за тем, чтобы он его выпил? Кто поможет на огороде? При разных прочих составляющих, собственная судьба сейчас интересовала Цинсюаня менее всего. — Подожди… те! Хэ Сюань обернулся, почувствовав, что его тянут за край плаща. Ветер усилился. Возле коня стоял Цинсюань, опустив голову так низко, что его лица было совершенно не рассмотреть, а спутанные каштановые кудри вились вокруг него крупными кольцами. — Я не могу в тюрьму, — шепнул Цинсюань, стискивая тонкими пальцами плотную ткань черного плаща. — Я готов… на что угодно. Только отпустите меня. — Ты так боишься? — спросил насмешливый голос. Дело было совсем не в страхе. Вернее, да — Цинсюань боялся. За брата. Который сойдет с ума от беспокойства, если он не вернется назад. У которого не будет лекарств. И он готов был подписать контракт с самим дьяволом, не то, что с императорским советником. — Да, я боюсь. — Ты не умеешь врать, Цинсюань, — голос, только что звучавший иначе, неожиданно сменил интонацию, теперь он казался теплым. Так странно! Цинсюань вскинул голову и увидел, что Хэ Сюань улыбается. Печально, самыми уголками губ, но совершенно не глумясь над ним. — Что встали? — Советник глянул на стражников, и те нервно дернулись, вытягиваясь по струнке. — Приказа не слышали? Взяли его и за мной. Дорогу он не запомнил. Было холодно, мокро, но это все не имело значения. Вокруг Цинсюаня соткался некоторый воздушный водоворот из темноты его мыслей, и он пытался отчаянно найти выход из сложившегося положения. Возможно, оказавшись лицом к лицу с Хэ Сюанем, он сможет выпросить у него хотя бы отсрочку. Пообещает вернуться. Что-то придумает. Стражники втолкнули его в сухую темную комнату без единого окна. Пол был застелен соломой, где-то капала вода, но хотя бы дождь не шел. Цинсюань сел прямо где стоял, обхватив себя руками за плечи и продолжая думать. Сколько прошло времени, он не знал. Дверь скрипнула, отпирая засовы и пропуская короткий луч света из коридора, который скрылся сразу же за вошедшим. Перед глазами успел мелькнуть край уже знакомого черного плаща. — Хэ Сюань, я… — Тссшшш. В следующее мгновение он оказался в крепких надежных объятиях, пахнущих морем и солью, под тем самым плащом, прижатый к советнику так сильно, что стало сложно дышать. Сильные пальцы прошлись по его телу, и Цинсюань уже хотел было дернуться, но в последний момент понял, что Хэ Сюань проверяет, не ранен ли он. 4. Особняк Хэ Сюаня более всего напоминал рыбий шкаф. Тут было мрачно, сыро и, несмотря на то, что старый дом находился практически в самом центре столицы, за ним определенно много лет никто не ухаживал. Хэ Сюаню он достался в подарок от нового императора за особые заслуги. Какие — Цинсюань предпочитал не знать, потому что многие из тех, с кем он когда-то танцевал на балах, после смены власти в стране болтались на виселицах на городской площади. — Нет, ну как можно жить с такими ужасными, унылыми занавесками? — возмущенно спросил Цинсюань, подергав за край бархатистой тяжелой ткани темно-синего оттенка на окне в главной гостиной. — Ты что, скрываешься от света дня, как вампир? На них, по-моему, уже отдельная жизнь завелась… а сколько пыли! Выразительно чихнув, он посмотрел на стоящего в дверях советника. Поджал губы и кивком головы указал на стоящий у стены старинный комод с высокими канделябрами на нем. — Что это за ужас? — Голос у Цинсюаня подозрительно задрожал. — А что с ним не так? — Он вышел из моды три столетия назад, еще в эпоху государства Ся! Ты сам разве не видишь? Хэ Сюань задумчиво посмотрел на комод. По правде говоря, он вообще не обращал внимания на то, что его окружало последние несколько лет. И вот сейчас, глядя на то, как Цинсюань изучает особняк, как тот наполняется непривычным звуком и светом, советник с оглушающей ясностью понял, что ни о какой мести Ши Уду уже и речи быть не может. Потому что есть вещи поважнее. — За ним отправится один из моих лучших шпионов, — со вздохом произнес Хэ Сюань. — Не так уж сложно было вычислить маршрут до вашего храма. Цинсюань вздрогнул, резко оборачиваясь. В зеленых глазах полыхнуло тревогой и страхом за старшего. — Ты же… — …ничего ему не сделаю. К сожалению. В следующее мгновение в Хэ Сюаня буквально врезался порыв ветра: Цинсюань всегда фонтанировал эмоциями, но сейчас они, казалось, летели впереди него, когда он повис у советника на шее, болтая ногами. — Спасибо, спасибо! От полноты чувств он пытался обнять Хэ Сюаня как можно крепче, расцеловать на радостях, и не сразу понял, как смотрят на него сильно потемневшие золотые глаза, в которых медленно нарастает пожар. — А… э-э… Хэ Сюань, это те сережки, что я дарил? Серьги. Около пяти лет тому назад Хэ Сюань сопровождал молодого господина на городскую ярмарку. Тот день начинался не очень хорошо, Уду не понравилось, как было сделано оформление его новых свитков, и он вылил содержимое чернильницы на голову во всем виновного слуги. Хэ Сюань провел за умыванием не меньше палочки времени, и все равно не был уверен, что грязные разводы полностью отмылись. Это не улучшило ни и без того мрачной внешности, ни привычно дурного настроения. Поглядывавший на него всю дорогу и непривычно молчавший Цинсюань, вдруг потянул за рукав, когда они остановились перед прилавком с массивными ювелирными украшениями. — Мне вот эти, — уверенно произнес он, указывая тонким пальцем на длинные серьги из золотых пластин, простые, но при этом очень оригинальные. «Разве, у молодого господина мало сверкающих дорогих цацек…» — мрачные мысли Хэ Сюаня были прерваны, потому что в руки ему уже совали коробочку из черного бархата. — Меряй, меряй! — Это… мне? — Кому же еще, глупый. Давай, примеряй, они тебе под цвет глаз. С тех пор он не снимал их ни разу. Все равно история происхождения этого подарка была известна лишь одному существу на свете. — Это те самые сережки. Хэ Сюань смотрел на Цинсюаня и пытался придумать причину. Официальную причину его нахождения здесь. Конечно, годы прошли, и нынешний император с семьей Ши вряд ли был знаком, но всегда может найтись кто-то — причем, в самый неудачный момент, кто опознает опальных лордов. И тогда уже всем не поздоровится. Статьи «раскаяние» в службе палачей не значилось. И в этот момент за окнами раздался странный, неопределяемый на слух, гул. Словно миллионный рой огромных шмелей наполнял ночной воздух. Как бывает перед грозой, накатила липкая духота — и это в конце осени! Несколько тяжелых капель упали на подоконник, но не растворились на нем, а остались островками смолы. Молчали птицы, и не было другого звука, кроме нарастающего мрачного гула, исходящего отовсюду сразу и ниоткуда конкретно. Цинсюань обеспокоенно замер и тревожно посмотрел на советника. Тот покачал головой и подошел к окну, медленно отодвигая в сторону край тяжелой портьеры. Небо было странным. Но он такое уже видел. Однажды, возможно, в прошлой жизни. Возможно — во сне. Сейчас почему-то казалось, что он смотрел с морского дна, сквозь толщи воды туда, где мерцали лучи холодного света. По небу плыла, собираясь, словно ткань по краям под рукою швеи из черных облаков, гигантская круглая рыба, внутри которой плескалась яркая луна. Черная рыба, издающая странный звук. С каждым взмахом ее хвоста рвалось ночное полотно, будто стирая грани прошлого. Видели ее все, или только он один, этого Хэ Сюань не знал. Но через некоторое время обнаружил, что Цинсюань давно подлез ему под руку, прижавшись к правому боку, и во все глаза смотрит на небо. И каштановый завиток щекочет щеку, когда он притискивается еще ближе и сопит. — Ты тоже ее видишь? — тихо спросил он. Хэ Сюань коротко кивнул. Похоже, их общее прошлое было куда длиннее и глубже, чем всего лишь одна смертная жизнь, полная обрывков странных воспоминаний и редких совместных моментов. Рыба остановилась на середине пути, оборачиваясь и глядя, казалось бы, прямо на них: сквозь ночь, сквозь стекло окна, сквозь годы. Луна внутри нее встрепенулась, перекатившись от одного бока к другому. Где-то на городской ратуше начали яростно и громко бить часы, вставшие во времена падения предыдущего императора. А потом поднялся ветер. Холодный, сильный, он начал сметать тучи, принося северный лед — чистый и суровый, не терпящий никакой темноты, кроме кромешного космоса. И небесное наваждение исчезло, развеялось туманной черной дымкой, оставив обнаженную луну стыдливо добираться в одиночестве до края горизонта. С совершенно пустого ночного неба просыпалось несколько кристально белых снежинок, идеальных, словно грани алмазов в короне. Причина была найдена. Через пару дней Хэ Сюань представит ко двору императора человека, который будет отвечать за перепланировку столицы. Смертей было уже достаточно, пришло время строить новое. Цинсюань тихонько вздохнул и обвил руками талию советника, опуская голову ему на плечо. Ему уже не было страшно. Под темными ресницами, в глубине его зрачков, горел зеленый луч, которому суждено было вернуть надежду тем, кто уже отчаялся. 5. Когда Ши Уду заканчивал с поздним ужином, на небе начало грохотать. Но откуда бы взяться грозе в конце осени? Окна в доме Пэй Мина по форме напоминали узкие ромбовидные бойницы, возможно, такова была задумка архитектора. Поднявшись из-за стола, Уду подошел к одному из них, слегка приоткрывая тяжелую раму, прислушиваясь. В синей темноте отливала блеском стальная чешуя огромной рыбы, проплывающей по небу. Внутри нее мерцали отблески солнца, перекатываясь и глухо урча. Гигантский карп лениво пожирал полночь, глядя в бесконечность слепыми глазами. Уду поспешно задернул полотно. Развернулся и быстрыми шагами направился в кабинет генерала. Не говоря ни слова, обнял его, прижимаясь так крепко, словно прямо сейчас должен был возникнуть ураган, который оторвет их друг от друга. Но северный ветер был здесь, рядом, и Уду не намеревался терять его во второй раз. Пэй Мин наклонил голову, касаясь губами черных мягких прядей, от которых пахло водой ледяных океанов. Провел ладонью по спине Ши Уду, успокаивающим и одновременно очень откровенным жестом. Все слова ушли, потому что ядовитых колкостей между ними случилось уже более, чем достаточно. А вот тепла никогда не было, и сейчас оно пыталось протиснуться, распихивая металлические пластины на броне одного и опасные шипы второго. — Даже если в этом мире не останется ни рек, ни морей, — шепнул Пэй Мин, стискивая пальцы в черных, текучих, словно нефть, прядях. — Я найду тебя, куда бы ты ни ушел. Даже если тебя не станет и мне придется искать тебя по частям. Если на это потребуются тысячи лет и все последующие жизни. Его хрипловатый голос сейчас звучал как-то особенно, на низких тонах. А в следующее мгновение Ши Уду оказался прямо на столе, с которого полетели на пол чернильница, кисти, и план грядущего военного наступления — тоже полетел ко всем чертям. Обхватив генерала обеими руками, не особенно отдавая себе отчет в небрежности собственных действий, обычно таких продуманных до мелочей, до взмаха веером, Ши Уду сдирал с него верхнюю одежду и слышал, как трещит дорогой шелк собственного ханьфу под сильными пальцами. Кружа друг вокруг друга несколько жизней, сейчас они не желали терять ни мгновения из обретенного жаркого сумасшествия, словно прозревшие после бури, которая оказалась очень жестокой, но бесконечно целительной. Накрыв мягкие губы сокрушительным поцелуем, Пэй Мин с трудом сдерживался от того, чтобы не давать волю всем своим порывам сразу. Целовал глубоко и требовательно, не оставляя путей к отступлению и чувствуя, как его натиску сдаются много лет сдерживавшие осаду бастионы. К счастью, в кабинете всегда была походная аптечка, в которой, кроме прочего, были банки с мазью и маслом, постоянно пополняемые его личным лекарем, ибо никто не знал, с кем сегодня захочется подраться генералу, и сочтет ли он свои «царапины» достойными врачевания. Оставив след от яркого укуса в основании шеи Ши Уду, Пэй Мин толкнулся влажными пальцами внутрь его тела, погружая их сразу на две фаланги, растягивая и сцеловывая резкий выдох с подставленных губ. — Держись за меня, — шепнул он, второй ладонью подталкивая Уду пересесть дальше на стол. И тот развел ноги шире, обнимая ими бедра генерала, свистяще выдохнул снова что-то неразборчивое и рваное, требовательно застонал. Ответом ему было жаркое, нетерпеливое рычание, пальцы вошли глубже, еще глубже, лаская грубовато, но очень горячо; ладонь генерала прошлась по собственному члену, размазывая естественную смазку. Уду и держался: обхватив руками сильные плечи, подаваясь к ласке, которую прежде назвал бы исключительно скупой и солдафонской, а сейчас желая, как ничто иное в этом мире. Его отрывистое дыхание было словно звук от взмахов сабли и отражалось в блеске оружия на стенах, переливаясь сталью. Разбрызганные чернила заливали горы на карте, становясь черными реками, обтекающими расставленные генералом флажки. Медленно вытянув пальцы, Пэй Мин всмотрелся в красивое лицо, на котором страсть нарисовала красками легкий румянец, и сделала еще более яркими глаза — такие синие, что из этого моря он никогда уже не надеялся выплыть. Тут был его шторм и его пристань, его буря и эпицентр спокойствия. Тут было — все. Генерал подхватил Ши Уду под бедра, заставляя его слегка приподнялся, упираясь ладонями в столешницу позади себя, и толкнулся внутрь, одним сильным, совершенно не щадящим движением, входя на всю длину члена сразу и выбивая этим невероятно сладкий вскрик с припухших от поцелуев губ. Сталкивалось хриплое дыхание, опаляя губы между поцелуями, и Пэй Мин жадно и собственнически забирал его всего, без остатка, не оставляя даже полувздоха. Уду нетерпеливо выгнулся, стискивая коленями бедра генерала и, глядя на него светящимися в полутьме синими глазами, сердито зашипел: — Чего ты ждешь?! Эти слова были, словно охапка хвоста, кинутая в начинающий подниматься огонь костра. Они прокатились под кожей разрядом грозы, создавая новый шторм, который обрушился на Ши Уду резкими, глубокими толчками, от которых шатался даже старый дубовый стол, сделанный, казалось, на века. Пэй Мин двигался все быстрее и требовательней, выгибая любовника себе навстречу, и каждый раз, когда он практически полностью вынимал член из невероятно ласкового тела, раздавался характерный хлюпающий звук, и Уду выдыхал просяще и почти жалобно; и с каждым новым погружением до упора его голос наполнялся восторгом. Изящные длинные пальцы оставляли на сильной спине яркие царапины и синеватые следы, Уду впивался зубами в подставленное плечо, то гася в нем сладкий крик, то отпуская его на волю. И каждый из них знал, что можно — все, потому что именно этого они хотели так долго, и так ждали все прошедшие годы. За окнами снова лило из всех небес, стол пошатывался и скрипел, перестукивали негромко падающие с него на пол канцелярские приборы. А потом сквозь эти звуки прорвался сладкий, невероятно чувственный стон, который следом догнало довольное рычание, сливая их в единый звук, после которого все ненадолго стихло. Пэй Мин осторожно поцеловал во влажный висок свою смертельно опасную мурену. Сдернул с окна одну из занавесок, заворачивая в нее и унося в спальню — продолжать, потому что ночь, как и новая жизнь, только начиналась. Оруженосец генерала и шпион советника, которые провели всю ночь и половину следующего дня в лесу возле храма, чувствовали себя крайне озадаченно. Ни один из них не мог выполнить приказ своего начальства, потому что указанные люди просто не появились. Шел дождь, холодало. Из дверей храма вышел старый монах, опираясь на палку, прищурился. — Вылезайте из кустов, оба два, — пряча улыбку в бороде, произнес он. — В храме есть горячий чай.