Ambrosia

Еще с младенчества Годжо привык к окружающей его славе. Он был особенным, одним на бесконечность и каждый считал своим долгом напоминать ему об этом. В ту ночь, когда он открыл глаза, не такие, как у всех детей, все шаманское общество пришло в восторг. Все хотели повидать удивительного ребёнка, впервые рождённого с двумя уникальными проклятыми техниками, идеально балансирующими друг с другом. С раннего детства он будто видел то, чего другим было не дано понять, вводя этим в смятение большинство взрослых. При всей своей уникальности, его сестра-близнец была абсолютно обычной, обделенной даже проклятой энергией. Сатору сей факт никак не огорчал, напротив он был благодарен Фатум за столь изощренную шутку, давшей одному все, а другой ничего. Сестрице совсем не обязательно рисковать своей жизнью, в глупом желании защитить слабых и абсолютно невежественных людей. Его силы хватило бы и на их двоих, с лихвой окупая недостающую фигуру его плоти и крови. Конечно же, все это оправдывалось его заботой к дорогой сестре. Годжо любил свою вторую половинку до дрожи в кончиках пальцев, каждый раз благодаря несуществующего Бога, за то что не оставил его в этом прогнившем мире одного, даря ему пару, которая всегда будет с ним. Их удивительная внешняя схожесть воспринималась им как знак свыше, клеймящий пару в одно целое, нераздельное. Единственное, что грубо различало их, были глаза, одинаково глубокие, но одновременно абсолютно разные. Ее, багровые, словно загустевшая кровь, всегда напоминали ему о том что не все в этом мире должно быть идеальным. Сатору любил долгие прогулки по поместью с сестрой. Любил, когда она нежно обхватывала локоть, прижимаясь своим маленьким тельцем, ища защиты, а он с удовольствием бы дал ее, лишь бы она никогда не отпускала его. Они болтали обо всем на свете и Годжо не стеснялся поведать ей о своих достижениях в управлении проклятой энергией, хвастаясь, в тайне желая заметить в багровых глазах восхищенный блеск, удовлетворяющий его самолюбие. Она часто смеялась, весело, беззаботно, будто в этом мире существовали только они и ничто не было способно их разлучить. В такие моменты его сердце болезненно сжималось от всепоглощающей нежности. Единственное, что омрачало их прогулки, были назойливые слуги, прячущиеся по углам и смеющие обсуждать их госпожу, насмехаясь над ее слабостью. В такие моменты он старательно делал вид, что ничего не слышал, хотя видел как болезненно кривилось милое личико, как бледные ладони сжимались в кулаки и как она старательно пыталась закончить прогулку, извиняясь и уходя в комнату. Он всегда вызывался проводить ее, чтобы никто не смел докучать молодой госпоже и прощаясь оставлял целомудренный поцелуй на щеке, после чего они покрывались нежный розовый оттенок. Сатору уверен что, был хорошим братом и что сестрица любит его так же сильно, как и он ее, ведь по другому и быть не могло. Мальчик считал все это временно мерой, ведь совсем скоро выгонит каждого паршивца, посмевшего открыть рот в сторону Сатори. Он заставит их подавиться этими словами, показывая им их место, чтобы больше не один из этих плебеев не посмел даже посмотреть на Госпожу. Он любил ее, поэтому поймав сестрицу в темном коридоре прижимал тельце к стене, шепча на ухо милые глупости, чтобы она не чувствовала себя одиноко и когда до слуха доносилось эхо шагов, с придыханием целовал ее в уголок губ сдерживая порывы двинуться чуть левее. А она снова робела, явно нехотя отходила от него и неслась со всех ног в свою комнату чтобы сгорая от стыда привести дыхание в порядок. Он любил ее. Каждую ночь он забирался к ней в комнату, ведь был уверен, что Сатори ненавидит спать одна. Он чувствовал болезненную необходимость находится рядом, что бы она всегда была у него на виду, ведь так и должно быть, они близнецы, она так похожа на него, что смотря в ее лицо он благодарил Бога что, дал ему почти такое же. Он любил ее. Ее запах, ее привычки, ее характер, то как она с нежностью зарывалась рукой в его белесые волосы, сравнивая со своими. Ему казалось только она понимает его, все взрослые были ненавистны молодому господину. Также он начал замечать что их пытаются не оставлять друг с другом наедине, придумывая глупые отмазки. Ненависть с каждым днём росла и доходило до того, что он не брезговал применением силы к слугам, конечно же в благих целях. В тринадцать лет Сатору выгнал всех слуг, оставив лишь старушку Мэй, которая выполняла все обязанности по дому. Ей помогала младшая внучка, крепкая, темноволосая девочка. Вначале все шло просто идеально, до того момента пока он не заметил как девчонка липнет к его сестре, навязывая свою дружбу и как они начали проводить все больше времени вместе. Эта гадкая деревенщина смела обременять его сестру, а Сатори была слишком доброй, чтобы оттолкнуть ее, поэтому это сделал он. Зажав девочку в угол, он ясно дал понять, что если ещё раз увидит ее рядом с молодой госпожой, не раздумывая вышвырнет и их. Деревенщина оказалась на удивление понятливой, сразу же начав игнорировать Сатори. Им больше никто не мешал. Они спали в одной кровати, ели за одним столом, гуляли где, хотели и больше никто не портил настроение его милой сестре. С любовью целуя ее перед сном, он прижимал маленькое тельце, как самое дорогое сокровище, боясь что она исчезнет. Но каждое утро его встречало любимое, заспанное лицо и Годжо спокойно выдыхал, целуя Сатори в лоб. Ему исполнилось 14. Старушка Мэй сказала что они не могут больше спать вместе, ведь Сатори уже в том возрасте когда у девочек происходят изменения в теле и поэтому ей будет комфортнее в своей комнате. Сатору выгнал ее на следующий день. Ему было плевать на изменения, ведь его все устраивало, так же как и его сестру. Но отрицать того что он стал замечать как у неё начинает округляться грудь и вся она будто стала мягче, приятнее, он не мог. Его взглядами чаще цеплялся за мягкие бедра, на которые он закидывал ноги во время сна или за тонкие ключицы, в которые он любил уткнуться, когда ему было особенно тяжело. Он старался отогнать неподобающие образы, но внизу живота всякий раз приятно тянуло, стоило Сатори прикоснуться к нему. Сатору всегда считал свои чувства к сестре истинно платоническими, возвышенными, и никогда не искал им четкое определение. Пачкать их грязными мыслями было тошно, но уже так привычно и приятно, что смывающаяся с руки белесая жидкость была чем-то обыденным. Это только его грязные мысли, которые будут похоронены в его душе, а для сестры у него другая маска, та которую она любит. Все больше затягиваясь в водоворот своих фантазий Годжо даже решился на отчаянный шаг, исповедаться о своих порочных мыслях в церкви, ведь тяжесть его чувств давила так сильно, что порой ему казалось его маска лопнет и обнажит уродливую сущность души и испачкает сестрицу, изменив ее навсегда. Идея оказалась провальной, настолько, насколько вообще могла бы быть. Сатору не исповедовался, нет, он с наслаждением рассказывал Священнику через тонкую стенку, как порочны и грязны его фантазии в сторону его родной крови, под конец задыхаясь слезами, от ненависти к себе, к Богу, к Фатум, что сделала их близнецами, но через секунду качал головой и как в бреду благодарил ее, ведь сама судьба свела их души. Он бы с удовольствием задушил эти порочные чувства, но они отпечатались на подкорке его сознания, уходя в самую суть естества и вычеркнуть, забыть, сжечь их уже не получится. Оставалось только задыхаться, сходить с ума в своей голове, в тайне поддаваясь безумию, скрывая истинную личину под эгидой заботливого и опекающего брата. Возвращаясь в поместье, Годжо, снова прокручивал в голове запретные фантазии. В последнее время сестрица вела себя странно, часто смущалась и краснела. А ещё она перестала переодеваться в его присутствии. Он считал это правильным, но всякий раз, прикрывая глаза отчётливо видел вожделенную женскую фигуру. То как она могла бы лежать под ним, разгоряченная, сжимающая его бедрами, до желанной боли в паху. Горячая дрожь лизнула затылок, мурашками спускаясь ниже, прошла по телу. Возбужденная плоть требовала разрядки и он впервые за эту пару лет решил спать в другой комнате, не желая лишний раз себя искушать. Голову все еще преследовали навязчивые мысли, не дающие спокойно уснуть. Сатори нежными руками расстегивает ширинку, продолжая его целовать. Губы мягкие, вкусные, он поддается навстречу, лишь бы снова ощутить их. Рука твёрдо обхватывает его плоть, сжимает, развязно лизнув в щеку. Член истекает смазкой, он переворачивается на живот, с дрожью потеревшись о мягкую простынь. Перед глазами образ сестры, вызывающе расставляющей ноги, просящей, умоляющей. На глазах слёзы, ведь ему противно, он клялся что больше не будет, что в прошлый раз был последним. Презрение к себе стало такой привычной частью в его жизни, он бы был рад, если бы его застали сейчас, посадили на цепь, как животное, дабы показать его место. И желательно, что бы палачом была его милая сестрица, ведь тогда он добровольно и с удовольствием сам подставит свою шею под меч. Он мерзкий. Животное. Он низменный. Ничтожество. Он сам себя ненавидит. Похотливый ублюдок. Как в тумане поднимается с кровати, придерживается за стенку. Он мог бы найти дорогу закрытыми глазами, ведь знает каждый коридор, каждую комнату как свои пять пальцев. Руки сжимаются в кулаки, стены коридора давят, сужаются. Похоть овладевшая телом диктует свои правила и он впервые добровольно уступает ей место, закрываясь на десять замков в сознании, потому что не хочет видеть, что будет дальше. Нет, Сатору желает этого больше всего на свете, он бы добровольно отдал все свое могущество, ради одной минуты с ней наяву. Последний поворот и дальше нет пути назад. Войдя в комнату, он без промедлений проходит внутрь и садится на колени перед ее лицом. Она спит, спокойно, совсем не подозревая что опасность подкралась незаметно, что он уже нависает над ней и не остановится. Он смотрит. Ее прекрасное лицо, трогает до глубины души. Он не хотел ничего чувствовать, он не хотел чувствовать ЭТО к ней. Слёзы капают на спящее, такое похожее на него лицо. Ему жаль, ему бесконечно жаль, что самый чудесный человек в его жизни, должен испытать это. Дрожащими руками он поправляет прядь белоснежных волос. Жмурится, пытаясь прийти в себя, сказать нет и вылететь из этой комнаты, чтобы никогда не вспоминать о минутной слабости. Уходи! Нет! Она тут, прямо под тобой как ты и мечтал. Бери и наслаждайся. Оставь ее! Тебе ничего не будет, а сестрица обязательно простит. Нет, она меня возненавидит! Она поймёт что тебе это было нужно! Дрожащая рука скользит в вырез, поднимаясь к ключицам, спуская ночную рубашку. Пальцы колотит, не слушаются, но он уже не может остановиться. Он прав, она его точно поймёт, ведь это Сатори, она никогда не отворачивалась от него. Заспанные глаза начинаются трепетать и он накрывает их ладонью, шепча успокаивающие слова. Она не шевелится, даже не дышит почти, только накрывает руку поверх ее глаз. Он оглядывает ее. Ее губы, вот они, бери и целуй больше никто не запретит. Сатору наклоняется к ней, замирая в десятки миллиметров. Теплое дыхание щекочет губы, он в блаженстве закрывает глаза, чувствуя как приятно скручивает в паху. И мир взрывается миллиардами осколков, когда она сама поддается навстречу, мягко, но решительно. Он готов рыдать от счастья, возносить ее на руках всю свою жизнь, преклонять как главному божеству. Он хочет отдать ей все на свете, нет, он хочет подарить ей весь свет. Руки отчаянно зарываются в длинные волосы, притягивая ближе, еще ближе, пока губы не начинает покалывать от давления. Воздуха катастрофически не хватает, он хочет быть нежным, подарить ей всю свою больную любовь, чтобы Сатори никогда не пожалела, что бы любила его так же сильно как он ее. Но вопреки желаниям, все происходит слишком быстро, отчаянно, жадно. Хватает одних ее порхающих движений, чтобы довести его до исступления. Она ничего не говорит, но он видит по глазам как она счастлива, как слезинки блестят в уголках глаз, ведь ей так же хорошо, как и ему. Титанических усилий стоит не зарыдать у неё на груди от счастья, и полного обожания, ему кажется что именно в эту секунду он достиг пика своей жизни, что после все будет казаться серым и обыденным, ведь ничто не затмит это воспоминание. Когда он заканчивает, немедленно уходит из комнаты, принимает душ, долго смотря в одну точку. Скулы свело. Он пытается подавить дикую улыбку, но уголки губ непослушно поднимаются. Смешок срывается с губ, а после он начинает неудержимо хохотать, сползая на колени и закрывая лицо руками. Это сон! Но ведь он помнит! Ты точно сошёл с ума! Но губы болят! Такого не могло случиться. Тогда как ты объяснишь этот укус на запястье?! Руки все еще помнят бархатную кожу. Он знает, какая она на вкус. Восхитительная, она как вино ударила ему в голову и никак не выветрится, вот уже 19 лет он опьянен ею. Он хочет залезть ей под кожу, в самое сердце, растворяясь в ней, как щелочь, чтобы они стали единым целым. Его сестра, амброзия, чистой воды нектар, который он будет пить всю оставшуюся жизнь, смакуя вкус на языке, наслаждаясь процессом от и до. Сатору безмятежно закрыл глаза. *** Он не знал что чувствует его сестра, насколько неполноценной себя ощущает и как втайне проклинает их родителей и судьбу, что дала ей такого особенного брата, а ей даже проклятой энергией никогда не владеть. Он не знал, что после каждой их прогулки ее накрывала истерика, из-за несправедливого пренебрежения даже слугами, как ее выворачивало каждый раз при мысли что гений брат купается в лучах славы, а она слабая, никчемная, ни на что не годная, просто существует. Стоило больших усилий сохранять идеальную маску на лице, когда внутри все выло и ревело, умирало, с каждым днём. Ничего не приносило успокоения и уже заранее зная свою судьбу, Сатори пыталась смириться. Пыталась, да вот как, когда даже собственное имя напоминает ненавистного брата. Гуляя с ним под ручку, она все чаще слышала глумливые сплетни слуг, которые ранили с каждым разом сильнее. Брат тоже их слышал. Слышал, но ничего не делал чтобы прекратить эти гнусные разговоры, чтобы защитить сестру. Ей лишь оставалось механически улыбаться и восхищаться сильным братом, который клялся что станет сильнейшим шаманов из всех когда-либо существовавших. И Сатори знала что так и будет, ведь это ее брат, который одним взглядом вгонял одновременно и в ужас, и в трепет, и иной раз она ловила себя на мысли что хотела бы также. Если бы у неё были эти глаза. Она глядела в эти голубые омуты и представляла их в своих глазницах, как уже ей бы восхищались и больше никто не посмел бы пренебречь ей. Как брат отчаянно цеплялся бы за подол ее длинного кимоно, моля не оставлять одного в этом темной мире, а она бы прикрыла рот ладошкой чтобы не засмеяться в полный голос и присев на корточки взяла бы его лицо в охапку и прошептала прямо в губы: — Добро пожаловать в мой мир. А дальше только темнота.