Белое тебе не идет

Дороги вечернего Токио забиты машинами. Куроо раздраженно выкручивает руль и сворачивает на менее оживленную улицу. Слишком мало времени заложил на дорогу, но это поправимо. У него все схвачено. Собственное расписание въелось в память поминутно. Встреча с Акааши отмечена как дружеская, и быть на ней нужно не позднее, чем через двадцать минут. Неофициальная встреча со спонсором — на несколько часов позже. Хорошо, что нашел неплохой бар неподалеку, иначе бы пришлось брать такси. Он не уверен, что сможет сесть за руль после… Какой-то идиот выворачивает прямо перед ним безо всякого предупреждения. В пятницу вечером нервы сдают у каждого второго, и Куроо не исключение, но терять время за разборками с каким-то идиотом у него нет никакого желания. Сгустившееся и мерзкое раздражеие оседает внутри кофейной гущей, пока он поднимается на лифте. Куроо почти чувствует его горечь на языке. Но едва он переступает порог и стягивает верхнюю одежду, как его разом отпускает. Кукла, от которой отрезали все нити. Вытащили стержень. Здесь этому не место. Безусловный рефлекс, выработанный годами. — Иди сюда, — раздается приказ из комнаты. Свет в коридоре погашен, но Куроо безошибочно идет на голос, который тащит его из однообразия расписаний, планов и встреч. Несколько часов, чтобы забыть о самом существовании времени. Акааши сидит в центре комнаты. Босые ноги целомудренно подобраны, руки на коленях, словно собирается заниматься каллиграфией, только ароматических палочек не хватает. Их заменяют несколько свечей, расставленных по комнате. Вдобавок включена пара ламп, чтобы света хватало. Выбиваясь из обстановки комнаты, прямо перед Акааши лежит одноразовая пеленка, а на ней — медицинские иглы, скрепленные с перьями разных размеров. Куроо сглатывает и подходит ближе скользящим шагом. — Ты знаешь что делать. — Акааши смотрит снизу вверх, цепко и насмешливо. Куроо вытягивает руку. Перо, которое ложится в ладонь, — гладкое и шуршащее, как бумага. Немного тактильности перед процессом. Акааши слишком хорошо его знает. Дает подержать: ощутить вес и структуру, пройтись пальцами по кромке. Куроо не может сдержаться и касается лица пером. Щекотно. Рука скользит ниже по гладкому стержню, туда, где он переходит в пластик и металл. Палец помимо воли касается остро отточенной иглы. На коже выступает алая капля. Куроо мажет по оперению. Алое теряется на алом. — Я выбрал цвета твоей команды. Черное и красное. Это усложнило задачу, но белое тебе не идёт. Цвета крови и смерти лучше. — Так ты меня видишь? — Только я тебя таким вижу, — Акааши с нажимом выделяет собственническую букву, на секунду его невозмутимость колеблется, а оттенок слов меняется. Куроо слышит звенящую сталь. — А теперь скажи мне «да» — и мы продолжим. В скудном освещении фигура Акааши, затянутая в черную водолазку и брюки, теряется во тьме, а руки, лицо и босые ступни выделяются. Слишком светлый оттенок кожи. — Или начнем, — поправляет его Куроо, расстегивая пуговицы на белой рубашке и отбрасывая ее в сторону. Встряхивается, словно ото сна. В комнате тепло, даже слишком. Колеблется пламя свечей. Слабый аромат от них немного кружит голову, заполняя пространство. Свежая фруктовая нотка, смешанная с легким оттенком благовоний. Акааши ждет, теребя одно из перьев. Черное. Вид у него задумчивый, словно этим пером будет написано завещание. «Мое», — проскальзывает шальная мысль, и Куроо не может сдержать улыбку. Он так и не дал однозначный ответ. Акааши смотрит на него, с подозрением прищурившись. Настороженно, словно его добыча может сбежать. Огоньки свечей отражаются в глазах, отчего кажется, что они горят нездоровым огнем. В этой комнате все огнеопасно. Стоит перевернуть одну свечу — и беды не оберешься. Но это так, мелочи, ненужные мысли. Раньше вхождение в сцену давалось ему тяжело: не тот характер, не та покорность, которая нужна. Но любопытство сгубило его и здесь. С Акааши всегда хочется посмотреть, что будет дальше, а для этого есть только один путь — полное подчинение. Куроо садится перед Акааши на колени. Глубокий вдох. Закрыть глаза и отпустить себя. Ритуал передачи власти. Он падает вперед, прямо в чужие руки. Секунда свободного падения — и вот его уже цепко ловят, осторожно укладывая грудью на свои колени. Контраст прикосновения холодных ладоней к горячей коже. Куроо жмурится и обхватывает бедра Акааши, чтобы урвать частицу этой прохлады. Ему это нужно. Они еще не начали, а возбуждение, острое и обжигающее, уже затопляет его, растекаясь по венам. Жесткая и шершавая ткань чужих брюк царапается, но Куроо все равно трется об нее щекой. Хочется стать еще ближе, пройти через слои одежды, кожи и почувствовать… Пальцы аккуратно скользят по спине вдоль линий мышц, чуть прихватывая кожу. Куроо вздрагивает под каждым прикосновением. Его потряхивает от предвкушения. Страха нет. Пока что. Если подумать, то это почти поза эмбриона. Естественное желание свернуться, сжаться или уменьшиться в поисках защиты. В ней всегда испытываешь умиротворение. А если подумать еще раз, то это поза подчинения: на коленях и в чужих руках. Акааши скользит пером по коже — и по ней бегут мурашки, а волоски встают дыбом. В темноте этого не видно, но можно ощутить, если скользнуть пальцами. Это Акааши и делает, словно сбрасывая невидимую пыль: легким, едва ощутимым касанием. Куроо медленно вдыхает. По спине прокатывается обжигающий холод. В воздухе остро пахнет спиртом, освежающе и чисто. Капли скользят по коже, стекая на грудь и живот. Пальцы сжимаются, прихватывая ткань, а глаза уже давно закрыты. Острый конец иглы поддевает кожу. Самую малость. Наверное, там тоже выступила алая капля, которая в этом свете кажется почти черной. — Ты ведь так и не сказал мне «да»? — Да. — Непонятно, на какой вопрос это ответ. Но Акааши слишком хорошо его знает, чтобы переспрашивать. Первая игла пробивает кожу и, пройдя под ней, выходит наружу, ложась поверх. Так швея скрепляет ткань перед тем, как начать шить. Острая и резкая боль. Главное — не забывать дышать. Можно мысленно считать про себя, если вдруг забываешь, и вдыхать на три. Новая игла присоединяется к первой. На коже появляется узор, а поверх топорщатся перья. Иглы острые и входят в кожу легко и быстро. Медицинский кошмар детства: страшный, но необходимый укол, от которого обязательно будет больно, хотя все будут говорить, что нет. Сейчас тоже больно, но боль совершенно другая. Он ее выбрал. Он ее захотел. Она желанная. И никто не будет ее отрицать. Одна за другой. Быстрые и четкие уколы сливаются в одно. Кожа горит огнем. Вес перьев невелик, но все равно оттягивает кожу. Куроо несдержанно ерзает: в этой позе вставший член болезненно прижат к коленям сквозь слои плотной ткани. Невыносимо. На шею тут же ложится ладонь, плотно обхватывая. Пальцы ощутимо впиваются в напряженные мышцы. — Замри. — И Куроо замирает. В его дыхании на секунду проскальзывают отголоски тихого стона. — Молчи. — И Куроо замолкает, только дрожать начинает сильнее. — Не отвлекай меня, когда я занимаюсь делом. — Да, Мастер. Это обращение подходит ему больше, чем хозяин и господин. Акааши действительно все делает мастерски с отточенной филигранностью и четкостью, ни одного лишнего движения или эмоции. Он загоняет иглы под кожу, располагая перья на плечах, будто пробивающиеся крылья или, наоборот, их останки. Постепенно спускается по спине ниже. Переходит от более крупных перьев, которые украшали чей-то хвост или крыло, к средним и совсем воздушным пуховым вдоль позвоночника. Иглы там тоже тоньше, но длиннее, а чувствительность — выше. Куроо вздрагивает и прогибается сильнее, когда рука касается поясницы. Ладонь поглаживает выступающие позвонки, и пальцы перебирают кожу, собирая складку, но тут же отпускают. — Хватит, — констатирует Акааши. Фраза предназначается не Куроо. Это просто мысли вслух. Точка в превосходной работе. Куроо поводит плечом на пробу. Боль не острая — тянущая, проходящая по телу электрическим разрядом от плеч до самых нижних игл с перьями вдоль позвоночника. Они колышутся при движении. Возбуждение скатывается вслед за каждым колебанием. Куроо уже не просто дрожит, его потряхивает, как от короткого замыкания на уровне передачи импульса. Акааши, чувствуя это, с силой оглаживает его по бокам, прихватывая кожу сильнее, до красных следов. Брюки пропитались выступившим предэякулянтом, возможно, их все-таки стоило снять. Куроо хочет предупредить, что еще немного — и он кончит, но ему не разрешали говорить. Акааши все понимает сам. — Лучше тебе этого не делать, — жестко произносит он, приподнимая Куроо за подбородок. Для этого Куроо приходится вытянуть шею и почувствовать еще одну вспышку возбуждения от боли. Но тут же голос Акааши смягчается. Он ерошит Куроо волосы, зачесывая их назад. — Хороший мальчик! — Его голос меняет интонацию на секунду, приобретая нотки очень заботливого хозяина послушной псины, но с убийственным сарказмом, свойственным только ему. А еще через секунду снижается до интимного шепота, от тона которого хочется умереть прямо здесь. — Тебе надо еще немного потерпеть. Сделаешь это для меня? Остается только кивнуть. Куроо сделает все, что он попросит. Акааши тут же без предупреждения встает. Куроо соскальзывает с его колен, неловко заваливаясь на спину. Многократные болезненные колючие импульсы бьют по нервным окончаниям. Член отзывается, а брюки становятся невыносимо тесными и неудобными. Куроо зажмуривается, пережидая. И пропускает тот момент, когда Акааши садится к нему на бедра. — Испортишь мою работу — пожалеешь. Почти все перья лежат параллельно коже, Куроо вряд ли может их повредить, но от угрозы в голосе Акааши внутри все сжимается. И Куроо почти постыдно взвизгивает, когда Акааши заводит руку себе за спину и кладет руку поверх члена, упираясь. Нажим довольно сильный. На глазах выступают слезы, и остается только надеяться, что их не видно в этом скудном свете. Больно уже на грани того, что он может вынести. Возбуждение откатывается на периферию в ожидании. Куроо открывает глаза, чтобы умоляюще посмотреть на Акааши, но вместо этого замирает и на секунду перестает дышать. У того в руках одна из свечей, и он явно ждал, пока на него посмотрят. Потому что едва их взгляды встречаются, как свеча наклоняется и растаявший воск выплескивается Куроо на грудь. Тело выгибает против воли, в попытке уйти от горячего воска. Он едва не сбрасывает с себя Акааши, но тот крепче сжимает его бедрами, а в голосе проскальзывает недовольство. — Нет, — коротко произносит он, обхватывая член и не давая кончить. — Держи себя в руках. Куроо тяжело и загнанно дышит. Мышцы тела напряжены. Лицо покрылось испариной, он слизывает солоноватые капли пота с верхней губы. Закидывает руки за голову, но зацепиться не за что. Пальцы скользят по ковролину. Приходится бессильно сжимать кулаки, вонзая себе ногти в ладонь, но этой боли он даже не чувствует. — Дыши. Глубже. Вот так. — Куроо слушается голоса Акааши, даже сейчас, выравнивая дыхание медленно и мучительно. — Хорошо. Умница. Угораздило же с ним связаться. Хотя сам этого хотел. Просил — получите, распишитесь. Сейчас у Куроо нет права даже на привычный сарказм и шутки. Он полностью потерял себя, растворяясь в ощущениях, подчиняясь приказам. Они шли к этому очень долго, но это определенно стоит вложенных усилий. Акааши снова наклоняет свечу, опуская ее чуть ниже. Капли в этот раз горячее и злее. Разогретый воск обжигающе лижет кожу, постепенно застывая. Свечу Акааши выбрал золотистого оттенка, капли от нее красиво переливаются в воздухе, а на коже они должны выглядеть еще лучше. Золотой — цвет Фукуродани. Акааши словно ставит на него свою метку. Черный — их общий. Иногда кажется, что это один из цветов не формы, а души. Для них двоих это так. Воск щедро и последовательно заливает грудь. Ниже всего Акааши опускает свечу на сосках. Капли получаются горячее, не успевают остыть во время падения. Кожа подрагивает, покрываясь мурашками, и под конец Куроо хочется выть на одной ноте, умолять и плакать одновременно. Все эти эмоции отражаются на его лице, вызывая у Акааши снисходительную улыбку. Чуть позже он решает, что достаточно, и встает с Куроо, помогая ему подняться следом. Мышцы ног дрожат, а голова не соображает. Акааши приходится взять его за руку, чтобы отвести в сторону. Там стоит зеркало в полный рост. Его, как маленького, ставят перед ним, разворачивая лицом. Акааши с нажимом ведет вдоль позвоночника, заставляя выпрямиться, и кладет голову ему на плечо, упираясь подбородком. Куроо смотрит на свое отражение. В брюках, под которыми угадываются очертания вставшего члена, залитый золотистым воском, с алыми и черными перьями за плечами и опустошенным взглядом он мало похож на павшего ангела. Скорее, на неведомую тварь, которую изловили в лесу, а теперь дрессируют, чтобы не смела кусать хозяина. Ему определенно это подходит. — Видел когда-нибудь кошек с крыльями? — спрашивает Акааши, вытягиваясь над плечом, как черная тень. — Можешь ответить, я разрешаю. Его грудь упирается в спину, скользит по перьям намеренно. Куроо чувствует лишь отголоски боли, притупленные, прирученные, тихие. Он смотрит в зеркало и видит чужие глаза. К горлу подкатывает иррациональная паника и страх. Черные глаза, черные волосы,черная одежда, многочисленные отражения свечей. Фантомное ощущение собственной смерти и вестника, что пришел за тобой. Сердце сжимается, но от чужого тела веет теплом, и, если прислониться, можно почувствовать биение сердца. Куроо может поклясться, что пульс Акааши совершенно не ускорился. А еще он чувствует, что стоит не у него одного. Сухими губами Куроо бесшумно произносит ответ на заданный ранее вопрос: — Нет. — Правильно. — Руки Акаши ложатся ему на плечи, пропуская между пальцами самые длинные перья на плечах, захватывая их. Куроо делает глубокий вдох. Он догадывается, что сейчас произойдет. — Потому что их не бывает. Он делает это одним движением, отточенным, быстрым и лаконичным. Три верхних пера с каждой стороны выходят из кожи. Иллюзия крыльев, которых нет, рассеивается. Акааши кладет руки с зажатыми между пальцев перьями ему на плечи. С игл капает кровь на пол и на грудь Куроо. — Дыши, — приказывает Акааши, улыбаясь. Только после этого Куроо осмеливается сделать вдох. Грудная клетка расширяется, кожу на спине неприятно саднит, но вместе с этим по телу прокатывается волна эйфории. Не первая и не последняя. Иглы в опасной близости от лица Куроо. Акаши чуть поворачивает ладони — и острые концы игл царапают кожу на шее, там, где бьется пульс, и оставляют алые следы. Они, словно когтистые лапы смерти, вскользь касаются, решая, забрать тебя с собой или оставить. Акааши разжимает пальцы — и иглы падают на пол. — Это только начало. Более короткие маховые перья он оставляет. Ниже них вдоль позвоночника — пух. Его он вытаскивает нарочито медленно, давая почувствовать каждый миллиметр игл. Затем ненадолго отвлекается. Куроо не поворачивается, но видит в зеркале, как лезвие, появившееся в его руках, ловит блики. У Акааши есть целая коллекция ножей для практик, но сегодня он достал свой любимый. Чуть короче, чем те, на которые нужно разрешение. Прямой клинок, специфическая форма лезвия и изогнутая гарда. Кажется, такими пользуются охотники при разделе добычи. Лезвие упирается под лопатку и мерно отсчитывает ребра, соскальзывая на грудь и упираясь в область сердца. Потом медленно подцепляет первую восковую каплю. Акааши последовательно вспарывает золотую пленку, обнажая покрасневшую кожу. Каждый раз, когда лезвие замирает, сердце Куроо пропускает удар, а во рту пересыхает. Словно Акааши своими манипуляциями добрался до самого дальнего угла и вытащил страх первобытного человека у костра. Снова огонь. Снова тьма и опасность в ней. А ты — добыча. Конец лезвия меж тем подцепляет иглу на спине. Ловкое движение — и она летит на пол, а Акааши скользит языком по выступившей крови. Щиплет. Приходится перевести дух, руки невольно дергаются. Он снова близок к тому, чтобы начать просить, умолять… О чем? Быстрее? Сильнее? Ему никто не давал право командовать. Сегодня на нем нет ошейника, но это ничего не меняет. Власть уже передана. Акааши ловит его взгляд в зеркале. Зрачок, поглотивший радужку, в глазах — отражение свечей, бледные губы, окрашенные темным. Он смотрит на их общее отражение и прижимается щекой к щеке Куроо. Его кожа гладкая и прохладная, словно сам Акааши не из живой плоти. Он облизывается, размазывая кровь сильнее. Ждет, не произнося ни слова, внимательно изучая чужое лицо. — Мне продолжать? — Да, — тихо выдыхает Куроо, тяжело, надсадно. Голос ему не повинуется. — Я не слышу. Громче. — Голос Акааши не меняется но Куроо становится тяжелее дышать, он слишком остро чувствует оттенки. — Да, пожалуйста. — Горло давит спазмом, отчего связки подводят: только этим Куроо может оправдать то, что его голос звучит так умоляюще и жалко. — Надеешься кончить без рук? — Акааши смотрит через зеркало изучающе. — Думаешь, я буду просто так тебя обслуживать? Тебе нужно постараться, чтобы заслужить это. — Акааши расстегивает ремень Куроо и спускает его брюки с бедер вместе с бельем. — На колени. Куроо повинуется без единого слова. Он испытывает облегчение и одновременно с этим неловкость. Да, белье больше не мешает, но то, что он полностью раздет, а его член стоит и сочится смазкой рядом с полностью одетым Акааши, пробуждает давно забытый стыд. Он обнажен больше, чем хотел бы, и это задевает. Куроо чуть меняет позу, чтобы закрыться от зеркала. Рука Акааши ныряет ему в волосы и, схватив за пряди, тянет назад. Лезвие упирается под челюстью, ровно над бьющейся артерией, пока что — тыльной стороной. Самый кончик вспарывает кожу, и Куроо чувствует стекающую по шее каплю крови. Он замирает, как мышь, которая услышала шорох крыльев ночной птицы. — Плохая идея, — качает головой Акааши, наклоняясь к нему. Куроо дышит через раз и боится пошевелиться. Акааши раззадоривает запах крови, ему всегда хочется больше. Иногда Куроо задается вопросом: «А сможет ли он остановиться вовремя?». Если рука Акааши немного дрогнет, то сонную артерию прошьет насквозь, а Куроо захлебнется собственной кровью. Стоит это представить, как холод стекает по позвоночнику. Это опасная игра. Куроо откидывает голову чуть сильнее, осторожно меняет позу, убирая руки, ставя их позади себя. Открывая Акааши обзор. Ловит его голодный взгляд через зеркало, видит расширенные зрачки, слышит его потяжелевшее дыхание над плечом, и отступившее на страхе возбуждение возвращается. — Такой послушный... — Горячий шепот обжигает шею. Вместо лезвия по коже скользит теплый и влажный язык. Куроо сглатывает. Ноги безбожно затекли, а выгнутую спину ломит. Но он действительно послушный, и от этого жеста по телу пробегают мурашки. — Отсоси мне. Куроо вздрагивает и слишком уж поспешно поворачивается. Акааши отступает на полшага назад, давая ему пространство для маневра. Не снятые до конца брюки мешают, приходится неловко выпутываться из них. Акааши посмеивается, наблюдая за этой картиной и поддевая комментарием: — Сколько рвения. Дрожащие руки ложатся на ремень Акааши. Пока пальцы расстегивают пуговицы и молнию, Куроо пытается усмирить сбившееся дыхание и пульс, навязчиво стучащий в висках. Ему позволили. Позволили! Приказа снимать с Акааши одежду не было, поэтому Куроо лишь приспускает белье и берет полностью вставший член в рот. Он горячий, с темными выступающими под тонкой кожей венами. Куроо скользит по ним самым кончиком языка, прослеживая путь каждой, потом лижет широко и жадно. При этом он очень старается не запачкать слюной одежду, хотя это сложно. Наградой ему служит сорванный выдох Акааши. Одна его рука ложится на плечо, а вторая тянется ниже, и лезвие ножа поддевает еще одну иглу, выдергивая ее из кожи. В этот момент Куроо берет член глубоко в рот, поэтому, когда он стонет, вибрация голосовых связок передается и добавляет Акааши ощущений. Нож в руке вздрагивает, а на спине Куроо остается длинная царапина. Случайность или предупреждение — Куроо не знает, но повторять точно не будет. Размеренный ритм дыхания Акааши сбивается рваным коротким выдохом. Пальцы на плече сжимаются. Куроо ускоряет темп, обхватывая член губами плотнее. Добиться эмоциональной реакции Акааши сложно, но когда удается — Куроо испытывает восторг. Жаль, невозможно посмотреть от и до, получается только чутко ловить изменения через голос, дрожь и дыхание. Но и этого достаточно. Акааши вздрагивает всем телом — и в рот Куроо течет сперма. Он сглатывает, вылизывая начисто. Едва ощутимая горечь раскатывается по языку. Если хоть капля попадет на ткань брюк — беды не оберешься. Им обоим нужно немного времени, чтобы прийти в себя. А потом Акааши гладит его по голове и вытаскивает из спины оставшиеся иглы. Куроо ластится к рукам, преданно заглядывая в глаза. Он по-прежнему возбужден и точно знает, что ничего еще не закончено. Акааши натягивает белье одной рукой и в расстегнутых брюках отходит к креслу. Садится в него, положив ногу на ногу. Смотрит на Куроо долгим взглядом, выдерживая паузу. — Ко мне. — Акааши хлопает ладонью по краю кресла. Куроо на четвереньках пересекает комнату и садится, прижимаясь лицом к его коленям. Тот снова запускает руку ему в волосы. — Ты хорошо себя вел и заслужил награду. Его ступня упирается Куроо в пах, прижимая член к животу. Куроо всхлипывает от неожиданности и подается бедрами навстречу. Большой палец ноги скользит по головке, размазывая белесую каплю. Ступня соскальзывает с члена, позволяя ему упруго качнуться. От шлепка головки по животу Куроо вздрагивает и поджимает пальцы на ногах и руках. — Хочешь кончить? — интересуется Акааши, разглядывая его. — Да, пожалуйста... — голос Куроо на грани срыва, натянутый до предела изматывающим возбуждением, накатывающим волнами с каждым разом все сильнее. Дальше уже некуда. Он как никогда близок к тому, чтобы позорно разрыдаться и умолять. Свод ступни Акааши поддевает мошонку, перекатывает, дает соскользнуть. Куроо откидывает голову, хрипло дыша через раз, сжимая зубы. В ушах оглушительно шумит зашкаливающий пульс. Он видит взгляд Акааши через туманную дымку, сознание сужается до желания получить разрядку, а все остальное растворяется. Похоже, Акааши удовлетворен увиденным, потому что он достает с комода смазку и переворачивает флакон перед лицом Куроо. Тот безучастно наблюдает, как содержимое стекает вниз. Смазка заливает бедра и член. Она прохладная, но на разгоряченной коже мерещится обжигающе-холодной. Куроо вздрагивает всем телом. — Не двигайся. — Акааши слизывает остатки смазки c края и щелкает крышкой. Куроо, как загипнотизированный, смотрит за движениями языка, представляя их на своем члене. Но вместо этого Акааши возвращает ногу, и Куроо чуть было не подается навстречу, забывшись. Удерживает себя на последних крупицах силы воли. Акааши размазывает смазку, скользит по члену, чуть пропуская его между большим и указательным пальцем ноги. Прикосновение поверхностное, и оно лишь раззадоривает. Лаская его одной ногой, Акааши вытягивает вторую. Свод ступни упирается в промежность, прижимая мошонку, а большим пальцем ноги надавливает на анус. С его губ срывается долгожданное: — Можно. Куроо подается вперед. Член под ногой Акааши плотно прижимается к животу. Проскальзывает при каждом движении бедер. Смазки много и даже слишком. Приходится приноровиться, чтобы не сбиваться с нужного ритма. Куроо кусает губы и стонет при каждом движении, он наконец-то очень близок к разрядке. Но при этом хочется продержаться чуть дольше. Задача усложняется тем, что вторую ногу Акааши не убирает, и каждый раз, когда Куроо подается назад, он ощущает давление. Акааши снисходительно наблюдает за его фрикциями, потом сгибает пальцы ног, обхватив головку, и Куроо кончает со стоном, обильно заливая его пальцы и свой живот. Возбуждение, скручивающее его виток за витком, отпускает, разливаясь по телу удовлетворением. Куроо судорожно хватает воздух, легкие словно отказываются поглощать кислород. Пот стекает обжигающе горячими каплями по коже, заливая глаза. А тело после оргазма отказывается слушаться. Мыслей нет. Эмоций тоже. — Вытри, — требует Акааши, протягивая ногу к самому лицу Куроо и тот механически подчищает белесые капли языком. С живота Куроо Акааши вытирает сперму сам, достав влажные салфетки. Для этого ему приходится опуститься рядом с ним на пол. Куроо все еще пытается выровнять дыхание. После жара, сковывающего тело, воздух кажется обжигающе холодным, а свет — ярким. Мучительно. Сейчас бы заползти под одеяло и спрятаться от всего. Ласковый голос Акааши настойчиво прорывается сквозь мысли: — Иди ко мне. Смысл сказанного до Куроо доходит замедленно, да и сил реагировать нет. Он полностью выжат и выпотрошен. Поэтому Акааши притягивает его к себе, словно накрывая своим телом. Фантомный холод отступает. Разом становится тепло и хорошо. Куроо расслабляется в его руках. Прижимается, вдыхая запах. — Воды? — Акааши зарывается носом в черные пряди безвозвратно испорченной укладки. — Может, чего покрепче? — Куроо хрипит, каждая произнесенная буква дерет горло наждачкой. Он стонал или все-таки кричал? — Обойдешься, — фыркает Акааши. — Тебе через сорок пять минут нужно быть в баре. Там тебе и будет покрепче. Куроо роняет ему голову на плечо и мученически стонет. — Ты сам виноват, нечего было ставить рабочую встречу в такое время. Акааши усмехается, а потом целует его. Первый раз за этот вечер. Прикосновение успокаивающее и нежное. На губах еще остался привкус крови. — Когда-нибудь ты меня сожрешь, — замечает Куроо, облизываясь. — Обязательно. Разделаю и съем. А теперь поднимайся. Тебе помочь? — Я сам. Оставь мне хоть каплю гордости. Акааши скептически изгибает бровь, но ничего не говорит. Приходится повозиться, чтобы придать брюкам приемлемый вид. Глядя на себя в зеркало в ванной, Куроо думает, что назначать деловые встречи после сессий — идея действительно крайне паршивая. Он аккуратно вытирает кровь и обрабатывает царапины, с трудом дотянувшись до спины. Потом придирчиво рассматривает себя в отражении. Осталось поправить укладку — и он будет выглядеть вполне прилично. С подбородка издевательски стекает капля крови и падает на край раковины, растекаясь красной кляксой. Куроо матерится и тратит еще какое-то время, чтобы остановить кровь. Придется затянуть галстук выше и надеяться на плохое освещение в баре. Представляя, как плотный узел ложится под горло, Куроо прикрывает глаза и сглатывает. Главное — не думать об ассоциациях, которые это будет вызывать. Господи, он же только что кончил? Откуда это неуместное возбуждение? Ответ на этот вопрос сидит, забравшись в кресло с ногами, придирчиво разглядывая экран монитора и внося правки в документ. На Акааши уже домашняя одежда и очки, а комната идеально убрана. При включенном свете и без свечей невозможно догадаться, что тут происходило совсем недавно. Только терпкий запах свечей выдает да то, что рядом с Акааши на ручке кресла лежит тот самый нож. Куроо надевает рубашку. Несмотря на все старания, белая ткань напитывается кровью, алые пятна проступают на спине и боках. Он словно кошка, которая пережила нападение хищной птицы и теперь хранит на теле следы ее когтей. Главное, что выжил. — Так лучше, — констатирует Акааши, глядя на него поверх монитора и очков. — Как я уже говорил, белое тебе не идет. Куроо одевает пиджак. Серьезный, представительный снаружи. То, что нужно. Он умеет создавать видимость. А внутри… Акааши в кресле усмехается, его рука невольно накрывает нож, а палец поддевает лезвие. Он-то знает, как обстоят дела на самом деле.