Неправильно

У Ацуму никогда не было проблем с самооценкой. Так думало большинство и ошибалось. Его самооценка была похожа на американские горки без всякой страховки с мертвыми петлями и крутыми поворотами. Ацуму ненавидел показывать свои слабые стороны. В детстве свидетелями этого были Осаму и родители. Со временем родители вышли из списка доверенных лиц. Первый предварительный тест на определение пола делается примерно в тринадцать. Относишься к этому так, как будто нужно посетить стоматолога. Непонятно, зачем, но очень нужно. Взрослым нужно, чтобы понимать что от тебя ждать. Им обязательно выдадут брошюрки и проведут краткий экскурс в этот интересный мир, а детям пока еще плевать. Но благодаря рекламе, телевизору и разговорам одно известно наверняка: быть альфой — круто, а омегой — нет. И Осаму никак не мог ожидать, что именно его брат окажется омегой, а он сам — альфой. При родителях Ацуму, конечно, своего огорчения он не показал. А вот на Осаму обиделся. Мол, мог бы и поделиться в утробе, а не хапать все себе. В итоге братья передрались и зло сопели в своих кроватях, глядя в потолок. Несерьезно. То он ведет себя, как самый заносчивый и умный говнюк из всех, то скатывается в инфантильность детского сада, а теперь еще оказался омегой. Что с этим делать — непонятно. Осаму ненавидел жить в неизвестности, поэтому полез в телефон, нашел непонятные ссылки. Перешел по ним, но попал на какие-то похабные сайты с навязчивой рекламой и звуками, которые рвались сквозь отключенный звук. — Твою мать! — выругался он и пихнул телефон под подушку. Сверху раздался ехидный смешок. — И ты заткнись, — бросил Осаму раздраженно и накрылся одеялом с головой. И зачем ему нужна была эта новая информация и дурацкие статусы, только с братом поссорился. Правда, оставался еще небольшой шанс, что все это ошибка и ничего особо не поменяется. С этой мыслью Осаму и уснул. Шутить над Ацуму — дорого. Получишь в ответ и разбитый нос, и синяки, и пущенные в ход зубы. Осаму знает это очень хорошо. У него до сих пор остался шрам чуть повыше локтя. Мелкий, почти незаметный белый след, услужливо напоминавший о том, что Ацуму в обиду себя не даст. Но Осаму никогда не приходило в голову всерьез обижать брата. Да, были и слезы, и обидные слова, и пожелания смерти и того, чтоб он никогда не родился… Но все это никогда не было всерьез. Оттаскивать брата в школьном коридоре от альфы, который обозвал его «убогим омегой» — совершенно другое. — Думаешь, я тебя не прикончу?! — злобный крик звучит хрипло, потому что Осаму с трудом хватает Ацуму за все, что придется, в том числе и за форменный галстук. Как бы не удушить случайно, но сейчас важнее не выпустить этот сгусток ненависти. Подойти ближе никто не решается, разъяренный до крайности Ацуму совершенно не похож на привычного улыбчивого и шутливого парня. «А я с ним таким живу», — думает Осаму, устало закрывая глаза и пытаясь убедить брата успокоиться. Безуспешно. Противник хнычет в углу и держится за лицо. Вся заносчивость слетела мгновенно, как получил в нос. Не знает, что ли, что сначала надо думать, а потом говорить. Хотя зачем это ему. Никто же раньше не обращал на это внимание. Альфа, омега, да какая разница… Подоспевшие учителя окончательно гасят конфликт и разводят учеников по кабинетам. Вечером им наверняка еще от матери достанется, а объяснять как всегда Осаму и обещания давать тоже ему. Потому что старше и обязательно проконтролирует. Как же достало... — Так нельзя, — выговаривает Осаму белой туалетной двери, пытаясь быть заботливым и терпеливым, но раздражаясь с каждым днем все больше. Скандалы не заканчиваются. И дело не в Ацуму, дело в людях, которые категорически не желают воспринимать его как раньше, хотя ничего не поменялось, кроме дурацкой бумажки с пометками, которую теперь он обязан держать при себе. В остальном он все тот же. А люди будто думают, что он такой заносчивый не потому, что он — Ацуму, а потому, что омега... Бред. Осаму досадливо фыркает и бьет кулаком по двери. — Выходи оттуда! Он всегда старался быть голосом разума. Пусть лучше его брат картинно возмущается, чем жрёт себя заживо: это он тоже отлично умеет. Иногда терпение заканчивалось, но кто из них старший, в конце концов? Хотя это лучше тоже не произносить при Ацуму вслух. Но сейчас Осаму понимает, что сам на пределе. Дверь не внимает внушениям. Ацуму за ней тоже молчит. Только глухо сопит. — Забей ты на них, — говорит Осаму со вздохом. — Легко тебе говорить. — Будешь драться — выгонят из команды. Не туда силы тратишь. Какое тебе дело до неудачников? Или и вправду будешь рыдать, как… Дверь распахивается и Ацуму смотрит на него с нехорошим прищуром, прекрасно понимая, что Осаму хотел сказать. — Только попробуй. — Попробую, если не возьмешь себя в руки. Ацуму отходит к раковине и плещет водой себе в лицо, утирает щеки и вздыхает: — Ты вообще читал про все это? То, что пишут про омег? — Результаты тесты еще могут быть ошибочными. — А если нет? — Это как рассуждать, победим мы в следующей игре или нет. Не будешь тренироваться — не победишь. — Предлагаешь мне тренироваться не быть омегой? — Я предлагаю действовать по обстоятельствам. То, что пишут, не всегда правда. Ацуму, ты не похож на все эти дурацкие описания. Все это глупо, фальшиво и нелепо. Ты совершенно другой. Пусть другие думают, что хотят. Плевать на них. Так что утирай лицо, бери себя в руки и пошли. Осаму ловит взгляд Ацуму в зеркале. Он все еще мрачен и задумчив, но, кажется, беспокойство, пожирающее его изнутри, становится чуть слабее. Можно выдохнуть. Пока. Жаль, гуглу невозможно задать простой и понятный вопрос: «Твой брат-близнец — омега, как с этим жить?». Это существенно облегчило бы Осаму жизнь. А так приходиться перебирать горы мусора, иногда с алеющими щеками и желанием развидеть, чтобы просто ответить на вопросы, которые интересуют их обоих. — Ты выбрал скучный способ. В гугл каждый может, — ржет Ацуму, когда Осаму зачитывает ему очередную интересную подробность. — Иди к черту, — отвечает Осаму, пихая брата в плечо, и закрывает страницу. — Я для тебя стараюсь, между прочим. — А порнуха есть? — внезапно интересуется Ацуму, подаваясь к экрану. Осаму моргнуть не успевает, как его рука уже ложится на тачпад. — Я не буду смотреть с тобой порнуху про альф и омег. — У тебя уже столько ссылок просмотрено. — Ну и что? Иди в свою кровать и смотри. — Осаму пытается отпихнуть его подальше вместе с монитором. — Ты что, стесняешься? Серьезно? — Ацуму игнорирует брата и запускает первое попавшееся видео, хорошо хоть хватает ума выключить звук. — Ну фу… Хотя… А у тебя такое есть? — Это узел. — Я не спрашиваю, что это. Я тоже умею гуглить. Вопрос: он есть или нет? — Нет, — цедит Осаму, разглядывая действо, разворачивающееся на экране. Альфу выбрали намного крупнее омеги, поэтому все выглядит нарочито преувеличенным: это бросается в глаза, но зато позволяет отлично рассмотреть подробности. — Может, это ты омега, а не я? — А у тебя как будто есть, ага? — Клыков у тебя тоже нет. Короче, неинтересно, я разочарован. — Ацуму выключает видео, закрывает ноутбук и спешно уносит его на стол. Осаму даже моргнуть не успевает. Только подмечает суету и поспешность, с которой это было сделано. — Я думал, что тебя ничего не может смутить! — смех рвется наружу, а Ацуму недовольно кривится. — Ах ты ж, — шипит он, прыгая обратно на кровать и ввязываясь в потасовку. Больно прилетает в ухо, Осаму приходиться отбиваться, а в результате они оба падают на пол. Осаму рад, что, несмотря на все проблемы, ничего в их отношениях не изменилось. А ведь могло... На самом деле, омеги — это не смешно. Шутки шутками, но Осаму видел не только порно, а еще статьи и исследования. Целый пласт истории про то, как общество пыталось принять новую реальность. Повальная мода на ЭКО, возникшая несколько столетий назад, вскрыла в итоге пробелы генетического кода. И теперь человечество пожинает плоды, а именно: существование третьего, четвертого и даже пятого пола, близость к хищникам, а не к приматам, и откат к первобытным инстинктам, который невозможно игнорировать. Женственность омег — навязанный образ. Несмотря на все нюансы альфы намного проще, а у омег индекс агрессии выше, контроль хуже — голая биология и инстинкты. Об этом нельзя забывать, хотя поверить в это, отбиваясь от попытки запихать старательно облизанный палец тебе в ухо, очень сложно. Пусть будет хоть омегой, хоть альфой, главное — что такой же, как раньше. А проблемы решатся. Иначе и быть не может. Первая, так называемая «тихая» течка, когда организм готовится к полноценному циклу, и уровень феромонов на нуле, у Ацуму случилась после четырнадцати. Недомогание, перепады настроения, визит к врачу, анализы крови и окончательный вердикт, а потом назначение супрессоров. Вернувшись домой, Ацуму швырнул упаковку лекарств на пол и сел на кровать, закрыв лицо руками. Осаму, лежавший на кровати, подобрался. Тело среагировало раньше, чем мозг. В воздухе разлилась чужая тревога, остро задевая по нервам. — Ненавижу, — глухо сказал Ацуму. — После совершеннолетия вырежу себе нахуй все. — Ебанулся, что ли? На супрессорах можно жить всю жизнь — Не хочу быть омегой. — Если ты думаешь, что после операции ты перестанешь быть омегой, то это глупо. Только проблем огребешь. — Ты не представляешь, как это мерзко. И осознание, и процесс — а это еще не максимум, потом будет хуже. — Осаму подобрался к нему по кровати и положил голову на плечо. Запах брата неуловимо менялся, в нем появлялись незнакомые нотки приятной горьковатой сладости. Осаму зарылся носом в волосы на затылке, вдохнул запах глубже. По телу Ацуму пробежала дрожь, он шумно втянул воздух и отстранился. Повернулся и, посмотрев Осаму в глаза, сказал: — Я не хочу через это проходить. — Справимся. Ты сильнее, чем ты думаешь. А на крайний случай всегда есть я, — Осаму усмехнулся. — Воу! — глаза Ацуму округлились. — Серьезно? Клыки? Вот именно сейчас, да? — он поймал Осаму за футболку. — Покажи! — понял, что Осаму смотрит на него с непониманием, и пояснил после тяжелого вздоха: — Ты вообще в зеркало смотришь? Улыбнись. Оскалься. У тебя клыки, блин. Осаму посмотрел на него с недоверием, но просьбу выполнил. Ацуму коснулся его губ, полез дальше и зацепил пальцем кромку зубов. Ощущения были действительно другие, словно клык стал чуть длиннее и острее, но разница была слишком мала, чтобы заметить раньше. Ацуму зашел, судя по всему, поранив палец, и сунул его в рот. Осаму проследил за этим движением и глаз не сводил с того, как Ацуму облизывал палец, скользя по нему языком. Дышать на секунду стало труднее, тело напряглось, он облизал пересохшие губы, невольно повторяя чужие движения. — Я не думал, что они меняются в таком возрасте, — сказал Ацуму, вытащив палец. — Я тоже. — теперь уже сам Осаму попробовал клыки языком. Пока небольшие, немного выступающие над зубным рядом. — Язык не режет? — Пока ты не сказал, я вообще не заметил. Нет. — Засранец. Еще и физическая форма будет лучше… — Пей таблетки, — перебил его Осаму. — Не хочу проверять, работает ли твоя течка на мне. — Мы же братья. Конечно, нет, — фыркнул Ацуму, но таблетки подобрал и ушел на кухню. Второй раз Ацуму накрыло через полгода. Он внезапно стал тише воды, ниже травы и попросил маму отпросить его с занятий. Пропустил тренировку. Когда Осаму пришел домой, Ацуму лежал на его кровати, закутанный с головой. — Почему на моей? — возмутился Осаму, но Ацуму на него не отреагировал. Это уже тревожило. Осаму кинул сумку, забрался на кровать и попытался его развернуть.На него обрушилась волна запаха. Он невольно вдохнул его, разбирая на составляющие: абрикос, миндаль, нотки винограда и что-то, похожее на пряности. — Амаретто. Ты пахнешь амаретто. Раскрасневшийся Ацуму перевел на него болезненный взгляд и проворчал: — Теперь мы знаем, кто главный алкоголик в семье. — Надо хоть попробовать, у мамы оно всегда есть в баре на праздники… Ладно. Язвительность с тобой, значит, жить будешь. — Осаму попытался осторожно его развернуть дальше, но Ацуму вцепился в одеяло мертвой хваткой. — Ты как? — Сам же сказал: жить буду. А одеяло не отдам. — Почему? — Потому что мне так комфортнее. — То есть, ты пришел на мою кровать, завернулся в мое одеяло… — Одеяло мое! — вскинулся Ацуму. — … чтобы переждать течку. Ацуму поморщился. — От тебя это звучит отвратительно. — Его потряхивало, но он изо всех сил старался держать лицо. — Но мне так легче, твой запах меня успокаивает, поэтому, пожалуйста, заткнись. Не хочу об этом думать. Осаму устроился рядом и осторожно обнял одеяльный сверток. — Не хочешь — не думай. Таблетки пил? — Пил, но мне почему-то кажется, что они хреново мне помогают. — Может, потому, что цикл пока нестабильный? Когда он нормализуется? — На третью-четвертую. — Придется потерпеть. — Не факт, что не станет хуже. Цикл нормализуется, феромоны выйдут на максимальный уровень. — Он невесело фыркнул. — Будешь отбивать меня у альф. — Особо наглым могу и шею свернуть, — произнес Осаму без малейшего намека на шутку, в его голосе прорезались властные собственнические нотки. Даже мысль о том, что к Ацуму кто-то может протянуть руки, пробуждала холодную ярость на задворках сознания. — Все будет хорошо. Спи. Ацуму замер, потом медленно выдохнул и наконец расслабился. Дальше было затишье. Перерывы между течками растягивались на неопределенный срок, иногда — до года. Пока можно было просто выдохнуть. А вот с другим стало только хуже. С омегами в командном спорте было тяжело. Не то, чтобы физиологические параметры сильно влияли. Делить команды не только на мужские и женские было нерентабельно, да и глупо: омеги все равно не женщины, как бы сильно ни пытались их в этом убедить. А вот мусора в головах у сокомандников было достаточно, как и подросткового максимализма. Стоило им узнать, что в команде омега, как начались проблемы. Сперва Ацуму пытался доказать, что он не хуже, а потом его терпение кончилось, и Осаму с Араном пришлось разнимать драки. Спасибо тренерам: вмешались, разложили все по полочкам и пресекли большую часть конфликтов. Но Ацуму недолюбливали, стоило ему ошибиться, как сразу же вспоминали, что он омега. Команда поделилась на тех, кто его принимал, и тех, кто видел в нем лишь омегу. Осаму прошел с братом все стадии принятия. К чести Ацуму, он прекрасно держал лицо, обливал обидчиков сарказмом и с каждым днем становился все лучше и лучше, так как прекрасно знал, чего хотел. Хуже становилось в особенно неудачные вечера. Когда они возвращались по темным улицам вдвоем в полной тишине. Осаму ждал, пока брат захочет выговориться, расскажет о том, что его беспокоит и обижает, а в конце обязательно бросит что-нибудь о том, что Осаму-то альфа, ему не понять… Терпения хватало не всегда. Нагрузки, усталость и тренировки подогревали эмоции, выбивая из равновесия. В последнее время вместо спокойного разговора и поддержки все часто перетекало в ссору и драку. И Осаму не знал, что с этим делать. Хотя после такой стычки часто легче было найти общий язык, если оба окончательно не замыкались в обидах. Накануне поступления в старшую школу они решились на отчаянный шаг и, выкрав из бара родителей бутылку алкоголя, заперлись с ней в комнате. — Ну что, давай по-взрослому отметим наш переход на новый уровень, — усмехнулся Ацуму, разливая темную жидкость в бумажные стаканчики, оставшиеся после какого-то праздника. — Смотри, чтобы тебя не развезло, — предупредил Осаму, принюхиваясь. Пряно-сладковатый запах повис в комнате, вызывая смутные ассоциации. Они специально хотели и не крепкое и не горькое — и в итоге выбрали амаретто. — Меня? Почему меня?! Думаешь, я напьюсь быстрее? — Я думаю, что ты сейчас хлебнешь от души, а приводить тебя в чувство мне. Ацуму фыркнул и поднял стаканчик: — Ну что, за новый этап? Как думаешь, будет хуже или лучше? — Посмотрим. Я надеюсь, будет команда, которая охотнее будет принимать тебя таким, какой ты есть. Ацуму помрачнел ненадолго, но потом прикоснулся краем своего стакана к стакану Осаму и, глядя ему в глаза, произнес: — Надеюсь, так и будет. Алкоголь прокатился обжигающим теплом до желудка и растекся по венам. Сладковатый вкус абрикоса приятно растекся по языку. Осаму понравилось. Не слишком приторно, приятно. — Говоришь, я пахну так же? — неожиданно со смешком произнес Ацуму. Осаму от неожиданности вопроса чуть не подавился. Вместо маленьких глотков получился один большой. Пришлось подождать, пока жидкость дойдет до желудка, а потом медленно вдохнуть. Реальность стала чуть более размытой. — Похоже… Дает сладость и горчит — очень подходящее описание. Должно быть неприятно, а на самом деле хочется еще раз. Осаму попытался разобрать свои ощущения на составляющие, но мысленно вернулся к самой идее: он сравнивал запах собственного брата в течку с амаретто. Почему? Откуда это сравнение вообще возникло в его голове? Но сейчас он бы сказал, что так оно и есть. — Как с твоими течками, к слову? Ацуму оторвался от стакана и поморщился, как от зубной боли. — Не было пока. — Это от таблеток или… Ацуму пожал плечами. — Может, и от них. Но сейчас перерывы — это нормально. Следующая может наступить через шесть-восемь месяцев. И пока я не знаю, как она будет проходить, поэтому чем позже, тем лучше. Буду разбираться с проблемами по мере поступления, — засмеялся он, — Главное, чтоб не пришлась на начало года. Нам и так хватит трудностей. Осаму кивнул. Трудностей впереди было предостаточно. Нос пробивает прямо посреди урока: откуда-то слева тянет свежескошенной травой, сзади — сладкой, почти приторной ванилью. Пара десятков запахов смешивается в дикое сочетание, забивается в ноздри, оседая на языке. Голова начинает раскалываться от обилия информации, поступающей в мозг. — Учитель, можно мне в медпункт? Мне плохо, — Осаму тянет руку, привлекая внимание. Учитель медлит пару секунд, но все-таки отпускает: — Иди, только ненадолго. Стоит пройти две парты, как в горле начинает першить от горького запаха жженого дерева. Осаму закашливается в кулак, пытаясь избавиться от этих непонятных ощущений. Язык немеет на какое-то время, и дышать становится сложно. Организм судорожно пытается понять, что происходит и что с этим делать. В коридоре становится немного легче. Запахи ощущаются не так ярко. Зайти в туалет и умыться было хорошей идеей, а вот смотреть в зеркало — не очень. Лицо кажется бледным, а шея алеет пятнами. Кожа вокруг ноздрей воспалена и шелушится, намазать бы чем-то… — Сколько, говоришь, тебе полных лет? — спрашивает школьная медсестра, не отводя глаз от монитора, на котором — Осаму почти уверен — открыта его школьная медкарта. Звук доходит, словно застревая в воздухе, в то время как запахи видятся отчетливыми пятнами, яркими картинками и, кажется, полностью подчиняют себе все органы чувств. Осаму с силой зажмуривается и, стараясь не дышать, пытается сосредоточиться: — Пятнадцать. Вкус тоже пропал, лицо словно отморозило. Прикуси он сейчас язык — не почувствует. Он даже не уверен, нормально ли он выговаривает слова. — Хорошо. Тест в тринадцать показал, что ты альфа, так? — Да. К чему эти вопросы — непонятно. Ему очень хочется, чтобы этот кошмар прекратился. — В таком случае я тебя поздравляю: на фоне гормональной перестройки у тебя открылась генетически заложенная у альф чувствительность к индивидуальным запахам окружающих. — Она говорит это, словно читает справочник где-то у себя в голове, скучно и монотонно, потом опирается локтями в стол, вертя в руках ручку, и продолжает: — Сейчас я могу предложить тебе только таблетку от головной боли и полежать на кушетке до конца урока. Если голова так и будет болеть — вернешься, я выпишу тебе освобождение от уроков на сегодня-завтра. И постарайся много не есть: может мутить с непривычки. В целом должно отпустить через дней пять-семь, в зависимости от степени чувствительности обоняния. — Я думал, то, что было, это максимум. — Голос Осаму звучит жалобно, но обоняние режет сотней запахов до тошноты. — Нет, — уверяет его медсестра и выдает таблетку. На запахи он реагировал с детства. Улавливал много нюансов и был уверен, что больше точно не сможет. Все рассказы про обоняние альф воспринималось как нечто, что доступно не всем даже при условии, что он тоже альфа. К концу уроков ошалевшее обоняние начало приходить в себя, а головная боль притупилась. Осаму почти смирился с тем, что его ожидает. Но когда на пороге появился Ацуму, он закрыл лицо подушкой и тихо взвыл. Словно его щедро облили из той проклятой бутылки и бросили спичку, а теперь он горит заживо. Вкус миндаля и пряностей на языке — невыносимый до горькой слюны и рвотных позывов. Возможно, именно таким на вкус могло бы быть отчаяние. Осаму не знает, что было раньше: запах или картинка. Запутался. Он бесконечно запутался в своих ощущениях, пытаясь отделить эмоции от реальности, усиленной в тысячу раз. Запахи, которые можно ощутить физически, доводящие до отчаяния насыщенностью и отнимающие то одно, то другое чувство. Он пытался приспособиться. Помимо всего прочего, их с братом раскидали по разным классам старшей школы. Именно тогда, когда он был так нужен. Разочарование затмевало многое. И он уже сильно позже осознал, что классы не могут пахнуть летом, теплым и густым обволакивающим ароматом — это глупо и неправильно, совершенно не сочетается с ранней весной. Возможно, именно тогда он начал оглядываться. И впервые выхватил его из толпы. На две парты впереди. Ничего особенного, но взгляд зацепился за сбитые костяшки, за длинные пальцы, вплетенные в черные пряди. И кольца. Тоже черные. Осаму медленно набрал в грудь воздуха, скользя языком по губам. Во рту загорчило, совсем немного. «Что за хрень?» — шепотом произнес Осаму, подаваясь чуть вперед. Но учитель слишком пристально посмотрел в его сторону. Пришлось выпрямиться и уткнуться в книгу. Жить становилось с каждым днем становится все сложнее. — Я, кажется, омегу нашел, — тихо сообщает Осаму брату за обедом. — Подобрал и обогрел? — шепотом интересуется Ацуму, нагло скалясь. «Я с тобой потом поговорю», — обиженно предупреждает его Осаму одними губами. Обидно. Он пытается с ним поделиться важным, а тот ерничает. Ацуму пересаживается ближе, приваливается плечом. Чужие волосы лезут в нос, а запах полностью забивает обоняние, от него почти слезятся глаза. Осаму выразительно чихает. — Так что, омега? По запаху. — Ну, сложно. Я в первый раз так ощущаю. Запахи почти осязаемые. Как ты чувствуешь альф? Ацуму морщится. — Поверхностно. Скажу честно, твой поганый запах забивает мне обоняние. Сейчас благодаря тому, что ты в другом классе, я начинаю чувствовать других, но слабее. Отголоски, оттенки, разницу понимаю. Но пока не так уж сильно. — Смотри, не впечатлись на меня,— усмехается Осаму. — Не смешно. Ты б знал, как фонишь. Иногда голова раскалывается. — Так должно быть? — настораживается Осаму. Ацуму пожимает плечами. — Нормальной течки не было. Я не знаю, чего ждать. Информации мало, одни обрывки из интернета. Учебник биологии — фуфло. Я спрашивал врача, она говорит, что все в пределах нормы… Забей, так что там за омега? Покажешь? Осаму толкает брата под локоть на тренировке и выразительно сигнализирует глазами: мол, смотри, смотри, вот. Это настолько очевидно, что на них начинают коситься. Ацуму же, вопреки ожиданиям, поднимает руку и крутит пальцем у виска. Обидой обжигает. Ну как можно в такой важный момент вести себя так по-свински? Капелька сочувствия, понимания, «Окей, брат, неплохо, ты нашел омегу, учуял впервые, поздравляю». Пусть эта обнаруженная омега, по сути, и не важна сама по себе. Охотничий азарт разгорается помимо воли, и важен сам факт, что нашел, а теперь очень хочется, чтобы кто-нибудь порадовался его успехам. А кто еще это может сделать, кроме собственного брата? — Ты придурок. Это бета, — во взгляде Ацуму смех. — Беты так не пахнут. — А он и не пахнет. Ну, не слишком сильно. Кроме того, это Суна Ринтаро, и я знаю, что он бета. Вместо того, чтобы бегать и гоняться за запахами, лучше слушал бы, что говорят тренеры. И было бы тебе счастье. — Иди к черту! — огрызается Осаму и уходит пить воду. А сам между делом смотрит в сторону Суны. Ну как не пахнет, когда пахнет? Взгляд скользит по ссутуленным плечам. Обычная школьная форма сидит на нем небрежно, скрывая многие подробности фигуры, а в спортивной можно рассмотреть больше. Пройтись взглядом по линиям мышц, оценить разницу… И понять, что, наверное, действительно ошибся. Только вот запах его не отпускает. Он действительно не такой, как у альфы или омеги, словно в нем нет ведущих нот — смазанный, составной из десятков. И вместо отдельных составляющих Осаму видит картинки: летний вечер, поля и луга под утренней росой… Словно увидел хороший сон посреди хаоса. И Осаму невольно цепляется за это. И за Суну тоже. Вот только его самого спросить об этом забывает. Навязчивость — это обычно черта Ацуму. Осаму никогда специально не сходился с людьми. Обычно тех, с кем он потом начинал общаться, подхватывал вихрь самодовольства его брата. Попытки общения с Суной оказалась серьезным испытанием. Ершистый, с явным предубеждением против альф и с активной позицией «ебал я всю эту вашу систему отношений». Но при этом мягко утекающий от любого взаимодействия: вроде, вот он, здесь, а через секунду он уже на другом краю площадки. От Суны явно не ускользнул первый интерес Осаму, как и то, чем именно он был вызван. Осаму понял наверняка: над ним поставили галочку и будут иметь это в виду. Да что с ним не так? Осаму замечает худощавую фигуру в месте для курения возле магазинчика на пути в школу. «Ох, и влетит кому-то, если увидят», — думает он. Это явно кто-то из школы: из-под куртки виднеются форменные брюки, а когда он оборачивается… — Суна! — тот вздрагивает и смотрит на Осаму. — Если Гинджима или Кита тебя здесь застанут, тебе влетит. — Угораздило же играть с таким количеством альф в команде, — недовольно цокает Суна, затушив сигарету, и подхватывает сумку. Осаму втягивает воздух и понимает, как Суне удается скрывать факт курения: запах сигарет очень похож на его собственный. — Хитро. — Что? — Они пахнут очень похоже.. — Совпадение, — отрезает Суна, разговор его явно раздражает. — Я беру те, что есть у отца. Он старательно скрывает, что курит, а запахи у нас похожи. Пусть и не так сильно. Не хочет общаться, но пояснить, чтобы не слушать глупостей, считает нужным. — Поэтому ты пахнешь сильнее. Сигареты… — Тебя это беспокоит? — Суна останавливается и смотрит на него. — Мне не нравятся все эти ваши замашки альф и омег. Это причиняет много проблем. Я бы предпочел вообще не участвовать… —Попробуй завязать глаза или заткнуть уши и пожить так. Будешь чувствовать себя неполноценным. Но тебе этого не понять, потому что ты просто не чувствуешь. Вот и бесишься. Суна не сдерживается, и в его голосе прорывается тихое негодующие урчание, клокочущее где-то в горле. Осаму удивленно замирает. Ритуального поведения от беты, который категорически не принимает все это, он не ожидал. В голове всплывает поток информации от Ацуму, а вместе с тем упоминание о родителях альфе и омеге. Похоже, все это не прошло мимо него. Желтые искры в серых глазах становятся ярче, линия зубов — идеально ровная, ни намека на клыки, а глаза из-за тонко проведенной почти незаметной черной линии придают ему хищное выражение. Осаму скалится, обнажая клыки полностью, реагируя на угрозу. — Если мы опоздаем, Кита убьет нас всех, — Ацуму стоит, улыбаясь и переводя взгляд с одного на другого. — Аж мурашки по коже. Может, подеретесь? Я бы перед этим купил себе пачку чипсов. Если нет, то нам надо поторопиться. Он проходит между ними, ощутимо толкнув плечами обоих. Обоняние забивает его запах с усилившимся терпкими оттенками. Осаму морщится. Суна тоже, но больше от толчка, чем от запахов. Ничерта же не чувствует. Но самоуверенности тонна. Осаму не знает, как беты ориентируются в этом мире без запахов. Совсем не чувствуют или просто не могут отличить настроение или нюансы. Очень много информации, которой нет. В его понимании это все равно, что оглохнуть и ослепнуть. — Я не инвалид. — Суна смотрит на него снизу вверх, держа во рту соломинку от сока и говорит тоже через нее. — И прекрати смотреть на меня с этим своим жалостливым выражением. — А я смотрю? — Смотришь. — Извини. — Осаму чувствует себя глупо. Запахи Суны снова лезут в нос. Сегодня они чище и свежее, словно ветер пробежался над травой и встряхнул соцветия. Легкий запах — хорошее настроение. Оттенков у него не определить. — У меня мало опыта общения с бетами. Я не понимаю, как это работает. Суна тяжело вздыхает и садится рядом. — «Это» не работает никогда. Ты пытаешься думать, как альфа, чтобы подумать, как бета. Представь, что я просто не пользуюсь запахами. И все. Вы слишком от них зависимы. — Я считаю, это дает нам бонусы. — Я называю это «читерство». — Улыбка ползет по лицу Суны. Похоже, что Осаму прощен. Пока они разговаривают, взгляд скользит по его лицу. Кожа светлее, цвет глаз неестественного оттенка — и при этом бета. Странное сочетание. Но все равно красивый. Наверное, странно об этом думать, но остановиться невозможно. Это очевидно. Карандаш в пальцах проскальзывает, тонкий грифель опускается на столешницу и ломается от приложенного усилия. Осаму смотрит на это, сжимая губы в узкую линию. Злит. Раздражение свивается узлом внутри и не желает уходить. Голова болит от накрывающих запахов. А самый ненавистные из них сейчас — те, что принадлежат Ките и Суне. Он не хочет разбираться в хитросплетениях этих отношений, но не может себя остановить. Суне определенно нравится Кита. Об этом можно догадаться, даже не проявляя излишнего внимания. Но Осаму проявляет. Ревностно отслеживает все моменты, прикосновения и оттенки запахов. Ловит на себе насмешливые взгляды Ацуму: от этого-то вообще ничего не скроется. Меняется полутон запаха, а он уже тут как тут со своими язвительными комментариями и замечаниями. Возможно, скоро начнется течка. Самое время, чтобы чувствовать себя еще более уязвимым перед собственным братом, как будто это омега получает все плюсы, а не ты. И почему это так его задевает? — Да потому, что ты втюрился, придурок, — голос разума в голове звучит точь-в-точь, как голос брата, а потом по голове прилетает мокрым насквозь полотенцем. В раздевалке уже пусто, а Осаму осознает, что сидит на скамейке после душа и успел замерзнуть. Кожа покрылась мурашками. Ацуму взял за моду в последнее время мыться последним и выходить тоже последним, крадясь и стараясь не привлекать к себе излишнего внимания. — В бету? — Осаму смотрит на Ацуму без полотенца, а тот не особо стесняется. Статус омеги никак на нем не сказался: он не отстал от Осаму ни по силе, ни по скорости. Найди десять отличий. Определи, кто из них должен быть аутсайдером. Не получится. — А почему нет? — Ацуму все-таки кутается в полотенце, ежится. Запах его нового геля для душа чрезвычайно резкий, он словно специально подчеркивает все естественные оттенки кожи. Пахнет так, будто только что разрезали абрикос, вынули косточку и измельчили, а потом залили горчащей настойкой. Воздух необычайно тяжелый, оседающий на коже, мешающий сделать вдох. — Ацуму… — медленно произносит Осаму, сглатывая подступившую слюну и скользя языком по губам. В раздевалке уже не прохладно, а градусов на двадцать жарче всего за секунду. Взгляд его против воли следит за медленно скользящей по ноге брата капле. Что-то подсказывает Осаму, что это не пот и не вода. — Твою же мать, — сквозь зубы выдыхает Ацуму и исчезает в туалете, где его душит в рвотном спазме. Осаму приносит ему воды и протягивает таблетки, Ацуму пьет с жадностью, роняя капли. Руки дрожат, а стекло бьет по зубам. Приходится отнять стакан и отставить подальше. — Хочешь, я побуду рядом? — Вопрос приобретает странные оттенки. Ничего же такого? Он ведь может поддержать брата даже в такой интимный момент? Ацуму неопределенно качает головой, но ластится, подныривает под руки и тянет Осаму ближе, ворочаясь и запутывая их обоих в одеяле. — Тише, — вырывается у Осаму, когда Ацуму притирается вплотную. Его жар ощущается и через одеяло, и через одежду. Дыхание Осаму на секунду сбивается, он вздрагивает, обнимая, скользя ладонями по влажной спине, чувствуя, как Ацуму вздыхает и прогибается под прикосновениями. Таким он еще никогда его не видел — да и вряд ли видел хоть кто-то. От этой мысли неприятно колет под ребрами и сжимает. А кто-то должен? Осаму мгновенно окатывает страхом. Его брат — не его омега. Но именно сейчас собственнические инстинкты побеждают здравый смысл. — Как тебе помочь? — тихо произносит Осаму, а получается — выдыхает в шею. Ацуму передергивает, по коже бегут мурашки. — Я просто перетерплю. — Так сильно еще не было, — Осаму не спрашивает. Утверждает. Он знает, что не было. Он вообще слишком много знает, и это начинает его все больше настораживать. — Все нормально. Только не уходи, — последняя просьба пропитана жалобным молящим тоном с оттенком отчаяния и страха. Эти слова поддевают и вытаскивают наружу какие-то новые ощущения. За одну эту фразу Осаму готов рвать глотки в буквальном смысле слова, четко обозначая свою позицию: «все, что здесь, — мое». — А я должен? — Ацуму пожимает плечами и прячет лицо где-то под подбородком Осаму, накидывая одеяло на голову. Его мучает стыд и смущение — это скользит в оттенках его запаха. Осаму продолжает гладить его по спине и касаться волос, пока Ацуму не засыпает, а сам еще долгое время дышит им и не может надышаться. Утром тело не разгибается, а руки не поднимаются. Все затекло под весом Ацуму, сонно сопящего прямо на нем. Влажный, жаркий, вцепившийся в Осаму намертво. Осаму с трудом выбирается из под него, но тот даже ухом не ведет. Он выходит в коридор и, пошатываясь, идет в ванную. В зеркале отражается дурное и бесконечно помятое лицо. Ощущения такие, будто по нему проехался грузовик. Это даже хуже, чем та ночь накануне старшей школы, когда они распили бутылку амаретто. К слову. Запах. Он разливается в маленьком помещении, заполняя собой все. Сладкий, горчащий, навязчивый. Осаму смотрит на свои ладони, сводит их, растирая на пробу. Влажные. Легко скользят между собой. Стоит развести пальцы — как между ними натягиваются тонкие прозрачные нити. По спине прокатывается жаркая волна осознания, а следом — ужаса. Он бросается к раковине, выкручивает воду на максимум и почти сует руки под кран, но останавливается. Замирает, глядя на ладони. Запах дразнит, распаляет, заставляет сердце биться чаще. Он сглатывает. И пытается убедить себя, что совершенно не собирается делать что-то такое, о чем потом будет жалеть. Но вопреки этому поднимает руки выше и вдыхает полной грудью. А дальше контролировать себя еще сложнее. Язык скользит по пальцам. Собирает прозрачные потеки, раскатывая по языку цитрусовую сладость с ноткой пряности. По венам пробегает жидкий огонь. Желудок сжимается, приходится мелко сглатывать, чтобы унять тошноту и спазм. Возбуждение — острое и болезненное, неуемное настолько, что ему приходится опустить руку и сжать себя через ткань. Ощущения внезапно оказываются непривычными. Он чувствует под пальцами уплотнение у самого основания члена. — Этого только не хватало, — отчаянно выдыхает Осаму и заглядывает под резинку штанов. Об узле он только читал, но ни разу не видел на себе. Не приходилось, даже когда дрочил. Он трогает натянувшуюся кожу и непроизвольно охает от ощущений. Сжимает зубы. Мнется несколько секунд, а потом кладет обе руки на член, одной сжимая его поверх узла, а второй растирая смазку пополам с собственной слюной от основания к головке, — и отпускает себя, полностью отдавшись ощущениям. Осаму старается не представлять ничего конкретного и быстрее добиться разрядки, но вместо этого разум услужливо подсовывает то запах собственного брата, то все моменты общения с Суной. Апофеоз всего — сочетание травянистых летних оттенков запаха Суны и терпкой сладости амаретто. В себя он приходит, когда эмалированный край ванны начинает немилосердно холодить обнаженную поясницу, а на руках подсыхают потеки спермы. Хорошо хоть мозгов хватило запереть дверь. Вода все еще льется. Он стягивает грязные штаны, ополаскивает руки и щедро плещет себе в лицо, заливая пол: его уже ничего не спасет. На душе мерзко. Отвращение к себе подкатывает горечью. Как теперь смотреть в глаза брату, родителям, всем остальным… При мысли обо всех остальных первым он вспоминает Суну. Какой стыд. Он забирается в душ и зло поливает себя ледяной водой, пока зубы не начинают отбивать чечетку. А дальше как в тумане: заворачивается в полотенце, украдкой пробирается в комнату, одевается. Все механически, стараясь отгонять от себя лишние, ненужные мысли. Осторожно ложится с краю, стараясь не прикасаться к Ацуму. Тот ворочается во сне, тянется ближе. Осаму осторожно отодвигает его от себя и раскладывает одеяло между ними, брезгливо вытирая ладони о ткань после. От Киты не пахнет. Так Осаму думал, пока не пришел на учебу, после той злополучной ночи с больной головой, абсолютно опустошенный Снег тоже, вроде, не пахнет, но если зайти с заснеженной улицы в дом, то принесешь с собой кристально чистую свежесть. Вот он, запах Киты. И его Осаму почувствовал болезненно ярко. Финальный удар. Кита — альфа. И Ацуму был прав: это действительно ревность. Захотелось тут же уйти с занятий и залечь дома с братом на диване, как раньше. За сериалом, горой еды, чтобы не думать обо всей этой дряни. Мешал стыд. Полное непонимание, что делать дальше. Не писать же брату смс: «Извини, я дрочил на твой запах, теперь мне стыдно, и я не знаю, что происходит». Не к школьному же психологу идти с просьбой объяснить, почему его тянет к собственному брату. И не с мамой же об этом говорить. Возможно, стоит еще немного подождать — и это пройдет? Или не замечать, как небольшой косметический дефект? Ответов у Осаму не было. В лагере ему удалось почувствовать себя немного свободнее. Течка Ацуму пошла болезненно, но быстро. Может, Осаму и не ненормальный, а дурацкие гормоны взыграли на фоне его отношения к Суне. Он намеренно избегал слова «влюбленность» даже в мыслях. Звучало нелепо. Учитывая интерес, который Суна проявлял к Ките, шансов у Осаму не было. Здесь, при близком общении это стало еще очевиднее: время, которое Суна пытался проводить вместе с Китой, упоминания (слишком частые), положительные примеры (опять же с Китой) — Ацуму уже вовсю подшучивал бы над ним, но он в кои-то веки молчал, только усмехался, глядя на Осаму. Это выводило из себя. Будь запахи Киты чуть более яркими, он бы определил статус их отношений, но у него не получалось. Спрашивать Киту напрямую не хотелось, а Суну — тем более. Зато вместо рациональных бесед и обсуждения по-настоящему волнующих вопросов Суну можно было мстительно держать в тонусе. В условиях лагеря курить было совершенно негде, а Осаму мог безошибочно найти его по запаху, вынуждая выбрасывать недокуренную сигарету. Это дарило ему детское чувство удовлетворения. Вот и сейчас он бесшумно крадется по следу вместо того, чтобы спать. В коридоре перемежаются тень и лунный свет, льющийся из окон. Где-то открыто окно, в помещение, словно волны, накатывают запахи, но его не отвлечь такими мелочами. Ацуму спит без задних ног, а вот Осаму сразу почувствовал, что с правого бока стало прохладнее. Зачем он идет за ним, он не знает — наверное, хочет убедиться, поймать за руку, увидеть чужое смущение, узнать тайну. Свет он не зажег. Но в лунном свете силуэт на фоне окна отлично виден, а огонек зажженной сигареты выдает его с головой. — Попался! — в такой тишине даже шепот кажется оглушительным. Суна вздрагивает и чуть не выкидывает сигарету в форточку. Осаму очень жалеет, что лица Суны сейчас не видно. Однако он очень быстро берет себя в руки На то он и бета. Вместо того, чтобы опрометчиво выбросить сигарету на эмоциях, он замирает на самом последнем рубеже. — Как в детском саду, — вздыхает Суна. — Совсем не можешь потерпеть? — Зачем? Я хочу — я курю. Что тебе от меня нужно? — Ничего. Просто было интересно. — Просто интересно… — задумчиво произносит Суна. — Ты же понимаешь, как это звучит? — Понимаю, что у меня нет оправдания. Осаму подходит ближе, опирается на подоконник и смотрит мимо Суны в окно. Охота на Суну — это нелепая попытка отвлечься. Стоит ли начинать то, что заведомо обречено на провал? С бетами сложно, Кита нравится Суне больше. Но очень хочется прикоснуться, до дрожи. Все должно быть совершенно по-другому. Осаму осторожно вдыхает. Суна считает, что это читерство, но как быть иначе, если всю жизнь свободно пользовался этим навыком. Шампунь, гель для душа, усталость и капля ноющего дискомфорта, из-за которой не уснуть — Болит? — Осаму смотрит на Суну и осторожно касается пальцами голени Наверное, это внушает окружающим дискомфорт, когда ты можешь определить по запаху и нюансам, где у человека гнездится боль. Биологическая особенность, свойственная волкам. Они совсем немного хищники. Как хорошо, что не все люди об этом задумываются. — Терпимо. Только не надо читать мне лекции о витаминах и растяжке. — Можно? — ладонь ложится шире и увереннее, он чуть нажимает пальцами вокруг колена, скользит ниже. Сигарета в пальцах вздрагивает, Суна отворачивается и смотрит в сторону. — Ну, попробуй. Под рукой нет ничего, чем можно было бы смягчить прикосновения. Нормально не растереть,но и не мылом же его натирать. Приходится действовать мягко, касаясь точек начала мышц, аккуратно следовать пальцами вдоль них, усиливать и увеличивать нажим. Каменные мышцы расслабляются, медленно уходит напряжение. Запах тоже меняется. Острые и колючие нотки сглаживаются, появляются другие — мягче, глубже и приятнее. Их значение намного сложнее определять, чем у Ацуму, поэтому Осаму между делом бросает взгляды на лицо Суны. Смотрит как тот немного прихватывает зубами губу и хмурится, избегая взгляда. А очень хочется посмотреть, как меняется оттенок его глаз. Он пока видел только злость. Остается только вынудить. Осаму соскальзывает пальцами от колена вниз и обхватывает голень ладонями, прижимаясь грудью. Суна вскидывается и смотрит ему прямо в глаза. Вздрагивает в хватке Осаму, едва не дав ему коленом в челюсть. Сигарета догорела до фильтра. Они смотрят друг на друга. В лунном свете не определить оттенок его глаз правильно, но взгляд у Суны всегда дерзкий и говорящий. — У тебя глаза светятся в темноте. Выглядит жутко, — хрипло произносит Суна. — Ацуму мне об этом не говорил, — хмурится Осаму. Хочется подобраться ближе, почувствовать больше запахов. Ему катастрофически мало. Суна усмехается. Облизывает пальцы и осторожным и быстрым движением тушит сигарету. Осаму замирает, следя за движением языка и даже задерживает дыхание. — У него тоже. — Он осторожно тянет ногу из рук Осаму и спрыгивает с подоконника. — Надо идти спать. Ранний подъем никто не отменял. Суна уходит, а Осаму еще некоторое время сидит, прижавшись щекой к прохладному стеклу, и вдыхает чужой запах. Рано или поздно Осаму должен был промахнуться. Слежка за людьми до добра не доводит, пусть даже Осаму преследует мирные цели. Тот же коридор, другие действующие лица. Он замирает за дверью и старается не дышать. Слух и обоняние безошибочно улавливают раздражение Суны и неожиданный запах его собеседника. — Важно понимать, что будет потом. — Голос у Киты спокойный со звенящими нотками. У Осаму на языке словно оседает ледяное крошево, как от фраппе в летний день. Мелкие льдинки, которые должны охлаждать, но вместо этого болезненно колятся. — А потом — ничего. Не более чем секс, который не принесет тебе удовлетворения. Это совсем не то, что тебе нужно… — Как будто ты лучше знаешь, что мне нужно. — Суна злится, но его голос сдавлен. Осаму очень хочется заглянуть за дверь. Почти наверняка Кита загнал его в угол. Тут даже подходить близко не надо, он умеет давить на расстоянии. Методично, планово, пока голова не коснется земли, и именно сейчас это его территория, где он наводит порядок и требует подчинения. Вдоль позвоночника обжигает холодом. Осаму делает шаг назад. Нельзя. — Я слишком хорошо чувствую твое возбуждение. Ты тоже пахнешь, Суна. Пусть и не так, как омега. Голос смещается. Похоже, Кита подходит ближе к Суне. Что он говорит дальше, не слышно. Ощущается только шлейф: ладонью по вздыбленной шерсти, пропустить сквозь пальцы, пригладить. Словно трава колышется, задушенный было запах расцветает вновь, но уже не такой яркий. Осаму осознает, что сжимает челюсти до боли, задерживает дыхание и очень хочет, чтобы Кита убрался от Суны подальше как можно быстрее. Конечно же, момент, когда ему самому следовало бы убраться прочь, он упускает. Дверь открывается, и Кита встречается с ним взглядом. От него веет альпийским лугом после заморозков. У Осаму буквально шерсть встает на загривке, губы растягиваются в подобии улыбки, но совсем немного — и покажутся клыки. Один шаг вперед. Кита стоит вплотную к нему, но не касается, держа расстояние. Смотрит прямо и не отводит взгляд. Ждет. Осаму сглатывает подступающие к горлу эмоции и делает глубокий вдох. Ничего не произошло. Откуда у него такое собственническое отношение к Суне? Откуда все эти накатившие эмоции и ревность? Во взгляде Киты проскальзывает понимание и немного сочувствие, от этого этого Осаму отпускает окончательно. Он делает шаг в сторону, пропуская Киту и наклоняя голову. Напоследок его касается мягкая волна запаха, словно по голове погладили. Это что еще за?.. Следующее касание — это влетевший в него с размаху Суна. — Отойди, — чеканит он. У Осаму перехватывает дыхание. Ну вот как можно быть настолько глухим и слепым одновременно? — Надо — обойди! — несдержанно взрыкивает он, глядя на Суну. Тот теребит один из своих браслетов — это единственный жест, который выдает, что он расстроен. В остальном злости даже больше. Нотки гари, маркеры злости Суны, уже отчетливо проступают в основном спектре запаха. Поэтому он проходит мимо, фактически оттеснив Осаму к стене. Приходится сдержаться, глубоко вздохнуть и перетерпеть. Хотя очень хочется дать придурку по голове, а лучше взять за волосы и… Осаму устало трет лицо. Осаму возвращается в комнату и ложится на свое место. Его потряхивает то ли от холода, то ли от эмоций. Место Суны пустует и, скорее всего, будет пустовать еще долго. Осаму взвинчен и никак не может устроиться. Ацуму ворочается. Вытаскивает ладонь из-под теплого одеяла и тянет руку к Осаму. Теплые пальцы касаются прохладной — после коридора, после этого непонятного разговора — кожи. До этого момента Осаму не понимал, как замерз. Он порывисто сцепляет пальцы, жадно впитывая чужое тепло. Становится спокойнее. А Ацуму, кажется, даже глаз не открывает. Интересно, он вообще вспомнит завтра? Осаму так и засыпает, не разжимая пальцев, накрыв их ладони краем своего одеяла. Под конец лагеря Ацуму решает, что война — не выход, и две враждующие стороны обязательно должны прийти в мирному соглашению. Выбирает он для этого опять проклятый амаретто, который, похоже, привез с собой. Осаму уверен, что этот напиток будет его преследовать всю жизнь, и очень надеется, что Суна откажется. Но все снова идет не по плану. — Я восхищен. — Что? — Ацуму поднимает голову, непонимающе хлопая глазами. — Твоим отношением, — Суна не выглядит пьяным. — А ты многословен, когда выпьешь, — скалится Ацуму, подбираясь ближе и заглядывая ему в глаза. Суна раздраженно пихает его в плечо, увеличивая расстояние. — Это всего лишь бутылка на троих и ваш дух авантюризма. В этом же никакого кайфа. — Зато есть запрещенность и азарт. Скажи еще, что у тебя не бьется быстрее сердце от того, что нас могут застукать? Суна смотрит на него со здоровой порцией скепсиса, как на не особо умного. Осаму его поддерживает, но молчит. Он занят. В лунном свете Суна очень красивый. Свет отражается от его волос, искрится и стекает бликами. Глаза у него тоже бликуют, намного меньше, чем у него или Ацуму, но, видимо, кровь альфы и омеги дает о себе знать. Беты обычно меньше берут от хищной ДНК и совершенно не такие. По крайней мере, те, которых видел Осаму. А еще запах. Он становится чуть сильнее, к нему примешиваются окружающие ароматы. Летняя теплая ночь располагает. Все это действует на Осаму, и он подается вперед, беря Суну за руки, едва не отпихивая Ацуму. Суна распахивает глаза и смотрит на него удивленно, но руки не отнимает. Хочется что-то сказать, но язык совершенно не ворочается то ли от эмоций, то ли от жалких глотков алкоголя, который и выпивкой-то назвать сложно. Суна смотрит несколько секунд в лицо Осаму, потом смаргивает и отворачивается в сторону Ацуму. — Так вот, я восхищен. Твоим мировоззрением омеги. Ацуму склоняет голову в шутливом поклоне. — Уж как есть. Я не думаю, что это какой-то стяг, который надо нести. Слишком много разговоров, а по факту имеет значение только то, что ты из себя представляешь. Твои способности, твоя сила, твоя цель. Осаму не особо вслушивается в слова. Они часто говорили об этом. Для него нет ничего нового ни в позиции брата, не его внутренней силе. Для Суны это в новинку, пусть слушает. Осаму куда более увлечен тем, что касается его, что сидит к нему так близко; он упивается этим и надеется, что все подольше не будут обращать на него внимания. Все снова пропитано сладковатым запахом миндаля и летним разнотравьем. Осаму тонет, готовый захлебнуться в запахе обоих. — Так что с Китой? — вопрос вырывается у Осаму против воли, и он чуть не бьет себя ладонью по лицу с размаху. И кто просил его открывать рот? Осаму с трудом находит в себе силы посмотреть на Суну и попадает под его изучающий взгляд. — Ничего и не было, — произносит тот буднично, но потом внезапно добавляет: — А ты с какой целью интересуешься? Если минуту назад Осаму казалось, что он тонет, то сейчас его словно выдернули из воды и ударили о землю. Умный ответ в голову не приходит, шутливый тоже, честно отвечать Осаму не готов. Поэтому он смотрит на Суну и молчит, только меняется в лице, чувствуя, как краснеет. Все портит Кита... или спасает? — В комнату! Сейчас же, — раздается его голос, так близко, что они отпрыгивают друг от друга и испуганно оглядываются. — Даю вам десять минут. Приходится подниматься и пристыженно прокрадываться мимо Киты, пряча глаза. Стоило ли это того? Определенно стоило. Особенно для Осаму, все еще хранящего на коже запах Суны и немного его тепла. А в автобусе на следующий день Ацуму внезапно уступает свое место рядом с Осаму Суне. Правда, потом садится сзади и строчит язвительные смс всю дорогу, но это уже мелочи. Осаму чувствует себя абсолютно счастливым именно здесь и сейчас. В ночи слышно, как щелкают пальцы по клавиатуре. После лагеря у Ацуму вошло в привычку переписываться с кем-то по ночам, так настойчиво, что пару раз пришлось загонять его в постель, иначе снова бы клевал носом на тренировке. И почему нельзя делать это днем? Понимание начало появляться, когда утром на кровать Осаму упал телефон брата. Первым желанием было швырнуть его ему же в лицо. Но взгляд упал на разблокированный экран, выхватывая сообщения из чужой переписки. Осаму проснулся рывком, словно упав в холодную воду. И стыдливо, не глядя, аккуратно подтолкнул телефон на второй этаж кровати. О личной жизни брата он точно знать не хотел. Тем более — о его не самой пристойной переписке. Ему это совершенно не нужно. Осаму становится невольным свидетелем происходящего во второй раз, когда возвращается из душа. Ацуму, лежа на кровати в одном наушнике, что-то набирает на экране, в то время как вторая его рука блуждает под одеялом. В скудном свете видно, как он закусывает губу и пытается ровно дышать, чуть прогибаясь под движениями собственной руки. — Ацуму, ну еб твою мать… Брат шарахается так, что чуть не падает с кровати, роняя мобильник. Судя по всему, телефон больно бьет его по лицу, и он шипит, потирая щеку. — Так тебе и надо, — злорадно произносит Осаму, наблюдая за его метаниями. — Разбудишь меня ночью дрочкой — пожалеешь. Кровать перестает ходить ходуном, а сконфуженный Ацуму смотрит на Осаму сверху вниз. Повисает непривычная тишина. С одной стороны — ничего необычного, что его брат дрочит на похабные сообщения, а с другой — что-то неприятно цепляет Осаму, заставляя его быть язвительнее, чем обычно. — Кто хоть твой тайный воздыхатель? — Осаму подходит ближе, не скрываясь и по-хозяйски вдыхая. От этого Ацуму ежится, как от пробежавшего сквозняка, теребя край шорт. Пряная нотка возбуждения, сладковатый запах смазки… Осаму незаметно сглатывает поступившую слюну. Тянется ближе и скользит щекой по чужому колену, прижимаясь плотнее. Для этого ему почти приходится встать на носки. — Не воздыхатель, а дрочка по интернету, — сухо говорит Ацуму, запуская пальцы ему в волосы. — Это интереснее, чем просто так. А что, ревнуешь? Осаму вздергивает губу в оскале и уходит от прикосновения руки Ацуму, одним порывистым движением забираясь на нижнюю кровать. — Думаешь, это странно, что я дрочу на сообщения от левого парня? — А что тебе еще делать? Не со мной же дрочить. — Хотелось сказать это непринужденно и со смешком, но слова оседают неприятной горечью на языке. И тон брата ему совсем не нравится. Ацуму словно хочет еще что-то ответить, но вместо этого шумно вздыхает и ворочается. Кровать снова шатается. Память услужливо подсовывает лицо брата с закушенной губой и его возбужденный взгляд. Осаму осторожно вытирает мгновенно вспотевшую ладонь об одеяло, сжимая складку ткани, чтобы хоть как-то занять руки. Еще не хватало сейчас самому дрочить. Это уже будет полный финиш. Он все-таки сдерживается, но утром просыпается со следами засохшей спермы на животе и в очередной раз разочаровывается в себе. Биологи никак не могут определить, к кому люди теперь ближе по своему маленькому хищному предку — к псовым или к кошачьим. Так вот, Суна — это долбанная кошка. Попробовав воду лапой, он никуда не торопится. Присматривается, оглядывается, взвешивает. — Да или нет? — Осаму смотрит на него и пытается понять, о чем он думает. — Почему вообще? Суна морщится, закусив фильтр сигареты, но не отвечает. Он не мастер прямых ответов, запахи смазываются и смешиваются с окружающим пространством: столовка, тренировка, сигареты. Понять невозможно. Здесь, на крыше, ветер вообще ворует запахи и приносит новые, но поговорить где-то еще невозможно. Он все так же общается с ними, приходит домой, бродит вечерами, но в целом ничего особенно не меняется. — Я не омега, чтобы скакать и вилять хвостом. — Ну, хоть что-то? — Предлагаешь свидание? — Предлагаю нормально поговорить для начала, а ты гасишься. — Перемена скоро закончится. И вот снова. И так уже который месяц. Суна словно в ожидании чего-то и никак не может принять решение. Все зависло в неизвестности. Осаму уходит с крыши, нарочно громко хлопнув дверью. Ярость душит, рвет на части и требует выхода. Адреналин хлещет через край. Игра не задалась, день не задался, жизнь не задалась. Осаму бесит даже то, что люди рядом с ним имеют право дышать.Слишком громко, невыносимо отвратительно, отравляя своими запахами все вокруг. — Успокойся. — Голос Киты спокойный и ровный, а вот запахом он обдает, как ведром воды. Он пахнет выступающей холодной свежестью. У Осаму кровь стынет в жилах. Он поднимает голову и смотрит на Киту через зеркало. — Я в порядке. — Встряхивается, отчего вокруг летят мелкие капли. На самом деле нет. Совсем не в порядке. — Может, домой? — интересуется Суна, маяча за плечом Киты. — Тебя не спросил… — огрызается Осаму. Если запах Киты подавляет, то запах Суны действует, как катализатор. Осаму сам не может понять, откуда берется это раздражение. Запах невыразительный, а пробуждает что-то такое, отчего ему становится не по себе. — Слушай, если бы ты вел себя более сдержанно, никто бы и слова не сказал. — Суна подходит ближе. Его запах бьет по обонянию, сегодня в нем много древесных ноток, словно измельченная кора скрипит на зубах. — Суна... — предупреждающим тоном произносит Кита. С горной вершины дует ветер, принося пригоршни снега. — Отойди, — тихо произносит Осаму. — Тебе просто надо держать себя в руках. Запах твоего брата не должен вышибать тебе мозг так… Дальше Осаму плохо помнит последовательность событий. Помнит, что въехал Суне по лицу. Вскользь, поскольку тот успел уклониться. А потом уже Осаму лежит на холодном кафеле под весом Суны, который в свою очередь пытается ему врезать. Обоняние забивает запах горелого дерева, яркий и цепкий. Словно сам Осаму горит. Суна все-таки попадает, у него на удивление хорошие навыки. Боль заливает жаром правую половину лица, а разъяренный Осаму вцепляется Суне зубами в запястье. По подбородку течет кровь, но разобрать, чья она, невозможно. Дальше все накрывает волной леденящего разреженного воздуха, в котором проступают сладковатые нотки. Становится трудно дышать. Кто-то держит Суну, а Осаму сначала чувствует запах брата, а потом чувствует, как его рука сжимает горло. — Отпусти, ты что, ебанулся? Нам еще играть. Прокусишь ему руку — капитан тебя уебет. — Однозначно, но сначала я, — доносится голос Киты. Судя по всему, именно он держит Суну. — Отек в любом случае будет. Осаму, не усугубляй. Челюсти приходится разжать. Их растаскивают в разные стороны. Ацуму висит на Осаму, пока тот сверлит глазами Суну: тот явно не против продолжить,но ему мешает крепкая хватка Киты. Запах ярости Суны пробивается сквозь все другие. Запах лесного пожара. Осаму вдыхает грудью, наполняет им легкие. Облизывает губы и чувствует вкус чужой крови. По венам разливается удовлетворение. Он уже готов попросить Киту отпустить Суну: они сами разберутся. — Я его убью, — шипит Суна разъяренной кошкой, пытаясь вырваться. — Совсем страх потерял. — Суна, успокойся, — пытается воззвать к его разуму Кита. — Это он альфа, а не ты. Не тебе терять голову. — Еще скажи, чтобы я был выше этого! Отпусти меня нахрен! Кита медленно набирает воздух в грудь, потом выдыхает, а затем включает холодную воду. Хватает Суну за шиворот и перегибает через край раковины, сунув его головой под струю. Обжигающе холодная вода летит во сне стороны. По краю раковины стекают алые капли из прокушенной руки. Суна захлебывается в воде, хрипит. Осаму замирает в руках Ацуму. Азарт и жажда чужой крови исчезают так же быстро, как и появились. В помещении температура словно просела до минусовой, по коже пробегает дрожь, и озноб пробирается под одежду. Смертельный холод и запах озона в воздухе. — Осознал? — спрашивает Кита спокойным голосом, будто ничего не происходит. Суна, мокрый, похоже, до трусов, кивает. Кита отпускает его, давая откашляться и отдышаться. — Хочешь так же? — интересуется Кита, глядя на Осаму. Тот отрицательно мотает головой из стороны в сторону. Не хочется. Совершенно. — Вот и отлично. Переодевайся, — командует он Суне и снова поворачивается к ним с братом. — Готовьтесь, капитан точно отстранит вас на неделю за такое. Я с ним поговорю, с тренером и учителями тоже. Советую хорошо подумать. И тебе тоже, Ацуму. — А я-то за что? — возмущается Ацуму. На что Кита морщится и смущенно произносит: — Пахнешь... Пока Ацуму поспешно собирается, Осаму терпеливо ждет, приложив к лицу хладагент. Завтра знатно отечет. И кто его так бить научил? Он не замечает, как входит Кита, его рука ложится поверх колена. Осаму весь ощетинивается против воли. Тело слепо реагирует на Киту, как на противника, и действует на голых инстинктах. Требуется пара секунд, чтобы перевести дыхание и включить голову. Кита все понимает и молчит. От этого Осаму чувствует себя только хуже. Собственная глупость — наивная и отвратительная. Он растерян, подавлен, и все происходящее нешуточно его угнетает. — Ты слишком много от себя хочешь, — Кита расслабляется рядом и приваливается плечом. Он легче и меньше Осаму, его вес не напрягает, а вот ситуация настораживает. Запахи Киты кристально чисты, если можно так сказать. Они не несут ничего, кроме уверенности, спокойствия и силы. Осаму словно накрывает незримым одеялом, мягко кутает в это ощущение, приглаживая все шероховатости. Он сам не замечает, как его дыхание начинает выравниваться и подстраиваться под ритм Киты. — Но говорить ты не готов. — У тебя есть универсальный совет? — Нет. Вопрос — с чем ты хочешь разобраться сначала. Осаму очень не хочет, чтобы он озвучивал что-то из того, о чем он знает, вслух. А Кита определенно знает. Он чувствует запахи слишком хорошо, у него есть опыт, он понимает намного больше многих, но молчит. Это одно из его главных достоинств. — Определи, в чем твоя главная проблема, и прими решение. — А если не получится? — Попробуй по-другому, — пожимает плечами Кита. — Правильного решения нет, есть необратимые последствия. — Он молчит пару секунд и добавляет: — Но в одиночку ты ничего не решишь. Пальцы чуть сжимают колено, и Кита убирает руку. Секунда — и его уже рядом нет, но ощущение его присутствия остается, повисает в воздухе озоном и свежестью. Осаму кажется, что, несмотря на все, дышать становится немного легче. Осаму входит в дом. От тренировок его отстранили, Суна с ним не разговаривает, сокомандники косятся в коридорах. И что на него нашло? Хотя он знает, что. Блядская течка собственного брата. Незаметно прошло полгода — и вот, пожалуйста. Сидит теперь дома. Приходится делать вид, что ничего не происходит, а хочется… то ли убить кого-нибудь… то ли... Обычные запахи дома смешаны со сладковатой терпкостью. Они намного сильнее, настолько, что хочется сбежать. По спине бегут мурашки, и его окатывает возбуждением. Осаму чувствует неуверенность. Разве это должно быть так? Ацуму на таблетках почти всю жизнь, и они братья.Он идет по дому, принюхиваясь, и с каждым шагом дышать становится все тяжелее, а сердце бьется сильнее, словно кровь стала гуще. На пороге комнаты он медлит, а потом все-таки открывает. Запах сильный до тошноты, до боли в солнечном сплетении и тянущего чувства в мышцах и нервах. — Лучше уйди и не находись со мной в одной комнате, — Ацуму свешивает голову с кровати, в его позе — напряженность и угроза, а в запахе добавляется терпкости. — С тобой все хорошо? — Осаму хочет сделать шаг вперед, завернуть его в одеяло, как раньше, и побыть рядом, но что-то ему подсказывает, что сейчас это плохая идея. — Мне хреново пиздец. Но по-другому… Сам уйди, а? По-хорошему прошу. — Ладно, буду на кухне. Если что, могу и на диване поспать. — Спасибо, — благодарно выдыхает Ацуму и заворачивается в одеяло. Осаму требуется огромная сила воли, чтобы закрыть дверь. Запах преследует и не дает сосредоточиться. Он проходит на кухню, чтобы поесть, но еда не утоляет голод. Когда Осаму наливает себе кофе, ему на глаза попадается пустая пачка супрессоров. Он зависает и смотрит на нее озадаченно: кажется, утром он видел ее полной… Для осознания ему требуется несколько секунд. А уже через минуту он стоит с глухим рыком возле их кровати. — Цуму, ты ебнулся?! Ты сожрал пачку супрессоров меньше чем за сутки? Ты вообще нормальный? — Нет, — с глухой злобой произносит Ацуму и выбирается из-под одеяла. Осаму сглатывает, здесь запах просто невыносимый. Рот наполняется слюной, тянущее чувство плавно перетекает в возбуждение. Он отшатывается от кровати. — Они нихуя не работают. Я себя ненавижу. И тебя тоже. Просил же не заходить. — Может, они тебе не подходят. Можно же обратиться… — Теперь Осаму еще больше хочется сбежать. Запах ярости Ацуму — горечь, когда пересыпал приправы в еду. — Нельзя! Я уже попробовал их дохрена! — Ацуму слетает со второго яруса и подходит почти вплотную. — Думаешь, ты тут самый умный?! А знаешь, что самое хреновое? Что я реагирую на тебя, на твой запах и чувствую себя конченым извращенцем. Осаму старается не дышать и не смотреть на Ацуму, медленно отступает к двери. Запахом затапливает с головой, контроль начинает подводить. Желания, которые пробуждаются сейчас, очень сильно пугают. Ацуму смотрит на него изучающе, а потом протягивает руку. Осаму отталкивает ее. Дай ему волю — он бы ощетинился целиком. — Тебя тоже кроет, — понимающе произносит Ацуму чуть более спокойным голосом. — Нет, — отвечать честно кажется преступлением. Вранье это очевидно глупое, но дает лживое душевное спокойствие. — Да, конечно. Я чувствую твое возбуждение. Только не знал, что оно пахнет так… обжигающе. — Давай, я уйду, и мы сделаем вид, что ничего не было? — Чего? Осознания того, что мы оба в жопе? — Типо того. — Диван тебя не спасет, Саму. И меня тоже. — Я не буду вязать собственного брата! — рычит Осаму. Ацуму вздыхает, опускается на пол, словно у него разом сломались все кости. Обхватывает колени, утыкается в них лицом и произносит плачущим голосом. — Я сдохну, Саму. Осаму делает шаг вперед. Хочется протянуть руку, обнять его, как раньше, и успокоить, но он понимает, что на пределе. Запахи подчиняют, касаясь потаенных замков и выпуская хищника. Ацуму не успокаивать хочется, а полностью подчинить, присваивая. Чтобы хоть как-то прийти в себя, Осаму закусывает губу до боли, режется собственными клыками. Но вкус крови делает только хуже. Даже боль сейчас воспринимается как катализатор. Выйти в коридор ему стоит нечеловеческой силы воли, но он и не человек, а проклятый альфа. Может себе позволить. Захлопнуть дверь, сползти по ней, закрывая голову руками. А вот уже в коридоре можно позорно расплакаться, утирая слезы футболкой, потому что последние силы кончились. Спать в одной комнате с омегой в течке — самая глупая затея из всех, но признаваться матери они хотят еще меньше. Принцип: не смотри, не трогай, не говори — повисает между ними молчаливым согласием, хотя надежды мало. Сны отвратительно душные. Осаму не помнит ничего конкретного. Только то, как ему трудно дышать, и наступающую тьму. Огонь, везде мерещится огонь и жар, обжигающий лицо. Движения сковывает, хочешь закричать — и не можешь. Когда все эти ощущения достигают максимума, он слышит свое имя и нехотя выныривает из вязкого сна. Открыв глаза, понимает, что запутался в одеяле, а сердце стучит, как ненормальное. На часах полтретьего ночи. Ацуму стоит возле его кровати, уперевшись лбом в верхнюю, в трусах и футболке. Вид у него измученный и взъерошенный. Его запах нестерпимый, такой сильный, что Осаму накрывает головной болью, и он закрывает голову одеялом, уже сквозь него услышав: — Саму, помоги мне. Отдрочи, пожалуйста. Осаму аж садится на кровати. — Ты вообще соображаешь, что говоришь? Ацуму отрицательно мотает головой. — Нет. Не могу. Я уже сам пробовал. Не раз. Не получается. Я в отчаянии. Я не могу, — Ацуму почти скулит, мнет рукой край футболки и вообще выглядит так, словно готов расплакаться, что совершенно на него не похоже. Осаму вздыхает. Зря. Запах забивается в нос, встает в горле, по телу раскатывается предательская волна возбуждения. — Иди сюда, — Осаму знает, что пожалеет, но это будет потом. Утром. Сейчас все происходящее кажется продолжением сна. Он тянет Ацуму к себе за руку, кладет рядом, прижимаясь к его спине. — Думаешь, поможет? — интересуется он, кладя руку на член брата поверх белья. — Других вариантов у меня нет, — выдыхает Ацуму, выгибаясь под прикосновениями с глухим стоном. Второй рукой приходится зажать ему рот. — Тише. Еще не хватало, чтобы мать явилась. Ацуму не отвечает, только шумно дышит. Его лихорадит, а футболка уже влажная от пота. Ткань трусов под пальцами тоже влажная. Осаму стягивает их ниже, освобождая член, и оглаживает его от основания до головки. Ацуму вздрагивает, подается бедрами, ерзает. Его наполовину обнаженные бедра прижимаются к члену Осаму, который тоже стоит. Сглотнуть, выдохнуть, сосредоточиться. Сознание ведет от удушающего запаха миндаля и абрикоса. Ацуму прижимается плотнее и откидывает голову на плечо. Жаром окатывает с головы до ног, собственные пижамные штаны намокают от смазки, все бедра Ацуму в ней. Осаму прижимает его плотнее, так чтобы член под одеждой лег между ягодиц, и начинает быстрее скользить ладонью по члену. Ацуму вздрагивает, кусает руку Осаму, чтобы не подать голос. Сам подается навстречу, утопая в ощущениях. Осаму утыкается ему в шею, вдыхая его запах и стараясь выкинуть из головы все лишние мысли. Кончают они на удивление одновременно: сперма Ацуму течет в ладонь Осаму, а его собственная пачкает штаны. По второй руке Осаму течет теплое — скорее всего, его собственная кровь от прокушенной руки, но боли он не чувствует. Он вообще ничего не чувствует, кроме удовлетворения, затапливающего сознание. Запах течки становятся только слаще. Ацуму сорвано дышит несколько минут, а затем подрывается и выскакивает из комнаты. Осаму остается только ждать, выравнивая дыхание. Ни одной здравой мысли в голове, только желание повторить, чтобы ощутить все это снова. Ацуму возвращается нескоро, осторожно присаживаясь на край. — Я не должен был, извини… Мне кажется, я с ума схожу. — Таблетки не действуют на тебя, — спокойно произносит Осаму. За последние полчаса он уже почти смирился с мыслью, что все плохо. — А твоя течка действует на меня. — Что будем делать? Родителям я об этом не скажу, даже не думай. — Придумаем что-нибудь.Тебе легче? — Да. Не знаю, надолго ли. Может, мне свалить к бабушке… — Только попробуй выйти из дома в таком состоянии, — рычит Осаму, приподнимаясь на кровати. Ацуму сжимается и смотрит на него из-под намокшей челки. Щеки раскраснелись, даже в темноте видно, как блестят глаза: ему все еще мало, но он пытается держаться. — Выходные. Мы так и так едем. Все, кроме тебя, из-за драки. — Ты будешь под присмотром и подальше от меня — наверное, это будет лучший вариант. Завтра буду спать на диване. — Усталость наваливается на плечи. Заснуть бы и никогда не просыпаться. — Можно я… — Ацуму чуть подается вперед, и теперь уже очередь Осаму отстраниться. Все происходящее не на шутку его пугает. — Нет, иди к себе, — обрывает его Осаму, и Ацуму нехотя забирается на второй этаж. Осаму же накрывает голову подушкой. Безысходность убивает. От трех дней до недели. Именно столько длится течка. И с неработающими супрессорами это будут адские дни. Следующий день Осаму словно живет в вакууме. Ходит на занятия, ест, что-то отвечает людям, приходит на тренировку, но толка от него нет: все это отстраненно и механически. Все его мысли вертятся вокруг собственного брата. Он все-таки переехал на диван в гостиную, аргументировав это для матери тем, что поведение его брата невыносимо. А в подкорке бьется мысль о том, что Ацуму там, в комнате, ходит в ванную по десять раз на дню, пытается справиться с собой и тихо воет в подушку. Это он тоже слышит. Обострившееся чутье и слух услужливо подбрасывают десятки деталей, а где-то внутри Осаму тихо воет проснувшийся хищник, монотонно и навязчиво, постепенно поглощая его разум. Осаму действительно остается дома один. Позор семьи. Не умеет держать себя в руках. Альфа. Альф у них в ближайших родственниках не было. Не с кем сравнивать. Их мать, склонная к женским романам и психологии, тут же вытащила пару книжек об этом, почерпнув названия с каких-то женских сайтов, и штудирует их с завидным упорством. Каких только дурацких советов там нет. Осаму зол настолько, что даже не может сосредоточиться. Уроки идут к черту. Вместо этого он меряет дом шагами. Сколько до второго этажа? Чувствовать себя предметом изучения дома не прикольно. Отец из этого цирка самоустранился. Делай, дорогая, что хочешь, только чтобы это никому не вредило. Ой, какой интересный эффект от ЭКО шестнадцатилетней давности… Пиздец просто. Да у многих так. Они не особенные… Осаму поднимается по ступенькам, глухо рыча и чувствуя себя собакой, которую закрыли дома в назидание. Хотя так оно есть. Хищная тварь. Осаму останавливается в ванной, смотрит на собственное отражение. Можно было бы предположить,что он болен, но это все проклятая физиология, блядский гон. Он не похож сам на себя. Надо бы дойти до врача и сесть на супрессоры тоже, не хватало еще сорваться. Что он там говорил? Не особенные? Нет, просто окончательно сломанные всеми этими достижениями современной генетики. Хотели как лучше, а вышло как всегда Когда он проходит мимо комнаты, его взгляд падает на горящий экран телефона. Четыре пропущенных от Суны, три сообщения с просьбой выйти. Они так и не говорили нормально с того дня. Осаму думает о том, чтобы найти повод отказаться, но вместо этого отодвигает штору и выглядывает во двор в надежде, что Суна его не дождался. Под фонарем маячит высокая фигура в черной куртке, периодически выпуская облачко дыма. Не пар. Осаму слишком хорошо его знает и почти физически ощущает его запах. Воспроизводит в памяти. Окатывает одновременно раздражением и интересом. Острее, чем обычно. По коже бегут мурашки. Худший день для разговора. Все это плохо кончится. Но с другой стороны — он сам виноват. Нечего было приходить. Осаму выходит без куртки, пересекает двор и открывает калитку. Суна поднимает голову и выдерживает наушник, смотрит долгим изучающим взглядом. — Нахрена? — уточняет Осаму, контролирует он себя плохо, сокращать расстояние нет никакого желания. Жгучее раздражение копится где-то в глубине, забивая всколыхнувшийся было интерес. Суна хмыкает и выпускает облако дыма. — Соскучился, знаешь? — Его голос наигранно веселый. Словно он впаял эти нотки специально, то ли для того, чтобы позлить Осаму, то ли чтобы, наоборот, прощупать почву, прикрыть привычную язвительность, но она все равно течет отовсюду вязкой жижей. Он подходит медленно, чуть склонив голову набок и почти не глядя в глаза. Все жесты подчинения вплел в позу, хотя обычно наглухо их игнорирует. Осаму втягивает воздух. Когда Суна раздражен, он пахнет корой нагретого дерева. Когда он злится, запах начинает отдавать копотью. Осаму хорошо помнит эти запахи, именно этот букет бил ему в нос, пока сам Суна пытался въехать ему в лицо. Но сегодня запах другой — и Осаму теряется. Суна подходит вплотную и смотрит в лицо, а потом проскальзывает под рукой во двор Осаму, воспользовавшись тем, что тот слишком широко открыл калитку. — Эй! — Осаму даже отреагировать не успевает. Суна останавливается спиной к нему в темноте маленького двора. Избегание визуального контакта — тоже способ справиться с раздражением альф, про это было написано в книгах матери, но Суна и это обычно упорно игнорирует. Да что происходит сегодня? — Я знаю, что происходит между вами. Это так очевидно, что я удивляюсь, как другие не заметили. Или они старательно отводят глаза… Холодок пробегает вдоль позвоночника, Осаму поджимает пальцы в тапках. — Может, пойдем в дом, если ты хочешь поговорить? — Там пахнет. Ты дуреешь. Сейчас самое время. Ты бы и в школе со мной не сцепился, не появись Ацуму на горизонте. Твои мозги с инстинктами не могут решить, что они хотят. Суна разворачивается и подходит ближе, все так же не глядя в глаза. Смотрит в пол, а Осаму — на его ухо с поблескивающими серьгами и болтающийся на нем наушник. До этого момента Осаму считал, что беты не пахнут, а сейчас у него начиналась головная боль просто от количества оттенков. Десятки. И все неуловимо слабые, но вместе обволакивают, давая ощущение, которое никак не ухватить. — Суна, просто уйди, я не хочу об этом говорить. — Хочешь, но тебе не с кем. — Суна режет его без ножа, залезает словами куда-то, куда он сам предпочел бы не забираться. — Я хотел просто извиниться и, наверное, сказать, что я так больше не буду. Но это ложь. Осаму вскидывает голову. Суна даже выше его, несмотря на то, что бета. Пусть всего на несколько сантиметров. Раздражение растекается, рассеивается, как вода на солнце. Осаму хотел бы ощутить его запах лучше, у самой кожи. Суна словно чувствует это. Подается вперед. Его голова ложится на плечо Осаму. Через тонкую футболку тепло его тела ощущается в контрасте с окружающей температурой, также как и его едва ощутимая дрожь. Подставил шею: хочешь — кусай до крови, хочешь — ломай позвоночник, — а сам ждет. Это обезоруживает и настораживает. Осаму пытается дышать свежим ночным воздухом, а вместо этого дышит запахом Суны. Летнее разнотравье, жужжание насекомых и нагретая солнцем трава. Странная, пугающая ассоциация в начале зимы и ощущение легкости во всем теле. Отступать некуда, он все так же держит чертову калитку. Уже пальцев не чувствует от силы, которую прилагает. Понять бы, что у Суны на уме. Осаму растерян. — Я… буду. Рядом с вами сложно остановиться. Это как крик «посмотри на меня». Вы оба слишком… Суна делает шаг назад, поднимает голову и встречается с ним взглядом. Из-за позы получается, что снизу вверх. Желтые голодные глаза в ночи отражают теплый свет фонарей. Осаму не успевает осознать, он вообще ничего не успевает, чутье и скорость реакции альфы подводит в самый нужный момент. А Суна этим пользуется. Подается вперед, прижимается губами к щеке, скользит к углу рта и трогает языком. Осторожно, на пробу или как приглашение… Терпение у Осаму заканчивается. Он ловит Суну за футболку, целует без всякого смущения. Грубо. Суна режется о клыки. Рот наполняется кровью, словно вяжущим соком растений. Терпко, с привкусом горечи. А Осаму вместо того, чтобы все это прекратить, наслаждается. Суна прижимает к нему руку с чем-то, зажатым в ладони, и Осаму на рефлексе ее перехватывает. — Дойди до врача, пока кого-нибудь не пришиб, — выдыхает Суна ему в ухо и так же легко выскальзывает наружу. Осаму опускает взгляд: в ладони у него лежат супрессоры для Альф, начатая пачка. Но, когда он выглядывает на улицу, Суны уже нет. Вопросов остается больше, чем ответов. — Он что?! — не сдерживается Ацуму и округляет глаза. — Цуму, заткнись, — шипит Осаму. Раннее утро, а родители еще спят. — Мама обрадуется, что тебе строят глазки. — Ацуму облизывает ложку и выжидающе смотрит. — Явно не в шесть утра. Да и я не хочу, чтобы она знала. Мы даже с тобой не можем разобраться,а тут еще Суна. Он вообще ничего конкретного не сказал. — Он тебя поцеловал, блин. И принес тебе супрессоры. — Технически — не он меня, а я его. И откуда вообще они у него? — У него же, вроде, отец альфа. — Хочешь сказать,что он стащил таблетки у отца… — Ну да. Саму, но ты же не будешь?.. Осаму избегает взгляда брата и старательно изучает поверхность чая. Ацуму прищуривается. — Ты уже? Вот почему ты такой спокойный. То есть, мне ты втирал, что без консультации с врачом — ни-ни, большие дозы принимать нельзя. А сам жрешь первые попавшиеся таблетки, которые припер тебе Суна. — Я погуглил. — Охренеть, блин, источник информации. — Ацуму, я вчера думал, что свихнусь. Мать еще и тебя увезла. Мне давно так хреново не было. Ацуму вздыхает. — Что делать-то будем? Сейчас все, вроде, закончилось, но в перспективе? Осаму пожимает плечами. Ему бы не помешала помощь, но вариантов не так много... Подростковые психологи в школе — это рулетка, шансы на успех — пятьдесят на пятьдесят. Возможно, кому-то помогает. Мать говорила ему про откровенность перед специалистом, честно признавалась, что со многим она помочь не сможет. В их семье даже после генетической революции альф не было, омеги были редким явлением, и то давно. Это порождало в ней немало интереса, заставляло знакомиться с вопросом, но она прекрасно отдавала себе отчет: здесь она плохой советчик. Спасибо, хоть честно. Проблема в том, что откровенность для Осаму — путь закрытый. Он даже косвенно не может намекнуть на то, что творится на самом деле. Возможно, это хороший психолог. Она поможет распутать клубок из влюбленностей, помочь определиться в жизни, дать правильный совет и отнестись с пониманием. Он смотрит на аккуратный маникюр, вежливую улыбку, чувствует теплые домашние запахи человека с двумя детьми и кошкой, чей муж ходит на престижную работу. Без малейшего намека на генетическую коррекцию. Осаму слишком четко осознает: этот специалист ему не поможет. Она просто его не поймет. Они говорят на совершенно разных языках. Осаму пытается сдержаться — сам же пришел. Но раздражение просит выхода хотя бы сейчас. — Нормально! Нормально. Вы все говорите, что нормально. Я устал. — Осаму… — Нет. Извините. Я не должен был приходить. Он выскальзывает из кабинета и идет по коридору, чувствуя себя еще хуже, чем раньше. Но неудача с психологом его не останавливает и следующий пункт — врач. Ему везет: в стерильной белизне кабинета под внимательным взглядом другого альфы он задает все интересующие вопросы и даже самые страшные. — А если супрессоры не работают? Можно это как-то совсем?.. — Хирургически или химически? — Как-нибудь. — Осаму смотрит в пол. Решение бродило на задворках его сознания в последнее время. Ему не нужна проблемная связь с собственным братом. Ему все эти особенности не так важны. Он может и потерпеть, чтобы Ацуму был счастлив. — Как врач и как альфа, я бы сказал, что это крайний способ. Это не химическая кастрация — убрал и все. Тот коктейль гормонов,который делает человека альфой или омегой, контролирует не только половое влечение, но и многие другие процессы. По факту лишение этого — инвалидность, но напрямую вам мало кто об этом скажет. Подумайте еще раз над альтернативами. Кроме того, в вашем возрасте процедура не проводится без согласия родителей. Ему нужно подумать и перебрать варианты. У него не так много времени. Еще месяцев шесть-восемь — и ему снова придется выбирать. Когда он переступает порог комнаты, все становится понятно. Чужая ярость бьет по обонянию ядовитым духом мышьяка, так сильно, что начинают слезиться глаза. В лицо Осаму летит брошюра из клиники. — Ты вообще собирался мне сказать?! — Ацуму вцепляется ему в воротник и почти душит. — Или нет? Осаму даже не сопротивляется, потому что Ацуму прав: не собирался. Но чувство вины накатывает только сейчас. Многие люди по глупости считают, что агрессия альфы — это страшно. Но в агрессии альфы есть определенные ритуалы и правила, иначе они убивали бы друг друга легко и непринужденно — и дело не в законе, а в инстинктах самосохранения. Что по-настоящему страшно, так это разъяренный омега. Слепая первобытная ярость. Никаких правил и ритуалов. Инстинкт сказал устранить, значит, надо устранить. Соперника, угрозу, препятствие… Не важно. Осаму жмурится и отворачивается. — Я думал, так будет лучше. — Для кого? — Для обоих. — Думаешь, так здорово изуродовать себя? Сам меня отговаривал, а теперь… Что за ебаные двойные стандарты? — Так надо. — Кому надо? Тебе? Мне? Обществу? Да пошли они на хрен. Ты мне только одно скажи… Саму, я тебе так противен, что ты решил о таком подумать? — Что? — Осаму опешил и уставился на Ацуму. — Дело не в тебе. Ситуация сама по себе в корне неправильная…. Руки Ацуму трясутся. Осаму осторожно принюхивается. Тот не только разозлился, но и испугался, а еще расстроился. Осаму поднимает руки и притягивает Ацуму ближе. Тот минуту упирается, но потом все-таки прижимается всем телом и упирается лбом в лоб. — Это было самое оптимальное решение. Так мне казалось, — примиряющим голосом произносит Осаму. — Неужели я настолько тебе противен? — сдавленно спрашивает Ацуму, заглядывая Осаму в глаза. Его слова звучат оглушительно. Хочется тут же крикнуть: «Конечно же, нет!», но что тогда? Собственная версия про то, что он не хочет портить брату жизнь сейчас выглядит неубедительно и глупо. На самом деле, ему хочется сбежать, не принимать решений и не признавать тот факт, что их отношения намного ближе и глубже, чем хотелось бы. Отрицать это глупо и бесполезно, но он все равно пытается и искренне верит в то, что, если он подавит свою природу альфы, их отношения станут обычными. Хотя это давно не так. А сейчас Ацуму смотрит на него с осуждением и ждет ответ, потому что он уверен, что его брат его ненавидит, стыдится или презирает. Хотя это совсем не так. На самом деле, он просто дурак, который наломал дров и еще наломает, но как же сложно говорить оглушительную правду, глядя в глаза. — Нет, никогда. Ты никогда не будешь мне противен. Просто я не знаю, что делать со всем этим. С моими чувствами, с нашими отношениями. Все это оказалось намного сложнее, чем я думал. — Как будто я знаю. Но я определенно знаю, чего я хочу сейчас, помимо того, чтобы хорошенько вправить тебе мозги. Выбор у тебя невелик. Лучше тебе согласиться. Ацуму притягивает Осаму и целует. Впервые и вдобавок вне течки или гона. Теперь уже не отмазаться и не прикрыться феромонами. Не получится отрицать, что все это всего лишь инстинкты. Между ними намного больше эмоций, чувств и желаний. И Осаму признает это, отвечая. — Здесь все мое. Ты слышишь. Только попробуй сотворить очередную дурость, — Ацуму прерывает поцелуй, чтобы быстро выпалить это. — Кто бы говорил про дурость… — Осаму опускается поцелуями на шею и прихватывает кожу губами. — Я хотя бы не отрицаю… Ацуму толкает его на кровать и садится сверху. — Я возбуждался от твоего запаха, начиная с первой течки, а может, и еще раньше. И стирал руки в течку, но молчал. А теперь мне все это осточертело. Если ты мне сейчас скажешь, что нахрен видеть меня больше не хочешь, то вперед. А пока… Его руки спешно расстегивают ремень, скользят внутрь еще до того, как он расстегнул молнию полностью. Защемляет, натирает, давит. Осаму шипит, выворачиваясь на кровати. Ацуму сдергивает с него брюки вместе с трусами. Жадно втягивает запах, почти зарываясь носом в лобковые волосы, и берет член Осаму в рот. Нервный выдох, попытка отпустить себя и расслабиться. Ацуму пытается быть осторожным, щедро заливая все слюной, но все равно задевает зубами. Но остановить его сейчас — это чистое самоубийство, с него станется пустить зубы в ход всерьез. Поэтому Осаму запускает руки ему в волосы, мягко направляя его движения. Осознание и запах Ацуму бьет в голову. Дороги назад уже нет, выбор сделан. И, вопреки ожиданиям Осаму, бездна не обрушивается на его голову. А вот возбуждение накатывает, заливая жаром лицо и шею, отдаваясь пульсацией в паху. Рука Ацуму ложится на наливающийся узел, пальцы сжимают чувствительное место. Из груди помимо воли вырывается хищное глухое ворчание. Ацуму, словно этого и ждал, поворачивает руку еще и берет член в рот. Одновременно с этим внизу раздается стук входной двери. Ощущение опасности накрывает, откидывая оргазм и возвращая к реальности. — Ацуму… — шипит Осаму с трудом сквозь перехваченное спазмом горло. Он его явно слышит и дверь тоже, но вместо того, чтобы остановиться, дергает плечом. «Или кончай, или умрем вместе», — говорит его красноречивая поза и взгляд из-под челки. — Это не шутки… Мать твою... — Осаму ловит откат возбуждения, но чувствует его на грани. Напряженные мышцы дрожат, словно перед последним рывком, когда сил совсем не осталось. Ацуму на секунду выпускает член, смотрит ему в глаза и говорит, медленно чеканя слова: — Кончи для меня сейчас, а остальное неважно. — Медленно выпустив язык, он обводит влажную головку, не разрывая зрительный контакт, а потом так же медленно опускается ниже, параллельно второй рукой собирая напряженную мошонку. Осаму удается проглотить собственный стон. Почти подавиться, задохнуться и кончить, заливая лицо и руки брата спермой. Сквозь звон в ушах он слышит шаги на лестнице, но сил шевелиться нет. Похоже, это конец. — Вы обедали, мальчики? — Осаму все-таки нашел силы открыть глаза. Он лежит на кровати, укутанный в одеяло с ног до головы со сбитым вторым одеялом сбоку, вперемешку с вещами. — Да, мама, — весело отвечает Ацуму, скрывающийся за дверцей шкафа и пытающийся стянуть рубашку и ей же утереться. — Осаму задрых, ему что-то нездоровится. — С ним точно все хорошо? — дверь открывается шире, и мама заглядывает, осматривая комнату. Осаму зажмуривается от стыда. Только не это. — Да, лучше всех. Мало завтрака, интенсивная тренировка. Все отлично. Я прослежу. — Хорошо. Не засиживайтесь тогда сегодня в ночи, — строго предупреждает она и закрывает дверь. — Ну ты и сука, — только и может произнести Осаму, накрывая лицо подушкой. Первым молчание между ними нарушает Суна. Лишних вопросов он не задает, просто берет за руку и ведет на крышу. У Осаму уже нет сил сопротивляться, он истощен, и у него остались лишь какие-то крохи самоконтроля. Течка брата давно закончилась, а напряжение не отпускало. Инстинкты требовали довести все до конца. Уровень феромонов снижался неохотно и мучительно долго. Таблетки ему выписали, но, как и с Ацуму, эффект был слабый. Чуть меньше хотелось убивать, а вот дрочить — нестерпимо. Чужое прикосновение к коже неприятно прошибает дрожью. — Дыши. — Вездесущего Суну хочется оттолкнуть, сказать, чтобы он отвязался и никогда больше не подходил. Его запах тоже раздражает. Осаму не может им дышать. От него разгорается желание попробовать больше. И оно ничуть не меньше, чем от запаха собственного брата. Пока Осаму переживает вспышки ярости пополам с возбуждением, Суна закуривает сигарету и подносит ее к лицу Осаму. — Давай, вдохни. — Да ты совсем уже, — пытается оттолкнуть его Осаму, но вместо того, чтобы отступить, Суна прижимает его к стене и подносит сигарету к его губам. — Давай. Одна затяжка. Глубоко вдыхаешь, на пару секунд задерживаешь дыхание и медленно выдыхаешь. Не понравится — я отвалю. Почему-то его резкий настойчивый командный голос действует на Осаму. Четкие инструкции без грамма эмоций или истерики, словно он точно знает, что нужно делать. Осаму этого не хватает. Он постоянно тянет все на себе, и это его порядком достало, поэтому он решает подчиниться, следуя инструкциям Суны. Кажется, что даже в сигаретном дыму есть запах Суны, травянистый с горечью. Он продирает легкие и все-таки вызывает спазм и сухой кашель, но почему-то становится легче. Словно окатили ведром воды. Осаму вытирает рот тыльной стороной ладони и смотрит на Суну, невозмутимо делающего затяжку. — Супрессоры, серьезно. Ты куришь сигареты на супрессорах для альф? — Я же говорил, что это сигареты отца. Да, такие там тоже попадаются. Мне разницы нет — это случайность. Но я не вижу, чтобы ты был сильно разочарован. Еще? — Дай, — Ацуму обхватывает его запястье и подтягивает чужую руку к своему лицу, делает новую затяжку, уже медленнее и не торопясь, стараясь впустить дым глубже, не закашлявшись. Одновременно чувствует, как вторая рука Суны невзначай скользит по плечу, касаясь волос, но прикосновение тут же исчезает. — Легче? — Ты ведешь себя не просто, как альфа в гоне, а как альфа, рядом с которым находится его омега в течке. И это бросается в глаза не только мне, — замечает Суна. Осаму резко выпрямляется и медленно выпускает дым, неприятно скалясь в сторону Суны. — Как ты живешь с такой наблюдательностью? — Отлично живу. Таскаю вон супрессоры одному упрямому альфе. — Мне подачки не нужны, — рявкает Осаму, не хочет, но злится. Возбуждение отступило. Осталось только сухое раздражение. — Считай это гуманитарной помощью, если тебе так проще. — Суна сползает по стене рядом с Осаму и бросает на него взгляд снизу вверх. — Но мое мнение: отрицание — не лучший выход из этой ситуации. — Разберусь, — ворчит Осаму. — Рано или поздно обязательно. Еще? — Суна вытягивает вверх руку с почти догоревшей сигаретой — и Осаму снова берет ее, в очередной раз удивляясь легкости мировоззрения Суны. В голове проясняется, хищник внутри отступает, ослабляет свою хватку. Осаму сползает по стене рядом с Суной, блаженно затягиваясь дымом, жадно сглатывая и выдыхая через рот. — Это ненадолго. В следующий раз опять накроет и, скорее всего, хуже, чем сейчас. — Суна, хотя бы сейчас выключи свой ебучий голос разума, пожалуйста. — Осаму не открывает глаз, но слышит, как Суна поднимается и идет к выходу с крыши. Однако вместо хлопка двери он слышит, как в замке поворачивается ключ. В следующий момент Суна садится ему на колени, придавливая своим весом. — Да какого хрена?.. — Осаму роняет сигарету, но, вовремя опомнившись, тушит ее о бетон. — Какого хрена ты творишь? — Выключаю разум. Ты же просил. У меня не так много способов, — Суна тянет ремень Осаму из брюк, вжикает молнией — и все это с суровой неотвратимостью. — Стой. — Осаму кладет свои руки поверх его, но Суна лишь досадно дергает плечом. — Мне это… — Нужно, — рука Суны ныряет под белье, а Осаму с трудом давит стон, настолько обжигающим кажется это прикосновение. — Все просто, Осаму. Расслабься и получай удовольствие. Суна отнимает руку, скользит языком по ладони и возвращает ее на член Осаму. Скользит короткими, сдержанными движениями. Белье скрадывает существенную часть размаха, но никто из них не пытается исправить ситуацию. Осаму хватает и этого. Самое время рассмотреть Суну еще ближе, скользнуть по его щеке ладонью и заправить выбившуюся прядь за ухо. Почувствовать под пальцами влажную каплю пота, скользящую по виску. Суна поднимает взгляд и выворачивает кисть под каким-то невероятным углом, добавляя вторую ладонь. Осаму словно на секунду выдергивают позвоночник, а потом возвращают его беспорядочным крошевом. Но вместо разрядки на него накатывает новая волна возбуждения, и он скалится, глядя Суне в глаза. — Узел — это интересно, — произносит Суна, облизывая губы. — Засранец, — шипит Осаму и инстинктивно тянется за поцелуем. Скользит губами вдоль скулы, касаясь щекой. Дразнит сам себя, отвлекаясь даже от рук Суны на члене. Мягко касается самого угла губ, чувствует, как они вздрагивают, медленно начинает поцелуй. Ему очень нравится этот вкус. Словно сжал зубами травинку и чувствуешь, как капли сока стекают в рот. Легкая кислинка, привкус горечи. Как долгожданный стакан воды в теплый день. Но, едва отклонившись, Осаму видит взгляд Суны. Целомудрия в нем нет и в помине, а вот дерзкая усмешка есть. Он поднимает руку, раздвигая пальцы, как кошка, едва ли не блестят когти. Высовывает язык и щедро проходится по каждому. А дальше расстегивает собственную ширинку и берет оба члена в руку. — Перемена заканчивается. И тебе лучше поторопиться, — шепчет он в ухо, подаваясь вперед. — Ты как будто ради меня стараешься, — цедит Осаму сквозь сжатые зубы. — Чуть-чуть заботы тебе не помешает. Я сегодня щедрый. Осаму накрывает ладонь Суны своей и подстегивает, задавая собственный темп. Чуть быстрее и резче. Член Суны не такой крупный, как у Осаму, он идеально ложится в ладонь. Осаму хотелось бы разглядеть его во всех мелочах, не торопиться, но вместо этого приходиться довольствоваться тем, что есть. Суна кончает быстрее. Тихо стонет, роняя голову на плечо. Сдерживается. Осаму готов поклясться, что Суна должен быть громче. Это не в него характере. И на это ему бы тоже очень хотелось посмотреть. Картинка с полностью обнаженным Суной на кровати, кончающим от члена Осаму внутри, опаляет и доводит до края. Напоследок Осаму не сдерживается и мстительно прихватывает Суну за плечо зубами. Так, чтобы было больно, видно и обязательно остался синяк. Запахи бьют по обонянию остро и ярко, всеми оттенками. И среди многих болезненным росчерком — отголоски течки Ацуму. — Это была плохая идея, — хрипло произносит Осаму над самым ухом Суны. — Совесть замучила? — Суна встает с него и достает из сумки влажные салфетки. Швыряет в Осаму так, чтобы попасть точно в голову и смотрит сверху вниз. — И не переставала. — Я не буду давать тебе советы и говорить, что ты должен делать. Я могу говорить только за себя. Иногда к сексу нужно относиться немного проще. — Тебе легко говорить. Суна садится перед ним на корточки. Пальцы скользят по подбородку, вынуждая поднять голову и встретиться взглядом. — Если это решение обоюдное, то кому какая разница? Решите вопрос между собой прежде всего. Что делать со всем этим? С Суной и Ацуму и его гребаной жизнью. — Ты ему нравишься, — произносит Ацуму, когда Осаму подходит к скамейке, чтобы попить воды. Осаму не нужно смотреть, чтобы понять, за кем тот следит, почти не моргая. — И я ему нравлюсь тоже. — Осаму вздрагивает от этих слов и на автомате втягивает воздух: терпкая нотка интереса, отдающая сладковатым возбуждением. — Даже не думай. Мы не будем его в это втягивать. — Втягивать во что? — Ацуму смотрит на него, наигранно удивленно вскидывая брови. — Как будто между нами что-то было? Осаму раздраженно вздергивает губу, обнажая клык с правой стороны. Его запах тяжелеет. Больше горечи и терпкой злости. Тренер настороженно оглядывается на него, но его брата это не останавливает. Иногда этот засранец прямо-таки наслаждается его недовольством. — А ты его спрашивал? — Нет. — Осаму садится рядом с ним и чувствует как во рту начинает скапливаться слюна в предвкушении. Становится душно, он откидывает голову и делает медленные вдохи, пытаясь успокоиться. — Я не хочу знать, о чем ты думаешь. — Хочешь, просто не признаешься. — Осаму сдвигает колени. — А еще точнее: ты прекрасно знаешь. Осаму сжимает зубы и, вытянув руку, закрывает Ацуму глаза. — Эй! Выкинь эту чертову идею из своей головы! Ацуму улыбается, язвительно поглядывая на брата. Течки нет, но запахи такие красноречивые, что Осаму понимает: ему не сбежать. На десяток процентов ближе к хищникам да? Кажется, что на все сто. Дождаться, пока никого не будет дома сложнее, когда это необходимо. Уверить, что им очень много задали, и нет никакой возможности поехать с родителями, пообещать убраться и не пользоваться кредиткой родителей для заказа еды на дом, потому что холодильник полон. Но на самом деле их хватает едва ли на полчаса ожидания, чтобы точно убедиться: никто не вернется. — Погоди, погоди, — шепчет Ацуму, почти в бреду. Встряхивает головой, отчего влажные волосы на затылке начинают топорщиться в разные стороны. Осаму ждать не собирается. Насытится запахом невозможно, но он пытается. Вдыхает глубже, пропускает его через себя, пытаясь уловить хотя бы отголосок отвращения. Настроить себя на «правильные» мысли и убедить себя, что… Что возбуждение с каждой минутой разгоняет его пульс еще на десяток ударов? Что от запаха собственного брата он испытывает голод, который не может утолить? Что он неправильный? Да, неправильный. Но их таких двое. Он наваливается на Ацуму, прижимая его к кровати, вдыхает запах. Скользя языком по шее, собирая чужой пот и ярче ощущая вкус мнимой сладости. — Осаму… Пока мы окончательно не отключили мозги… — Ацуму всхлипывает и сжимается под прикосновениями. — Презервативы. Контрацептивы тоже могут не работать. Осаму внутренне холодеет и тянется к прикроватной тумбочке. — Только не говори мне, что ты готовился… — К тому, что я омега? — Ацуму смеется почти зло, вскидывает голову, отчего его крашеные пряди забиваются в нос и глаза. Осаму морщится, но нужную коробку достает. Замирает, глядя в глаза своему брату. Раздражения в них столько же, сколько возбуждения. — Все это из-за меня и моей сущности. Если бы не… Осаму подается вперед и прижимает пальцы к его губам. — Я могу то же самое сказать и про себя. Не будь я альфой… А еще не будь я человеком и не родись на Земле. И прочую чушь. Он отнимает пальцы от губ Ацуму и кладет их ему на шею. Тянет ближе, обнимая за плечи. Воздух, сгустившийся от запахов, словно становится тяжелее, и дышать становится труднее. Кожа скользит под пальцами, Осаму упивается всем этим. — Не хочешь — не будем. — Слова даются ему с трудом, но их нужно сказать. Всего одно слово — и он заставит себя остановиться, даже если для этого придется… Ацуму хватается за него крепче, как за последнюю надежду. Сжимает руки так, что точно останутся синяки. Отрицательно мотает головой и несколько раз нервно повторяет: «Нет, нет, нет...», прежде чем замолчать. — Хочу. Буду. Просто ненавижу все это… — И меня? — усмехается Осаму, показывая клыки. Мнимая власть бьет в голову, высекая искры. — Придурок, — констатирует Ацуму и тянется за поцелуем, притираясь всем телом. Потом выдыхает, зеркаля улыбку. — Тебя я хочу просто сожрать. Провокация бьет под дых, сдавливая ребра и вырывая изнутри что-то темное. Ацуму позволяет себя перевернуть, уткнуть лицом в подушку, лишь крепче хватаясь за спинку кровати. А Осаму позволяет себе некоторые вольности. Разводит его ягодицы и ведет языком, собирая смазку. Ацуму воет в подушку, и слышно, как его ногти скребут по дереву. Осаму сглатывает, смакуя вкус. Трясущимися от возбуждения руками он берется за упаковку презерватива. — Осаму, сделай это без презерватива. Хотя бы пару раз, пожалуйста. — Сделай что? — контакт между мозгом и слухом нарушен, он совершенно не понимает смысл сказанного. — Проникновение, — Ацуму говорит почти шепотом, и Осаму уверен: его лицо горит от стыда, но он все равно просит. — Это плохая идея, я… — Один раз. Это важно. Хочу, чтобы твой запах остался на мне. Осаму знает, что его брат идиот, но чтоб настолько... И что только творится в его голове? Но почему-то Осаму слушается: временно откладывает презерватив в сторону и осторожно прижимает головку ко входу… То, что вытворяет Ацуму в этот момент, не пришло бы в голову ни одному здравомыслящему человеку. Он подается навстречу так, что член входит сразу на всю длину, прижимается спиной и, закинув руку назад, запускает пальцы в волосы Осаму и сжимает. — Блядь, — только и может сказать Осаму, зажмурившись, задержав дыхание,пережидая острую вспышку возбуждения, чтобы не кончить. Ацуму приходится схватить за бедра и не давать ему двинутся. Проскальзывает мстительная мысль, что на бедрах останутся следы от пальцев. Будет прятаться от команды по раздевалке, чтобы не увидели. Так ему и надо. Еще бы немного — и… Осаму медленно выдыхает. Снова делает вдох. Со следующим выдохом плавно выходит и делает еще один толчок. Ацуму всхлипывает, сжимая пальцы в волосах брата сильнее. — Доволен? — интересуется Осаму шепотом, а в следующий момент снова выходит и роняет Ацуму на кровать. Прижимает на всякий случай коленом, пока надевает презерватив. Мало ли что еще взбредет ему в голову. Они оба близки к помешательству, но у Ацуму тормоза отказывают окончательно. Он хрипло смеется, по его телу пробегает судорожная дрожь Теперь можно уже не останавливаться. Ацуму всхлипывает на каждом движении, подается навстречу, а Осаму осторожничает. Вязка совершенно не входит в его планы. Собственное возбуждение разбивает контроль стеклянным крошевом, которое напоминает о себе болью, оттягивая оргазм. Он постоянно держит в голове, что ему нельзя. — Сделай это, черт, — хрипит Ацуму, выгибаясь всем телом. Возможно, связать его было бы хорошей идеей. Зафиксировать руки, дать меньше свободы. Осаму рычит и прихватывает за плечо зубами, оставляя глубокие алые полосы от клыков. Не метка, а предупреждение. Это срабатывает. Ацуму вздрагивает, сжимаясь. Его кровь смешивается с потом, стекая каплями. Щиплет, наверное, нестерпимо, но это мелочи. Осаму размашисто входит на всю длину: для узла еще рано и можно не беспокоиться. Берет порывистый темп, пытаясь приноровиться и одновременно удержать Ацуму за бедра. Тот выгибается, жмется ближе, размазывая смазку между их телами, хотя дальше уже, кажется, некуда. Осаму фиксирует его жестче, коротко целует в висок и чувствует, как слетает последний контроль. Ацуму кончает раньше, а Осаму накрывает позже, оглушая, полностью поглощая на какую-то минуту — но ее хватает, чтобы… Оказывается, для вязки нужно совсем немного времени. Ацуму мелко трясет от эмоций, по телу прокатывается судорога, и он тихо воет в подушку, беря неестественную истеричную ноту. Осаму прижимает его к кровати плотнее, прежде чем он сделает резкое движение, хотя паникой накрывает не меньше. — Тише. Тише, пожалуйста. Это я виноват. — Они оба пытаются выровнять дыхание. Руки Осаму скользят по бокам, собирая пот. Он касается губами шеи, ведет языком по царапинам. Солоно и сладко одновременно, да еще привкус меди из-за крови. — Я думал, будет проще. — Голос Ацуму непривычно тихий и болезненный. Он всхлипывает и трет лицо о подушку. Осаму морщится от чрезмерных ощущений. — Давай честно, мы вообще не думали. — Не тем местом, — нервно хихикает Ацуму. Осаму едва сдерживается, чтобы не схватить его зубами второй раз уже всерьез, но вот этого точно не стоит делать. Печать запаха — худшее, что он может сделать с собственным братом. И так непонятно, что делать потом, когда… Когда что? Задаваться сложными вопросами сейчас он уже не в состоянии, дождаться бы, пока узел спадет, в душ и спать. Обязательно рядом, в обнимку, чтобы чувствовать родной запах. Все еще сложно и непонятно, но будь что будет. Осаму знает, что он не один. — Я вам не помешаю? — интересуется Суна, мягко просачиваясь на скамейку между ними и с трудом давит смешок: — Судя по кислым лицам, все прошло не так, как планировалось? Насыщенный запах миндаля и абрикоса — это верный путь к головной боли наутро, особенно если забыл открыть окно. Словно всю ночь дышал ядовитыми парами. Осаму набирает воды из бутылки в рот, а Ацуму морщится: — Хоть капля сочувствия, Суна. — У меня есть таблетки от мигрени, — пожимает плечами он, а потом поднимает руки и запускает одну в волосы на затылке Ацуму, а вторую — Осаму. Тонкие пальцы на удивление сильные. Проходятся по напряженной коже, мягко массируя. Осаму блаженно прикрывает глаза и стекает на чужое плечо. Лесная прохлада в его запахе дразнит обоняние, но работает как глоток свежего воздуха. — Тебя можно разливать по бутылкам и продавать, — урчит Ацуму где-то с краю, судя по всему последовав примеру брата. — Дорого и нерентабельно, — замечает Суна. — Это эксклюзивное предложение. — На определенно есть что обсудить, — хищно усмехается Ацуму и ловит взгляд брата. Похоже, что эти двое все уже решили без него. Но сопротивляться нет ни сил не желания. Да и что он собственно теряет?