Когда цветёт терновник

Он не стóит любви. Сложно сказать, в какой момент Фенрис понял это. Может быть, когда подчинился приказу и убил Воинов Тумана — первых, кто принял его, не требуя ничего взамен. Или раньше — когда случайно поймал взгляд своего хозяина, ничего не выражающий, проходивший будто бы насквозь. Или совсем недавно, когда Хоук, виновато улыбаясь, сказал ему: — Ты хороший друг и отличный воин, — широкие ладони чуть сжали плечи. — Но я не могу ответить на твои чувства. На следующий же день в «Висельнике» Фенрис смотрел на своего возлюбленного, а тот — на Изабелу, так, что этот взгляд было ни с чем не спутать. На открытом смуглом плече Изабелы пышно цвели южные ферелденские сливы, а в светлых глазах то и дело появлялась не свойственная ей мечтательность. Фенриса же одаряли натянутыми улыбками, в которых сквозила неприкрытая жалость, и от этого становилось тошно. Конечно, едва ли Хоук стал бы рассказывать всем о вчерашнем признании. В это не хотелось верить. Похоже, настроение, более угрюмое, чем прежде, выдавало мрачное разочарование, завладевшее мыслями. Разве что Мерриль осталась такой же недалекой и весело щебетала, разбавляя неловкость. На душе было погано, но терпимо. Сидя за общим столом, Фенрис представлял, что вчера ничего не произошло. Можно сделать вид, что всё в порядке. Можно даже взглянуть украдкой на Хоука, избегая неловкой извиняющейся улыбки. Не его вина, что он не смог полюбить Фенриса. Цветы на коже Изабелы говорили: Хоук способен на любовь, его чувства искренни и сильны. Любопытно, что за растение цвело на теле Хоука от ответной симпатии? И каким был его, Фенриса, нежеланный, цветок? После отказа лепестки увянут и опадут, а со временем не останется и следа от его первой свободной любви. * * * Уединение казалось единственно верным способом справиться с горечью, что оставалась на языке после примирительного «прости». Ее отлично заглушал терпкий вкус «Агреджио Павалли». Фенрис провел в добровольном затворничестве почти две недели. Он опустошал погреб с таким рвением, будто, покончив с оставшимися бутылками, он уничтожил бы всех рабовладельцев Тевинтера одним махом. На задания его не звали — не то жалея, не то просто остерегаясь того, что и без того угрюмый характер после любовного фиаско стал еще хуже. Сильнее всего раздражало то, что все знакомые Хоука возомнили себя его друзьями. Видимо, решив, что двух недель довольно, чтобы залечить разбитое сердце, они вознамерились лишить его последнего покоя. — Не могу смотреть, как ты в одиночку глушишь такое хорошее вино, — усмехнулся Варрик, переступая разбитый порог поместья, словно долгожданный гость. — В компании-то всяко веселее будет! Фенрис придерживался другого мнения, но его никто не спрашивал. Впрочем, присутствие знакомых лиц, как ни странно, и впрямь облегчало душевную боль. За неделю у него перебывали все, от Хоука до ведьмы. Одержимый пришел вместе с Варриком и Авелин, так что портить вечер и выгонять его было лень. К тому же всё равно нужен был четвертый игрок. К счастью, на вино он не посягал и вел себя в чужом доме на удивление тихо. — У всех бывают любовные неудачи. Отцветет и перестанет, уж поверь мне, — произнес Варрик. Ему всегда волшебным образом удавалось смешивать издевку с искренним сочувствием в такой пропорции, что оскорбиться не получалось. — Тем более угрюмые эльфы частенько пользуются популярностью. Держу пари, не пройдет и месяца, как ты обзаведешься парой-тройкой воздыхателей, не шевельнув и пальцем. Только из дому придется выбраться, чтобы они могли тебя встретить. — Ты хороший боец. Однажды найдется тот, кто оценит по достоинству твой потенциал, — кивнула Авелин, почти повторив слова Хоука. Отличный друг, храбрый воин, сильный боец. За последнее время его удивительно много хвалили. Как боевая единица он и впрямь имел ценность — и знал это наверняка: слишком дорого обошлась его сила. Его можно было использовать для убийства, пыток и устрашения. Но разве это достойно любви? Может, за комплиментами Хоука в действительности стояло отвращение? Да и с чего Фенрис вообразил, что способен испытывать чувства, отличные от рабской привязанности, которую так долго принимал за любовь к своему хозяину? Оружие не умеет любить и уж точно не обязано быть любимым, чтобы снимать головы с плеч. Он — хороший инструмент, и, похоже, выше ему не подняться, раз даже те, кто называет себя его друзьями, не видят в нем большего. В кресле у камина зашевелился Андерс. Допил свою воду, поскреб щетину и потянулся так, что скрипнули насквозь проржавевшие пружины. — Если хочешь знать… — Не хочу. — Меня Хоук тоже отшил. Может, вся соль в том, что он только по кискам? Фенрис ожег мага взглядом и уже открыл рот для гневной тирады, но слова заглушил раскатистый смех Варрика. Спустя секунду к нему присоединилась Авелин, а за ней засмеялся и сам Андерс. Болезненное напряжение развеялось само собой. В окно ворвался порыв ветра, едва не задув свечи, и вырвал из рук мага карты. Глядя на то, как тот ползает по грязному полу, разыскивая свой единственный козырь, Фенрис пренебрежительно фыркнул, едва подавив улыбку. До самого конца вечера его занимали исключительно приятные мысли о том, что он вытряс из одержимого всю его куцую наличность. * * * На следующий день Фенриса разбудил мальчишка-посыльный: Защитник ждал своего лучшего воина в «Висельнике» для похода на Расколотую гору. Негласное изгнание наконец-то закончилось. Раздраженно отшвырнув в сторону тунику, в которой спал, Фенрис застыл на месте. На левом боку, там, где не было татуировок, появился розоватый бутон. Он робко мерцал под смуглой кожей, намеченный тонкими полупрозрачными линиями. Таких растений Фенрис прежде не видел. Он с недоверием коснулся ростка, и тот закачался на тоненьком стебле, легонько отзываясь мимолетной щекоткой. Крохотный — не больше ногтя по размеру — рисунок казался ужасно уязвимым. Возможно, это была ошибка. Например, чувство восхищения или дружеской симпатии, которое кто-то принял за любовь. В таком случае бутон быстро отцветет и увянет. И всё же хотелось думать, что растение пустит новые ростки и распустится нежным облаком лепестков. Что будет расти и крепнуть вместе с чувствами, которые отражает. Можно даже вообразить, что это чувства Хоука. * * * На Расколотой горе стояло жаркое безветрие. Фенрис мог слышать вой далекой бури, которая шла на город с моря. В воздухе висела влажная духота, а предстоящий дождь казался благословением. Варрик, облачившийся в новый доспех, явно не рассчитанный на такую погоду, пыхтел и ворчал. — Если я переживу этот подъем, проклятые работорговцы пожалеют, что не стали послушниками и не поют священные гимны. — После встречи с нами им самим понадобится отпевание, — хищно ухмыльнулась Изабела. Ее открытый костюм не стеснял движений и не мешал изредка долетавшему до берега морскому бризу обдувать тело. — Твою душу, Ривейни, не спасут никакие молитвы. Мне аж завидно смотреть на цветочки. Эта одежда хоть что-нибудь скрывает? Вместо ответа Изабелла игриво погладила лепестки у себя на груди. Те взволновались, словно их достиг ветер далекой бури. — Ничего не могу поделать. Не всем же хвастаться пышной растительностью на теле или новыми доспехами. Я наслаждаюсь всем, что дает мне этот мир. — Отличная философия! — послышалось из-за спины. Фенрис и забыл, что с ними плетется маг. Тот шагал, тяжело опираясь на посох, и одним своим видом вызывал желание хорошенько ему врезать. — Хотел бы и я получить удовольствие от этого подъема. — Так сними свою пернатую куртку и ощути ветер свободы, — ухмыльнулась Изабела. — Не могу. Без нее я чувствую себя голым. — И что плохого в том, чтобы быть голым? Варрик усмехнулся:. — Если Блондинчик предпочитает париться в своих перьях, у него наверняка есть на то причина. Может, кто-то и по нему цветет. Андерс бросил быстрый взгляд на друзей и отвернулся к видимому краю горизонта, на котором как раз показались всё еще ужасно далекие тучи. — Увы, но нет, Варрик. Никаких цветочков для меня. Очень жаль, ведь я так очарователен. Фенрис фыркнул, услышав это. Разговор о цветах Изабелы вдруг оказался для него не таким болезненным, как он думал прежде. Все мысли вертелись вокруг робкого розового бутона на боку, рядом с линией пояса. Непроизвольно потянувшись прикоснуться к нему, Фенрис резко отдернул пальцы. Нет, нельзя было возлагать надежды на этот цветок. Он скоро завянет и исчезнет. Лучше не привязываться и не питать себя иллюзиями, будто кто-то сможет его полюбить. — Если не секрет, Блондинчик… Ты же влюбчивый парень. Чем ты цветешь? — А ты любишь смущать людей, да, Варрик? Тот пожал плечами без видимых угрызений совести. — Только этим и живу. — Тогда откровенность за откровенность. Только после тебя. Варрик проказливо сузил глаза: — Туше. Но ты же знаешь: я своего всегда добиваюсь. — Конечно. Только эта сделка не принесет тебе выгоды. — О, не волнуйся, дело только в любопытстве. — Тогда я подкину тебе загадку. Я цвету растением, которого здесь нет. Оно ядовито, но может быть и лекарством, чаще всего — при болезнях сердца. Не особенно интересующийся травами Варрик заскучал в самом начале объяснения и с трудом дождался, когда оно завершится. — Твои загадки скучные, аж зубы сводит. Фенрис решил подлить масла в огонь: — Не удивлен, что такая мерзость, как ты, цветет ядовитой дрянью. Иначе и быть не могло. Прежде чем ответить, маг манерно закатил глаза. — Простите, ваша светлость, я забыл спросить вас, чем мне лучше цвести. — То, что цветок ядовит, показывает твою истинную натуру. — Знаешь что? Ты просто… — прищурился Андерс. Его лицо скривилось так, словно у него внезапно заболел зуб. Он махнул рукой и остановился, тяжело опираясь на посох. — Я поражен твоим красноречием. — Не сомневаюсь. Идите дальше, я вас догоню. Нужно перевести дух. — Немощный. Как и все маги, — презрительно фыркнул Фенрис. Андерс пробормотал что-то в ответ, но неожиданный порыв ветра унес его слова. Впрочем, едва ли они были хоть чем-то ценны. * * * Обычно преступники выбирали для своих укрытий одну из многочисленных полузатопленных пещер, вымытых водой в пористых скалах Рваного берега: там запросто можно было спрятать лодки, нагруженные контрабандой или живым товаром. Редко кто забирался выше: слишком неудобны пути отступления, слишком велика вероятность, что убежище обнаружат конкуренты. Но эти подонки оказались то ли слишком самонадеянными, то ли слишком глупыми, разбив лагерь в пещере на вершине скалы, куда вела лишь одна тропа. Отсюда открывался отличный вид на водную гладь, сейчас изрезанную волнами грядущего шторма. Ветер все усиливался, и это было только на руку их небольшому отряду. Как обычно, вперед пошел Фенрис. Его появление было впечатляющим: он застал врасплох часового разбойников и, не церемонясь, вырвал тому сердце. Хоук одобрительно хмыкнул, возникая массивной тенью за плечом. Они бросились в лобовую атаку, пользуясь неожиданностью своего появления. Большая часть работорговцев пала, даже не успев достать оружие. Те немногие, которым повезло не умереть в первые минуты боя, пустились наутек. — Отличный бросок, Ривейни! — отметил Варрик. Фенрис кивнул, соглашаясь: кинжал вонзился ровно под лопатку улепетывающего мерзавца, так что тот замертво упал лицом в пыль. И всё же он был не один. — А сейчас я покажу, на что способны мы с Бьянкой. Варрик выпустил один за другим три болта, но только один нашел цель, задев ногу убегающего работорговца. Ветер, который за время схватки стал сильным и порывистым, умудрялся сбивать с курса даже тяжелые металлические снаряды. — Эти — мои! — бросил Фенрис и пустился следом за ускользающей добычей, не дожидаясь одобрения Хоука. Вдали загрохотало, к ветру прибавился дождь. Фенрис бросил короткий взгляд через плечо: никто не последовал за ним. Видно, решили, что он и сам справится с двумя вшивыми ублюдками, один из которых к тому же ранен. Как назло, тяжелые дождевые капли, подгоняемые ветром, били прямо в лицо, а ураганные порывы так и норовили столкнуть с тропы. Любой человек или гном наверняка уже не раз упал бы, но Фенрис продолжал бежать, почти не сбавляя темпа. Он услышал впереди крики и ощутил легкий импульс магии, скользнувший по татуировкам. Ну конечно! На тропе ведь остался одержимый. За очередным поворотом открылся вид на каменную площадку, будто бы зависшую над пропастью. Один из работорговцев, тот, что с болтом в ноге, лежал на земле, пораженный огненным шаром, — его куртка дымилась, а дождевые капли с шипением били по обугленной плоти, поднимаясь облачками пара. Второй же, судя по всему, решил дорого продать свою жизнь. Он уворачивался от заклинаний и наседал на мага, оттесняя его к краю площадки и намереваясь скинуть вниз, в волнующееся море. Андерс держался хорошо, но его подвели обстоятельства: подвернувшийся под ногу камень оказался слишком скользким от воды. Всего миг — и торжествующий работорговец навис над магом с кривым ножом в руках. Мелькнула мысль помедлить, дать ублюдку исполнить свою задумку, а потом сказать Хоуку, что не успел на помощь, но рефлексы оказались быстрее разума. Фенрис прыгнул, подняв меч над головой, и с размаху снес работорговцу голову. Тот забулькал, задергался, толчками выплевывая из срезанной шеи ярко-алую кровь, и завалился прямо на побледневшего Андерса. Фенрис отпихнул тело ногой и вытер лезвие о покрытую заклепками разбойничью куртку. — Спасибо. Только услышав хриплый от испуга, голос он вспомнил о присутствии мага. Тот по-прежнему лежал на спине, бледный и жалкий, залитый кровью и дождевой водой. Перья на его куртке опали и слиплись, как и светлые волосы, а глаза смотрели на Фенриса со странным и непривычным выражением… признательности? — Не благодари. Тебе повезло, что работорговцев я ненавижу больше, чем тебя, — проворчал Фенрис, испытывая смесь удовлетворения и разочарования. Он повернулся на пятках и пошел обратно к пещере. По крайней мере, там сухо и можно переждать бурю. Краем глаза он видел, как Андерс тяжело поднимается, опираясь на посох, и ковыляет за ним. Его движения были скованны, он вел себя странно. Возможно, встреча с работорговцами имела иные последствия, кроме испачканной мантии? В любом случае Фенрису было плевать. Войдя в пещеру, он застал своих друзей за подсчетом выручки. Они уже вскрыли тайник и радостно разглядывали добычу. — Мне тридцать процентов! Это была моя наводка, так что я могу забрать тридцать процентов! — А не слишком ли много для тебя одной, Ривейни? Поделись с друзьями. — Хочешь чтобы я поделилась? Подай пример. Хоук поднял голову и кивнул в знак приветствия. — Я вижу, вы оба в порядке. Андерс замер на пороге, прислонив посох к стене у входа и выжимая волосы. — Есть раненые? — Мы все целы. А ты сам как? Выглядишь не очень. — Меня едва не столкнули в пропасть и окатили кровавым душем, а в остальном всё отлично. Просто немного растерялся, представив, как мне не пойдет быть размазанным по прибрежным скалам. Фенрис фыркнул. О своей роли в спасении жизни мага он решил не упоминать и верил, что тот так же умолчит, пощадив свою гордость. Быть обязанным какому-то рабу — как унизительно для мага! В пещере стояла промозглая сырость, мокрая одежда липла к телу, а металл доспехов холодил руки и грудь, но осознание того, что маг сейчас наверняка кусает локти от ярости, согревало. Андерс подошел к закопченному пятну костра, простер руку, и из его ладони вырвалось пламя. Оно быстро овладело полусгоревшими остатками дерева, и свернулось будто сытый зверь. Постепенно воздух в пещере наполнился теплом. Хоук и Изабела сели у костра, обнявшись. Варрик сердито посмотрел на стену ливня за порогом и, уложив под голову поясную сумку, умостился на одном из оставленных лежаков. Фенрис с наслаждением стянул бы сейчас прилипшую к коже ткань, но ради этого пришлось бы снимать доспех, а идти на такой риск, находясь на Расколотом берегу, было чистым самоубийством. Он ожидал, что маг, вымокший до нитки, снимет хотя бы куртку, но он лишь сильнее нахохлился, как мокрый ворон, и протянул руки к костру, чтобы согреть. Фенрис не мог побороть неприятные предчувствия, зарождающиеся внутри. Он никогда не доверял магу — и не без причин! — но сейчас тот определенно вел себя странно. Не потому ли он отказывался снимать одежду, что под нею скрывались порезы? Маги слабы, а этот — еще и одержим. Фенрис не удивился бы, обратись он к магии крови. — Спасибо, — повторил Андерс едва слышно, будто знал, что только Фенрис сможет уловить его слова, — что спас меня. — И не собирался этого делать. Я просто убил проклятого работорговца. Андерс ощутимо поморщился, потер ладонью левый бок и отвел взгляд. Непонятно, что стало причиной такой реакции, но Фенрис сомневался, что его слова могли задеть напыщенного мага. Скорее уж полученный в бою ушиб разболелся. Или ритуальные порезы. Пожалуй, в ближайшие дни следовало пристальней приглядывать за одержимым, решил Фенрис и отвернулся, всматриваясь в монотонную пелену дождя. * * * Со дня похода на Рваный берег прошло две недели. Все наладилось и даже было пугающе обычно: Хоук снова брал его с собой на задания, вечерами вся компания собиралась в «Висельнике» за игрой в карты. Андерс безбожно проигрывался и громко жаловался на свое невезение, а потом уходил, ссылаясь на то, что его ждут дела в клинике. Никаких странностей, никаких намеков на то, что он использует магию крови. Что занимало Фенриса куда больше — так это то, что бутон на его боку раскрылся. Даже более того: растение зазмеилось упругими ветками с острыми тонкими листьями, давая все больше и больше ростков, на концах которых покачивались розовые кисточки цветов. Фенрис пытался отрицать это, но с каждым днем становилось все очевидней, что кто-то влюбляется в него. Очевидное доказательство этого чувства уже взобралось по его животу до пупка и обвило бедро, стыдливо обходя стороной пах. Фенрис любовался вязью лепестков и листьев, прослеживал пальцами изгибы упругих веточек, и представлял, что это не его прикосновения, а чужие — того, кто цветет бледно-розовыми цветами. Кто бы это ни был, Фенрис хотел отблагодарить этого человека, который смог полюбить его. * * * Худшей напастью Костяной Ямы, без сомнения, были драконы. Но пауки доставляли неприятностей ничуть не меньше. Их кислота разъедала доспехи, а бритвенно острые жвала впрыскивали яд, который туманил зрение и заставлял меч казаться неподъемно тяжелым. Нельзя было отходить так далеко от группы. Фенрис успел несколько раз пожалеть о том, что проигнорировал предупреждения мага. Обычно тот просто издевался, предостерегая о смехотворно мелких опасностях, но на этот раз… Мысли становились вялыми и прерывистыми. Проклятая пещера, куда Фенрис упал, кишела мелкими пауками, не больше локтя в длину. Они сновали по полу и стенам, больно кусая за голые стопы, свисали с потолка, гроздьями валились на голову, словно задавшись целью похоронить жертву под своими щелкающими и брызжущими кислотой тельцами. Мощные взмахи меча не давали особого эффекта: на месте десятка разрубленных пауков появлялось два новых. Резкие рывки сквозь границу Тени с каждым разом удавались всё хуже и становились всё короче. От укусов быстро расплывалось ледяное онемение, Фенрис едва чувствовал пальцы и совсем не удивился тому, что после очередного взмаха меч выскользнул из руки и, пролетев до стены пещеры, сгинул в копошащейся массе на полу. Черный паук с молочно-белыми слепыми глазами спустился сверху и завис на прочной нитке паутины прямо перед лицом, хищно щелкая сочащимися отравой жвалами. Фенрис подумал о цветке на боку, о том, что так и не узнал, кто же цвел по нему, не узнал, чем цветет он сам. Сознание уплывало, сваливая в единый котел гул близкого обвала, жадное потрескивание паучьих когтей и голоса друзей. Фенрис закрыл глаза всего на мгновение. Сквозь вязкую черноту пробивались крики, он чувствовал неистовый жар и слышал тонкий свист сгоравших в пламени пауков, острыми иглами врезавшийся в растревоженный слух. Кто-то тряс его, что-то кричал, куда-то нес, но он почти не чувствовал — ни движения, ни чужих рук, ни глухой боли лириумных татуировок. Ему было спокойно. Он ткнулся носом во что-то мягкое и пушистое — перья одержимого, должно быть, — и заснул. Ему снился умытый солнцем двор, в центре которого, за невысоким золоченым заборчиком, цвело бело-розовым облаком гибкое молодое деревце с тонкими длинными листьями. «Олеандр, — послышался мамин голос, — это крайне драгоценное растение. Доминус привез его с запада, из диких земель андерцев…» Он хотел увидеть ее. Он обернулся резко и стремительно, так что всё тело свело судорогой. Будто через открытую плотину, в его мирный сон хлынула боль, и Фенрис закричал. — Тихо! Спокойно, ты в безопасности! Его удерживали сильные руки. Лопатки и локти были прижаты к теплому влажному дереву, по коже будто скребли металлической щёткой. — Фенрис! Да успокойся ты!.. В тот момент, когда он почувствовал, как разжались пальцы на плечах, и понял, что может наконец освободиться, сверху хлынула волна магии. Татуировки отозвались дрожью, зато кожа перестала гореть. Почувствовав знакомое мягкое тепло, Фенрис позволил исцеляющей магии омыть себя, залечивая зудящие раны. Он открыл слезящиеся глаза. Рядом стоял только одержимый. Никого больше видно не было. Не то чтобы Хоук высказался неясно, однако в глубине души Фенрис надеялся, что он дождется его пробуждения. Но нет, в стенах кричащей об истертой бедности больницы с ним остался только маг, который просто не мог никуда уйти из своего убогого дома. Фенрис хотел подать голос, но лишь хрипло прошептал: — Пить. Язык, как наждак, царапал десны, звуки едва проталкивались наружу, но маг услышал, распахнул сосредоточенно зажмуренные глаза и заторопился, в последний раз укутав Фенриса в колючее покрывало заклинания. — Сейчас, подожди. Он отошел куда-то за пределы обозримого пространства, а потом появился с черпаком на длинной ручке и поднес его к губам Фенриса, осторожно приподняв его голову. Фенрис справился с первой порцией пятью большими глотками — и уже сам приподнялся на локтях. С влагой в тело будто бы возвращалась жизнь. По коже всё еще гуляли мурашки, но не больше, чем бывает, когда кровь устремляется к затекшей от неудобного положения конечности. Осушив второй черпак, Фенрис оглядел себя. Он лежал на простой деревянной койке обнаженный; застиранная льняная простыня со старыми, въевшимися пятнами, которые, видно, никогда уже не удастся отстирать, прикрывала его пах и бедра. — Пришлось раздеть тебя: укусов было слишком много, яд начал разрушать мышцы, нужно было действовать быстро… Кивнув на скомканные объяснения одержимого, Фенрис осторожно сел на койке. Пальцы ног коснулись досок пола — выскобленного начисто, несмотря на вездесущие неотмывающиеся пятна крови, которые разъедали иллюзорное чувство покоя, будто паучья слюна. — Моя одежда… — Хоук сказал, что Бодан всё исправит. Сейчас, я принесу тебе что-нибудь. Никуда не уходи! Фенрис кивнул, равнодушный к явной нервозности мага, и привычно прочертил линию по тянущейся через живот ветви. Она стала куда больше, запуталась в пышных облаках соцветий. И тут его осенило: маг видел! Видел его сокровище, его самую сокровенную тайну! Андерс вернулся с аккуратной стопкой одежды и замер в нескольких шагах, наткнувшись на рассерженный взгляд. — В чём дело? Нет, это не я заколдовал твой член так, чтобы он уменьшился, честное слово! Я только… Маг поперхнулся своей идиотской шуткой и замолк. — Я не прикасался к тебе без необходимости, клянусь, — неожиданно серьезно произнес он. — Только если этого требовало исцеление. В медовых глазах — и почему Фенрис только сейчас заметил их цвет? — не было и капли издевки или обычного превосходства. — Хорошо. Я… благодарен тебе за лечение. Стопка одежды перекочевала на койку. Кожаные штаны, туника с расшитым воротом и длинный жилет с латунными заклепками — слишком вычурная, богатая одежда, сам бы Фенрис такую не выбрал. К тому же всё рассчитано на больший размер и высокий рост. Должно быть, Хоук одолжил вещи своего покойного брата. Что ж, Фенрис обязательно вернет их, как только доберется до своего имения. Мысленно поблагодарив друга, он принялся влезать в штаны. Потом поднялся на ноги и понял, что поспешил: тело, ещё не пришедшее в себя, начало заваливаться набок. — Спокойно, — Андерс поймал его, обдав горячим дыханием скулу, помог устоять. — Не спеши, ты еще не оправился до конца. Головокружение прошло так же быстро, как и началось. Фенрис хмуро посмотрел на руку мага на своем предплечье. — С чего ты взял? — Чтобы отпугнуть пауков, мне пришлось использовать огненный шторм, и тебя задело. Большинство ожогов затянулось, но этот никак не удается убрать, всё время остается рубец, — признался маг с досадой, очерчивая длинными пальцами путь от плеча, по кисти, вниз. Он смотрел в лицо Фенрису завороженно, не отрывая взгляда, пока его горячая, нежная ладонь не остановилась на бедре, там, где лириумные татуировки оставляли всё больше пространства неповрежденной коже. — Вот здесь, — прошептал маг одними губами. Теперь Фенрис видел в его медовых глазах желание, подобающее магистру, — похоть. — Он и не заживет, — сказал Фенрис холодно. — Это клеймо. * * * Бешеная гонка на всех парусах по волнующемуся от осенних штормов Недремлющему морю — это, без сомнения, именно то, что помогает сбросить хандру и забыть об усталости. — Держитесь, мальчики! — задорно кричала Изабела, выворачивая руль. — Андерс, поддай ветерка! Пришлось вцепиться в такелаж, кливер защелкал на ветру, больно лупя по незащищенному боку. Как лучший пловец, Фенрис был выбран в качестве передовой ударной силы. Он балансировал на бушприте, отчаянно цепляясь пальцами ног, и готовился прыгнуть: они почти догнали крохотный однопарусный кэт, на котором их добыча уходила от погони. Маг картинно вытянул руки, нагоняя ветра в парус, Изабела ликовала и радостно улюлюкала что-то про новую шляпу, а Хоук старательно цеплялся за единственную мачту и старался не блевать. Шлюп качнулся и взобрался на горб темной, почти стальной в свете грозовых туч, волны. Бушприт неодолимым роком завис над палубой крохотного суденышка, и Фенрис, подгадав момент, прыгнул. Ноги заскользили, так что он точно вылетел бы за борт, если бы не успел зацепиться острыми перчатками за снасти. Взвизгнула девушка, прячась в объятиях широкоплечего и насквозь мокрого, как и все они тут, мужчины. Фенрису даже не понадобилось угрожать им, чтобы одержать победу: пара просто прижалась друг к другу, стиснулась у мачты, и не пыталась оказать никакого сопротивления, напуганная то ли штормом, то ли как с небес спикировавшим на их корабль пришельцем. — Отпустите нас! — взмолилась девушка. — Мы никому не причинили вреда! Отвечать Фенрис не стал. С тем, что делать дальше, пусть разбирается Хоук. Дорога к берегу оказалась чуть ли не опасней самой погони: парочку вытащили на шлюп и заперли в трюме, так что она не доставила проблем, в отличие от резкого ветра, который упорно гнал судно прочь от берега. Маг, подстегиваемый криками Изабелы, совсем выбился из сил и едва не падал от усталости к тому времени, как корабль подошел к пристани, и плотно притиснулся к большому двухмачтовому барку. В порту их уже ждали. Аристократ, напыщенный и одетый на орлейский манер, в окружении хорошо вооруженных наемников без знаков отличия. Фенрису это сразу не понравилось. Хоук первым сошел с корабля, явно сильнее остальных радуясь тому, что под ногами больше не гуляет палуба. Он вел перед собой так и не разделившуюся пару. Девушка все так же цеплялась за мужчину, сжимая в кулачках его мокрую рубаху, а тот ласково гладил ее по влажным светлым волосам. — Итак, сэра Тактион, вашу дочь мы вернули. Хотя, как мне кажется, история несколько отличается от той, что поведали нам вы: никто ее не похищал. Эффектно выгнув бровь, Хоук сложил руки на могучей груди, явно рисуясь. Он действительно выглядел внушительным, серьезным и чуть ироничным. Момент испортил маг, громко чихнув. — Простите, — пробормотал он, дрожа от холода и совсем не по-магически стуча зубами. — Ничего, — милостиво кивнул аристократ, и вновь обратился к Хоуку. Наемники медленно приближались к паре, явно намереваясь разделить ее. — Моя дочь запуталась. Она молода и глупа, вот и очаровалась проходимцем, который только и зарится, что на богатства нашей семьи. — Это неправда! — воскликнула девушка, — Мы с Дэрилом любим друг друга! — Ерунда, дитя мое. Ты заблуждаешься в силу молодости. — Мы цветем! — всхлипнула она, и быстрым движением рванула вниз ворот платья, обнажая белую грудь в желтых цветах. — Я говорила, а ты не верил! — Даника! Ты что творишь? — здоровяк спешно прикрыл девушку собой, стянул тунику через голову и отдал ей: — Прикройся, люди же смотрят! На его спине вились белые колокольчики. Будто почувствовав близость родной души, ростки зазмеились по смуглой коже и, не признавая границ тел, скользнули на обнаженные плечи девушки. Цветы обвили друг друга, смешавшись нераздельно. — Сдается мне, заблуждаетесь тут вы, сэра, — отчеканил маг неожиданно твердым голосом, даже ни разу не чихнув. — Чувства этой пары, очевидно, настоящие. Аристократ нахмурился. — Я не могу выдать дочку за простого торговца. — Папа! — И не перечь! — оборвал он строго и сокрушенно покачал головой. — Нет, милая, никуда это не годится. Ты мне еще спасибо скажешь. — Но цветы, — всхлипнула девушка, — наши цветы! — За достойную плату их уберут в Казематах. Фенрис озадаченно нахмурился: — Разве магия на такое способна? На вопрос, никому конкретно не адресованный, ответил одержимый. Неохотно, отводя глаза, будто стыдясь. — Да. В некоторых случаях их можно… искоренить. Чувства уходят вместе с цветами, но тому, кто решится на такое, становится невозможно полюбить снова. Фенриса затошнило от тревоги. Маг видел на нем цветы. Касался их, пока Фенрис, парализованный ядом, метался в беспамятстве, не в силах защитить себя. Он мог… Всё в душе ворочалось, хотело встать на защиту того нежного чувства, что питал к нему кто-то неизвестный, неузнанный, цветущий олеандром. Встать на защиту своего права испытывать что-то кроме болезненного раболепного обожания. — Зачем? Они же не приносят никакого вреда! — протестующе возмутилась Изабела. На это маг только пожал плечами: — В некоторых случаях. В наступившей тишине, прерываемой только всхлипами девушки, яростно цепляющейся за своего возлюбленного, особенно громко прогремели хлопки. — Прекрасно! Насколько я понимаю, вам приходилось проводить процедуру? В таком случае мы сможем договориться. Я не хочу, чтобы эта история стала известна. Пятнать имя рода… Андерс произнес очень тихо: — Не думаю, что смогу вам помочь. — Отчего же? Я слышал, вы живете в Клоаке. Думаю, вам не помешает, так сказать, прекратить собирать шелуху и перейти к сути. — Я уже сказал: нет. Тактион вздохнул с притворным сожалением и вяло махнул наемникам. — Вы не оставляете мне выбора. А могли бы пожить подольше. Хоук выступил вперед, возмущенный поворотом событий, но не удивленный, судя по тому, что рукояти кривых клинков уже лежали у него в ладонях. — Эй! Мы так не договаривались! А плата? Аристократ скучающе обернулся. — Вы хорошо выполнили свою работу, но я не могу оставить вас в живых. Нельзя, чтобы кто-то знал о таком позоре. Пойдем, милая. Девушка — Даника — пронзительно закричала, когда ее всё-таки оторвали от любимого, и в того полетели стрелы. Умный ход — спрятать несколько стрелков на палубе стоящего рядом корабля. Сверху и целиться удобней, и шансов на то, что их смогут достать, почти никаких. Фенрис скользнул в Тень, преодолев расстояние в две десятка шагов почти мгновенно, коснулся резной пилястры, выступающей на округлом борту, и рванул выше. Только один из семерых стрелков успел положить на тетиву стрелу до того, как почувствовал холодную сталь в своей груди. Спуск занял больше времени, чем подъем: прыгать с такой высоты было опасно, пришлось искать лестницу. К тому времени как Фенрис присоединился к друзьям, с наемниками было покончено, аристократ сбежал, а девушка безутешно и надрывно рыдала над своим возлюбленным, который был утыкан стрелами, как морской еж. * * * В город они шли в неловком молчании. Шторм, от которого им едва удалось ускользнуть, бессильно грыз каменные стены Киркволла и ворчал с неба водяной крошкой, но проникнуть внутрь не мог, как ни старался. — Мне нужно выпить, — пробормотала Изабела. Хоук согласился: — Мне тоже. Поразмыслив, Фенрис решил, что идея ему по душе, и повернулся к магу. Тот как раз без единого звука оседал на мокрые доски мостовой, прижимая к груди окровавленную руку. Фенрис успел: метнулся, вцепился в пояс, потянул вверх, не давая упасть. — Андерс! — взволнованно воскликнул Хоук. — Что случилось? Изабела уже стояла с клинками наголо, затравленно оглядывая окрестные окна. — Ерунда, — мотнул головой маг, — на причале задело… — Почему не вылечишься? — спросил Фенрис и тут же понял: одержимый изнурен. — Просто нужно, — он прервался чтобы отдышаться от терзающей боли, — нужно в клинику, там… перевязать. Вот и оно: тот шанс, которого ждал Фенрис. Андерс вынужден будет снять свои поношенные тряпки, и если под ними будут порезы — на предплечьях, запястьях, бедрах, груди — везде, где дотягивается нож мага крови, — у Фенриса будет неопровержимое доказательство. Он закинул безвольную окровавленную руку мага себе на плечо. — Я отведу. Хоук посмотрел на него как-то странно: то ли с укором, то ли с благодарностью. Фенрис подумал, что еще совсем недавно он бы застыл, зачарованный этими пронзительными светлыми глазами, а сейчас только кивнул, развернулся и поплелся к ближайшей подъемной платформе, таща с собой едва живого мага. * * * Фонарь у лечебницы не горел, но двери щурились подслеповато отодвинутыми створами. Чисто выскобленный пол был затоптан, изрешечен следами тяжелых сапог, простые деревянные койки, собранные из обрезок доски и старой, выброшенной мебели, перевернуты и сломаны, а простыни, так старательно выстиранные, разорваны и втоптаны в грязь. Андерс застонал, цепляясь за плечо, и Фенрис осторожно опустил его у стены, перевернул одну из уцелевших коек. Лечебница была разорена, безжалостно вскрыта, выпотрошена и брошена на потеху соленым морским сквознякам, которые время от времени сгоняли прочь зловоние канализации. Но если ее хозяин окажется магом крови, то и его щадить будет незачем. Маг был легким, а может, из-за лириумных татуировок Фенрис не чувствовал полного веса, но на койку Андерса удалось поднять без усилия. Он уже совсем обессилел и только сжимал здоровой рукой ворот, пачкаясь с окровавленных перьях. Фенрис легко откинул его руку. — Сейчас. Сейчас или… Плащ поддался легко: он и без того был истрепан и неоднократно подшит с изнанки — аккуратно, стоило признать, и весьма умело. Несмотря на бедность, маг, не чуравшийся тщеславия, старательно сохранял иллюзию роскоши со всеми этими перьями и золотистыми заклепками, украшавшими ворот. Длинная истрепанная рубаха под плащом эту иллюзию полностью рассеивала. Старая, в пятнах плохо отстиравшейся грязи и крови, она с покорным треском разошлась, обнажая неприглядную истину. Почему от вида окровавленных бинтов, сплошь перетягивающих грудь, стало так тошно, Фенрис понять не мог. Он ведь ожидал увидеть подобное. Когда-то он даже надеялся. Когда глаза мага не обрели для него медовый цвет. — Venhedis! Открытой ладонью он ударил по койке рядом с головой мага. Боль немного отрезвила, но легче не сделалось. Маг застонал тихо, под бинтами на его груди что-то дернулось, крови стало больше. — Что за?.. Бинты поддавались неохотно, плотно затянутые умелой рукой, так что пришлось разрезать их ножом, что всегда висел на поясе Андерса. Что бы Фенрис ни ожидал увидеть, это точно не были тонкие черные ветви, сплошь усеянные длинными шипами, которые, в отличие от его цветов или цветов Изабелы, выходили за пределы рисунка, таранили и рвали нежную кожу, все туже сжимая худую грудь. — Что это? — прошептал Фенрис, подспудно понимая, что он уже знает ответ. — Что это, маг? Андерс открыл глаза, и черные колючие ветви завились, потянулись к розовым цветам олеандра, чтобы переплестись с ними и выпустить крохотные робкие зеленые побеги. * * * Остаться и помогать в восстановлении лечебницы казалось естественным решением. Они почти не разговаривали о случившемся. Для всех остальных Фенрис по-прежнему был другом Хоука, которому поручили присмотреть за магом после нападения. Андерс не гнал его, но и к себе не звал. Он просто заваривал две кружки травяного чая вместо одной, спал немного дольше и меньше засиживался над манифестом по ночам. — Твой демон не злится? — М-м? — Андерс поднял светлое, гладко выбритое лицо, — Вообще-то Справедливость — дух. И сейчас он спокоен. — Почему же? — Ему нравится песня. Больше ничего добиться не удалось. Андерс уткнулся в свои заметки о цветах и корнях, пока Фенрис не ушел прочь, перестав задавать вопросы. — Почему именно я? — спросил он на следующий день. Андерс только пожал плечами: — Если скажу, что мы похожи, взъерепенишься. На этот раз Фенрис ушел быстро, чтобы позже выставить все свои претензии бутылке старого тевинтерского вина. Та издевательски молчала, а потом и вовсе разбилась о стену. * * * Сезон штормов понемногу подходил к концу. Фенрису нравилось смотреть на нежный чистый свет, что по утрам пробивался сквозь длинные решетчатые окна лечебницы. Падая на потертые доски пола, он светлил их, исчезали на время изъевшие дерево пятна, а пылинки, кружащиеся в затхлом воздухе Клоаки, взлетали и падали, как крохотные пушистые снежинки. Андерс сидел спиной ко входу и пытался дотянуться до поджившей царапины на лопатке, когда-то глубокой, оставленной острым шипом. Кожа медленно зарастала, терн утратил свою жгучую ненависть и стал не более чем изображением, но следы оставались. — Помочь? Андерс кивнул, не оборачиваясь: — Да, пожалуй. Сняв рукавицы, Фенрис зачерпнул мази из баночки, заскользил по карте шрамов, которую за эти недели, пока молча исправлял собственноручно нанесенный урон, неплохо изучил. Андерс зашипел и явно поморщился, хоть и отвернул лицо. — У тебя холодные руки. Один порез за другим. Кровоточащих ран не осталось, они меркли, исчезали, стертые временем и неумелыми, но старательными руками. Если бы не цветение, если бы не яростная, безоглядная ненависть, Андерс исцелил бы их мгновенно. Порывисто, без особой причины, Фенрис наклонился и прижался губами к бледной коже. Он почувствовал легкую дрожь и дерганый вдох, отстранился и поцеловал шрамик рядом. На терновнике в местах поцелуев появились бутоны. — Ты что делаешь? Андерс запрокинул голову назад и вверх, но только чтобы встретить еще один поцелуй. Он разомкнул губы, открылся, и Фенрис целовал его, обняв ладонями плечи, пока не начало покалывать шею от неудобной позы. Он оторвался, обошёл койку, насилу сдерживая суматошность шага, и остановился между приглашающе раздвинутых колен. — Надеюсь, ты не ждешь никого? — Только тебя. Андерс послушно опрокинулся на бок, приподнял бедро со старыми следами плетей, и расслабился, подставляясь под настойчивые пальцы. Призрачный свет утра стирал все клейма, шрамы и отметины, что оставило им двоим время. Он делал их кожу гладкой, а прошлое — незначительным. Когда Фенрис, испещряя поцелуями узкое лицо, двигался в жару тела своего любовника, то видел, как колышутся пушистые облака цветов олеандра на черных ветвях терновника, и чувствовал, что любим всем сердцем.