Алые сны

Микейла видит алые сны. Она не помнит подробностей — только цвет: густой, насыщенный, бьющий в глаза ослепительным багрянцем. Заливающий все вокруг, как кровь. Алый, алый, алый. Ночь за ночью. Она резко открывает глаза и смотрит в темный потолок, пытаясь осознать, что конкретно ее разбудило. Ни страха, ни тревоги — просто странное неуютное чувство. словно ей здесь не место. Микейла встряхивает головой: что за глупости? Это ее родной остров, дом, в котором она выросла. Здесь ее семья. Здесь — вся ее жизнь. Только здесь. Она уже по привычке встает, чтобы проверить дочь. Констанс лежит, безмятежно раскинув во сне кулачки. Никаких признаков беспокойства. Но Микейла все равно еще долго стоит у колыбели, рассматривая эти крошечные пальчики, цветастый комбинезон и на удивление серьезную мордашку. Пока что сложно сказать, на кого Констанс больше похожа. Одно только уже заметно: глаза у нее — точь-в-точь как у Брэди. Брэди. В груди словно разом пожар вспыхивает, приливая к щекам. Сердцебиение учащается. волосы мягкие, темные, вечно растрепанные. зарыться в них пальцами, гладить, гладить, гладить… глаза — теплый шоколад с золотисто-медовыми крапинками. глядеть — не наглядеться. голос чудесный. заслушаться-зачароваться-забыться… заснуть лучше, чем от любого снотворного. улыбка головокружительная и пальцы горячие, нежные. так умело пробегаются по гитарным струнам, так ловко плетут алые нити магии… Алые. Микейла смотрит на Констанс в последний раз, поправляет ей одеяльце и снова забирается в постель, крепче прижимаясь к спящему мужу. Все просто отлично. Все более чем замечательно. Идеально. почему же тогда у нее чувство, что что-то не так? Микейла видит алые сны. Долго, упорно, безнадежно. Ночи сливаются в сплошное багровое марево. Неуютное чувство все не исчезает. Наоборот, оно лишь усиливается — с каждым днем, с каждым часом, с каждой секундой. И особенно ощутимым становится, когда она смотрит, как Брэди в очередной раз смеется над чем-то вместе с Бумером, как нянчится с Констанс (отец из него выходит даже лучше, чем она ожидала), как сочиняет очередную песню или занимается другими привычными делами. Брэди. Такой разный, такой непредсказуемый. Поразительный. Загадка, которую вовек не разгадать. Он ласков и заботлив с ней до дрожи. Он никогда не упускает шанса подхватить ее на руки, приносит ей завтрак в постель, зацеловывает лицо, шею, плечи так отчаянно нежно и шепчет «боже, я так тебя люблю, Кей». Он окунает ее в эту нежность с головой, окутывает, словно в кокон. и она сгорает под его губами и пальцами, как сухие листья в пламени костра. она тоже любит сейчас особенно остро. сейчас, сегодня, завтра, всегда. но откуда тогда этот алый цвет в ее снах? Потом появляются и другие мелочи. Странные взгляды ее отца, в которых будто затаилась бесконечная тоска и изможденность, поведение Ленни (еще более безумное, чем обычно), да и остальных жителей острова. Они все будто ее сторонятся. Они все будто знают больше, чем хотят показать. Микейла не понимает, почему это вообще ее беспокоит. У нее ведь все замечательно. Восхитительно. Прекрасный муж, чудесная дочь. Кругом благодать. Сказка. Тот самый Золотой век из пророчеств. Слишком безупречно. Настолько, что кажется почти неестественным, неправильным. Так хорошо — не бывает. Алые сны продолжаются. И однажды сквозь марево пробивается крик. Пронзительный, надрывный, полный такого страдания, что кажется почти нечеловеческим. Микейла просыпается в ужасе, потому что узнает этот крик. Потом появляются и другие. Один за одним. Люди плачут, стонут, умоляют спасти их. — Больно… — Мне так больно… — Пусть это прекратится… пожалуйста… Пусть это прекратится! Что прекратится? Как все это связано с Брэди — с милым, смешливым, искренним, мягкосердечным Брэди? Что он такое на самом деле, ее муж, ее любовь, ее жизнь? — Брэди, — шепчет она, пока он не спеша спускается поцелуями по ее подбородку. — Скажи мне правду. — Какую? — Что происходит на Кинкоу? Он мгновенно прерывает свое приятное занятие. — Не понимаю, о чем ты. Кажется, действительно удивлен. Или так искусно притворяется? — Что-то не так, Брэди. С этим местом. С нашим народом. С тобой. Теперь он выглядит растерянным, но в глазах мелькает на мгновение нечто тяжелое, почти болезненное. — Это твоя магия? Ты держишь всех под контролем? Бумера, Ленни, моего отца. Других жителей острова. Зачем? Руки, все еще обнимающие ее, словно каменеют. — Кей, я… — он прикрывает глаза, мотает головой, будто отгоняя назойливых мошек. — Я правда не понимаю, о чем ты говоришь. — Они страдают, — произносит она очень тихо. Смотрит в эти невозможные глаза, чужие и родные одновременно. — Люди страдают, Брэди. Я слышу их крики. Я чувствую. Он судорожно выдыхает и отворачивается от нее. Садится, обхватив голову руками. — Ты серьезно думаешь, что я все здесь контролирую? Ну то есть… — он слабо усмехается. — Вообще-то да, я ведь король. Но не так. На мгновение ей хочется закричать на него. Припереть к стенке, заставить признаться. почему ты не можешь просто быть честным со мной? Но он все не поднимает головы. Его плечи сгорблены, а шея так напряжена, будто на него что-то давит, что-то неотвратимое, сокрушительное, беспощадное. Сердце сжимается до режущей боли. что же с тобой творится? что ты скрываешь? Микейла придвигается ближе, дотягивается, гладит эти усталые плечи, спину. Он накрывает ее руки своими почти лихорадочно жаркими ладонями, поворачивает голову так, что они соприкасаются лбами. — Это все для нас, — говорит он едва слышно. — Для нас. Ночью ей снится, что алое марево поглощает ее, сжигает заживо. А потом она опять просыпается от его крика. Брэди. Сладость и горечь, радость и печаль, счастье и боль. Ее надежда и ее проклятие. — Прости, — его голос срывается, хрипит, как задушенный. — Я должен был рассказать тебе раньше. Правда предстает перед ней во всей своей ужасающей простоте. Она погибла, защищая его. Умерла у него на руках, захлебываясь кровью — красной-красной. А незадолго до нее погиб и Бумер. Их семья, их королевство, их идеальная, сказочная жизнь — ничто из этого не было реально. Даже их дочь, которую они только что уложили спать. Она фантом, мираж, сотканный из его магии. Как и весь этот мир. И сейчас он стоит перед ней — настоящий. Маска наконец-то сползает, разбиваясь в багровые осколки. У него темные круги под глазами, а лицо высушенное, выбеленное почти до синевы, словно восковое. И взгляд — больной, изломанный, измученный. такой правды ты хотела? Микейла застывает, немеет, не может дышать — и перестать смотреть тоже не может. Кто бы знал, как это страшно. — Я могу все исправить, — говорит он тем же жутким, хриплым голосом. — Я могу снять чары и отпустить их всех, но тогда… тогда ты исчезнешь. Навсегда. И Бумер с Констанс тоже. Вы все исчезнете. Микейла сглатывает. Внутренности неожиданно скручивает — сильно, жгуче, почти до тошноты. сочиняет для нее песни, дарит ее любимые цветы, кружит на руках… целует, целует, целует, пока дыхание не сбивается… смотрит с любовью дикой, всепоглощающей, безграничной… а теперь стоит с взглядом безжизненным, словно эту жизнь из него разом высосали без возможности вернуть. Как можно его оставить? И тем более оставить — таким? Она идет навстречу, почти не осознавая, тянется к нему, обнимает так крепко, как только способна. Он обнимает в ответ неуверенно, и руки у него, кажется, дрожат. — Я причинил столько боли, — вряд ли эта боль сравнится с той, что сейчас у него в голосе. Микейла гладит его по затылку медленно, ласково. — Я верю в тебя. Всегда верила, — она совсем не помнит их отношений до брака, но это сейчас уже и неважно, ведь так? — Я знаю, ты сделаешь правильный выбор. Он утыкается в ее лоб своим и тоже сжимает наконец крепко-крепко — дух захватывает. — Спасибо, что подарил мне еще немного жизни, — говорит она, поглаживая его лицо. — Но я не хочу жить такой ценой. Он отстраняется и рассматривает ее, долго, пристально, жадно, нежно. — Моя Микейла, — шепчет он. — Мой ангел. Ты самое настоящее, что у меня когда-либо было. Я столько времени потратил, чтобы добиться твоей любви — и ни о чем не жалею. Ни секунды. — Я тоже, — ну вот, даже улыбнуться получается. Их губы встречаются исступленно, с каким-то особенным трепетом, и они льнут друг к другу, забываясь еще на несколько драгоценных мгновений. Микейла сосредотачивается на этом поцелуе, когда ее тело развеивается алой пылью, возвращаясь в небытье. Она больше не видит снов.