Пеплом на ладонях

      Милый мальчик, на руки свои взгляни.       На те самые руки, которые тянулись когда-то с неизмеримым — все науки мира познать — любопытством к старым книгам. Пальцы — нежным ртом исцелованные.       Помнишь, как ты в чужих объятиях плавился, подобно медовому камешку воска, и грешное мгновение остановиться умолял?       — Здравствуй, Сэм. Здравствуй, любовь моя.       Брэди кривит в ослепительной усмешке окровавленный рот. У Сэма ломается всё в груди. Хрустяще выворачивает костяшки. Ноет переносший много лишений и кулаков нос.       — Ты, мерзкая тварь…       Он открывает рот — беспомощная рыбёшка, выброшенная на берег. Берег серебристый и льющимся песком выстланный. На том берегу строят диковинные замки у воды и в наивной голове, ловят дремлющих ящериц и лягушек, ранят ноги о коварные стёклышки и ищут ракушки и собственные мечты.       Когда-то маленький Сэм играл у озера с братом. Когда-то Сэм на осенних каникулах — ведь возвращаться ему было некуда — уезжал к дремлющему за городом озеру с Брэди. Когда-то Сэм искренне верил, что сможет туда возвращаться.       С неразлучным Брэди. Или — позже жаждалось — с Джесс. И, может, со своими детьми. Которым не придётся бояться теней в зеркалах, монстров в лесу и родного отца.       Сэм должен был ожидать.       Сэм — ноющие под сердцем заржавевшие клинки — почти не удивлён.       — Не забыл меня? У тебя было слишком много важных знакомств и встреч, — Брэди вздыхает, мотая головой. Незагустевшая капелька крови сползает по виску. — Понимаю. Поправишь мне галстук? Руки заняты, видишь ли.       Не хочу неряшливо выглядеть перед тобою.       У Сэма дрожат пальцы. Пальцам дурно, дурно подгибающимся и кружащим коленям, застрявшему в горле ёжистому комку и голове, похожей на разъярённую колокольню. Ему дурно всему — злоба, прикованная зачарованными цепями.       Сэм знает, что сорвётся позже, как боится бьющийся в дверь Дин.       Выпусти меня. Выпусти, он нам нужен. Выпусти, у него информация.       Знал бы ты, как он был нужен мне.       Брэди наблюдает, голову набок склонив. Очаровательный жест. Привычно-пугающий — от того, что такой…       — Не вертись, если хочешь выглядеть неотразимо, — Брэди всегда обожал тошнотворный жёлтый цвет и мог по оттенку каждый галстук свой различить. Но завязывать их — задача для него непосильная. — Брэди, стой. Дай поправлю.       Посильной она была для Сэма — за чужие плечи поймать и спасти плачевное положение. Выученный и отвратительно семейный жест — сколько они над этим шутили.       Когда они почти два года снимали квартирку, в контракте про непредсказуемые последствия не было ни слова.       Брэди голову наклоняет по-птичьи, сверкая улыбкой. Отражение глянцевых журналов и фотографий выпускников Стэнфордского университета. Сэм свято уверен, что через несколько лет увидит эту сияющую улыбку в газете — прекрасные новости, у какой-нибудь фармацевтической компании новый глава.       Он в Брэди верит, как никогда не верил в себя.       Очаровательный жест. Привычно-тёплый от того, что такой…       Родной.       — Ты, я вижу, отлично умеешь завязывать галстуки, — холодно отвечает Сэм чёрноглазой твари. — В демонстрации актёрских способностей не нуждаюсь.       — Эй, — тварь вскидывается. Праведное возмущение. Безграничная ложь. — Я ещё в семнадцатом веке путался в шейных платках. Мне не приходилось тебе подыгрывать.       Мальчик мой, мальчик мой, кажется, ты простужен. У тебя лоб горячий. У тебя плаксивая истерика внутри. Мальчик мой, сделай глубокий вдох — и продолжай дышать.       Продолжай дышать, потому что за спектакль деньги никто не вернёт.       — Середина второго курса, Сэм, — Брэди вздыхает. — Я тебе не врал.       Середина второго курса. Сэм прикрывает глаза.        …Было так истошно-желанно притворяться нормальным, обычным, несломанным. получать деньги за удачную статью. Не мятые и засаленные купюры, нехотя всунутые угрюмым противником в пальцы, всё ещё подрагивающие после победы в бильярд, а — с ободряющей и гордой улыбкой ему протянутые.       «Так держать, мистер Винчестер. Вы подаёте успехи».       На следующий день возвращается Брэди — ухмылка капельку нахальная и залихватская. На следующий день всё летит к чертям.       (Чёрт летит к нему).       Незаметная в Калифорнии осень сжирает неугомонный и жужжащий наперебой Стэнфорд. Смотрит стеклянно-рыжими глазами, зазывая неумолимо — далеко, прочь от аудиторий и залов, раскалённой южной земли, вглубь материка, где осталось то, от чего Сэм…       Бежал с юных лет и наконец вырвался. Бежал в ту ночь — даже не поймав попутку до вокзала, падая и обдирая коленки, задыхаясь от обиды и рыдающего в груди восторга. Наконец-то удрав от своей семьи.       У Брэди пальцы холоднее сигарет, вымокших под нежданным дождём, и липкой тоски, забирающейся под воротник.       — Хорошо отдохнул? — Сэм суетится на крошечной кухонке, заваривая для Брэди его любимый чай. Нервы успокаивает на отлично. — Как семья?       Он по Брэди скучал — немногим больше, чем следовало. Почему-то первым делом, получив деньги за статью, подумал о том, что стоит его порадовать.       — Отлично, Сэм, — у Брэди взгляд прищуристо-лукавый. На поставленную перед ним чашку глаза не опускает. — Хоть потоп, хоть конец света, они не изменятся. Такие же зануды, как и прежде. Ужасней тебя.       «Ты лучший сосед по комнате, — смеялся Брэди, руку ему на плечо закинув, — могу тебя прорекламировать, но никому-никому не отдам».       Сэм всегда хотел просто быть кому-то нужным — по настоящему, по-родному, чтобы гложущая рёбра чёрная псина прекратила скулить и ныть внутри, неприкаянная, одинокая, жаждущая тепла. Ласки, от которой — в чужую ладонь уткнуться носом и позволить себе детскую слабость.       — Рад от них сбежать?       У него ничего не скребёт и не болит.       Только — приглушённая запоздалая ярость, подобная той, когда ты идёшь по улице, солнцу лицо подставляя и жаждая частью этой замечательной жизни быть, а тебя хватают грязными пальцами за шею, сжимают её, как пищащую кроху-птицу, и лицом — в грязь, не отмыться и не оттереться. Когда машина — брызгами по новым брюкам.       Только пальцы эти — следы от охотничьей хватки твоей семьи и чокнутого прошлого, а машина — дешёвый дом на колёсах и извечно-чёрная тень.       — Очень рад, — склабится Брэди. — На свободе… гораздо веселее и слаще.       …На свободе, когда ничего тебя не грызёт внутри, легче входить в вольер с озверевшими псами и кидать им кости, чтобы они сожрали их и подавились, больше не дышали из каждого зеркала, когда ты смотришь в него, чтобы. Нацепить на бессильную ярость намордник-улыбку.       Дину без тебя будет лучше, напоминает себе он. Ему больше не придётся за тебя, бестолкового, беспокоиться, недоедать, последний кусок отдавая. Может, и до него, нелепого да безумно преданного, дойдёт, образумится, успокоится…       …Терпкий запах, бьющий в чувствительный детский нос, силуэты чёрных бутылок на столе и — вздрагивающие плечи отца, думающего, что Сэм давно под колыбельную Дина задремал.       Приглушённый, всхлипывающий вой и обезличенно-чёрным — второе ноября на календаре. Желание заткнуть уши одеялом, сжаться комком и поджать пятки, пускай никакие монстры за них не цапнут… Кроме тех, что хохочут в пульсирующей голове.       …Кроме тех, что — напротив и где-то в подстреленном сердце.       Мальчик мой, мальчик, ты помнишь?..       Тише, тише, не бей стёкла и не кричи, ножик свой страшный в карман убери, не спугни то, что ты сам в сердце своём сохранил. Думал, что в твоей жизни было нечто нерушимое и счастливое. Думал, что были на твоей дороге люди, помогающие, любящие всей душой.       — Мне стоило догадаться.       Догадаться, понять, остановить поганую тварь, незнакомо как, грудью на амбразуру.       Брэди, ставший ему поддержкой. Брэди, впервые подошедший к нему, заплутавшему в коридорах Стэнфорда. Протянувший руку — словно наперёд обещая не покидать.       Сколько в родное лицо ни всматривайся, не откликнется. Знал ли Сэм, провожая Брэди до вокзала, что прощается с ним навеки? И вернётся некто другой — с его именем и лицом, ключами от их крохотной квартирки в кармане?       Будет улыбаться, притворяться больным и пьяным, ругаться вдрызг с одногруппниками и пропадать у девушек и — изредка — парней ночами? Мечту свою позабыв, прежде любимую учёбу пропускать. На пары философии и богословия заваливаться и шептать злое и смешливое Сэму на ухо и спорить до охрипших голосов с ним и с преподавателем, и Сэму от этого — и весело, и страшно, и колко-искристо до дрожи?       — Брэди, тебе стоит одуматься, — Сэм дверь заслоняет. — Пожалуйста, вспомни, как ты мечтал помогать людям.       — Начинается проповедь, — Брэди цокает языком, глаза закатывая. — Наш праведный мальчик жаждет спасти мою заблудшую душу. Сэм… оставь меня в покое.       Сэм понимает: известия о смерти старшего брата, пропавшего осенью, Брэди подкосили. Сэм понимает: когда кто-то борется с болезнью долгие годы и почти выигрывает, а после его находят в овраге с перерезанным горлом, это…       Невыносимо.       — Мне жаль, Брэди. Мне очень жаль.       — Его никто не смог спасти, — хохочут в ответ, — никакая фармацевтика и операции… Ах, капитализм, ради которого ты влезаешь в долги, а потом уставшие ждать люди — вж-жик!.. Непрощаемо.       Тусклая лампочка мигает; Сэм тонет в лужице разлитого света, бессильно закрывая глаза. Он утыкается носом в чужую макушку, бессильно гладит содрогающуюся спину, синий свитер, мокрую от капающих слёз шею…       — Всё хорошо, Брэди, слышишь? Я тебя не оставлю. Я тебя не оставлю.       Господи — если бы он — господи — пожалуйста — слышал.       Если бы Брэди знал, что утешает Сэм не только чёрноглазую тварь.       Демон чуть подаётся навстречу — нежно и зло в глаза заглядывает:       — О, Сэм. Ты не понял? Его братца прирезал я. Всё свалили на дружков, с которыми он вертелся и беспросветно пил. А я разыграл блестящую комедию в твоих объятиях.       Сэм хочет его ударить — и бьёт.       Когда-то Брэди признался — настоящий Брэди признался, — что желал вырваться из оков бедной семьи и наладить связи, чтобы хватило на лечение для старшего брата. Когда-то Брэди сидел рядом, перелистывая старый семейный альбом и положив подбородок Сэму на плечо. Когда-то Сэму было достаточно этого — маленькой комнаты, лучшего друга, сумевшего его понять, и дремлющей в груди тишины.       У Сэма не сохранилось фотографий.       — Обидно, — стонет тварь, сплёвывая кровь с раскрошенных зубов, — красивый галстук.       — Только галстуки ты и ценишь.       — Нет, их я тоже ненавижу, — Брэди фырчит, — и, Сэм… брось. Остынь. Ты что, никогда не мечтал придушить старшего братца и закопать в лесу? Сомневаюсь. А вот у Брэди старшенький портил его жизнь каждый раз, когда тот приезжал домой. Вспомни, Сэм…       …И не лги себе, красивый мальчик с ангельскою улыбкой.       Вспомни — ты стоял посреди коридоров шумных, и в шуме этом потонул гневный вопль и наступившая в трубке тишина.       Вспомни, как замолчал твой брат, когда ты посреди университета послал его ко всем чертям. Вспомни, как звенел его умоляющий голос, когда Дин позвонил тебе тайком от отца. Вспомни, как…       — Эй, всё хорошо? — Сэм улыбку на лицо натягивает, стоит к нему обратиться. — В первый учебный день уже все доводят?       — Всё в порядке, — Сэм телефон в карман прячет. Он уверен, что Дин ему больше не позвонит. — Разве что я немного заплутал. Аудитории найти сложнее, чем пройти лабиринт на Крите…       — Тогда у нас общая проблема, — отвечают ему, ладонь протягивая. — Брэди. Тайсон Брэди.       О, будь проклят тот день, когда Сэм ответил на рукопожатие.       Будь проклят — потому что Сэм никогда не забудет друзей и Брэди вместе с Джесс, но лучше бы они никогда не встречали его.       Он во всём виноват.       …Брэди, умный Брэди, сумевший бы с отличием закончить университет без одержимости демоном, смог бы спасти брата и добиться всего. И однажды встретил бы человека с сияющими глазами — и никакая тьма их не разлучила.       — Ну, хоть это ты знаешь, Сэм? — Сэм вздрагивает от чужого голоса. На украденном лице — ни капли издёвки и великолепная игра в сочувствие. Или, может… — Слушай. Владыка Азазель приказал мне сблизиться с тобой, признаю, но идею приставать к тебе выдумал не я. Ты ведь знал, Сэм, правда? Что этот мальчишка был весьма… неравнодушен к тебе?       — Я тебя ненавижу.       — Надо быть осторожнее со своими желаниями, — жмут острыми плечами. — Если бы не я, он в жизни не решился к тебе подкатить. Элитное место, первый ряд. Оличный обзор на всё.       …Эй, Сэмми, ты помнишь?..       Кленовую нежность кофе на губах, смех над затейливой шуткой про какого-то философа, сожжённые прямо на улице конспекты после экзамена… Как вместе вы пристыженно собирали пепел с газона и чудом избежали штрафа, а после курили — одну дешёвую вишнёвую сигарету на двоих? Гадость.       Как ты кашлял, морща нос, а Брэди над твоим видом смеялся, потому что ты — настоящий котёнок, пускай взгляд у тебя щенячий и смешная растепавшаяся чёлка.       — Прямо по курсу стражи порядки. Предлагаю отступление.       И они отступали — бежали со всех ног, и в кроссовках хлюпало из-за луж на дороге, и тяжёлые сумки больно ударялись о колени; а они хохотали, ввалившись в какой-то дешёвый бар, под косыми взглядами; особенно, когда Сэм, неуклюжий совсем ещё, в ногах запутался и на Брэди налетел, придавив к стене.       Кто бы знал, что тогда рядом с ним улыбалась и нежно поглядывала чёрноглазая тварь.       Кто бы знал, что чёрноглазая тварь беседовала с ним долгими вечерами, знала половину его привычек и играла великолепный спектакль.       Кто бы знал, что чёрноглазая тварь понимала его, как никто другой, и не смеялась над его наивной верой в светлое будущее — лишь выгибала выразительно брови. Мальчик мой, у тебя было всё. Что твоё сердце могло желать?       У тебя было всё.       Тварь советовала ему книги так же, как и Брэди, только её замечания ставились колкими и смешливо-злыми.       Сэм помнил:       Он на вечеринку идти не хотел перед важной контрольной, но Брэди не смог отказать. (Пожалуй, порою из Сэма вили верёвки, потому что — раз все пьют, то налей себе капельку виски, раз все танцуют — пригласи хоть кого-нибудь, раз на лучшего друга твоей храбрости не хватает. Будь нормальным и — живи. Разве не этого ты желал?)       В тот вечер он всё-таки пригласил Брэди.       Небо за окном отвернулось от сияющего огнями бара. Огромная луна — бесконечное колесо — презрительно сморщилась облачной дымкой, подглядывая в окно за сверкающим серебристым шаром под потолком.       Брэди был пьян, его новые друзья — странные типы из бейсбольной команды, которым жизненно необходимо держать в руках мяч, биту или чью-то шею — тоже. Сэм ещё держался, сколько бы его ни соблазняли.       Но пьянило иное — плывущая музыка и чужие глаза. На выкрики пьяных внимание не обращаешь, и череп собственный раздробить хочется чуточку меньше. Сбежать бы отсюда — и Брэди увести.       — Брэди, — он еле его удерживает, — тебе не хватит, а? Веселье пресыщает.       — Зато твоё лицо великого праведника — никогда, — хохочет Брэди, едва на ногах держась.       И — вкус минимум пяти мохито — его целует, нагло притягивая к себе.       Сэм моргает, горячий язык в своём рту ощущая, и пальцы разжимает, но тут же вцепляется снова — Брэди, качнувшись, сползает вниз, и неожиданно крепкая хватка за подбородок утягивает следом.       …Милый мальчик, ты же помнишь, что следовало сделать нормальному человеку?       Залепить нахалу по лицу, чтобы не лез на глазах у всех. Отпихнуть, оттолкнуть, позволить рухнуть на пол и сморщиться брезгливо — говорил тебе, приятель, не перебирать. Чтобы те трое, кто ещё остался, посмеялись и замолкли.       Не подхватывать его, не выдыхать измученное и умоляющее «Брэди» в чужие губы. Не смотреть — с ужасом и неверящим изумлением в чужие глаза.       — Эй! Я как чуял, что эти двое — извращенцы поганые.       …Эй, мальчик, помнишь, что ты почувствовал в тот момент?       — Сэм, — чёрноглазая тварь вздыхает. — Брось, не смотри волком. Мне было приятнее, когда ты полез в драку против троих за мою честь. Очень жаркое зрелище.       — То-то ты мне кричал «вперёд» и «набей им рожи», — цедит Сэм.       Гадко. Липко.       Потому что ему и подзуживаний не нужно было.       Потому что ярость, застелившая всё багровым плащом, была ярче глаз проклятых тварей с перекрёстков.       Потому что он помнил — дробящая череп злоба и звериная жажда размазать глумливые лица по заплёванному полу. Потому что в итоге он так и сделал. Не трогайте моих близких. Не трогайте меня.       — Вы постоянно лезете в драку, — Сэм одёргивает разодранный рукав. — Ваша версия случившегося — против идеального поведения одного из лучших студентов потока. Кому поверят?       Они переглядываются — загнанные и перепуганные. Они, не боявшиеся крови и кулаков, испугались, подозревает Сэм, даже не его силы.       Его лица.       Они испугались его лица.       — Слушайте его, парни, — Брэди усмехается, подбородком к плечу Сэма прижимаясь. — О, поверьте, он страшен в гневе. Даже я весь дрожу.       И смотрит — с таким восхищением, что Сэму становится мерзко.       — Почему ты впал в такую ярость? — спрашивает чёрноглазая тварь. — Слушай, мне даже делать ничего не пришлось. Только вызвать крошечный резонанс  — и получить удовольствие, конечно… Ты такой красивый. Особенно, когда зол.       — Дешёвый провокатор.       Тварь не может читать его мысли, но почему-то понимающе ухмыляется.       — М, кто виноват, бедный парень, решившийся на поцелуй, или гомофобные мудаки? Кто виноват, влюблённый Брэди или жестокие люди? Разве я на твоей жажде справедливости и мести сыграл? Где провокация, Сэм? Не скидывай на меня ответственность.       Сколько тьмы жило в его груди — и никто в этом не виноват.       Сэм прикрывает глаза.       — Тем более, Сэм, контрольную ты пропустил по своей воле.       Он столько лет мечтал отомстить убийце Джессики — чудесной Джессики, понимающей, светлой Джессики, которую он обожал всем сердцем — и сейчас сидит перед ним.       Не может даже выпытать информацию или перерезать мерзкой твари горло. Или и то, и другое.       Потому что когда-то он человека, чьё лицо носит тварь, искренне…       …Ах, кому ты врёшь.       Виноватый взгляд Брэди, его руки, обрабатывающие ссадины на скуле. Поцелуй — по-детски трогательный и нелепый — в пластырь у Сэма на носу.       — Чтобы никогда не болело. За всех изгнанных и непонятых фриков.       — Брэди… ты пьян.       Тёмные глаза Брэди смотрят на него с любопытством. Он вновь подаётся вперёд, мягко облизывая распухшую нижнюю губу Сэма.       И тот Сэм — тот юный Сэм — давится судорожным вздохом, горячим и плавящимся — и, пускай неправильно это всё, пускай он сломанный, грязный, пускай — к чёрту всё — позволяет себе.       Пропасть.       Будь проклят тот день.       Если у них всё получится — если Сэму придётся прыгнуть в бездну вместе с дьяволом — если однажды у него сохранится лишь память — кто останется с ним в самом конце?       Наверное, в голову будет лезть нелепая чепуха.       В голове брызнут осколки — ласковые ножи и чужие улыбки.       Дышит ли в глубинах миров вселенная, где Сэм останется дома, или — опустит чёртов пистолет в самый последний миг, не решаясь выстрелить, или — вернётся на полдороги в проклятый отель, вставая между дьяволом и тем, кого он любил.       (Посмотри, милый мальчик. Посмотри на свои руки. На ладонях — осыпающийся с потолка пепел и свернувшиеся обгорелым перья.)       — Приношу тебе соболезнования, Сэм.       — И за что же?       — За напрасно купленное кольцо. Сколько статей ради него написал?       Сэм знает, что убьёт его. Сэм знает, что — брат отчаянно колотит в дверь и зовёт его — информация про то, где находится Чума, им необходима.       …Он знает, что Брэди вывернул, выломал его грудину годы назад, и за это никаким адом, клинками и смертью не отомстить.       — Вы всё у меня забрали.       — Прости, любовь моя. Ты сам всё нам отдал.       Мерзкая тварь с чужим лицом, которую Сэм…       Ну же. Милый мальчик. Мы обещали друг другу не лгать.       — Ты очень красив, Сэм, — мягко откликается чёрноглазый Брэди, — особенно, когда искренне отдаёшься.       Ты не можешь солгать мне, милый, отчаянный, заплутавший мальчик. Потому что мы оба помним. Как ты, расхристанный, с глазами шальными и осоловевшими, голову запрокидывал, шею открывая. Артерии, колокольчиками подрагивающие, — лакомство для любого демона. Но ты — любого иного вкуснее и дороже.       Сэм в ту ночь выл брошенной и счастливой до одури собакой, которую впервые полюбили да согрели, топил пальцы в тёмных волосах и кусал губы. Он не думал и не надеялся тогда, что это всё — нечто долгое и, господи упаси, навсегда, но звал с тихой-робкой-испуганной нежностью, сдувал падающую на влажное лицо чёлку и улыбался. Сладкая мальчишечья невинность — не насытишься ею во веки веков.       Знал бы ты, влюблённый мальчишка, что твою открытую и светлую душу получить легче тела, хотя ты их отдавать иначе, чем вместе, не умеешь.       Сатана твой наречённый, и касаться тебя — великий дар, за который бы многое отдали; знал бы кто, что ты, предназначенный дьяволу и мировому катарсису, простой охочий до ласки да истинной любви мальчишка…       Знал бы кто иной, что в глубине светлых глаз живёт первородная тьма человеческая; знали бы твари, жизнь свою прожигающую в развлечениях и пустоте, что для каждой из них в твоём необъятном сердце найдётся местечко.       Тебя, умница наш, ломать сладко — и жальче всех прочих. Начнёшь о прощении, искуплении говорить, в несуществующую душу заглядывать — до кого угодно достучишься.       Я ведь тебя, милый мальчик, почти…       — Твой брат в курсе, что ты вечно таскал в постель всякую шваль? — Брэди короткий взгляд кидает и снова смотрит — потускневший и необыкновенно серьёзный. — Я не только про демонов говорю.       Сколько раз Сэм засыпал в чужих постелях, дома своего не имеючи, и утыкался в чужие плечи, смаргивая с ресниц слёзы? Сколько счастья он растерял по несуждённым ему дорогам?       Сэм знает, что ему всех суждено потерять.       Сэм знает, что ему суждено страшное и великое; и Брэди, и прочие демоны — мелкие сошки в большой игре. Джессика — только жертва, принесённая в начале спектакля.       Сэм делает глубокий вдох.       — Ты плачешь во время секса? Забавно, — смех Брэди режет фальшивой нотой ехидства уши. Сэм стыдливо стирает с исцелованных, еле-еле веснушчатых щёк солёные капли. Отворачивается, утыкаясь носом в подушку. — Не подумал бы… Эй, всё в порядке?       Он молчит — боится спугнуть невыразимое, дышащее мгновение — и тянет руку, переплетая их с Брэди пальцы. Пожалуйста, будь рядом. Пожалуйста, не уходи, пускай ночь не кончается, пускай весь мир сочтёт меня ненормальным или испорченной тварью, но я не хочу тебя потерять.       (Он его всё-таки потеряет. В день: «Прости, серьёзных отношений не завожу».)       Тому — юному, незнающему, любящему бесконечно — Сэму чудится, что Брэди чуть вздрагивает. Чужие пальцы на миг дёргаются — нечеловечески сильно. И потом замирают, расслаблясь, — и мягко-мягко, нежно-нежно сжимают руку Сэма в ответ.       — Я убью тебя.       У Брэди в насмешливых и тёмных глазах — «я знаю, любовь моя».       Неужели нельзя догадаться, что для шайки Азазеля всё закончится так? О твоём дерзком и гордом нраве ходят слухи по всему аду. Люцифер иного дожидаться бы и не стал. Мотыльки тянутся к свету — чтобы в нём дотла сгореть.       — Брэди? — тщетно вглядывается в застывшую маску. — Прости меня, Брэди.       Месть? Ах, да. месть. Сладкая месть. Минута триумфа и торжества. Минута искрящейся бездны — яркая кайма вокруг чёрной и гнилой пустоты. Ты такой же, как мы, мой милый мальчик. Убийца и наглый лжец.       Шепни напоследок секрет: скажи, кого ты любил, парнишку, что потерял в осенний солнечный вечер, или того, кто занял после его место — и был с тобой до конца?       Послушай напоследок крохотную тайну: он помнит, как убивал свою подругу, и помнит, как целовал суженого Сатаны.       О, Сэм, будь ты проклят во веки веков за то, что он всем сердцем тебя полюбил.       Брэди скалится.       …Милый мальчик, плачущий тайком от брата мальчик, кого ты вообще смог спасти?