Скованные одной цепью

Эй, Волди, Володенька, лицо бледное, лицо страшное. Иной взглянет — ужаснется. А мне чего ужасаться — привык. Скверная ты привычка, но моя любимая. Грех жаловаться, соседство хорошее, да вот тянешь ты из меня душу-душонку, и никуда от этого не деться. Не спрятаться. От себя не убежишь, и от тебя не убежишь. Слились в шизофреническом экстазе и радуемся — руками себя обхватываю — и ты это чувствуешь. И вытягиваешь из меня душу лапками когтистыми потихоньку, вытягиваешь черной магией. И душа твоя темная-темная, и душа твоя страшная, и душа твоя люба мне. А иногда ты так хорош, так пригож сердцу моему, что аж до дрожи. Что внутри теплеет что-то светлое, что-то неземное. Как старый друг, как близкий человек. Единственно близкий. Иронично близкий. Куда уж ближе. Я люблю мирское, ты грезишь о великом. Иногда я чувствую себя жалкой букашкой по сравнению с тобой — с великим, некогда могущественным магом. И я, смиренный раб, достоин еще чести быть вместилищем души вашей, быть вашим (другом?) Но это все в моей смятенной душе, в моей жалкой головушке, а что ты думаешь по этому поводу мне знать неведомо. Ты злой, ты очень плохой, у-у-у (Бука) А я такой хороший, знаешь, такой блаженный дурачок. И мы парочка ненужных людей, отвергнутых миром, скитаемся по свету, пытаемся убить какого-то мальчишку. Во, дураки. Мы ведь лишние люди. Нашедшие счастье в друг друге. Ведь так, Волди? Скажи, что так умоляю. Ролики, мороженое, кино, все у нас будет, я верю. Верю самому жестокому волшебнику всех времен и народов, верю абсолютному злу. Несчастному и одинокому. Верю как ребенок — верой неуклюжей и чистой. Я очень сильно хочу тебе верить.