Два короля

Все же брат был не прав. Именно так, кивнув себе, уверенно подумал Тобирама, устало садясь в кресло в своем кабинете. На протяжении стольких часов обсуждать соглашение с Учихами в кабинете брата, где время тянулось вязко, словно патока, чтобы после его подписания вернуться к себе с чувством, что все же они ошиблись и все расчеты, надежды брата пустые, это, конечно, мерзкое чувство. Уже после Тобирама подошел к Хашираме, но тот слушать не хотел все возмущения брата, лишь говоря, что тот боится перемен и если он немного приоткроет себя миру, то ему и самому станет проще. Тобирама лишь закатил глаза. Не у всех, в конце концов, душа на распашку. И все-таки… Сейчас, когда в кабинет падал холодный лунный свет, который, словно отрезвлял, помогая избавиться от тумана в голове из-за бесконечных переговоров, Тобирама, скрепя сердцем понял, что неделя, максимум две, и он и правда сможет смириться с решением брата, возможно, даже найти в нем какие-то плюсы, как бы упорно не отпирался. Но вот с чем точно не смог смириться это с тем, с какой силой и бесконечным упорством Хаширама пытался подружить их с Мадарой. Сначала Тобирама пытался не обращать внимание на то, что каким-то невиданным образом, они с Мадарой везде оказывались наедине, пытаясь испепелить друг друга взглядом (Тобирама знал, что Учиха не сможет сделать это лишь взглядом — он изучил все, что касалось техник Учих, просто чтобы быть уверенным), одновременно с этим неловко стоя друг напротив друга. Порой Тобираме казалось, что брат освоил новую технику — иначе как еще объяснить то, с какой скоростью он исчезал, чтобы дать возможность побыть Мадаре и Тобираме наедине? Хаширама звал их двоих на ужин, говоря, что им нужно срочно что-то обсудить, а потом стоило только всем сесть за стол, он, слишком приторно улыбаясь, тут же кланялся и уходил, говоря, что совсем забыл, что его звала Мито. Тобирама прекрасно знал, что Мито уже давно спала, но молчал. Нечего показывать слабость перед врагом — ему не пять, он мог побыть с Учихой наедине и не убить его. Именно так убеждал себя Тобирама, но все равно, подцепляя палочками кусочек темпуры, думал о том, как можно убить или обезвредить человека одними палочками, зная, что Мадара напротив думал о том же. Они ели в гробовой тишине, где лишь изредка был слышен стук палочек. Тобирама почти вздохнул с облегчением, когда молча поднялся и ушел, подмечая, как плечи Мадары напряглись, стоило ему пройти мимо — но все же темпура была очень вкусной, жаль, что ее не удалось разделить в более приятной компании, где воздух не давил на плечи. Хаширама мог спокойно уйти в разгар тренировки, и за ним как бы невзначай уходили все остальные тренирующиеся, оставляя Мадару и Тобираму наедине, посреди огромного тренировочного поля. У Тобирамы от возмущения перехватило дыхание — и какое оправдание у Хаширамы на этот раз? Время для тренировок выделялась специально и не имело никакого отношения к другим делам Хокаге. Тобирама уже хотел было броситься вслед брату, потребовать объяснений, но почувствовал, как к нему подходит Мадара. Учиха напротив молча принял стойку, сжав кунай так сильно, что Тобирама был уверен, что спустя пару минут от такой хватки у него заболит рука. Мадара как-то быстрее смирялся с каждым решением Хаширамы, может, потому что у него еще не было иммунитета к чарующей улыбке брата, который Тобирама, кажется, выработал тут же увидев ее, или их просто связывало нечто большее… На мысли о последнем, внутри что-то неприятно сжалось и Тобирама раздраженно отзеркалил стойку Мадары — спарринг так спарринг. Мадара тогда сделал шаг вперед. Тобираме и не надо было больше. В тот раз они дрались совсем неумело, не зная, как подступиться к другу другу, и Тобирама понял с удивлением, что впервые спаррингуется с Мадарой. Со стороны Мадара всегда казался смертоносной змеей, черной молнией, которая точным броском выбивала кунай из рук шиноби, прикладывая холодный металл к сонной артерии, но сейчас перед Тобирамой был максимум разъяренный котенок, который даром что не шипел от злости, пока черные волосы, как иголки, торчали во все стороны. Этот контраст поражал, но Тобирама и сам понимал, что сражается как будто только что взял в руки кунай. Они никак не могли наладить связь — то внезапно кунаи едва не искрили от той злости, что шиноби вкладывали в каждый удар, то, опомнившись, неловко звенели, когда Мадара и Тобирама резко понимали, что это просто спарринг и он не должен закончиться чей-то смертью. Они кружили друг напротив друга еще долго — каждый не хотел давать слабину и чересчур сдерживаться, потому что сдерживаться перед таким противником равносильно ранить свою гордость. Они разошлись так же резко, как и сошлись, и там уже не понять, кто был первым. В одну секунду кунаи зло звенели, а вот шиноби уже, глубоко дыша, стояли друг напротив друга, раздраженно смотря прямо в глаза. В черных глазах Учихи Тобирама словно видел отражение красных искр своего раздражения. — Я к Хашираме, — только и бросил тогда Мадара, прежде чем взмахнуть своими волосами-иголками, которые, казалось, еще сильнее растрепались, и уйти с полигона. Тобирама глубоко вздохнул и выдохнул, чтобы не швырнуть ему вслед кунай — вряд ли Учиха бы его не словил, но по крайней мере Тобирама бы точно выпустил пар. «Это крайне недипломатично», — резонно подумал тогда Тобирама, спрятав кунай. — «Я взрослый и сознательный человек — я выше этого». Вот только к брату он все же зашел тем вечером, и с чистой совестью высказал все, что думал насчет его способов подружить их с Учихой, как это отвратительно и лишь отнимает у Тобирамы драгоценное время, сверху добавив, что главное то, что он терпит Мадару и его Учих, остальное неважно. Тогда Хаширама, отложив какие-то бумажки в сторону, просто ответил, что они должны стать друзьями, а не просто вынужденными союзниками, добавив, что это всем пойдет на пользу. Кому всем, Хаширама не уточнил, вернувшись к своим делам, и сколько бы Тобирама не зудел у него над ухом (а он умел быть настойчивым, когда хотел), брат не обращал на него внимание. Видимо, выработал иммунитет к вечному недовольству Тобирамы, и теперь оно его тревожило не больше жужжания мухи. Какая досада. И вот сейчас, когда Тобирама почувствовал рядом чакру Мадары, он устал вздохнул — что на этот раз придумал брат? Вряд ли это будет хуже того раза, когда Хаширама как бы невзначай отправил их двоих на совместную дипломатическую миссию в скрытую деревню Песка, то ли в качестве шутки (у брата ужасное чувство юмора, Тобирама всегда это знал), то ли в качестве наказания Тобираме за его недовольство (Тобирама знал, что брат садист). На миссии они едва перекинулись десятью словами и сделали все в настолько рекордные сроки, лишь бы только быстрее вернуться, что даже Хаширама удивленно смотрел на их отчет. Тобирама тогда взмолился всем Богам, чтобы Хаширама не подумал отправить их двоих еще куда-нибудь, потому что еще пять дней в гробовой тишине с Учихой и без крови не обойдется. Мадара медленно вошел в кабинет. — Прячешься от кого-то? — спросил Мадара вместо приветствия, щелкая пальцами. Свеча, стоящая на маленьком столике на татами тут же послушно зажглась, на что Тобирама скривился — Учиха вел себя как дома, это безумно раздражало. Теплый свет мягко окутал комнату. — Если бы я прятался, ты бы точно меня не нашел, — пожал плечами Тобирама, украдкой с интересом смотря на прямоугольную коробку в руках Мадары. Учиха благоразумно промолчал, видимо понимая, что они могли бы вечно пытаться друг другу доказать, что даже в такой простой игре как прятки, ему бы точно не было равных по сравнению с противником. Уж Тобирама точно так считал. Вместо этого Мадара молча сел на колени перед столиком и поставил туда деревянную коробку. — Это шахматы. Мы с отцом часто играли в них, — Мадара словил заинтересованный взгляд Тобирамы и хмыкнул, — игра как раз для детей, я подумал, что мог бы тебя научить, и Хаширама как раз сумел достать шахматы. Тобирама закатил глаза. Лучше бы с таким рвением брат занимался другими делами. — Так что? Сыграем, Сенджу? Теплый свет свечи падал на лицо Мадары так, что под его глазами западали тени, придавая его лицу еще больше усталости. Они все вымотались сегодня на переговорах, и Тобирама мог бы сослаться на усталость и отказаться, но… Дать слабину перед Учихой? Ни за что. — Сыграем, — просто ответил Тобирама, обходя свой стол и присаживаясь на татами напротив Учихи. Возможно, отказ грозил ему еще одной совместной миссией с Мадарой, а этого хотелось бы избежать всеми силами. Мадара объяснял правила лениво, не торопясь, словно и правда ребенку, но Тобирама, как бы сильно злость не клокотала внутри, внимательно слушал, потому что понимание правил — первый шаг к победе. Мадара расставлял белые и черные фигурки на доске, параллельно рассказывая про каждую. Тобирама подхватил, кажется, пешку — фигурка была сделана из камня и приятно холодила кожу. — Все понял? Могу объяснить еще раз, — добавил таким тоном Мадара в конце, что Тобирама тут же подумал, что лучше умрет, чем попросит Учиху еще раз что-то объяснить. Так что даже если он что-то не понял, он надеялся, что поймет по ходу игры. — Ты же сам сказал, что это игра для детей. Или ты сам не знаешь, как играть и хочешь потянуть время? — тут же парировал Тобирама, делая шаг белой фигуркой. Мадара не ответил на колкость, лишь усмехнулся. Возможно, Тобираме стоило быть чуть менее гордым и все же попросить Мадару объяснить еще раз, потому что Сенджу показалось, что Учиха явно преувеличил говоря, что игра для детей. Хотя, наверное, для человека, который играл в нее с детства так и было, но для Тобирамы, который только-только услышал правила, игра сначала и правда шла из рук вон плохо, но Мадара словно не обращал внимание, лишь изредка поправляя Тобираму, когда он делал неправильный ход. Они не играли в тишине, хотя Тобирама думал, что так и будет. Мадара вполголоса рассказывал историю создания шахмат, невзначай снова и снова упоминая то или иное правило в своем рассказе, и Тобирама жадно за него хватался, как за спасительную соломинку. Когда Мадара замолчал, они какое-то время играли в тишине, а потом Тобирама подумал, что он все же взрослый и осознанный человек (в последнее время приходилось как-то слишком часто себе об этом напоминать) и нехотя стал в ответ рассказывать Мадаре о том, что они с отцом играли в Го, и как Хаширама всеми правдами и неправдами всегда пытался уйти от очередной игры с отцом, потому что ему было скучно. Но Тобираме наоборот нравилось, и, сам того не заметив, Сенджу тепло улыбнулся, рассказывая про единственную партию, которую смог выиграть у старика. Мадара не перебивал, лишь внимательно слушал, усмехнувшись на моменте, когда Тобирама пересказывал особенно глупую отмазку Хаширамы. Тобирама в целом думал, что они, наверное, впервые вот так спокойно общаются с друг другом. Хотя, общением это было сложно назвать — они говорили друг другу что-то монологом, не задавая вопросов, но все равно это уже точно был какой-то прогресс. По крайней мере, они не вцепились друг другу в глотки хотя бы словами. Мадара едва не выиграл, но в последнюю минуту Тобирама урвал ничью. В конце концов, он крайне внимательный слушатель. — Быстро учишься, Сенджу. Я больше не буду сдерживаться рядом с тобой, и мы уже сыграем с тобой на равных. Если ты справишься, — уголки губ Мадары дрогнули в ещё одной усмешке, лишь на этот раз не ядовитой, как всегда. Тобирама списал все на то, как падал свет свечи и на их общую усталость — мог ли Мадара улыбаться ему без капли яда? — Так уж и быть, я дам тебе шанс отыграться, Учиха. Но в следующий раз я выиграю. Мадара, закатив глаза, поднялся и ушел, пока Тобирама складывал шахматы в коробку, внимательно рассматривая каждую фигуру. Где Хаширама достал их? Неужели раздобыл специально, чтобы подружить его и Мадару? Что же, упорства брату не занимать. Мужчина пальцами провел по фигуркам двух королей, прежде чем захлопнул коробку. Дать шанс Учихе… Шанс отыграться и наладить все хотя бы внешне. В конце концов, сегодня вечером все было не так плохо. Да, между ними все еще была неловкость, возможно, им бы было спокойней просто разойтись, но, если к Тобираме относились хорошо, в ответ он всегда старался относиться так же. Вражда утомляла, тем более после сегодняшнего дня, когда они наконец подписали соглашение, которое должно было стать началом чего-то нового, где не было месту ненависти. Ведь они все стремились к миру, да? И в итоге он у них есть, даже если не такой, каким его изначально видел Тобирама. Тобирама вышел на улицу, сел на ступеньки. В воздухе все еще приятно пахло дождем, и, пока теплый летний ветер ерошил волосы, Тобирама смотрел на осколки неба, отражающиеся в лужах, и думал — может и правда стоило дать Мадаре шанс?

***

На самом деле сказать, было проще, чем сделать. Внутри все выворачивалось наизнанку, стоило лишь подумать о том, что они теперь действительно союзники с Мадарой и им правда стоило наладить отношения, потому что, если они не могут элементарно общаться, не хватаясь за кунаи через слово, то как они смогут дать слаженный отпор врагу, когда придет время? Тобирама понимал, что не всегда выигрывает сила, чаще выигрывает слаженность и то, насколько союзники понимают друг друга. Так что как и говорил Хаширама, Тобираме и Мадаре правда стоило наладить связь, как бы не хотелось это избежать. Вечером, выходя к брату на ужин (Хаширама даже не стал врать, что не позовет Учиху), Тобирама ворчал под нос на то, что брат опять оказался прав. В чем, разумеется, Тобирама бы и не признался под страхом своей смерти. Конечно же Хаширама ушел едва они взялись за палочки. Гордо объявил, что дела Хокаге никогда не ждут, подхватил плошку с кацудоном и практически в прямом смысле исчез — ушел так быстро, что Тобирама даже не успел возмутиться и попытаться все же выпросить какие дела Хокаге не могут подождать хотя бы час, учитывая, что сам Хаширама и позвал их. Какое-то время они ели молча и бесшумно. В этот раз Тобирама не перебирал в голове способы как можно убить человека столовыми приборами, да и вряд ли он бы смог придумать что-то новое, учитывая сколько раз уже они ужинали наедине с Мадарой по воле брата, а пытался найти какую-то нейтральную тему для разговора. Главное начать, здраво рассудил Тобирама и, откашлявшись, сказал: — Вкусно, — и тут же замолчал, не зная, как продолжить. Он редко говорил с кем-то не по делу, кроме брата, а брат всегда знал, как подхватить любое начало диалога. Учиха напротив лишь кивнул, макая кусочек свинины в желток и ответил: — Вкусно. Тобираме еще никогда не хотелось умереть от неловкости так сильно, что он подумывал о том, что может стоило и ему придумать какую-то отговорку и уйти вслед за братом. В конце концов, он чувствовал, как красным горят щеки, и не знал, что хуже, сбежать от Учихи или раскраснеться перед ним как девочка. У Мадары видимо было больше опыта в диалогах, к счастью, Тобирамы, потому что спустя время он продолжил: — Послушай, я понимаю, что нам обоим неловко, мы словно пытаемся игнорировать нечто важное, но, — глубоко вздохнул и отставил плошку, — я просто хочу сказать, что сейчас, когда у нас есть мир, я сделаю все, что его сохранить, чтобы мои люди больше не знали войны. Я… Никогда не прощу тебе то, что случилось с Изуной и думаю ты никогда не простишь моим людям то, что случилось с твоими братьями, но… Сейчас у нас есть шанс все исправить в память тех, кто погиб и для тех, кто жив, и я готов для этого на все. И словно он уже не произвел достаточно впечатления на Тобираму, под пальцами которого едва не сломались палочки от напряжения, добавил: — Мне бы хотелось узнать тебя получше, не просто потому что это одно из важных условий нашего мира, и не просто как брата моего друга. Ты отличный шиноби, ученый, стараешься на благо своего народа ничуть не меньше, чем Хаширама. Это заслуживает уважения. — Что бы ты хотел узнать? В голове была сотня вариантов для отступления. Но Тобирама решил сделать шаг вперед, потому что понимал, что так будет лучше. Для всех. На лице Мадары мелькнуло удивление, словно не ожидал, что Тобирама примет их перемирие. Тобирама и сам не ожидал, но произнеся свой вопрос вслух понял, что никогда еще рядом с Учихой не был настолько уверен в своем решении. Им нужен мир. И Мадара действительно не был настолько ужасным, насколько любил ворчать о нем Тобирама. — Каким было твое последнее исследование? — наконец, спросил Мадара. Тобирама хмыкнул. Мадара осознанно затронул ту тему, где Тобирама мог говорить часами, не слушая никого вокруг — что же, никто не тянул Учиху за язык. Тобирама тут же принялся рассказывать о том, что исследовал недавно, рассказывал про новый механизм действия дзюцу, что-то показывая жестами. Мадара кивал, внимательно слушая, попутно даже задавая вопросы, чем очень удивил Тобираму, но заставил губы дрогнуть в улыбке, и в конце шиноби даже немного поспорили насчет эффективности нового дзюцу Тобирамы, но очень лениво, без той злой искры, которая была всегда. В конце, когда Учиха ушел и они впервые действительно попрощались, а не бросили что-то сквозь зубы, Тобирама принялся за последний кусочек кацудона и с удивлением понял, что мясо пересолили, а рис не доварили, и Тобирама настолько увлекся диалогом, что даже не заметил.

***

С тех пор Мадара и Тобирама стали сталкиваться еще чаще. Они словно заново учились общаться: заново учились здороваться, а не отводить взгляд друг от друга, смотреть в глаза при разговоре, задавать вопросы открыто, а не пытаясь их как-то прошипеть. Все было в первый раз, и Тобирама, которому тяжело давались любые перемена сперва думал, что ему будет невыносимо сложно привыкнуть к их новому общению с Учихой, но внезапно понял, что это не сложнее, чем дышать — гораздо сложнее было раньше, когда Мадара не мог сказать ни слова без того, чтобы Тобирама не закатил глаза. Даже на совместной миссии они больше не молчали, с каждым разом все увереннее и больше разговаривая с друг другом. Они так же быстро выполнили миссию, и Хаширама пошутил, что теперь, когда надо будет что-то срочно выполнить дело можно будет доверить лишь им. Тобирама думал, что брат шутит. Но после последующих трех миссий, он понял, что все же нет, чувства юмора у брата отсутствует. И все же теперь, когда они ночевали под открытым небом на миссиях, Тобирама спал все так же мало — вот только раньше потому что не мог доверить Учихе охранять свой сон, а сейчас, потому что, свернувшись на боку калачиком, он вглядывался в темноту, где был едва виден силуэт Мадары, обдумывал все те порой до сих пор неловкие диалоги, которые с каждым разом становились все увереннее, как они аккуратно узнавали друг друга и понимал, что все же не ошибся. Тобирама как обычно ворчал для вида, но глубоко внутри он наслаждался происходящим. Мадара был интересным собеседником — умным, внимательным, в меру язвил и с ним было интересно спорить, потому что у него на все была своя точка зрения, которую часто разделял Тобирама, но все же из вредности принимал противоположную сторону, пытаясь убедить Мадару в том, что он был не прав. Расходились они всегда на ничьей, но тут им была неважна победа. В конце они лишь довольно улыбались. Они чаще стали тренироваться вместе. Несколько раз с помощью дзюцу, но как-то без слов решили (когда едва не снесли чей-то дом в порыве), что с друг другом им проще тренироваться в спарринге. Связь они нашли не сразу — поначалу сбивались с ритма, излишне импульсивно бросаясь в бой, но вскоре нашли свой ритм. Тобирама впервые начал смотреть открыто на Мадару, не скрываясь. И однажды после спарринга понял, что Учиха действительно красив. Тобирама удивился своей мысли — он никогда не оценивал ничью красоту, ему в целом были важны другие качества в людях, неважно женщина это или мужчина, но тогда, когда Мадара бегло вытирал пот со лба и откидывал назад свои черные волосы, Тобирама вдруг понял, что Учиха по-настоящему красив с этой бледной кожей, горящими от азарта глазами и темными волосами, которые упорно лезли в глаза. Тобирама подумал, что, наверное, они безумно мягкие на ощупь — он пару раз замечал, как Мадара аккуратно их расчесывал, параллельно намазывая какое-то масло, словно проводя ритуал. — Уже все? — ухмыльнулся Мадара. Они спарринговались совсем ничего, но сегодня как-то внезапно подстроились под бешеный темп, когда едва удавалось вздохнуть между ударами, и у них перехватило дыхание. Но Тобирама бы ни за что не признался ни в этом, ни в том, что пальцы сами тянулись убрать челку с глаз Мадары. — Все только начинается, — ухмыльнулся в ответ Тобирама, делая шаг вперед. И ничуть не скривил душой. Все действительно только начиналось.

***

Мадара и Тобирама все чаще ловили на друг друге взгляды и, вместо того, чтобы неловко отвести глаза в сторону, как делали раньше, они лишь продолжали смотреть, чуть улыбаясь уголками губ, до тех пор, пока Хаширама, откашлявшись, не напоминал им, что они собрались здесь, чтобы решить вопрос, касательно новой скрытой деревни. Вопрос они конечно обсуждали, но ощущение чужого взгляда оставалось тягучим чувством на коже Бесконечные прикосновения, от которых по коже бежали электрические разряды (Мадара освоил новое дзюцу? Иначе почему от каждого прикосновения бросало в дрожь?) словно невзначай, но оба, смотря друг другу прямо в глаза, давали понять, что нет, все далеко не случайно. Тобирама не понимал пока что правила игры, лишь повторял за Мадарой, но Сенджу всегда быстро учился. В тот день Мадара дрался совсем рассеянно, местами ошибался, пропускал те удары, которые в любой другой раз отбивал, не думая. Тобирама знал — он успел изучить Мадару так, что казалось, мог драться с ним с закрытыми глазами. И они оба даже не удивились, когда Тобирама смог урвать победу, прижав Мадару к земле. — Выиграл, — выдохнул Тобирама прямо в лицо Мадаре, поставив ладони по обе стороны от его головы. Учиха выглядел совсем растрепанным — в черных волосах были песок и трава, он мелко и прерывисто дышал, пока в глазах плескалось что-то такое от чего резко бросило в жар. Тобирама пристально смотрел на то, как Мадара, медленно, не спеша облизывает губы. — Беру реванш, — Мадара вытянул бледную шею, по которой сползала капелька пота (Тобирама вдруг захотел ее слизнуть, и сам не понял свое желание). Между их губами была лишь пара сантиметров — чуть вперед и они бы соприкоснулись. Обычно Тобирама знал наперед, что будет, но тут… Кто знает, что могло бы быть? Пожар? Ураган? Тобирама и сам не мог ответить, лишь замер, внезапно понимая, что его колено прижимается к внутренней стороне бедра Мадары. Внизу живота собралось тягучее тепло, от которого он буквально почувствовал, как краснеет. — Не слишком ли много реваншей? — шепнул Тобирама. Миллиметры между их губами казались непреодолимым расстоянием. — Ты еще не отыгрался за ту партию в шахматы. Мадара хмыкнул. — Сегодня вечером отыграюсь. Вот увидишь. Но и вечером едва ли они оба могли сосредоточиться на шахматах. Все это время Тобирама изучал правила, даже на пробу играл сам с собой, но сейчас, когда перед ним сидел Мадара, он едва ли мог четко сформулировать хоть одно правило и не ошибался в мелочах лишь потому, что и правда до этого изучил все, что касалось игры. Мадара будто и сам изо всех сил пытался сосредоточиться на игре, но то и дело, смотрел на Тобираму, который ничуть не скрываясь смотрел в ответ. Они словно вели какую-то двойную игру — шахматы были далеко не главной. Мадара задевал его ступни под столом своими, пока Тобирама пытался продумать несколько шагов вперед. Тобирама несколько раз задевал его пальцы своими, когда Мадара убирал его белые фигурки с доски, чувствуя, как дрожит. Вот только он или они оба? Тобирама снова выиграл, но когда он поставил шах и мат, не было того удовольствия от победы, которое он представлял себе, когда изучал шахматы после первой игры. — Шах и мат, — тихо выдохнул Тобирама, чувствуя, что все же чего-то не хватает. Словно потерялась важная деталь, которая мешала понять все целиком. И, когда Мадара уверенно накрыл пальцы Тобирамы своими, скользя к тыльной стороне ладони, Тобирама понял, чего не хватало с самого начала. — Я отыграюсь, — пообещал Мадара, — вот увидишь. Тобирама хотел съязвить, бросить что-то в духе, что Мадара так уже сказал не раз и не два, сколько же еще он так скажет, прежде чем реально обыграет его, но он лишь подался вперед. Когда их губы соприкоснулись, Тобирама краем глаза увидел, что свеча, которую зажег Мадара, едва зайдя в комнату, словно загорелась еще сильнее.

***

Следующие две недели пролетели так незаметно, словно сгорели, как пергамент, брошенный в открытый огонь. Едва ли они стали больше разговаривать с друг другом — напротив, казалось, что даже меньше, но теперь в свете свечи ночью они скользили пальцами по телам друг друга. Тобирама словно был опьянен всем происходящим, как завороженный ловил губами пальцы Мадары, срывал с его чуть шершавых губ стоны, порой крики и всхлипы, а после аккуратно гладил разгоряченную кожу, цеплял пальцами черные локоны, что на ощупь были мягче шелка. Мадара и правда неприлично много времени уделял своим волосам. Вот только как язвил Тобирама, лениво и нехотя, когда Мадара дремал у него на плече, все было бесполезно — он все равно был взъерошенный как еж. Наверное, была не просто страсть. По крайней мере так казалось Тобираме, и порой, когда он ловил руки Мадары, когда тот тянулся, чтобы смахнуть белые пряди с глаз, хотелось лишь аккуратно прильнуть и застыть, купаясь в этом тепле. Однако их игра такого не предусматривала — лишь жадные, обжигающие прикосновения, мокрые поцелуи и ничего более. И только когда Мадара засыпал, Тобирама мог аккуратно оставить нежный поцелуй на бледном плече, прямо под длинным шрамом. В их отношениях не было место для подобной нежности, они все же были шиноби и Тобирама прекрасно это понимал, но порой ему хотелось, чтобы все было иначе. По вечерам, когда Тобирама разбирался с бумажками, вдумчиво проверяя за братом счета и таблицы (что Хаширама бы без него делал?), Мадара иногда, когда у самого не было завала, любил читать в углу кабинета, удобно устроившись на диване. И это на удивление не мешало, даже наоборот помогало делу — Тобирама полюбил ворчать на брата и его корявый почерк не просто в мыслях, а вполголоса себе под нос, но так, чтобы Мадара точно услышал. Учиха точно его не слушал, но Тобирама краем глаза видел, что после особо витиеватого ругательства, Мадара приподнимал книгу чуть выше, пряча за ней улыбку. Когда Тобирама заканчивал, он подходил к Мадаре, протягивал ему руку и тихо шептал: — Пойдем. И Мадара, чуть сонный из-за тепла в кабинете, хватался за его руку и всегда шел рядом (никогда позади или впереди — теперь они всегда ходили рядом). Язвил, что Тобирама как обычно не смог справиться быстрее с таким простейшим делом, на что Сенджу тут же парировал, что Учиха уже неделю читает одну и ту же книгу у него в кабинете — ему ли говорить о скорости? Мадара никогда не отвечал — у него лишь чуть краснели скулы, и он уверенно, даже как-то жадно тянул руки к Тобираме, даже не дойдя до спальни. С каждым днем Тобирама все лучше узнавал тело Мадары, теперь зная, как сделать так, чтобы улыбка, в которой был лишь вызов, до краев наполнилась удовольствием. Тобирама теперь понимал, как свести все к тому, чтобы они не поссорились, а уставшие и разгоряченные уснули. Потому что… Поводов для ссор теперь стало больше. Однако они словно игнорировали надвигающийся шторм, забравшись в свою маленькую лодочку, которая пока что лениво покачивалась на волнах. Затишье перед бурей. Тобирама видел, что отношение к Учихам меняется. Тобирама видел, как меняется сам Мадара, как становится вновь тем, кем он видел на поле боя, как меняется сама атмосфера в Конохе, которая когда-то казалась мирным островом, как отчаянно брат пытается все вернуть к тому, что было, но тщетно. Чему-то всегда суждено закончится, неважно как отчаянно ты пытаешься все наладить. Но он не обсуждал это с Мадарой, даже не пытался, наивно думая, что все наладится само, примерно так же легко, как они пришли к какому-то перемирию с Мадарой. Они болтали о какой-то чепухе, Тобирама любил рассказывать Мадаре о своих исследованиях, предусмотрительно не вдаваясь в подробности, словно уже чувствуя — скоро он может пожалеть об этом. И в один из таких вечеров, когда Тобирама накручивал черный локон на пальцы, отпуская и повторяя снова и снова, Мадара внезапно шепнул: — Я хочу, чтобы время остановилось, и мы остались здесь навсегда. Тобирама, вздрогнув, замер. Он думал так же, просто не решился сказать вслух. Годы спустя Тобирама с горечью думал, что ему стоило больше говорить, а не привычно отмалчиваться. Стоило поговорить с Мадарой о всей ситуации с Конохой, с Учихами, предложить помочь, сделать хоть что-то, что могло бы помочь вернуться в тот момент абсолютного спокойствия, когда Тобирама нежно поцеловал Мадару, вкладывая в тот поцелуй все то, что не решился тогда сказать вслух. Неважно, что будет дальше — я запомню это навсегда. Спустя годы Тобирама понял, что когда Мадара сказал, что уходит ему не стоило просто отворачиваться. В последний вечер Мадара снова принес шахматы. — Сыграем, Сенджу? — спросил он, чуть наклоняя голову набок. Под его глазами уродливо залегли тени, он явно не спал всю ночь, и на поясе была катана, которую Мадара надевал лишь тогда, когда отправлялся на миссию. — А ты все надеешься выиграть? — парировал Тобирама, наблюдая за тем, как Мадара расставляет фигурки на доске. — Я выиграю, — просто ответил Мадара, поднимая глаза на Тобираму. Он выглядел безумно уставшим, и Тобираме хотелось протянуть руку и смахнуть с его глаз челку, нежно проведя пальцами по щеке, но он лишь сильнее сжал кулак. Сейчас не время. Это был лишь вопрос времени, когда шторм разнесет лодочку в щепки. Они играли молча, каждый думал о чем-то своем. С каждой минутой Тобирама все яснее понимал, что это и правда прощанье. И когда Мадара поставил шах и мат внутри Тобирамы что-то оборвалось. Словно разом отрезали что-то важное без чего он разучился дышать последние месяцы. Была ли это любовь? Страсть? Привязанность? Тобирама не знал. Лишь пока не представлял как заново сделать вздох, когда Мадара поднялся из-за стола. И Тобирама смотрел, как Мадара уходит, и на секунду задерживается, словно дает шанс и, кажется, что если чуть протянешь руку, он ее подхватит и останется, усмехнувшись и закатив глаза, бросив что-то в духе, что Тобирама слишком доверчивый. Но Тобирама лишь подхватывает фигурку черного короля с доски. — Ведь в итоге два короля обречены всегда быть по разные стороны доски, верно? В этом их проклятье, — вполголоса шепчет Тобирама. Мадара вздрагивает и оборачивается. Тени от свечи уродливо залегают под глаза, подчеркивают морщины и мужчина кажется намного старше своих лет. Словно это не он сидел здесь напротив всего пару дней назад и улыбался как довольный кот. — Верно. И нам ничего не исправить. Мадара отворачивается. А Тобирама крепче сжимает в ладони фигурку черного короля, пока пальцы не белеют. — И ничего не изменить, — эхом вторит Тобирама, устало закрывая глаза. Холодный ночной ветер врывается в комнату и задувает свечу и вся шахматная доска погружается в мрак.