Пьяный сон, обнаживший пьянящие чувства

Этой ночью всë было как-то по-особенному уютно и вместе с тем что-то тоскливо ныло где-то в животе, наводя на мысли о собственном одиночестве. Был ли это голод или же выпитое давало о себе знать болезненными ощущениями, в любом случае заставлять работать голову и опускаться до такой глупости как размышления совершенно не хотелось, да и не представлялось возможным в силу упомянутого ранее опьянения. Нищий и брошенный, Цинсюань лежал, прислонившийся к какой-то стене какого-то города или, может, деревни (впрочем, какая разница, главное, что здесь жили люди, и они явно смотрели на лежащего с беспокойством и даже презрением, но тому до них не было совершенно никакого дела) и пил. Вкус у этого напитка был слегка горьковато-неприятный для "молодого господина, проливающего вино", но оставалось лишь радоваться такой мелочи и доброте какой-то девицы, пожалевшей пусть и изрядно потрëпанного жизнью, но в целом довольно обаятельного юношу, под действием "лекарства от всех бед" рассказавшего множество сказок о прекрасном боге, повелевающем ветром, о его богатстве и славе, о брате, повелителе вод, и молчаливом друге, на самом деле питающем к тем двоим лютую ненависть. Она увидела его, раненного, валяющимся где-то в траве, и в силу своего юношеского порыва к героизму решила помочь бедному бездомному. Язык у того заплетался, он не мог толком сформулировать, кто он и почему в таком состоянии, потому нежданная компаньонша затащила его в таверну, где удивительную историю узнала вся деревня. Пользуясь своим положением, Ши Цинсюань просил ещë и ещë выпивки, а ему с удовольствием наливали, — люди были готовы на всë, лишь бы услышать, ну что же там случилось у этих богов! И вот теперь, когда рассказ закончился на произошедшем в чëрных водах и юноша признался, что он и является тем самым повелителем ветров, ему естественно никто не поверил, а потому, когда все разошлись, "старина Ветер", как его теперь прозвали ехидные умники, стащил неприметный сосуд у зазевавшегося работника заведения и направился куда глаза глядят. Ши Цинсюань стал человеком. А потому опьянение быстро дало о себе знать — бывшее божество бесцеремонно уселось прямо возле чьего-то жилища и, облокотившись о холодную стену, принялось губить крепкий напиток. Выговорившись о наболевшем, он выпустил накопившийся пар, усыпил внутренних драконов, паром этим дышавших и теперь не рявкающих и не рычащих, поняв, что в этом нет никакого смысла, а потому в душе осталась лишь пустота и бессилие, которое изнутри передалось по всему телу. Бесцельный взгляд вновь приковали небеса — они не отпускали своë божество, мучали и терзали его мысли. Но как раньше уже не будет — пролитое вино не может стать пропуском в небесные чертоги, это даже звучит глупо и неправильно. Звëзды на ночном небе казались удивительно яркими. Возможно, когда-то, имея отношение к небесам, повелитель ветров был таким же, но теперь он упал на землю и потух, столкнувшись с суровой реальностью. Он понял, что свою судьбу не заслужил. Он не мог не думать о нëм. Ему было настолько стыдно, настолько тошно от самого себя, что буквально хотелось раствориться в воздухе, дыхание перехватывало, а тело, измученное физически, попросту каменело в совокупности с мучениями ментальными. Он мог понять брата. Он любил своего брата. И всë же мысли о том, что из-за своего существования Ши Цинсюань разбил вдребезги чужое счастье, теперь даже приводили к размышлениям о том, что лучше бы его и вовсе не было на свете. Тогда бы не было и проклятья божка-пустослова, и любви брата, да тогда бы никого ничего ни с кем не связывало и все бы жили той судьбой, которая была им предназначена. И всë же в своей жизни повелитель ветров был счастлив. Но его счастье было построено на слезах, на крови и на чужой ненависти и боли. Сложно представить, о чëм молчал лже-Мин И, слушая бездумный лепет Ши Цинсюаня о том и сëм. Он понимал, что заслужил это всë. Но лучше бы убили его, а не брата. Лишь из-за того, что он был, брат пошëл на это. Значит, нет его, нет и проблемы (?) Как можно судить человека за то, что он чувствует? За то, что он любит. Быть может, лишь он, Ши Цинсюань, до этого по-настоящему ничего не терял, а потому ничего и не ценил. Не ценил своего положения, любовь брата, поддержку "друга". Лишь теперь, когда он оказался с головой в грязи, вода для бывшего повелителя ветров всегда будет чëрной, не способной смыть тяжкий грех. Чëрная вода окружила его, он утонул в ней. Холодная, неприятная, она заполнила всë его тело, захватила мозг, заставляя лишь молить о прекращении мучений, то есть, смерти. Он вспоминал хмурый взгляд. Взгляд, который не источал по отношению к нему ненависти, но был наполнен такой невозможной тоской, что хотелось вытянуть еë из него, припав губами к холодным устам другого и разделить еë. А может, даже перетянуть на себя, лишь бы облегчить чужие страдания. Дотронуться до удивительно худощавого тела. Покрыть поцелуями выпираюшие рëбра... Невероятно — сколько бы этот человек ни ел, его не покидала болезненная худоба. Ему нравилось смотреть на него спящего, видеть, как разглаживается извечная складочка между бровей, как безмятежно его лицо. И хотелось, чтобы он спал сладко и долго, слушать его равномерное дыхание. Тогда он казался маленьким наивным ребëнком, не противился чужому прикосновению к редким, но мягким и длинным волосам и даже подавался навстречу вероломной руке, приводя чужое сердце в смятение. Наверное, ему не хватало духовных сил. Он поддерживал клонов, выполнял поручения Хуа Чэна, да ещë и всегда составлял компанию Цинсюаню, словом, жизнь его была невыносимой пыткой. По вине того, что Ши Цинсюань существует. Юноша не смог сдержать слëз. Его глаза горели, впрочем, как и всë лицо, в совокупности с внешним видом это выглядело ещë более нелепо, но "бездомному" не было до этого никакого дела. Он тушил этот жар алкоголем, он отдавался в объятья ночи, распластался на земле, готовый к тому, чтобы его втоптали в землю тысячи ног. Лишь бы не чувствовать этой невыносимой боли, лишь бы забыть его и его горе. Вскоре опьянение досигло своего пика, и кающийся провалился в глубокий сон. Ему казалось, что там, где он находился, прохладно и темно. Лишь один образ всплывал в памяти. Силуэт Черновода — тот демон, который оставил брата без головы, оказался совсем рядом. Но на удивление Цинсюань его вовсе не боялся, а наоборот, — с приближением этого силуэта будто бы внутри становилось теплее. — Хэ-сюн, — неожиданно для самого себя произнëс он, удивившись томному звучанию своего охрипшего голоса. — Прости...меня... Я очень виноват. Силуэт остановился на долю секунды, будто его охватил озноб, но потом оказался ближе и присел подле Цинсюаня. — Прошу, убей меня. Я молю тебя лишь об этом. Такое существование невыносимо, это бесконечная пытка. Вспоминать о прошлом и думать о твоих страданиях... Я ненавижу себя, потому что ты испытывал столько боли из-за меня. Ты постоянно был рядом, это была невыносимая пытка, — тараторил он, периодически всхлипывая и не сдерживая слëз, — но ты всë равно делал вид, что ты мне друг. Я приму это наказание, но разве тебе от этого станет легче? Тебе когда-нибудь станет легче? — уже перешëл на крик Цинсюань, глядя на туманный образ в собственном сновидении. — т..н...в...т... — ...что? — Ты не виноват, — будто сквозь шум воды или ветра донëсся знакомый голос до ушей бывшего божества. — Не виноват, ну как же, я... — потупил взгляд он, покраснев, но не успел договорить, как щеки коснулись холодные пальцы. Ши Цинсюань вздрогнул, не ожидая подобного. Для сна прикосновение было уж слишком реальным, отрезвляюще холодным. Этот холод начал постепенно распространяться по всему телу, юноша задрожал, но жар, что шëл от зашедшегося пожаром смущëнного сердца всë же не дал замëрзнуть, остолбенеть под чужим взором, позволил наконец поднять глаза на него. В темноте его глаза казались особенно тëмными, хмурыми, мрачными. Но в них чувствовалась жизнь — да, чувства и переживания, будто волны плясали по чëрным водам. Эти глаза притягивали взгляд, в них хотелось без остатка утонуть, почувствовав желанную защиту и поддержку. Как было раньше. Раньше... Как раньше уже не будет. Вспомнив о том, что за человек, нет, демон перед ним, Цинсюань испуганно вжался в стену за собой. Он тяжело задышал, понимая, что не может вырваться, сбежать, что он наедине со своим главным страхом...и со своим главным желанием. Мин И долгое время был лучшим другом повелителя ветров. Никто не был так близок к нему, не считая, пожалуй, родного брата. Ши Цинсюаню было комфортно в его компании — они прошли вместе много трудностей и радостей, и естественно бог ветра очень привязался к своему компаньону. Хотелось, чтобы они всегда были вместе, всегда были друзьями... Но сейчас перед ним сидит демон Чëрных вод — жестокий князь, погубивший многих. Погубивший брата, погубивший душу Цинсюаня, смешавший чувства бывшего повелителя ветров в отвратительную какофонию. Из уст искалеченного божества вырвался не сдержавшийся звук, который был лишь отголоском истошного крика, хотящего вырваться наконец из тела, заполнив без остатка тëмную пустоту, заглушив бывший родным голос. "Ты не виноват? Ещё скажи, что никто не виноват!" — злился Цинсюань в своих мыслях, от досады за свою несдержанность до крови прикусившив нижнюю губу. Губы и ресницы начали подрагивать, предвещая нескончаемые горькие рыдания, но вновь в ушах зазвенел бархатный голос: — Ты не виноват. Никто не виноват. Возникла неловкая тишина, которую прервала неожиданная усмешка Цинсюаня, переросшая в заливистый хохот, сопровождаемый редкими слезинками: — Странный какой-то сон получается, — вымученно улыбнулся он, глядя своими влажными, но пропитанными теплотой глазами в чужие растерянные теперь глаза. На некоторое время потеряв дар речи, Хэ Сюань всë же смог заговорить, дождавшись, когда нервный хохот бывшего другом сойдëт на нет: — Пожалуйста, выслушай меня спокойно, — отвëл взгляд демон, холодными пальцами находя чужую горячую ладонь. Ши Цинсюань растерялся, не покоряясь чужой руке, но потом всë же позволил захватить свою покалеченную конечность ставшему врагом человеку, спрятавшему еë в своих ледяных ладонях. — Я всегда считал, что жизнь несправедлива ко мне. Я упорно трудился, стараясь достигнуть желанных небес. У меня была счастливая жизнь. Но я осознал своë счастье лишь тогда, когда оно было утеряно. Но моя месть дала мне шанс возродиться из пепла, воскреснуть. Я жил этим чувством. Благодаря моей одержимости я всë же достиг высот, держал в страхе все три мира, но это не помогло мне избавиться от боли. И даже когда я отомстил — да, на какое-то мгновение наступило удовлетворение, но потом появилась пустота. И я вспомнил...я вспомнил о тебе. Цинсюань нервно сглотнул — Хэ Сюань сжал его ладонь, будто пытаясь найти поддержку и силы в этом действии, и резко заглянул тому в глаза, выражая смесь твëрдой уверенности, злости и даже некоего благоговения. — Первое время, когда я находился рядом с тобой, у меня не было никаких других мыслей кроме как заставить тебя страдать. Пока ты щебетал, будто пташка в золотой клетке, не испытывая горя и нужды под защитой брата, я поддакивал тебе, размышляя, какой пытке подвергнуть. Я прокручивал в голове эти сцены, предвкушая месть, но подходящего момента не было, я терпеливо ждал. Но потом... Однажды, спустя какое-то время, проведëнное бок о бок с тобой, мысли о том, чтобы сделать тебе больно, перестали посещать мой разум. Я злился на себя, неспособного совершить свою месть, не способного тебя убить, — он опустил голову — Цинсюаню, не смевшему сказать и слова, даже показалось, что по мëртвому лицу скатилась слеза, но голос оставался таким же ровным и холодным. — Я говорил себе, что мне нельзя любить тебя, твоë поведение раздражало меня, но тем не менее, что бы я ни говорил, ты был другом для меня... Да что уж говорить, ты же и сам знаешь, что моя дружба была настоящей. И вот я понял, что, потеряв всë, обрëл настоящее счастье. Я нашëл тебя, желанное тепло, желанный покой. Но мысли о мести не отпускали меня, хоть я и мог понять Ши Уду, любившего тебя так сильно... Потому что тоже полюбил. Среди тьмы ты ослеплял своим сиянием, к тебе хотелось лететь как мотылëк на огонь, лишь бы почувствовать желанное тепло. Но всë же прошлые страдания давали о себе знать — да, я завидовал, а кто бы не завидовал человеку, который получил всë без малейших усилий? Кто бы не ненавидел человека, ставшего путеводной звездой на небосводе благодаря чужим страданиям? И всë же сам ты всегда был искренним и честным, я не могу ненавидеть тебя. Просто знай, что я не ненавижу тебя, — он продолжал мять чужую ладонь, и постепенно пальцы уже не казались для Цинсюаня подобными льду, а в руке будто бы прибавилось силы, залечилась рана. Да и не только та, что в руке, но и та, что была на сердце. Пусть прикосновения и были ощутимы, ощущение нереальности происходящего не покидало повелителя ветров. Он робко приподнял свободную руку, дрожащую от осмысления чужих откровений, и мягко опустил на тëмную макушку. Голова под ним слегка вздрогнула — Хэ Сюань посмотрел на него взглядом, полным непонимания. Демон Чëрных вод выглядел сейчас так невинно и беззащитно, что Ши Цинсюань не смог сдержать улыбку. Нежным движением он провëл рукой по мягким волосам, затем повторил это действие. Демон так и застыл на месте, уперев стеклянно-благоговейный взгляд, глядя в глаза улыбающегося юноши. Почувствовав себя совсем уж комфортно и легко, Ши Цинсюань потрепал Черновода по голове и небрежно бросил, не прекращая лыбиться от счастья быть не ненавидимым этим человеком: — Я люблю тебя. ...только после того, как фраза прозвучала, Ши Цинсюань понял, что он сказал. Замявшись на мгновение, он внимательно осмотрел лицо своего друга, которое стало ещë более растерянным, чем ранее, а выражение лица было таким, будто демон сдерживает слëзы. Жалость к этому бедному созданию накрыла Цинсюаня с головой — он освободил вторую руку из объятий обессилевших пальцев и двумя ладонями осторожно притянул к себе чужое лицо, оставляя лëгкий поцелуй сначала на холодном лбу, потом на виске, щеке, а затем покрыв нежными, будто касаниями крыльев бабочки, прикосновениями горячих губ всë лицо. Наконец, Чëрновод, ставший теперь совсем послушным, сам потянулся к губам лучшего друга. Поначалу поцелуй был трепетный, изучающий, но потом стал более требовательным и страстным. Они поняли, что не могут друг без друга. Что их чувства настолько сильны, что буквально разрывают их на части... Но сейчас на части была разорвана лишь одежда, ошмëтками разбросанная на холодном полу тëмного пространства. Они не могли оторваться друг от друга, покрывая поцелуями чужое тело, кусая, оставляя красные метки и следы пальцев. Им хотелось избавиться от этой боли, раствориться друг в друге без остатка... Цинсюань не понял, сколько времени прошло, но в глаза ударил яркий свет. Когда он осторожно их приоткрыл, его ослепили солнечные лучи, но тут они пропали, приломлëнные чужим силуэтом: — Эй, бродяга, ты чего разлëгся? А ну брысь отсюда! — нависло над бывшим повелителем ветров большое недовольное лицо. Он хотел было встать, но тело почему-то отозвалось протяжной болью, заныло и застонало. Мужчина было хотел пнуть юношу, но тот вскинул обе руки вверх в знак того, что сдаëтся, и неторопливо приподнялся, медленно направившись в бесцельное путешествие. Несмотря на боль, он шëл ровно, не хромая, и глупо улыбался проходящим мимо него людям. Верить в то, что всë происходившее сегодняшней ночью было сном, не хотелось, но если это был сон, то это был самый лучший сон, что он видел за всю свою жизнь. Чувство того, что его не ненавидят, а даже любят, накрыло Ши Цинсюаня с головой, и он растворился в нëм, понимая, что больше не боится ни чëрной воды, заполнившей разум, ни внутренних драконов, которые мирно спали внутри сознания, ни того, кто всë же был для него другом, самым близким человеком. Никто никого не винит, никто не ненавидит и, может быть, то, что они друг у друга есть, это уже счастье. Осталось лишь поверить бредовому сну и пойти навстречу счастью быть и любить. Отпустить течения минувших дней, вытекаемые из вод двух повелителей стихии, Ши Уду и Черновода, заставляющие страдать от воспоминаний, и отдаться течению времени, которое расставит всë на свои места. Лишь бы твоя любовь не оказалась пьяным сном...