Со смертью последней бабочки

— Посмотри на меня, милый, — откровенно смеётся Чонгук, попивая крепкий напиток. А Чимин всеми фибрами надеется, что этот коньяк ему глотку щиплет не хуже кипятка. — Пошёл ты, — цедит сквозь зубы старший, всем телом напрягаясь, когда слышит резкий звук бьющегося около него стекла.       Чон не любит, когда ему кто-то грубит, в особенности, если это делает Пак Чимин. Встаёт резко со своего стула, подходит ближе к связанному телу и на корточки присаживается, криво улыбаясь во все тридцать два зуба. За пятнистую шею больно хватается, сжимает так, словно ждёт хруста костей, молящие слова и отдышку. Но Чимин только зубы сильнее сводит, кистями сжимает своё одеяние и молчит упёрто, надеясь, что в этот раз Чонгук его убьёт. А тот знает, что Мин только этого и желает, ждёт смерти как благословение свыше, каждую ночь молится, чтобы в следующий раз Чонгук не отпустил его шею, пока его сердце не остановится. Желает умереть, нежели жить в этом прогнившем мире, коим правит Лорд Чон Чонгук.       Пак не помнит, как его привели в обитель страха, как посадили на колени напротив восседавшего на троне Чонгука. Тот лишь ухмыльнулся, довольно разглядывая юное тело, что лишилось души, когда его стража перебила всю его семью. Чимин не помнит, как Чонгук впервые исполосовал его тело, как впервые заставил стонать от дикой боли, пока сам кончал на красные простыни от сводящей с ума узости и крови на теле Чимина. Чонгук – зло, беспощадный зверь, который готов предпринять любые действия, чтобы заполучить желаемое. В его глазах нет жалости, а сердце, кажется, сгнило в тот же день, когда он только явился на этот свет.       Чимин уже давно к боли привык, к чужим насмешкам и грубым рукам на своём теле, что делают каждый раз больнее, ломая то хрупкое ребро, то ключицу. Чимин уже давно не кричит, когда Чонгук насухо его берёт, не подготавливая, только чёрные, как смоль слёзы пускает, немо прося его убить. А Чон только смеётся заливисто, по дикому, и, ухмыляясь, произносит каждый раз одну и ту же фразу: «Со смертью последней бабочки, милый». Чимин улыбается разбитыми губами в ответ, вспоминая, что Чонгук души в своих насекомых не чает, хранит как зеницу ока и пылинки сдувает, наблюдая, как огненное насекомое по оранжерее летает, испепеляя всё, на что сядет. Вспоминает, как тот познакомил их, как стая маленьких бабочек налетело на его голое тело, оставляя большие кровоточащие ожоги, вспоминает гадкую улыбку и блестящие от наслаждения глаза, пока сам он страдал от зверских пыток. — Сними повязку, сладкий, — шепчет на ухо Чонгук, водя острым кинжалом по чужому лицу.       Чимину впервые за долгое стало страшно, парень не снимал чёртову ленту с самых первых дней, потому что Чон обещал вырезать ему глазницы, если тот хоть раз посмотрит в его очи. Чимина трясёт до ужаса, сердце стучит предательски громко, а во рту пустыня, потому что просьба с явным подвохом.       Чон рычит порывисто громко, повязку перерезает, и голову чужую за волосы поднимает, заставляя смотреть на него. А Пак глаза сильнее жмурит, боится смотреть страху в глаза и шепчет тихое: «убей лучше». Гук смеётся громко, большой ладонью его щёку накрывает и притягивает ещё ближе, накрывая своими губами чужие. Целует грубо, переминает пухлые мальчишеские губы по собственнически и кусает, надавливая на недавно затянувшиеся раны, из которых вновь плещет тёмно-алая жидкость. Отрывается с громким чмоком, смотрит туманным взглядом на подрагивающие в страхе ресницы и улыбается, хватая чужой подбородок длинными пальцами руки. — Посмотри на меня, — продолжает просить Чон, откладывая в сторону кинжал, и тянет на себя побитое тело, что сопротивляется слабо, потому что знает о своём очередном проигрыше. Садит на свои колени, руками по телу водит, трогая каждую рану подушечками пальцев, и дышит в шею, что совсем недавно сжимал что есть силы. Чонгук улыбается по сумасшедшему, бёдра чужие к своему паху прижимает сильнее и напряжённым лицом своего мальчика. — Я не буду их выкалывать, обещаю.       Чимин слышать ничего не хочет, просто сжимает так сильно, что мошки летают по чёрному фону, и напрягается сильнее, когда холодные руки проходятся по его позвоночнику, пересчитывая каждый выступающий позвонок. Молит вселенную про себя о смерти, чтобы вдохнуть последний раз и выдохнуть в протяжно горячим воздухом куда-то в шею деспота напротив.       Чонгук всё просит притворно ласково глаза открыть и посмотреть на него своими, пока он пересчитывает его сломанные не раз рёбра. Дышит в шею горячо, кусает изредка и шепчет, что не сделает ему больно. Чимин ведётся. Открывает глаза не сразу, щурится от небольшого света окна с решёткой и протирает их, переводя взгляд в чужие омуты. Смотрит в глаза, где зрачков не видно совсем, и ловит такой же взгляд на своих. Чону нравятся его прекрасные глазки до такой степени, что изуродовать одним взмахом хочется крышесносно.       Чонгук скалится, зубы свои острые показывает и руку к кинжалу тянет, отвечая на немой вопрос насмешливым: — Я соврал.