заклание совершенства

Она успевает подхватить его — у нее остается совсем немногое в теле; электрический ток, расходящийся по телу волнами, с каждым мгновением становится все болезненней ей: она слышит, как бьет по ушам кровь, и кожа словно покрывается множеством раскрытых, как линии песка, ран. Ей хватает совсем немного, чтобы подхватить это тело и утащить его вслед за собой. Не в смерть — в холодную стерильную станцию, на руках, становящихся все более и более ватными и дерганными. И когда позолота Хаоса спадает с ее шерсти, возвращая ей прежний синий цвет, то, к чему она прикасается — что она из последних сил держит — остается белоснежным и сияющим. Назад он не превращается. Уставшие руки слабеют, но ей хватает сил оттащить его к влитой в серые стены скамье — уложить, подложив под длинные бело-красные иглы руку, чтобы точно не ударился головой. Она припадает перед скамьей. На его руках нет ингибиторов, и он не превращается назад. Она не знает, насколько ему сейчас больно, но, ухватив его за запястье, чувствует, как трясется и пульсирует его раскаленное тело. Все, что в нем прежнего — темная морда, разбитая в недавней перепалке, и по-прежнему красные глаза. Только они уже не живые. — Шэдоу?.. Ей до последнего хочется верить, что он выживет. Они не были знакомы, она не знала о нем ничего, кроме его происхождения, иронично переплетенным со своим, но… он знал, что не выживет? Она хочет, чтобы кто-то, кто оказался способным на такой выбор, выжил. — Ты… ты можешь вернуться? Шэдоу дышит широко раскрытым клыкастым ртом. Шэдоу слышит — дергает острым ухом, но его взгляд уходит в далекую неизвестную точку. Он пытается выдернуть ладонь, словно она прокаженная — и словно проказа способна сделать еще хуже, чем есть. Она чувствует, что не готова ко всему этому. И чувствует, что еще меньше была бы готова пустить его в открытый космос. Но с тем, что он догорает, как пламя свечи — пламя, которое не могло бы зажечься вновь — никто ничего не смог бы сделать. И когда Эми подкладывает рядом один из изумрудов, ей приходится спихнуть его, толкнуть так, чтобы улетел в стену — потому что Шэдоу не может закрыть глаз или двинуться с места, но может кричать. Крик полосует меж ребер кривым лезвием. Соня не выпускает его руку и знает, что никто ничего не может сделать. Она даже не совсем понимает, что говорить. Она должна сказать что-то, чтобы ему было не так больно. … он не вернется? Он уже не может вернуться — из носа течет густая темная кровь. Шэдоу умирает. Соня боится этого. Соня даже не хочет это так называть — но ее маленький подвиг с затаскиванием его в помещение не влияет на то, что Шэдоу умирает. — Шэдоу, — она сдергивает перчатку, чтобы вновь перехватить его руку, даже если он не заметит этого жеста. — Все хорошо. Тебя… ждет Мария. Ты, наверное, в это не веришь, но она тебя очень ждет. Даже если он не мог ее знать — даже если у него не было никакой Марии. (Мария его тоже не знает. Но она достаточно добра, чтобы, когда он кинется ее обнимать, сказать: да, я рада. Я ждала тебя, я… немного тебя не помню, но я помню, что я кого-то ждала! Я думаю, это ты.) Соня впервые получает веру в загробный мир — но мир не для себя. — Тебе станет хорошо, Шэдоу. И… Его глаза замирают в одной точке. Сердцебиение становится тише, и темная кровь медленно стекает на пол, когда его голова сама собой валится набок. — … спасибо тебе. Он даже не сжимает на ее ладони пальцев. Она может только надеяться, что не ошиблась, сказав ему «спасибо» лишь в самый последний момент.