Пожалуйста, пожалуйста уходи... Д.Ар, 2011
***
«так вот не провоцируйте меня упоминаниями сургановой и моим прошлым.»* Арбенина открывает бутылку вина привычно быстро. Сухая, выдержанная жидкость жжёт горло приятной горечью и остротой знакомого дня. Закатное солнце блестит на столешнице, подхватывая слегка синеватую кожу в свой беглый танец. Одно маленькое касание и полетит в след беспечности света, который так долго долетает до земли и сворачивает в дом, согревая последними лучами. Лето в этом году непривычно горячее, тошнотворно тяжёлое для ребёнка севера и ветра, который скрывается где-то в душе. Она в Москве уже целую вечность, детям одиннадцать, ей сорок семь — так странно и страшно, ведь в этот короткий и знаковый день ей всегда девятнадцать и она кутается в джинсовку, чтобы не продрогнуть от моросящего дождя в Питере. В любимом и родном городе, где дышится и прощается. Где было бы проще и всегда была бы поддержка, если бы не все, что произошло, если бы не глупость, ревность и любовь. Девятнадцатого августа она всегда юна, счастлива и начинает влюбляться в ту, о которой все сны много лет подряд. У Дианы туго с датами. Она путается в своем прошлом, хотя помнит детали лучше иных, но никогда не видит полной картины, восстанавливая что-то по фразам и мыслям, что всплывают в голове. Она не знает ответа на вопросы вечности и судьбы, поэтому всё ещё пишет и поёт. «Меньше говори, больше пой» — слова всплывают в голове отчётливой трелью. Лжет себе, что сегодня касается лишь струн акустической гитары, не потому что песни, которые бьются в сердце, могут быть сыграны только на ней и только так, а ещё желательно со скрипкой, которой нет в ее реальности так давно. Иногда, разминая руками дерево инструмента, будь то студия или очередной зал в бесконечной веренице городов, Арбенина чувствовала как на плечо ложится тёплая ладонь, успокаивая бушующую бурю в душе. В такие моменты дышалось как-то особенно легко и просто. Ей казалось, что если закрыть глаза всего этого не будет и она очнется где-то в начале девяносто седьмого в своих больших очках и со светлым каре, в которое Света бы запускала пятерню. Она ненавидит воспоминания и саму себя, кривясь от старых видео, но не потому что говорила глупости, а потому что молчала, вместо того, чтобы кричать о том, как она любит. Она ненавидела себя за то, что когда-то бросила Светку одну и лишилась чего-то слишком важного. И боится себе в этом признаться, пряча все за холодной маской слов и желания выписать Свету из её музыкальной истории. Да, та изменила, да выбрала другую, но спустя столько лет Диана прекрасно понимала простую истину, от которой тогда и бежала, — Сурганова нужна любому. Её серая дымка глаз, способная успокоить любое цунами, её нежные музыкальные руки, её голос, её безотказная и бесконечная любовь нужна каждому, кто способен дотянуться. А она не была нужна никому, кроме своей скрипачки. Некуда было бежать, некуда было прятаться от этого безумия, потому что Света готова была на всё, только бы остаться, только бы продлить их вечность хотя бы на час. Но Арбенина отдалялась из-за всех сил за стену безразличия и жестокости. Боясь потерять родного человека до дрожи в коленях, решила убежать от проблем. Нет человека, не за кого боятся? Смогла лишь отладить тело, многолетним тяжким бегом по спирали, что всегда возвращала к ней. Но душа, вечно юная и ранимая, так и осталась с Сургановой. Как бы не старалась гитаристка её вырвать, цепкие ладони держали всё крепче, оставляя огромные раны в ещё бьющемся сердце. Было больно, было жутко от тех чувств и эмоций, которые заполняли голову, взрываясь. Поэтому бежала без оглядки и возвращалась. Каждый чёртов раз приползала обратно, вымаливая прощение, потому что гордая волчица, которой она всегда была, не могла без своей единственной любви. Единственная любимая женщина — ненавистная Светка Сурганова. Ирония. Как бы не старалась, с кем бы не зализывала раны, какие-то инстинкты приводили к ней. Будь Диана пьяная, под веществами или не спала пару дней ноги вели к той, кого привычно было назвать «заяц» и «кузнечик». Так было всегда. И каждый раз Арбенина обещала, что это конец, последний раз, когда она как побитая собака приползла к скрипачке в объятия, способные снять любую боль. И каждый раз плевала на эти обещания, потому что долго без неё было невозможно. Но это было раньше, когда ещё был хоть один шанс. «спасибо всем и всему что со мной было. и на этом точка.» Вино разливается на стол, закрадываясь в рельеф, который позже она будет отмывать пару часов до кристальной чистоты. В молодости она кричала, била посуду и кидала шкафы, раздирая в крови запястья раз за разом, рвалась в безумии к той, кого любила, к той, от кого бежала. Теперь все это недоступно. Имя Света для неё снова запретно, снова болезненно острое на прикосновение языка, если отбивать чёткой дикцией. Когда-то на филфаке, ещё в Магадане, их учили этому беспечно долго. Каждый звук с идеальной постановкой. И Светка слушала, тихонько читая какую-то новую книгу в другой стороне комнаты, не кривясь как остальные члены семьи, а с интересом любопытного ребёнка наблюдала сквозь светлые странички. За столько лет два слога идеального имени слились со словом любовь, но надо было учиться жить без воспоминаний. Она выросла, окрепла, появились дети, ответственность, известность, которой Арбенина всегда упивалась. И не осталось больше места для вечно юной души. Больше нельзя было прийти в маленькую комнату после учёбы и нырнуть к своему медику под руку, слушая латинские термины. Невозможно было почувствовать эту абсолютную защиту, которую не могла подарить даже мама. Диана училась терпеть, училась самостоятельной жизни, первая время не разбирая предметов и их очертаний, как слепой котенок. Двадцать восемь лет училась одному и тому же: уметь сдержать сердце, методично стучащее их общие песни, уметь жить одной. И все это время попытки были какими-то белыми и безрезультатными, как бы не хотелось обратного Теперь попытка была роковой, последняя, тот самый рубеж, к которому она оказалась не готова, потому что даже призрачная возможность все исправить все равно давала ей стимул идти вперёд. А теперь она смотрела в даль и ничего не могла поделать, словно выключили свет. В прошлом году она напилась. Как в глубоком пубертате, который, согласно полной нелогичности судьбы, пришёлся на жизнь в Питере. Хотелось лишь забыться в глубине алкогольных напитков и хотя бы в мыслях поцеловать Сурганову нежно, но настойчиво, чтобы все видели чья она, и почувствовать то, что было только с этой невыносимой женщиной. То что называют любовью. В этом году запоя не планировалось, поэтому приходилось сглатывать слезы и мириться с воспоминаниями. Когда-то ей предсказали судьбу — смерть от утопления. Только вот не уточнили в чем и как, и буквально ли это? Тогда хотелось верить, что да, ведь просто окунуться в воду и заполнить недостающую часть большим океаном с привкусом меда, куда хуже было столько лет спустя осознавать, что это будет смерть от переизбытка чувств. Арбенина утонет в своей же лжи, убивая все то светлое и юное, ради денег, ради славы, ради счастья любимой женщины с другой. «у меня ничего не болит по поводу светы.» Буквы складываются в слова помимо воли, потому что этот образ, кристально чистый, правильный существует триста шестьдесят четыре дня в году, растворяясь лишь в отдающий муссоном день, когда все началось. Диане тогда едва девятнадцать и она под оправой очков видит размытые образы величественного города, в котором хочется остаться навсегда. У Светы гитарка, скрипка и чарующий голос, щеки розовеют от алкоголя и бешено стучит сердце под касанием, когда передашь инструмент. У Светы улыбка. У Светы тексты, возраст и самое красивое лицо. Она влюбляется в нее, в музыку, в мелодии её ладоней и шепот дыхания сразу же. И никаких переписок с Голубевой и Арбениным, о которых так громко кричит сейчас. В девяносто третьем нет речи о залах и популярности, но есть Сурганова. По-детски улыбчивая маленькая скрипачка. Кулаченко ждёт её каждый день, жмётся в подъезде, выкуривая пачку до полуночи, только бы увидеть, только бы услышать, даже если последний раз. Их первый поцелуй совершенно неловкий, нежный, наивный. Под покровом вечера на Кавалергардской, пока Лия Давыдовна вышла в коридор. Немного стыдно, но ужасно приятно. Сурганова передаёт ей гитару, неосторожно, сближая лица, и тогда все начинается: огонь под веками, дрожащие ресницы, «Динка это вышло случайно, я не хотела, не пугайся», и утром она уезжает на юг. Светка провожает её, легонько касаясь ладони, оставляя теплые разряды электричества. Бессонные ночи и морской шум, в котором только её шёпот и дыхание. В душе расцветает настоящая весна, первая и последняя настолько сильная, бьющая в нос ароматами всех цветов этого мира. Но тогда ещё юность, тогда не знаешь о будущем. И мысли-мысли-мысли об этом столкновении губами каждую секунду. Песни, рифмы на салфетках, слова о любви, которые не страшно кричать в пустоту маленькой комнаты. Затем очередная встреча, много музыки, много слов и поцелуй, настоящий, жаркий, первый настолько чётко важный в жизни. Адреналин по венам и виноградная лоза в парке, куда ее приводит Сурганова. Были и до неё, вроде тех, что с мальчиками за школой в Магадане, когда волосы ещё были тёмными и послушными, и можно больше не бояться, что они запутаются в тугой ком от ветра и влаги. Но с ней совсем иначе, словно начало нового, бесконечно важного. И снова прощание, но уже с предвкушением встречи, и переписка, и ожидание. Письма стабильно каждый вторник, но все равно трясущиеся коленки, что не напишет. Неприличные, томные сны, и между ног становится тягуче сладко от картинок обнажённых ключиц и лопаток. Юное тело изнывает от недостатка ласки. Учёба, стихи на полях тетрадей, вместо транскрипции слов. «Дина, Динка, Динька, Динечка» — каждый раз на потертом листке. И так хорошо, даже когда мама спрашивает, что происходит, и приходится говорить о великой дружбе. А потом «Я приеду к тебе, только дождись, Динька» и встреча, долгие объятия в аэропорту, пятьдесят километров вместе домой, где теперь можно видеться каждый день. И поцелуи, пока никто не видит, в углу коридора, на кухне или в ванной, страх, что мама все поймёт и дикое желание, чтобы это не заканчивалось. Много музыки, новых песен, вдохновения и совместных репетиций вперемешку с короткими поцелуями в нос или шею. И в один из таких дней умелая рука скрипачки, обнимающая сзади. Слова, которые вознесли на небеса и убили одновременно: «Динечка, можно я к тебе прикоснусь по-настоящему?». Согласие такое несмелое и тихое, прерванное, потому что сложно признаться девушке на шесть лет старше, что при всей смелости и напористости, при всей высоте слога и размышлений, она неопытна и боится саму себя. Ладони, сжимающие грудь, такие тёплые и понимающие глаза цвета бурного неба. — Тебе будет хорошо, я обещаю. Любовь. Ночи нежности, где вовсе не больно, а слишком прекрасно, чтобы быть реальным. Маленькие взрывы во всем теле, когда музыкальные пальцы касаются живота и ведут ниже, большие взрывы после. Единственный человек в жизни, с которым она занималась не сексом, а любовью. Творчество, мир на двоих, кровь смешанная в адской смеси творчества и чувств, которые бывают только у юных поэтов. А теперь у неё ничего не болит. У Дианы есть секс. Всегда можно снять кого-то в баре или даже убедить себя в том, что влюбилась, в парня или девушку из тех, с кем знакомят общие друзья. У Арбениной есть семья и нет тяги к чему-то более серьёзному, чем бутылка вина в такой важный вечер. Деньги, связи, известность, возможность сделать что угодно и сыграть, где захочется и что захочется, есть, но нет самого главного вдохновения, нет той самой любви, которая когда-то заставляла писать. Не купишь ни за какие связи и средства это чёртово чувство собственной важности, когда от одной мысли, что она где-то рядом, на душе становилось легко и хотелось рассказать об этом миру. Без Светки она не могла быть поэтом. Певицей, у которой были неплохие тексты, конечно, оставалась, но чтобы писать так ярко и горько, как в той самой юности, нужен был Петербург, Адмиралтейство и Света со скрипкой каждое утро. Но у нее ведь не болит. Не болит, когда в соцсетях случайно выдает видео того, как Света поёт что-то из нового творчества и смеётся всё так же, словно не прошло двадцати восьми лет. Не болит, когда на новых фотографиях правая рука блестит чужим кольцом на месте которого когда-то было простое серебряное, связавшие их с небом. Не болит, когда Сурганова произносит имя, сжевывая окончание, потому что для Светы она никогда не Диана, не после всего. Не болит, когда знакомая фамилия всплывает в комментариях тысячу раз. Поэтому и вспыхивает от этого каждый раз как спичка. Потому что всё равно. У Арбениной тупо не болит. А с дрожащей, по-прежнему любящей душой, которая всегда предательски будет рваться к ней, можно смириться. «и я ничего не скрываю.» Глупая, детская фраза. Бесконечно лживая, как и она сама. Но так надо, так положено. Отвратительные интервью, биография, в которой нет и капли правды. Постоянные перестрелки в соцсетях, вроде той, что с концертом в Крокусе. Диана мечется, как раненый зверь, между настоящей собой, любящей Светку до потери сознания, и той, что она выстроила для других. И очень хочет, чтобы победила та, что взрослее и опытнее. Лицо рока, сильная, невозмутимая Арбенина, что влюбляется каждый день в парней разного возраста и хочет замуж, не могла всю жизнь любить девушку с глазами цвета бури. Не могла. И внутри этого бесконечного круга она и скрывала себя, израненную девочку в очках и с тяжёлым взглядом и свое прошлое до того ненавистного, потому что там не нужно было врать. «никакого общения между нами нет кроме редких поздравлений. и желания общаться тоже.» Диана пишет короткое поздравление ещё под покровом ночи, растворяясь в вечернем небе и душном воздухе московского августа. Всего пара предложений, которые порой так трудно сформулировать: «поздравляю с нашим праздником. спасибо! что полюбила меня тогда и показала как я могу творить. я скучаю. хочу тебя обнять и сыграть что-то как тогда заяц.»** — стирает. Слишком приторно, хотя именно это хочется прокричать в звёздный купол над головой. Но она же сильная, она же закрыла гештальт. «с праздником светка! если бы я могла что-то изменить в жизни то точно не нашу любовь.»- снова стирает, глупо и слишком больно, особенно после всей лжи. «нам 28. поздравляю.» — тяжело, как резать по сердцу. Но больше похоже на правду и на то, как нужно отрезвлять себя. В коротких трех буквах больше не скрыто ничего, никаких тайн и ошибок. Простое и чёткое «нам» заключает в себе группу, музыку и никогда не будет о большем. Потому что их маленькая ниточка должна быть оборвана раз и навсегда. И короткое «я всё ещё люблю тебя» навсегда останется на языке, но не сорвётся с него. Потому что признаться себе в этом она может только тогда, а потом забывает о клятвах и обещаниях, выкинув дурман из головы. «никаких взаимных работ с ней больше не будет. после олимпийского мне стало понятно что музыку того времени не оживить и нового вместе не создать. а врать вам в лицо ради денег я не стану никогда.» Арбенина делает очередной глоток из бокала, завершая первую бутылку. Горечь красной жидкости оставляет свой след. Ей всё равно. Должно быть всё равно. И воспоминаний об Олимпийском и Ледовом нет: о том как Света смеялась от её глупых шуток, как заворожено Арбенина глядела на скрипку и впитывала каждый звук, чтобы осталось в памяти навсегда. И о том, как нежно Сурганова шептала, стиснув в объятиях, а Диана таяла, как в далёкой юности. «Я всегда где-то рядом» — эхом в голове. И хочется спрятаться от этого голоса, забыть о нем н-а-в-с-е-г-д-а. Но разве можно? Разве получалось хоть раз? И от этого страха разрушить все стены, снова потеряться в этом запахе и чувстве абсолютного спокойствия, всё снова пошло не так. А ещё из-за того, что захотелось быть рядом, как никогда раньше. А теперь никаких проектов, никаких встреч, даже мимолетных. Потому что столько лет спустя неосознанно, отчаянно бьет в грудь чувством потери. «всегда когда музыка между мной и человеком умирала я прощалась. так случилось и с сургановой. меня можно ненавидеть за это. ваше право. но я точно знаю что делаю. и ради чего» Эфир с её именем выбивает почву из-под ног. Как было всегда, но сегодня отчего-то особенно тяжело. Может потому что новая пластинка, новая попытка вытравить из души остатки старого чувства. А может потому что Сурганова счастливо сверкает серыми глазами, без слов убеждая всех в том, что с другой ей лучше. Люди всегда спрашивают, всегда просят вернуться и вернуть, но отчаянно не могут понять, что возвращаться некуда. То, что Диана звала домом разрушено, во многом благодаря её словам и поступкам. То, что когда-то было важнее всего, давно оставлено в руинах и застилается рекой из слёз, пролитых за два десятка лет порознь. Арбенина пишет «музыка», но имеет в виду любовь, потому что в их случае это синонимы. «всегда когда любовь между мной и человеком умирала я прощалась» И как бы не хотелось бессмертия, первыми всегда умирают чувства. «и херня эта про артема который похож на сурганову мне тоже неприятна» Они мечтали, что когда-то в их доме будут дети. Лежали под старым, колючим покрывалом и думали о будущем. Глупо и очень юно рассуждали о том, что никогда не сбудется, прокручивая в руках серебряные кольца. И фантазировали. Долго, много. Целуясь в перерывах и мурча любимые тексты, чтобы не замерзнуть от яростного Петербургского ветра из окна. Мальчик должен был играть на гитаре и петь с ними песни про их общее небо, и улыбаться как Светка, потому что так хотела Арбенина. Их сын должен был быть счастлив, прячась в книгах и словах новых песен, которые Дина бы писала своей семье. Она придумала это тогда и не рассказала. Потому что боялась, что не сбудется, если загадает, чтобы сын перенял бы этот загадочно спокойный нрав Сургановой, и выдаст себя. Желание сбылось. Но не так как хотелось бы. И неприятно было именно потому. Артема она воспитала одна, а он предательски напоминал Сурганову в деталях движений. И глаза его так же блестели на солнце, вместе с кудрями волос, которые он тоже не любил. Они не были связаны, были знакомы лишь немного, но это ничего не меняло. Черты ненавистной скрипачки она находила в собственном сыне, и от этого было хуже, чем от подобных попыток собрать её образ в других женщинах. Она хотела не любить, но предательски видела то же, что и другие, иногда задумываясь, как все могло сложиться, если бы в далёких десятых они бы всё-таки смогли. Света отвечает на поздравление коротким «спасибо» ещё утром, но Диана — трусиха, и боится открыть сообщения, увидеть его наяву, решаясь на это лишь к вечеру, который это всё и заканчивает. Раньше бы там стояло тихое и нежное «Динька», теперь сквозит пустотой. Раньше там бы читалось чуть большее, спрятанное за вопросом о здоровье и творчестве, теперь продолжения нет. Раньше бы она не написала этот комментарий. Но раньше — не сейчас, а значит можно. И Светка прочитает, простит, как и всегда, но больше никогда не придёт сама. И Диана об этом знает. Это ведь то, что ей так нужно. И завтра она даже похвалит себя, выкладывая пост, заперев мысли о прошлом до следующего года. И все будет как прежде. Очередная спираль.