***
Зараза. Никогда себя таким дном не чувствовал, никогда. – Ну ты чего, эй? – забирает дротики. – Это же просто игра. Игра, в которую ты проиграл позорнейшим образом, еще и девчонке. И главное сам предложил, ибо чего ж там сложного, действительно… Тупая игра. Сколько ни пробуй, все равно тупая, тупее некуда! Ну или просто у тебя руки из жопы. – …Пей свое чертово пиво и помалкивай. Так тембр снизил, что полбара заткнулось. А эта только пуще разболталась. – Думаешь, чем копы в свободное время занимаются? – Взятки пересчитывают? – Очень смешно, ага, – стрельнула по мишени напоследок, потом вернулась к стойке. – Пока не обыграешь хоть раз шефа, тебя и за полицейского-то никто не держит. А единственный способ обыграть Бешшо-хана – это выпить меньше него, а чтобы меньше пить, нужно больше говорить, а чтобы было о чем говорить, нужно в первую очередь знать, о чем говорить не нужно, а то как заденешь какую-то тему, а он как подхватит и как начет за что-то свое рассказывать, то и слова не вставишь, приходится пить, но чтобы не так много пить, я еще обычно заказываю… – Рисовые чипсы? – вторая миска пустеет. – Ну-ну… Хотя забей. Как-никак, с твоим весом и стажем нужно выпить с бочонок, чтобы опьянеть сильнее нее. У тебя просто руки из жопы. Смирись. – Рюджи, с моим весом… – Да знаю я. Вот вроде бы нихера у вас общего на первый взгляд, а словотворный бес одни и те же мысли подкидывает. Какой-то мужик глянул в вашу сторону и тут же резко глаза отвел. Еще и папка под рукой подозрительная, с фотками, которые быстро перелистнул и уставился в текст, читатель хренов. Не нравится он тебе чем-то. – Проблемы, дядь? Дернулся сразу – понял, что к нему обращаются. Застыл как вкопанный, вот-вот сердце выскочит. Вообще на тебя многие так реагируют, но чаще те, кому есть что скрывать – а ты не любишь секретов. Каору смотрит умоляюще, мол, не лезь ты к человеку, успокойся. Без толку. – Эй, я вопрос задал вообще-то, – подходишь, вырываешь из рук ту его папку, начинаешь читать. – Ну и… че за херня? Какая-то бульварная шняга с претензией на криминал: кто-то кого-то предал, кто-то кому-то не отец, кто-то кого-то зарезал, кто-то куда-то не вернется… Бредятина. Неразборчиво, покалякано, перечеркнуто по десятому кругу, полно всяких уточнений, исправлений. Перелистнул – «фотки» оказались эскизами ирэдзуми, хреноватыми тоже. На первой странице жирным шрифтом «Закат якудзы 4». Черт. А ты ведь смотрел эту дрянь. По крайней мере первые две части, третью – тупо вырубил минутах на десяти, ибо хуже некуда. Скучная унылая параша, глазам противно. Услышал потом, что там новый режиссер-сценарист, подхвативший популярный фильм, дабы тот безнадежно скатился – ну, классика жанра. – Ты из студии, что ль? Кивает нервно – сейчас голова отпадет. Сестра подходит, заглядывает в бумажки, потом восторженно переводит взгляд на этого жополицего очкарика, будто мессию увидела. – О боже, это действительно вы? Серьезно?! – закрывает папку, отдает ему. – Нет-нет, я не хочу пока знать, что будет дальше, вот, возьмите! Мне очень понравился ваш фильм, Сугано-сан, я его четырежды пересматривала и с удовольствием пересмотрю снова, вот сегодня же! Не понимаю, почему у него такие низкие рейтинги, там же прекрасная история, лучше всех предыдущих! А концовка просто… ну она меня убила, эта ваша концовка, и убивает каждый раз, сколько ни пересматриваю, я очень-очень люблю этот фильм! Мда. Не такие уж вы и родные, как оказалось.***
– Мужик, ты в каком веке? «Ояджи» говорят. – Что, все? Даже чинпира? – Все, абсолютно. – А кто не состоит в клане, но хочет обратиться к патриарху почтительно? – Просто «-кумичо» или «-сан» сойдет, а за кривляния всякие только по морде получишь. Ну или «-хан», как у нас… Ты же о наших пишешь или о тех снобилах из Канто? – Эмм… обо всех понемногу. Еще хотел спросить, если можно… это непростая тема, заранее извиняюсь, но как у вас… с наказаниями? Это правило, насчет пальцев… – Никакое это не правило. Зависит чисто от тараканов патриарха, у меня такого нет. Если выбесит кто – побью или убью, смотря насколько выбесит. А калеки мне в клане не нужны, им еще оружие держать. За восточных не в курсе, как там у них принято. Конечно, знаю оттуда одного председателя-полудурка, но того больше другие органы интересуют… – Рюджи! Острый локоть с размаху врезался в бок – как птичка клюнула. Каору уже почти уговорила тебя посмотреть тот дрянной фильмец снова, якобы там вся фишка в сюжете, а он раскачивается медленно. Оказалось, режиссер так шарахаться начал, когда услышал, что она из полиции, а у него тут пиратские тату-эскизы, на которые собирался потом уже права купить, когда определится. Бедовая, конечно, отмазка, но сеструля от него в таком восторге, что грузить дальше не позволяет. Да и эскизы там откровенно говняные, поэтому сейчас вы все трое идете к Казахори. Ее работа, конечно, влетит в копеечку студии, если та вообще в этом балагане согласится участвовать, но ты ведь какого-то хрена согласился. – Эй, сама же попросила его проконсультировать. – Извиняйте, Сугано-сан, мой брат иногда чутка придурок… – Так, агент, ты палку-то не перегибай. – Я же сказала «иногда»! Обратись к тебе кто в клане, как эта барышня обращается, он был бы уже не в клане. И даже не в мире живых скорее всего. – Договоришься ты когда-нибудь, – но ладно, ей можно. – Пришли.***
Набережная встречает солнцем и речным запахом, мотором проплывающего мимо катера, скрипом досок под ногами и плеском воды. Днем тут всяко меньше народу, чем вечером, даже в выходной. – Ну глянь, фильм реально хороший! – а эта все не отстает. – Да, я сразу тоже замечала эти нестыковочки и слабо продуманные драки, но смысл там вообще не в них… – А в чем-то еще может быть смысл? – Поверь. В конце заплачешь даже ты. – Я не умею плакать, сестренка, – только искры метать. – Глаза не те. Могла бы припомнить тебе ту ночь на Камурочо Хиллс, когда вы только нашли друг друга и чуть не потеряли, так толком и не почувствовав себя семьей. Не припомнила. – У нас с тобой одни глаза, нет? – Мамины. А ведь ты, идиот, и не планировал выжить. Привык, что всегда один и одному себе лишь можешь верить, что твоя жизнь – твое дело, ничье больше. И сколько бы старик над тобой ни трясся, его забота только вымораживала: все лепил из тебя себя самого, а когда не получалось – смотрел так невозмутимо умудренно, мол, «подрастешь – поменяешься». А хрена с два. Скажи он хоть раз прямым текстом, что в чем-то тобой недоволен, взбесись он на тебя, как любой нормальный отец бесится на непутевого сына, может и достучался бы. Но нет же, эта всепонимающе-всепрощающая морда только больше провоцировала доказывать, что нет, нихера ты не станешь тем, кем он хочет тебя видеть! Что ты уже достаточно «подрос», чтобы послать его к херам, вместе со всем его дурным пацифизмом, так бестолково неуместным в этом воинственном мире. Тем самым победив и переплюнув фальшивого отца, так неумело притворявшегося настоящим. Настолько злило такое беззлобное отношение ко всему тому дерьму, что ты чисто назло творил. Жалеешь ли теперь? Да хрен его знает. Просто идиотом себя чувствуешь. Оттого что и вправду потихоньку становишься им, все чаще отключая ярость и включая мозг, перестаешь беситься по херне, заботишься уже не только о собаках, но и о людях. Получив-таки внезапно власть, за которой полжизни так яро гонялся, но которую в глубине души никогда и не рассчитывал получить. Считая старика-председателя своим вечным врагом, а значит бессмертным. Да уж. Когда некого больше разочаровывать, разочаровываешь сам себя. – Я ведь ее совсем не помню, абсолютно. Но это не значит, что у меня не было матери, – остановилась, оперлась на перила, подняв глаза к небу: а то так издевательски чисто, ни единой тучки. – Женщина, что меня вырастила, Саяма Тамийо – вот моя мать. Ведь я люблю ее как мать, а она любит меня как дочку, что еще может быть важно? Пусть мы и не связаны кровью, мы семья. Настоящая семья. И почему каждое ее слово сейчас причиняет столько боли? – Значит если я не рос с тобой вместе, я тебе не настоящий брат? Бесит эта безукоризненная синева, смотри лучше вниз. В мутную речку, разрубающую этот сраный город, куда туристы бездумно сбрасывают окурки, а убийцы – трупы. На нервно дрожащую поверхность воды, под которой когда-то дрались насмерть. – Перестань! Ты знаешь, что я не это имела в виду! – Нет, не знаю! – а в тебе слишком много грязи и смерти, невычищаемо много. – По твоей логике мы вообще друг другу никто, правда? Так за каким хреном ты так упорно притворяешься моей сестрой, Каору?! Обезоружил – до немоты. Это ты умеешь. Ибо когда тебе больно, больно должно быть всем. Ладно, похеру – обними со всей дури, чтобы не вырвалась, но она и так не вырывается. Она ревет, повернув голову в сторону, чтобы не запачкать твой чертов пиджак своей тушью, она ревет как дышит. И все те слезы, которых у тебя нет и никогда не было, она забрала их себе и ревет за двоих, потому что ее брат-идиот сам не умеет: он умеет только убивать и калечить, он абсолютно безнадежен… – Просто… забудь, что я это сказал, ладно? Представь, что не говорил… Но у него есть такая славная сестра, значит еще не все потеряно, да? Сестра, которую он не заслуживает, как не заслуживает жить вообще, но ведь живет зачем-то. Есть те, кому он дорог и кто дороги ему, пусть даже требуется вечность, чтобы это признать – вечность или один убийственно-холодный взгляд в его сторону, достаточно меткий… А еще у него был отец, которого он никогда не ценил. Настоящий отец.***
Вроде недавно ели, но эти аппетитные улицы дразнят запахами на каждом углу. Такими темпами сожрете пол-Сотенбори, начав с ближайших прилавков, закончив тем огромным крабом на вывеске, потом еще речкой запивая. И когда уже решили чуть пожалеть свои желудки, судьба подкинула очередной гастрономический соблазн – всем соблазнам соблазн, внезапный и беспощадный. – Смотрите-ка, кто приперся! – возле него тут толпа очереди, но ты из любой толпы выделишься. – Что, опять штаны воруешь? Передвижной киоск с лучшими такояки в Осаке, если не во всей Японии. Говорят, кочует куда ему хочется, и встретить такой – большая удача. Раньше только слухами о нем кормился, а тут, оказывается, родные лица. Этот сварливый старикан тебя с младшей школы знает: тогда он еще держался одного места и не был таким уж стариком, но для тебя-то все равно старик. Часто забегал к нему на перекус, прогуливая уроки – жрал перед драками, жрал после драк, жрал постоянно, ибо вкусно. – Узнали? – но с тех пор уже жизнь прошла. – Не-не, я теперь живу по-честному. – Да-да, а я тут котятами торгую, – очередная порция «кошачьих» такояки упакована и отдана клиентке. – Не беспокойтесь, милая, ни один котенок не пострадал! Женщина – сама как котенок – улыбнулась, поблагодарила и рассчиталась, к ней подбежал мальчик лет десяти, забрал свою порцию. Та просит подождать, пока чуть остынут, но дети есть дети, а она все на часы наручные смотрит – спешит, наверное. Кажись, видел их в аэропорту, когда заезжал за Каору, тем же самолетом летели. – Угостите? – В очередь, нелюдь! Всех посетителей мне тут распугаешь! – Уф, сильно постараться придется… Перед тобой люди, как всегда, расступаются сами, но так уж быть – пропускаешь. А за вами еще трое подошли, сплошной поток, отбоя нет. Нюхать и не есть – пытка, но таки дождались: старик готовит быстро, сковорода не успевает пустеть. Дети есть дети, даже если им за тридцать, поэтому жрешь горячими, не отходя от кассы, прямо как тот малый. Поржал с очередной попытки Каору заплатить за себя самой – вырвав у нее кошелек и положив на козырек ларька, куда при всем желании не дотянется, – оставил пятитысячку, хотя такояки у него на миллион. – Эй, Года! Бросай заниматься той херней, что ты там занимаешься, и иди ко мне в помощники, рук не хватает! – Хорошо, дедуль, я подумаю.***
Вернулись опять к набережной, сюда всегда хочется возвращаться. Прошлись под мостом, нашли свободную скамейку и сели доедать уже вторую порцию, первой ибо не хватило. – А, нет. Он вообще не в курсе, что я тут. – Хм? Чего так? – Не вижу смысла. Мы почти не созванивались все это время, да и толку? Отношения на расстоянии – ну, такое себе, знаешь… – Допустим, догадываюсь. Странное дело. Когда порознь, тупо живешь своей жизнью, о его существовании даже не вспоминая, пока потрахаться не приспичит – настолько, что и в другой конец страны не лень смотаться. Когда вместе, хочется послать весь хренов мир, запереться в том отеле до скончания времен и пусть его хоть сносят, ни ногой наружу. А потом возвращаешься – и вот уже опять живешь своей жизнью. – Это не было такой уж прям любовью, не подумай. Просто после всего, что мы тогда пережили, никому не хватало духа взять и сказать «извиняй, дальше нам не по пути», а сказать хотелось очень, – теперь уже она смотрит на воду. – Казума прекрасно ко мне относится, и я к нему тоже, поэтому мы слишком… боялись друг друга обидеть, что ли. И когда мне предложили работу за границей, это реально стало облегчением для обоих. Я была рада, и он был за меня рад, никто ни на кого не в обиде. Короче говоря, история о том, как «Охотница на якудзу» поймала сразу двух драконов, потом сама же от них улетела. – Ну значит, так ему, тупице, и надо, – все же слегонца подбешивала мысль, что сестра встречается с тем, кого ты не можешь побить. – Сам виноват. – Брось, никто ни в чем не виноват, – а этой лишь бы выгораживать. – Нам просто так лучше. Доев такояки, открыл банку пива, как раз под настроение. Вообще не любитель, но Каору от крепкого срезается, а самому неинтересно. Картина, конечно, маслом: агент ФБР и шестой председатель Оми¹ бухают на лавочке у реки, как взбалмошные подростки, сбежавшие от родителей. Вот только родителей у вас нет. По крайней мере у тебя. – Твоя мать не в восторге, что мы общаемся, да? Сам не заметил, как начал называть ее приемную мать «матерью», хотя раньше вообще не воспринимал за семью. Что взаимнее некуда – в вашу единственную встречу та тетка смотрела на тебя как на медведя, который пришел сожрать ее волчонка. – Она тебя совсем не знает, начнем с этого. Да и я бы на ее месте тоже переживала, Рюджи. Ты не самый безобидный. Притом что большую часть своей карьеры я посвятила борьбе с якудзой, а она ведь в курсе была, что мы родственники. И очень боялась того момента, когда я узнаю-таки правду. Что это разобьет мне сердце. – Припоминаю, как ты меня арестовывала, ага, – слишком много драматизма для одной чертовой сцены. – А я все понять не мог, чего эта странная от меня хочет, и отчего такое чувство, что мы знакомы с ней полжизни. – То же самое было. Поэтому я не могла допустить твоей смерти. И как вы с мраморной говядины и унылых фильмов перешли на эти скользкие темы? Та ночь оставила по себе слишком много болезненного дерьма, чтобы вспоминать лишний раз, даже мысль паршивит. Твои последние слова старику – дурные слова, гнилые и злобные, – его вечно невозмутимая рожа в ответ. Потом подобная же рожа, только морщин поменьше и побольше духа. Соперник-эталон, болтовня для разогрева, драконья гордость, решетки замкнулись. Долгожданно свирепый бой и отключка, после которой уже хрен пойми что творится. Чей-то пистолет у ее затылка, две пули в тебе, обойма – в пакостном двуличном мудаке, заварившем всю кашу. Потом опять решетки, кровь, лифт, прощание, таймер. Первый удар, задавший вопрос. Последний удар, не давший ни ответа, ни победы, ни смерти. Только адскую боль по всему телу и сестрины слезы. – Лан, заканчивай уже с этим, – скорее себе, чем ей. – Куда ты там еще сходить хотела? – В караоке. – …Нет. – Да! – Без меня. – С тобой! – тащит за руку, но проще материк сдвинуть. – Так, пошли-пошли, не ломайся! – Я не умею петь, отстань. – Научишься! И вот какой тебя сатана дернул эти ее запросы выполнять?