Скромное подношение

      Запах сырости со специфическим привкусом надвигающегося дождя витал в осеннем воздухе ещё до полудня, а теперь грузные и чёрные сбитые облака делают ещё темнее хмурый подступающий вечер. В том, что дождь настигнет его в пути, Се Лянь не сомневается ни на секунду — с его удачей вряд ли может случится по-другому, — и оказывается прав. Когда первые грузные капли застучали по плечам, полам шляпы и земле под ногами, до ближайшего селения оставалось не менее получаса пути. В который раз принимая своё тяжкое бремя, он молча и упрямо двинулся дальше, пока узкая земляная тропка медленно размывалась до состояния жидкой грязи. А когда вдалеке показались наконец первые крыши хижин в дождевом сизоватом мареве, конечно же успел промокнуть до нитки. Хорошо было бы переночевать где-то, где хотя бы просто сухо, однако, проситься на ночлег в такое время уже бесполезно, вряд ли хоть в одном доме ему откроют. Игнорируя заливающие глаза струи дождевой воды, он без особой надежды огляделся по сторонам, и нежданным невозможным чудом засиял в отдалении дрожащий свет из чьих-то мутных испариной окон. Предвкушение отдыха, сухости и уюта прибавило решимости, и стук в тяжёлую дверь уже потонул в шуме капель, когда Се Лянь всё же заметил над дверью резную табличку, гласящую "Храм ветров", и ясно дающую понять, что стучаться в безлюдный дом бесполезно. Он на пробу толкнул дверь, и та, к его невозможному счастью, оказалась незаперта. Внутри на удивление богато украшенного святилища горели, подрагивая закопченными огоньками, редкие оплавленные свечи, вилась под потолок белая ниточка дыма благовоний, на столе для подношений — свежие фрукты да сосуд сладкого вина, что не успел ещё припасть прозрачным слоем ночной пыли: всё указывает на то, что здесь были совсем недавно. Должно быть, кто-то из жителей деревни заглянул помолиться и принести дары, но лишь начался дождь, поспешил покинуть храм и вернуться домой. В святилище было светло, тихо и сухо, а ещё, как показалось ему, почти уютно. Залиты тёплым светом стены и пол, подрагивают в углах клочки густых теней. Божественная статуя изображала точёный стан юной небожительницы, но Се Ляню уже и не вспомнить, кто отвечал за владение ветрами в час его последнего изгнания. Он поднял взгляд, всматриваясь в каменное лицо, но так и не смог вспомнить такой богини. Немудрено, минуло несколько сотен лет. А боги — как люди: вспыхивают и гаснут. Се Лянь с прозрачной улыбкой поклонился алтарю. Жое зашевелилась под рукавом, пытаясь, видимо, выжать из себя остатки воды, и он не глядя поглаживает пальцами щёлковый кончик. Ему можно просто немного отдохнуть. Тем более отдалённый грохот капель, танец теней и запах благовоний так к этому располагают... Се Лянь, устроившись прямо на полу, чтобы не промочить здешние подушки мокрой одеждой, умиротворённо откинулся на стену святилища, и позволил себе этим наслаждаться. На каменном лице богини пляшут пятнышки света, и глядя на это до того легко задремать... И задремать было бы можно, если бы подступающий сон не спугнули ветряные колокольчики в запертом от бури храме. Се Лянь от неожиданности вскидывается, а в следующий миг его взгляд перехватывает чужой — сияющий и приветливый. Перед ним яркий улыбчивый кто-то со сверкающими янтарными глазами, сидит привычно и фривольно прямо на алтаре, затмевая пламя свечей светящейся улыбкой. — Приветствую почтенного путника! Голос его и сам походит на перезвон ветряных колокольчиков. — И Вам желаю здравствовать! — Тихо произносит Се Лянь, и поднимается на ноги, чтобы поклониться нежданному гостю... Или это он у него гость? Лик юноши, представшего перед ним поразительно походит на каменную статую здешней богини. Падшее божество как прежде скоро всё понимает. Понимает, и легко вспоминается имя божества на табличке: "Ши Цинсюань". — Вы дух святилища, не так ли? — А Вы необычайно прозорливы, не так ли? — Божество смеётся своим голосом-колокольчиком, и дождь за окном на какие-то мгновения становится тише. — И почему этот скромный путник может Вас видеть? — Люди не могут, — хитро произносит дух, сверкая солнцем под веками, — почему Даочжан может, следует спросить у него. Се Лянь улыбается в ответ, и чувствует на мгновение то, что не мог позволить себе чувствовать долгие годы: истинную суть можно сейчас не прятать. — Я не задержусь в Вашем храме. Прошу позволения лишь переждать ночь. — Этот господин будет рад Даочжану в своём храме до тех пор, пока он будет здесь оставаться. Се Лянь скашивает взгляд на стол с подношениями, и улыбка его, кажется, становится виноватой. — Надеюсь, господин не в обиде: у этого путника совсем нет достойного подарка. Божество легко, будто бы ничего не весит, спрыгивает на пол, и Се Лянь почти явственно слышит шелест его одежд и мимолётный перезвон драгоценных бус. А вот шаги его совершенно бесшумны. — В моём храме рады любому подарку, если приносящий его искренен. — Божество улыбается всё так же солнечно, подходит на пару шагов, и его стройная фигура под слоями шёлка выгибается молодой лозой, когда он опирается на стол для подношений. — Подарком этому господину является уже возможность поговорить с Даочжаном. Се Лянь дарит ему улыбку в ответ, и всё же мысленно перебирает свои вещи. Уйти, совсем не оставив пожертвования было бы невежливо, а класть в дар божеству что-то из мусора, который он притащил с собой — оскорбительно. Оскорблением было вообще прийти бездомному ночевать в божественное святилище. Он виновато жмурится, одной рукой зарывшись в заплечную сумку. — Тогда пусть господина не осквернит скромное подношение этого недостойного! Се Лянь тянется к столу, а когда отнимает руку, рядом с чашами спелых фруктов и блюдцем монет, каких-то скромных украшений и редких драгоценностей оказывается промокшая под дождём половина некогда сладкой маньтоу. Жалкая и почти отталкивающая рядом с прочими дарами, и Се Ляню за свою бедность стыдно, однако забрать своё пожертвование со стола уже нельзя. Се Ляню стыдно, но божество, кажется, вовсе на него не в обиде. Напротив, улыбается ему тепло, почти благодарно. — Прекрасное подношение. К нему подходят почти вплотную, берут за руки, осязаемо и тепло, заставляя заново опуститься и сесть. То что, вместо стылого пола его всё же усадили на мягкую подушку, Се Лянь понимает не сразу, потому что божество, окутывая забытым ароматом небесных благовоний, низко к нему склоняется. — Я даже сделаю Даочжану ответный подарок. — Звонко шепчут ему, а в следующий миг губы божества порывом теплоты весеннего ветра мягко ложатся поверх его. Се Лянь, не смея и не желая противится этому, медленно закрывает глаза. У него, кажется, замирает дыхание, но запах, вкус и сладкое тепло весны всё равно неведомо как забираются внутрь. От шалости ветренного божества ему и трепетно, и спокойно. А когда размыкаются их губы, божество смеётся. — Твой путь сейчас, Даочжан — чёрное ночное небо с единственной далёкой звездой. До звезды той неблизко, но в один из будущих дней она окажется прямо в твоих руках. Дух святилища коротко и легко снова целует где-то в уголке губ, будто они старые близкие друзья. — На ближайшее время этот господин подарил тебе немного удачи. Се Ляню легко подмигивают, и он, ошеломлённый щедростью, хочет сказать что-то в ответ, но у двери звякают ветряные колокольчики, и когда он открывает глаза, по ним бьёт алый луч холодного рассвета. Это всё что же... было сном? И Се Лянь мог бы об этом подумать, но вошедшие в храм ранним утром этого не позволили. Се Лянь думал, что его, как много раз прежде попросту отсюда прогонят, однако земледельцы, что пришли принести молитвы за сбор урожая, увидев заспаного промокшего странника, неожиданно радушно предложили поесть и высушить одежду.       Лишь переступая следом за ними порог ветренного храма, Се Лянь невзначай обернулся на промокшую половинку маньтоу, скромно лежащую на краю стола подношений.