В дураках останутся все

Только спустя пол недели в пустой квартире Федор наконец ощутил, как на самом деле любил родителей. Нет, не только потому, что некому приготовить теплый супчик, убраться по дому или сходить в магазин. Ну или заставить его делать хоть что-то вместо проедания чипсами да шоколадками с газировкой присланных на карту карманных за просмотром аниме… Квартира стала походить на свалку всего за четыре дня, но он же не эгоист какой-то, чтобы беспокоиться только из-за этого. Но не в таком хаосе. Одиноко? Очень. Но в первую очередь волновали дела. И сейчас, смотря на уведомление о том, что скоро приедет одна долгожданная посылочка, он, закусив губу, вспоминал, что на почте в одиночку ни разу не был, вот так упущение. Параллельно с этой мыслью посетило озарение, что квартира на вид и на запах, как помойка, в холодильнике мышь повесилась, а желудок злостно напоминал, что бургер это далеко не салат с котлеткой. Плохи дела. Федя тяжко вздохнул. Казалось бы, начать с мусорных пакетов так просто — всего лишь свалить все отходы в кучу. Заглянуть под всю мебель, за все спинки, за мусорную корзину, подмести, в дороге заметить пару старых пятен… Работы выдалось немножко больше, чем он предполагал. Кроссы, черная кофта, мешки, наконец-то. Федор решил понести сразу все, чтобы не мотаться, от того по ногам неприятно бились и шуршали то ли склизкие внутри, то ли мягкие от скомканных упаковок огромные баулы. В голову ударил свежий ночной воздух. Федя набрал лёгкие до головокружения и чуть не пошатнулся, устремившись в небо. Острожным шагом слепо прощупывал путь, пока разглядывал необычайно яркие звезды со смутными размышлениями. Фонари у дома разбили, от того небо виделось как никогда ясно. Ясно, что сам Федор за бытом не уследит. А скоро ещё и в школу! Теплые дуновения уходящего лета скользили по груди, погружаясь под жёлтую майку. Вот бы заиметь кого-то, с кем можно поделить обязанности. Или даже не одного, а нескольких, тогда бы было полегче. Мешки пришлось сунуть под мышки, от чего шаткая тень на обочине приняла смешной вид толстячка, Федор фыркнул. Он сощурился, с досадой вглядываясь в небесные блёстки. Словно там кто-то был, что-то судьбоносное ожидало его. Наверное, проснулась ответственность за свою жизнь. Пора взрослеть. С размаху закинув мешки в мусорный бак, Федя отряхнулся, отскочил и вдохнул, вымывая глотками воздуха запах тухлых яиц. Рука взъерошила короткие кудри, озадаченно спустилась на затылок, когда в нос ударил совершенно иной запах. Глаза расширились, как в наваждении, обоняние потянуло на след, повело в обратную от дома сторону. Аромат дурманящий, тонкий, но уловимый чутким слухом; он креп с тем, как близко Федор подбирался к хилому шатру на окраине, где улица переходила в вечную стройку, а за ней в пустырь. Терпкие травы, пряные специи и тлеющие дымы окутали разум, и Федя знал, что идёт, куда надо. Он придержал завесу, и удивлённо остановился в проходе, с чуть открытым ртом разглядывая, склянки, свитки, плетения со ввязанными магическими камнями и перьями, бусы, подвешенные на черепа, пучок лисьих хвостов. Низкие потолки и узкие стены стягивали вычурные украшения, громоздя друг на друга, наваливаясь на хилый силуэт под всем великолепием. Черноволосыя старичок в лохмотьях и украшениях поглаживалъ шар, сверкающий звёздами. Сквозь шлейф зелий пробивался вкус доживающей омеги или беты, фигуру, обтянутый морщинами подбородок вырисовывали расставленные на столе свечи, которые воск свободно прилепил к столу. Федор сглотнул в нерешительности. В шаре было что-то, что-то, что он представлял в небе, пока шел к мусорке, переливающееся и покорное. Старичок махнулъ рукой, подзывая незадачливого мальца. Жест подействовал мгновенно, Федор, загипнотизированный, подался вперёд, штора за ним опала, погрузив палатку в теплый полумрак, неуверенно сел на скрипучую табуретку, прикованный к шару. Молчание продолжилось, но было наполнено чем-то, как немой речью. Цыган’а положилъ ладонь ему на запястье, провел по гладкой коже и качнул головой, на что тот даже не дрогнул, прикованный к видению в шаре. Оно разделялось на оттенки, стремилось выпрыгнуть, присоединиться… — Что происходит с тобой, мальчик? — Старичок разлепилъ иссохшие губы. — Почему же ты пришёл, столь удрученный и усталый. И Федя выложил все, не в силах умолчать ни одной детали. И о том, как не хотел переезжать с родителями в доставшуюся по наследству квартиру в соседнем городе, покидать школу, как родители разрешили пожить ему одному, чтобы прочувствовать всю тяжесть самостоятельности, и он сам бы изъявил желание поехать за ними, а он валялся на кровати, пока не осознал. И цыган’а все больше расплывалъся в странной улыбке, покачиваясь, а Федя качался вслед за нии, забывая, о чем говорил и произносил ли что-то вообще, до дрожи вслушиваясь в шепот откуда-то, пока пространство перед ним плыло, вздувалось, а видение шара казалось все страшнее. Запястье повернулось, в ладонь вложили что-то прямоугольное, пальцы нащупали жесткий край карт, торчащих из коробочки. Донеслось гадкое хихиканье. Упаковка мятая, разваливающаяся от от нажатия, на стыках распушился рваный картон. Смешок нарастал, теряя старческую хрипотцу, резал слух, вбираясь глубже, сплетаясь с шепотом в двуголосую пару, но не было сомнений, что говорил один человек. Удивительно, как карты сохранили свою свежесть и плотность в такой хлипенькой коробочке. Хихиканье превратилось в гогот, а шепот звучал отовсюду, и Федор слышал лишь его, окаменевший в ужасе. Неразборчивое бормотание вкладывало все, что он хотел услышать — это был ключ, ключ к желаемому. Он не помнил, как добрался домой, будто все это было сном, будто вместо того, чтобы свернуть не туда, он отправился домой и лег спать. Шепот был ветками, а гогот хлопающей рамой окна от поднявшегося ветра. Дурной сон. Как-то само собой решилось, что и колоды никакой не было, от чего наступила тоска, ведь во сне Федя так преисполнился надеждой на услышанное, что сможет все решить с помощью королей да валетов. Каково было его удивление, когда, сев на кровати, он почувствовал что-то твердое ногой, поднял, и увидел то, что не разглядел ночью. Темная упаковка колоды без рисунка, без ничего, видимо настолько старая, что стёрлась. С неким неверием Федя поднял ее, хотел вытянуть язычок, но замер с опасением. А что вообще произошло? Это же просто сон или же какая-то старая омега действительно повстречалась ему, одурманила и отдала эту странную коробочку. Звучало страшно. А что, если вещь отравлена или взорвется?! А его точно не обокрали? Хотя что можно было у него украсть, он даже ключи дома забыл. Столько вопросов, но все их заглушало то, про что шептал её голос. Решение. Язычок с ворсистой трещиной на месте сгиба открыл вид на аккуратную колоду. Федя потянулся достать крайнюю карту, но что-то его остановило, заставило перебирать в поисках той самой. Знания голоса запретили трогать другие, потому Федор нетерпеливо вскочил, перебирая и не глядя вытаскивая разрешенные карты, остальные и мысли не было достать. Одна карта, другая, ни масти, ни старшинство он не смотрел. Вместе в валетом Пик нечаянно вывалилась ещё одна карта, Федя вздрогнул, отшатнувшись от упавшей рубашкой вверх. Охватил необъяснимый страх. Черт, она не должна была выпадать. Но оставить её на полу тоже нельзя, переборов кричащее недовольство, он опустился на корточки и нерешительно её поднял. Красный Джокер. Только сейчас в глаза бросилось кое-что необычное. Вместо одного из привычных изображений шута, на карте была человекоподобная салатовая дымка с примесями других оттенков. Приглядевшись, стало заметно, что некоторые детали грубо замазаны белой краской, как ореол головы или лицо, до корректировки, видимо, бывшее вытянутым, как у крысы, а от стыка зеркальных изображений тянулось по тонкой нити, как хвост с противоположных сторон. Федя нахмурился, поскреб краску, но ничего не сошло, затем сунул карту обратно в колоду, рубашкой от других карт. Тогда он взглянул на другие выуженные карты и с удивлением обнаружил на них такие же силуэты, и что достал он вслепую только валетов и королей. Нахмурился, разглядывая цветастую дымку со следами краски. Где-то также замазаны лица и «хвосты», как у ядрено-зеленого пикового или солнечного червового валета, над сгорбленной голубой фигурой валета треф нависал ореол, тянущий от дорисованных рук, на красном пятне короля бубен тоже больше дорисованно, чем стёрто вокруг тонкого изогнувшегося по-змеиному тела; из-за слоя поверх не разобрать, были ли у оригинала вообще руки. Что-то схожее с крыльями было и на другом трефе, сером короле, наоборот нарочно утонченном тем, кто испортил карты. Также и валет бубен — остриженный ореол белил напоминал облако шерсти. За розовым королем черви замазан высокий веер и хохолок, а кое-где виднелись вкрапления синего. От взгляда на карту короля пик пробрало холодком. В нем изменения коснулись не только внешности, коих оказалось немного, но и в положении. Голову нарочно склонили, он единственный не смотрел на зрителя и тоже не по своей воле. Грозный взгляд увели вниз, полу закрыли, заставив скорбить, две ветвистые линии от головы, стремящиеся за пределы карты, стерли особенно ревностно, в несколько слоев, а края, к которым те уходили, были оторваны, словно до этого карта была длиннее прочих, но теперь с неровным краем вписывалась в общую колоду. Федя сложил ее вниз других рубашкой вверх. «Заперты, чтобы служить» — вспомнилась фраза шёпота. Телефон завибрировал, на экране высветилось уведомление об отслеживании посылки и её прибытии в почтовое отделение. Федор грустно раскинулся на кровати, пялясь в экран. Выходить из дома все ещё особого желания не было, да и если выйдет, то с уборкой точно не закончит. В руках все ещё оставались карты, он невзначай поддел одну, раздумывая, все же поднял, разглядывая коричневую тень. Валет бубен, бубны вроде надёжные и благополучные? Тем более валет служить будет, отличный выбор. В памяти вновь перебирался шепот, ведь цыган’а точно что-то говорилъ про призыв… Какие-то рифмованные строчки. «Жизнь становится труднее каждый час, как же позаботиться о нас? Что же сможет время обратить? Кто же сможет нас достойно заменить? Магия поможет: ведь не зря достаю я из колоды козыря, выигрышный ход картой делаю я смело: заменить чтоб копия меня смогла смело!» Слова будто произносились не им, они засели на подкорке, вырываясь сами по себе. Как и карта, взмывшая в воздух, рассекая пространство волнами синевы. Но на последнем слове ничего не произошло, она повисла, все также мигая. Федя нахмурился, подождал секунду, вторую, но ничего не происходило. Он потянулся к карте, стоило коснуться её кончиком пальца, как новая волна заставила его отшатнуться, ослепительная вспышка и звон в ушах, пришлось зажмуриться. Темнота. Тесное пространство, наполненное ничем, непонятно, как вообще могли быть границы у пустоты, иллюзорные, но надёжно сдерживающие узников, ждущих своего часа годами, тысячелетиями, ведь измерить время там, где нет ничего, невозможно. Изуродованные и сломленные, могли смотреть за отражениями миллионов своих жизней и носителей пёстрыми огоньками вдали — где-то их было двенадцать, где-то вовсе четверо, — сейчас потерявшие даже возможность морально поквитаться. Свет, из центра их тюрьмы показался луч, разрезавший пространство, замер на мгновение и похитил одного, тут же исчезнув. Никто ничего не сказал, фигуры молча уставились на место искры, свернувшаяся вдали измождённая тень цвета индиго подняла тяжёлый взгляд. Федор восхищённо вскинул голову, с раскрытым ртом оглядывая валета. Высокий курносый парнишка с поджатыми губами и миндалевидными глазами, чем-то напоминающий рыбку, острые уши торчали, немного свесились, когда карточный склонил подбородок. Шатеновые волосы, чуть светлее, чем у Феди, рубашка и коричневые брюки, почти такие же вещи тот припоминал в в своем гардеробе. Эльф на целую голову выше, он огляделся, поднял руки к лицу, с любопытством разглядывая вытянутые, совсем как у эльфа из какого-нибудь сериала, костяшки. Кажется, он был бетой, слабый древесно-масляный аромат не перебивался активными феромонами. — Я так непонятно себя чувствую, — пробубнил он тонко и мягко, сложив вздернутые губы трубочкой. — Материальным… Не подскажешь, каково это?