Дом у моря

Они жили вдвоём в пригороде Неаполя. Их дом был большим, с двойными воротами в калитке и небольшой террасой, где они постоянно завтракали. Раньше стены были выцветшего жёлтого цвета, но пару лет назад они перекрасили их в сине-белый, под стиль Sticky Fingers. Была одна кухня, ванная, где никогда не закрывались толком двери, главная спальня и запасная комнатушка, которую Триш переоборудовала под личный чулан. Во дворе была припаркована машина, и Бруно посадил там несколько мелких кустарников, чтобы было поживее. До пляжа, где Триш постоянно нежилась на солнышке, было пятнадцать минут ходьбы. До школы — десять, даже если она там не появлялась с самого выпускного. Ресторан буквально в двух шагах был прекрасен, как Бруно ей и обещал. Каждую неделю они закупались на местном рынке, а запасы вина пополнялись руками Джорно, который навещал их каждые два месяца с Мистой и Польнареффом. Половина привезённого благополучно выпивалась ещё в тот же вечер, а потом Джорно с Мистой отрубались на запасной кровати в чулане. Триш, как и последние два года, спала вместе с Бруно. Польнарефф оставался в коробке под столом, чтобы Коко Джамбо не отправился посреди ночи куда-то бродить. Эта жизнь была хорошей. Триш была в безопасности, её любили. Иногда она просыпалась и не могла вспомнить, что этот дом — не её родной, и мама не сидит спозаранку на кухне, выпекая свежий хлеб. А момент, когда она вспоминала, где находится, и через что прошла, чтобы здесь оказаться, всегда был болезненным до слёз. К счастью, момент всегда был недолгим, Триш брала себя в руки, наводила утренний марафет и шла к Бруно завтракать. Соседи считали их отцом и дочерью. Триш не стала отрицать. На лице Бруно постоянно проскальзывал явный дискомфорт, когда ему об этом напоминали, и опускал глаза на свои сцепленные в замок руки. Триш уже знала, когда стоит вовремя взять его за руку, как правильно улыбнуться и пролепетать, как сильно она любила своего папу. Все считали это милым, а Триш даже не приходилось врать. Бруно не был ей отцом, но именно он был всем для неё. Хотя технически, Бруно был её отцом, но эта история была далеко не их тех, которыми делятся за чашечкой чая. Такая репутация в любом случае делала жизнь проще. По утрам они ели свежую выпечку, сидя на террасе в потрёпанных креслах. Триш ела немного — следила за своей фигурой. Бруно попросту забывал, что ему стоит есть больше, и Триш постоянно напоминала, подталкивала съесть ещё. Сейчас всё было по-другому, ему приходилось есть больше, чтобы запасти энергии достаточно для этого огромного тела. Триш уже могла сказать наверняка, когда Бруно не ел, потому что он начинал резко бледнеть. Она была такой же — если плохое самочувствие, это можно было понять одним лишь взглядом — а Бруно и того хуже скрывал своё состояние. Она заставляла его съедать ещё и половину её порции, и не сдавалась, пока он не закончит. Триш вообще любила смотреть, как он ест. Он был очень осторожен, аккуратен и всегда старался не накрошить. Бруно больше не был частью Пассионе (во всяком случае, официально), но он всё равно занимался старым делом. Не проходило и дня, чтобы кто-то не приехал к нему за советом или личной беседой, и Бруно пил кофе на террасе, пока Триш из дома смотрела, с каким серьёзным лицом он выслушивал чьи-то проблемы, всегда готовый помочь. Люди могли безопасно ходить по улицам, никого бы внезапно не ограбили, а Бруно был желанным гостем в любом заведении. Даже Триш, когда выбиралась на шопинг, постоянно получала в подарок всякие мелочи — новенькую помаду, оставленную в купленной сумочке, скидки на платья и колготки, любимую французскую минеральную воду, которую в этом посёлке просто так не достать (привозили только к её приходу). Никто ничего определённого не говорил, но постоянно спрашивали, как там отец поживает. Это было забавно. Бывали случаи, когда она буквально заставляла себя сдерживаться от хохота, потому что кто-то сказал какую-то чушь — вроде с благими намерениями, но всё равно звучало слишком ужасно, неуместно и неправильно. — Хорошо, что ты вся в отца, а не в мать. Будь ты её копией, он бы сильнее по ней скучал, — сказала когда-то продавщица, пробивая Триш очередную пару любимых чулок. Она всегда говорила об этом так ласково, что Триш оставалось только кивать и улыбаться. А пройдя половину улицы, она уже давала волю своему смеху. — Повезло тебе, такие же волосы, как и у папаши, — сказал когда-то мужчина, торгующий фруктами на своём лотке. Триш тогда чуть не подавилась виноградом, а Бруно мрачно опустил голову. Когда они после этого вернулись домой, она снова и снова целовала его на кухне. Продукты остались на ближайшей стойке, а Триш уже тянулась, чтобы обнять его за плечи. Его привычное боб-каре уже отросло достаточно, чтобы волосы касались её рук. — Думаешь, мне повезло? — спросила она. Бруно молча обнял её за талию и мягко выдохнул в плечо. Это вроде было шуткой, но никому не было смешно. На самом деле, ей повезло — им обоим очень повезло. Настоящее тело Бруно было в получасе езды, в одной могиле с Наранчей и Абаккио. На деле там были только тела Наранчи и Бруно (Абаккио так и остался той цветочной поляной на Сардинии), но на похоронах они проводили их обоих. Триш держала Бруно за новую руку, её ладонь казалась совсем крошечной в сравнении с его. Бруно и сам по себе не был низкорослым, но Дьяволо был по-настоящему огромным, и он стоял над всеми, словно какой-то гигант. Триш вспомнила, как посмотрела на их сцепленные руки, отмечая, что цвет его кожи совсем ненамного отличался от её собственного. В тот же день, после похорон, Бруно заперся в ванной и ножницами кромсал длинные волосы Дьяволо, оставляя их лежать на полу и в раковине. А когда вышел, она и сама почувствовала, что её отпустило напряжение, о котором она даже не знала. Он выглядел именно так, как Бруно должен был выглядеть. Пусть он был крупнее, пусть лицо было другим, но глядя ему в глаза, Триш видела, что это Бруно смотрит на неё в ответ. Тогда она знала наверняка, что всё будет хорошо. Первые несколько лет, что они прожили вместе, она спала в комнате, которая позже и станет её чуланом, а у Бруно была своя спальня. Она пошла в школу, что была в десяти минутах ходьбы от дома, получила среднее образование. Бруно сильно хотел, чтобы Триш жила простой, нормальной жизнью, и кажется, был счастлив, когда она звонила сообщить, что сегодня задержится с друзьями. Он всегда ждал, как бы поздно она ни приходила — сидел во дворе, читал газету и пил кофе. Триш иногда просто стояла за калиткой и так и наблюдала пару минут. Видеть тело Дьяволо со стороны должно было быть странным и чуждым, но правда была в том, что Триш уже начала забывать, как выглядел настоящий Бруно. Раньше у него были тёмные волосы, стриженные под «каре», он носил белый костюм и мягко улыбался. Сейчас у него были розовые волосы, стриженные под «каре», он носил белый костюм и мягко улыбался. Примерно тогда она поняла, что не сможет его разлюбить. В защиту сказать, она пыталась. Триш изо всех сил старалась жить с Бруно, как с отцом, и игнорировала трепет в собственном сердце, когда он протягивал ей руку. Лёжа в своей постели посреди ночи, она прижималась ухом к стене, надеясь услышать его дыхание, и гадала, спит ли он вообще. Если бы она постучала по стене — появилась бы там молния-портал, которая тут же раскроется? Может, он взял бы её за руку, притянул к себе прямо через дыру в стене, и они остались бы спать вдвоём в одной постели, пока их сердца бьются в унисон? Она хотела бы сказать, что это желание было чисто платоническим, но это было бы ложью. Триш знала Бруно всего четыре дня до того, как он сменил своё прежнее тело на это. Дьяволо она не знала ни секунды. Она видела его самим собой только в той последней, отчаянной битве, помнила отвратное ощущение от его души, подавляющей её сознание, и ненавистную угрозу, которой он исходил, когда отнял контроль над её телом, чтобы добраться до стрелы. Потом он был уничтожен как личность, и остался Бруно в лице одновременно чужом ей и знакомом. Дьяволо никогда не был ей отцом — в том смысле, чтобы она подсознательно подавляла любое к нему влечение. У них был один цвет волос, и иногда, когда Бруно смотрел на неё снизу вверх, она узнавала в его лице какие-то свои черты. Но помимо этого, ничего общего они не имели. В его теле был Бруно, он двигался как Бруно, у него были манеры Бруно. Он сидел, чуть скрестив ноги; иногда склонял голову набок, и его короткие волосы касались шеи. Он говорил строго, но беззлобно. Он даже шагал по-другому — иногда слишком быстро, чтобы она могла угнаться, потому что не до конца привык к чужим ногам. Время от времени он не рассчитывал свой рост и врезался головой в дверной проём или потолок шкафа. В такие моменты он стоял секунду в замешательстве, а потом, осознавая, поджимал губы. Триш долго его любила, но старалась игнорировать это. Она даже встречалась с парнями из старшей школы — кто-то был милым, кто-то был забавным, у кого-то был хороший вкус. В другой вселенной, может быть… Нет, даже в другой вселенной она бы не стала заводить с кем-либо из них серьёзные отношения. Они были хорошими людьми, но ей не нужен был просто «хороший парень». Триш хотела кого-то зрелого, решительного, стабильного. Триш хотела связать жизнь с мужчиной, которого будет волновать не только он сам. Каждую субботу они с Бруно спускались к пляжу. Он надевал лёгкую рубашку и брюки, низкие мокасины, брал с собой сумку. Она надевала бикини, лёгкую накидку и брала плетёнку со всем необходимым. Бруно сидел на одеяле, пока она загорала, и наблюдал, как волны накатывают на песок, как волны людей накатывали на пляж. И наблюдал за ней, время от времени скользя взглядом по её телу. Триш знала только потому, что была в тёмных очках, за которыми не было понятно, следит она за ним или нет. Они делили лёгкий обед с газировкой, после чего Триш просила Бруно намазать её солнцезащитным кремом. Он никогда не позволял себе распускать руки на публике, да и не хотел даже давать намёк на какие-либо непотребства, а Триш не провоцировала. В отдельные моменты она могла позволить себе отпустить двусмысленную шутку, но не более того. Это был дом Бруно. Она не посмела бы отнять у него чувство уюта в этом месте. В первый год он разрывался между домом и работой. В каком-то смысле это было удобнее. Даже если никто не знал, как выглядит Дьяволо, его внешность всё же облегчила смену приоритетов в «семье». Джорно был слишком юным — если бы он просто назвал себя доном, это вызвало бы лишние вопросы, делёж власти и неприятные стычки. Бруно же легко свернул наркобизнес, вместо этого организовав производство фальсификата. Он по максимуму уменьшил ущерб, всё больше и больше передавая дела в руки Джорно, и оставался кем-то вроде подставного посредника, пока не смог изящно выйти из бизнеса. Они до сих пор помнила, как пришла домой после школы и обнаружила его во дворе. Он сидел с закрытыми глазами, ветер развевал его волосы, и на лице было такое умиротворённое выражение… Триш никогда не видела его таким молодым. До сих пор Бруно выглядел так, будто нёс на своих плечах вес всего мира, а теперь, впервые за всё время их знакомства, он был по-настоящему счастливым. Зрелище этого было настолько странным, что она тихонько отошла от калитки и провела ещё добрый час возле магазинов, прежде чем вернуться и рискнуть потревожить его тихий собственный мирок. Сейчас это было забавно. Даже когда она вернулась через тот час, ей казалось, будто она испортила всю атмосферу, но теперь Триш знала правду. Она и была его спокойствием. Бруно так долго был в этой системе, что ему нужна была веская причина уйти. Она стала той последней каплей, после которой он смог отвернуться от Пассионе и хотя бы попытаться построить мирную жизнь. Конечно, он даже сейчас постоянно был занят — уж такой Бруно был человек, всегда старался брать кого-то под своё крыло — но теперь он решал чужие проблемы тихо и мирно, в отличие от своей прошлой гангстерской жизни. Бруно думал, что она видит в нём своё спасение — и был неправ даже в то время, когда она была одиноким испуганным ребёнком в их первую встречу. Она знала себя, у неё всегда была эта сталь в душе, и Spice Girl была тому подтверждением. Что бы ни принесла ей жизнь, Триш смогла бы это пережить. Но если Бруно это было нужно, она была счастлива ему подыграть. В любом случае, приятно жить в мире и любви. Когда-то она мечтала о всемирной славе, например, в качестве поп-звезды. У неё был хороший голос, милая внешность и несколько написанных песен, которые могли бы разойтись среди публики. Она легко могла построить эту карьеру, и Джорно бы помог. Отчасти он уже помогал — несколько лет назад внезапно подарил ей новенький синтезатор. Стоило ей только попросить, и Джорно бы устроил прослушивание лично для неё. Но чем больше она об этом думала, как о реальной перспективе, тем сильнее переживала за Бруно. Бросить его здесь одного, в этом тихом доме, в этом мирном районе… Он же почти сразу вернётся в Пассионе, да? Ему нужно будет найти себе какое-то занятие, найти кого-нибудь себе под опеку, и он медленно, но верно вернётся в прежнюю банду. Джорно был её хорошим другом, и Мисту она обожала, но они оба были по-своему сломлены. Все в «семье» были безжалостными, но Джорно больше действовал с расчётом, а Миста полагался на «авось», и они оба только процветали под давлением постоянной опасности. С каждым годом Джорно и Миста только сильнее укреплялись на своих местах, счастливые и довольные своей жизнью. Они бы в секунду взяли Бруно к себе — даже если ему это не пойдёт на пользу, даже если в итоге это его убьёт. Дело не в том, что они были злыми людьми или особо жестокими — просто они не видели, как Бруно заживо себя пожирал, чтобы жить в этих условиях. Однажды она уедет отсюда, скажет пригороду Неаполя «до свидания» и поминай, как звали. Может, она совсем покинет Италию и отправится в путешествие по Европе в поиске места, где ей будет уютнее. Может, она даже уговорит Бруно поехать с ней — хотя вряд ли он сможет оставить этих людей позади. А до тех пор она оставалась здесь с Бруно, на берегу моря, хорошо ела и крепко спала, праздно прожигая молодость. А песни, что она написала, вполне могут остаться на потом. И, наверное, она немного лукавила, когда думала, что Джорно и Миста обязательно заберут Бруно отсюда, стоит ему остаться наедине с собой. В каком-то смысле, они тоже видели, чего ему стоили годы в мафии. Она знала, что они видели. Каждые несколько месяцев они приезжали сюда на несколько дней, и впятером они пили, ели и общались обо всём. Они никогда не просили Бруно вернуться, даже если тот предлагал помочь всем, чем сможет. Может, Джорно понимал это сильнее, чем ей хотелось это признавать — в конце концов, именно он подарил Бруно маленькую рыбацкую лодку в гавани. Бруно любил маяться с этой лодкой по четвергам и воскресеньям. Иногда она шла с ним, а совсем в редких случаях даже как-то помогала, но в основном ей нравилось просто смотреть, как он ремонтирует лодку. Возле пристани стоял небольшой киоск с холодными напитками и сэндвичами, и Триш, закупившись, сидела под пляжным зонтом, наблюдая за Бруно. Когда он перегревался и снимал рубашку, она любовалась им за тёмными очками. Даже сейчас она иногда ощущала лёгкий укол вины за своё влечение. Ей стоило чувствовать только отвращение. В первый год своей цветущей влюблённости она напоминала себе об этом каждый день. «Это тело твоего отца, — думала она про себя. — Этот мужчина занимался сексом с твоей матерью. Он дал тебе половину чёртовых хромосом, от него у тебя эти волосы, из-за него у тебя стенд». «Он пытался тебя убить», твёрдо чеканила она в своей голове, потому что он действительно пытался и только чудом не смог. Впрочем, мысли надолго не задерживались — испарялись в тот момент, когда она видела Бруно во дворе, или поворачивалась к нему на пляже, или снова пялилась на него, полуобнажённого в лодке. Её сердце ёкало в груди. В этом теле он был дьявольски красив. Когда пришлось признавать эти чувства самой себе, Триш села в комнате и составила подробный список — все плюсы; все минусы; все желания что её, что Бруно; чем это могло закончиться в лучшем случае и самом наихудшем. В итоге, это закончилось двумя решениями. Во-первых, она не станет лезть к нему, пока ей не исполнится восемнадцать, чтобы Бруно не сказал «нам нельзя, ты ещё маленькая». Он всё ещё мог назвать тучу других причин, почему «нельзя» (как минимум, потому что формально это тело принадлежало её отцу), но хотя бы не начнётся скандал из-за возраста. Во-вторых, она на все сто процентов должна была убедиться, что он чувствует к ней то же самое. Если его чувства были чисто платоническими или, ещё хуже, отеческими, она бы даже не сунулась. Если придётся уехать, чтобы сдерживать саму себя, она бы пошла на это. Она могла вернуться позже, когда её желания остынут, и она снова сможет дать ему всё то, что он находил в ней сейчас. Она правда любила его — даже сильнее, чем Бруно того хотел. Если она для него была надеждой на лучшее, то для неё он был единственным человеком на всём свете, кто не будет ставить ей условия и предъявлять претензии. Именно он держал её за руку, пока её прежний мир рушился на части. Он пошёл за ней, предал своего босса, пожертвовал жизнью ради девушки, которую знал три дня. Как она могла не влюбиться? Как могла не хотеть отплатить ему счастьем, какой бы смысл Бруно в это ни вкладывал? В ту весну она искала знаки, намёки. Триш была красивой и выделяющейся, она знала, с какой нежностью на неё смотрели влюблённые парни и девушки, когда были уверены, что она не видит. Она наблюдала за ним — в отражении зеркала, ложки, тостера, в водной ряби, когда они работали на лодке. В основном она смотрела через Spice Girl, когда Бруно думал, что его никто не замечает. Было что-то в его взгляде, что-то нежное, когда он смотрел в её сторону. Что-то мягкое, осторожное и такое хрупкое, что она могла разрушить это одним неправильным словом в неподходящий момент. Триш выслушивала обычные соседские шутки о том, как она похожа на папу, и украдкой смотрела на его реакцию. Она видела странный проблеск в его глазах — то ли боли, то ли вины. Они никогда особо не обсуждали то, что случилось в Колизее. Жан-Пьер описал то, что видел со своей стороны — две души сражались за одно тело, хотя с его слов, Дьяволо больше был похож на стенд. Бруно же был человеком. Она думала об этом, как и думала о душе, оставшейся умирать в теле Бруно. Он сказал, что смотрел на того парня своими невидящими глазами и видел душу такую же, какая была у Триш. Окажись они в другом месте в другое время, и Бруно мог проиграть. Если бы Дьяволо получил своё тело обратно и смог воткнуть ту стрелу в свой стенд, они бы выжили? Она не любила долго об этом рассуждать. Бессмысленно было мучиться вопросом, на который она никогда не узнает ответа. С тем же успехом можно было бы убивать время на пляже. Главное, что они победили, Бруно был жив, а Триш была свободна от оков своей родословной. Все те месяцы она наблюдала, выжидала и искала знаки. Ни разу Бруно не дал однозначно понять, что чувствует — пришлось собирать картину, словно паззл. Иногда он смотрел на её шею, на грудь, на губы и тут же отводил взгляд, чуть морщась от чувства вины. Были тихие ночи, когда они сидели допоздна на террасе, и когда она клевала носом, он предлагал ей руку, чтобы провести до комнаты. Когда она потягивала газировку на пляже, он постоянно смотрел на неё из лодки. На его лице проскальзывала меланхолия, когда кто-то напоминал ему о теле, в котором он находится, и как его «дочка» на него похожа. Бруно тоже любил её, просто боялся преодолеть пропасть между ними. Наверное, хотел дать ей спокойную счастливую жизнь. Конечно, хотел. И даже так мог её дать. Спустя два месяца после восемнадцатого дня рождения, она пальцами постучала о тонкую стену между их комнатами. Когда молния расстегнулась, Триш протянула руку, чтобы взять его за ладонь и переплести их пальцы. Она едва могла видеть его лицо в тёмной комнате, но всё равно подняла их руки и поцеловала его костяшки. Его широко распахнутые глаза казались белыми, его лицо было так укрыто тенью, что она практически его не видела. — Я люблю тебя, — сказала она ему, прежде чем оставить на его руке ещё один поцелуй. Бруно издал какой-то шум, больше похожий на резкий вздох. Сейчас они могли взглянуть друг на друга, и их ничто не разделяло. — Триш… — сказал Бруно, но не продолжил. Он изо всех сил пытался подобрать правильные слова, захлёбываясь в лавине собственных мыслей. — Я знаю, — заверила она, потому что сама сделала первый шаг, когда он не решался. Молния стала шире, и стена раскрылась сильнее, когда Триш заползла в распахнутые объятия Бруно и его постель, зная, что с этого момента в своей комнате она спать больше не будет. Они жили вдвоём в пригороде Неаполя. Когда они въехали, стены дома были выцветшего жёлтого цвета, но пару лет назад они перекрасили их в сине-белый. Была одна кухня, главная спальня и запасная комната, которая служила Триш чуланом. Дверь в ванную никогда не закрывалась на замок, но потребности на то практически никогда не было. Во дворе была припаркована машина, на ней они выезжали куда душа пожелает. Дважды в месяц Триш подстригала Бруно — как правило, аккурат перед приездом Джорно, Мисты и Польнареффа, которые привезут им в подарок вино. Они пили на террасе до поздней ночи, и после захода солнца Триш перебиралась на колени к Бруно. Его широкая грудь отдавала здоровым теплом, его сильная рука легко обнимала её за талию, прижимая к себе ближе. Они говорили практически обо всём, но только не о том, что сейчас происходит в рядах Пассионе. А когда все слишком напивались, Джорно с Мистой уходили спать в отдельную комнату, забирая с собой Польнареффа, чтобы уложить его в свою коробку. Триш и Бруно засыпали вместе, но перед этим он, хмельной от вина, целовал её снова и снова, так сладко, как мог только он. — Ты счастлива? — всегда спрашивал он в такие моменты. — Скажи мне правду. И ответ всегда давался ей легко, словно ветер, который каждое утро приносил ей запах моря. — Я счастлива до безумия. Может, однажды они покинут Неаполь, но сейчас, и эта жизнь была хорошей. Триш была в безопасности, её любили, а что ещё нужно человеку для счастья?