Рипсалис

      Разумовский кутался в тонкий шарф, всеми силась пытаясь скрыться от навязчивых снежинок. Он уже и не рассчитывал увидеть это чудо в этом году, а вот тебе на! Выпал. Именно сейчас, когда он, уставший и задолбанный во все щели всеми подряд, шел домой по плохо освещенной аллее, где и без того трудно идти и не спотыкаться о крупный гравий недоделанной дорожки.       В одной руке он нес большой пакет из «Пятерочки», то и дело бьющий его по правой ноге, на левом плече сумка с ноутбуком, тетрадями, ручками и выделителями на все случаи жизни — «потому что, Олег, конспекты должно быть приятно читать. Может, тогда и учеба не будет таким адом, не думаешь?». Навстречу пьяной шеренгой плелись местные алкаши, Сережа их знал — соседи, как никак, поэтому сворачивать не собирался. — Добрейшего вечерочка, — один из них, вроде бы Костей зовут, по-джентельменски снял кепку, похожую на ту, что таскал Игорь, и изобразил поклон. Сережа только кивнул в ответ, дежурно улыбнулся. — Люба дома, кстати.       И тут Разумовский понял, что улыбаться ему вообще-то уже и не хочется. Любовь Вячеславовна, она же мама Олега, она же тварь, которая не дает им спокойно жить, была женщиной истеричной, своенравной, обладала невероятной тягой к алкоголю и вырыванию сережиных волос. Последним занятием она увлеклась сравнительно недавно, где-то с месяц назад, когда все же застукала их с Олегом на балконе курящими и целующимися. В этот момент Сережа из «прекрасного друга детства» превратился в «суку, которая совратила моего Олежу». Прозвище Разумовскому очевидным образом пришлось не по душе, но переубедить женщину в его правдивости не получилось ни у него самого, и у Олега.       Приняв стратегически верное решение остановиться покурить до того, как зайти домой — Любовь Вячеславовна считала, что омегам курить нельзя, хотя сама дымила чуть ли не одну за другой сигареты, — Сережа свернул ближе к ярко освещённому магазину, встав чуть поодаль. Курить хотелось страшно, такие напряженные дни, как сегодняшний, помимо тяги к членовредительству и оскорблению всех окружающих его людей, пробуждали в Разумовском желание дышать никотином, а лучше чем-нибудь потяжелее, но никак не воздухом. Медленно потягивая дешевый табак, он пытался понять, когда жизнь превратилась в то, во что она превратилась.       В общем то, особых надежд на дальнейшую свою судьбу после выпуска из детского дома ни он сам, ни Олег не питали. Все прекрасно понимали, что придётся работать, работать, учиться и еще чуточку работать, чтобы просто выжить. И за пару дней до выселения из детского дома Олегу вручили ключи. Радостные, светящиеся от счастья, Волков с Разумовским представляли себе, конечно, не самую лучшую квартиру, но хотя бы не сарай на заднем дворе детского дома. От сарая их новая коммуналка отличалось только тем, что находилось в многоэтажке. Сережу пробрала неприятная дрожь от воспоминаний. Везде страшная разруха, пыль, настолько въевшаяся в мебель, что ни одна генеральная уборка не помогала. Как-бы Серый не натирал стол, шкаф, деревянный подоконник, от них все равно исходил неприятный запах, который никто за два месяца так и не смог распознать. Олег раз в два дня стабильно морщился от запаха дивана, сгонял Серого на табуретку и совершал акт особо извращенного насилия над всем вокруг, в первую очередь нам ним самим — обильно поливали диван освежителем воздуха. — Как в туалете, честное слово… — состроив самое недовольное лицо, говорил Разумовский, бездумно глядя в потолок. — Зато не на мусорной свалке, — отвечал Олег, стараясь не показывать, что запах морского бриза разве что на йоту меньше бесит, чем запах мусора, табака и алкоголя.       Вишенкой на торте были соседи: двое алкашей — великолепная парочка, которая любила очень громко трахаться и поговорить о вечном на кухне, и наркоман, который сидел на чем-то тяжёлом. Олег уже один раз вызывал ему скорую где-то через неделю после их с Сережей переезда. Тогда мужика выносили на носилках, а Волков старался удержать Разумовского от выхода в коридор, потому что «ну это же так интересно!». Через две недели мужчина вернулся домой, пробыл чистым пару дней и обратно за свое.       В итоге как-то не спал весь дом, потому что этот придурок орал всю ночь, видимо, словив приход. — Зайти к нему, что-ли, — Олег стоял в коридоре, подперев стену, потягивал ночной кофе из кружки с потрескавшимися розами и пилил взглядом дверь в комнату соседа-наркомана. — Не надо, Олеж, — господин алкоголик Валерий обувался в прихожей на пару со своей дамой сердца, — ты лучше со своим свали куда-нибудь. Номер снимите на одну ночь или к матери твоей езжайте. Ты не видел, каким он зашел. Психованный он, Олег. — А вы куда? — Да мы к Витьке. Недалеко, в соседний подъезд, — отозвалась Дама, чье имя Волков не мог запомнить, хоть убей. — Ясно, — дальше провожать соседей Волков был не намерен. Заглянул в комнату, где тревожно ворочался Сережа, пытаясь уснуть. У него завтра важный день, нужно быть бодрым.       Он тяжело вздохнул, достав телефон. Он ничего не потеряет, если позвонит матери сейчас. Если она не пьяная, то можно вызвать такси, взять Серого в охапку и поехать досыпать к ней.       Вот так все и началось. Потом они приехали в еще одну неспокойную ночь, потом еще, потом Сережа устроился на работу в кофейне рядом с Любовью Вячеславовной и заходил к ней после учёбы поесть и поговорить, а потом и на ночь стал оставаться, потому что, если уж есть такая возможность, то не нужно омегам в двенадцатом часу ехать через полгорода домой. А потом и сам Олег вместе с большей частью вещей перебрался к матери.       Сережа потушил сигарету, кинул ее в лужу и медленно пошел в сторону дома. Лёгкую для середины ноября желтую куртку сильно продувало, что заставляло Разумовского почти каждую минуту содрогаться от холода, вжимая голову в плечи. Ноги тоже замерзли, потому что ходить в летних кроссовках было очевидно не самым лучшим решением, да и с деньгами в последнее время было совсем плохо. Они с Олегом работали столько, сколько могли, уходили на пары, потом на работу, так что возвращались Сережа к одиннадцати, а Олег где-то в первом часу ночи, но все деньги уходили на какие-то неимоверно глупые, но необходимые вещи. Хотя в большей степени они уходили на содержание Любови Вячеславовны, потому что таким было ее условие. На личную жизнь времени катастрофически не хватало, да что там, даже посидеть на кухне и поговорить о том, как прошел день они не успевали! Разумовский тут же садился за задания, которых было более чем достаточно, потому что он вписывался во всевозможные мероприятия, конференции, конкурсы, а Олег просто ложился спать, не в силах делать что-то еще.       Его настроение временами напрягало Сережу, все-таки живя так много времени вместе, он вычленил у обычно скупого на яркие эмоции Олега несколько флажков, которые могли значить, что что-то идет не так. Хотя это абсолютно также могло значить, что он просто не в настроении, что тоже бывало часто. Разбираться в этом всем у Разумовского не было ни сил, ни времени, в конце концов Волков не маленький мальчик, уж как-нибудь разберется, что ему нужно, а что — нет.       Лифт приехал на удивление быстро, двери открылись и внутри Сережа увидел Лидию Ивановну. Бабушка лет шестидесяти улыбнулась ему, выходя на лестничную клетку. — Вечера, Сереж, ты сегодня поздно, — заметила она, остановившись рядом. Разумовский мысленно вздохнул, черт с ним, перекинуться парой слов с этой чудесной женщиной было важнее, чем быстрее вернуться домой. Туда все равно не сильно-то и хотелось. — Работа, Лидия Ивановна, — пожал плечами Сережа, виновато улыбнувшись в ответ. — Ты с этим аккуратнее, опасно так поздно домой возвращаться, — она шутливо пригрозила ему пальцем, — Олегу привет и Любе тоже. Кстати, — женщина наклонилась ближе к Сереже, заговорив тише, — ты извини, что я это тебе говорю, но она у меня две тысячи заняла три недели назад — никак не отдаст. Попроси Олега поговорить с ней. — Конечно, извините за это, — виновато улыбнулся Сережа, подмечая про себя, что как раз три недели назад Любовь Вячеславовна куда-то пропала на добрые четверо суток. — А Вы куда так поздно? Темно уже давно. — Ой, за меня ты не волнуйся, я уже старая, кому я нужна. А вот за хлебом сходить надо, да и Тимошка на улицу просился, — собачка у ее ног задорно гавкнула, будто подтверждая слова хозяйки. — Не говорите так, Лидия Ивановна. Давайте я схожу Вам за хлебом, — Сережа уже развернулся обратно к входной двери, но женщина поймала его за локоть, остановив. — Иди домой, ладно? Я уж как-нибудь сама. Вы с Олегом и так молодцы, помогаете мне.       Разумовский вздохнул, смирившись. Лидия Ивановна не взяла даже тот хлеб, который он уже купил, все равно направилась на улицу. Может быть, просто хотела прогуляться. Она была на удивление живой и доброжелательной, хотя последнее было скорее из какой-то невероятной любви к Олегу. Лидия Ивановна была кем-то вроде няни для Волкова, хотя ее работа вообще не оплачивалась и была построена исключительно на добровольных началах. Судя по рассказам, раннее детство Олега мало чем отличалось от детства Сережи: те же пьянки, нетрезвые люди дома, которые лезут к тебе, сальные разговоры на кухне, бутылки из-под алкоголя, которые магическим образом оказывались даже в детской. Только в отличие от Сережи, у Олега была хотя бы Лидия Ивановна, которая спасала его из этого кошмара и докладывала обо всем отцу Олега, который его потом и забрал.       Два поворота ключа в замочной скважине и тяжелая деревянная дверь открылась, пропуская Сережу в темноту квартиры. — Есть кто дома? — по привычке громко спросил Разумовский. — Конечно есть. И в отличие от тебя этот кто-то не шатается по ночам черт знает где, — женский голос послышался из коридора, а затем показалась и его обладательница.       Любовь Вячеславовна была высокой стройной женщиной с тёмными волосами, которые она собирала в высокий хвост, заколотый крабиком. Дома она обычно носила халаты разной степени цветастости и любила язвить по любому поводу, особенно если это касалось Сережи. — Я уже говорил, Любовью Вячеславовна, я работаю, возвращаюсь поздно. Держите, разберите, пожалуйста, сумку, — омега протянул ей пакет и, не глядя, отпустил его. С ужасным грохотом он рухнул на пол, на полу разлилась вязкая белая лужица. «Сметана» — подумал Сережа. — Сам разбирай. Я не буду ничего делать для тебя, — она развернулась и ушла к себе в комнату, на прошание кинув неприятное «ублюдок».       Разумовсий тяжело вздохнул, подняв пакет и, не разуваясь, прошел на кухню, вогрузил продукты на стол. Раздалась неприятная трель домофона, и Сережа тут же бросился открывать дверь. — Кто? — Олег.       Невольная улыбка озарилась лицо Сережи, он быстрее нажал на кнопку открывания двери. Тут же сам скинул вернюю одежду и кроссовки, оставаясь в фиолетовой клетчатой рубашке и синих джинсах, ушел дальше разбирать сумки.       На кухне пахло сигаретами, но это Сережа заметил только сейчас. Скорее всего, Олег сейчас будет злиться на мать, потому что уж что-что, а дома должно пахнуть приятно -на личном опыте знали. Но Любови Вячеславовне ничего не будет за это, потому что одна ссора с ней, и Волков может уже собирать вещи и «ехать со своей шлюхой хоть под мост». — Привет, — послышался голос Олега из прихожей. Он был явно чем-то расстроен, это Сережа мог понять запросто по одной интонации. Было забавно, что никого из своих знакомых Разумовский не мог так понять, как Олега. С Олегом было как-то просто и легко большую часть времени. — А что сметана делает на полу в коридоре? — Волков зашел на кухню, пока Разумовский еще раскладывал покупки по разным полочкам. — Я попросил Любовь Вячеславовну разобрать сумки, но она уронила пакет и сказала, что ничего делать не будет, — пожал плечами омега. — Не удивил, — Олег сел на кухонный диван, закрыв лицо руками, опираясь на стол. — Что-то случилось? — Сережа вытер руки мокрые после быстрого мытья двух кружек, подсел рядом. — Устал, а так все в порядке, — Олег обнял Разумовского, навалившись на него, заставил лечь на диван, прижимая его весом своего тела. Рука Сережи аккуратно легла на короткие темные волосы, потихоньку перебирая их.       Олег расслабленно выходнув, запустил холодные с улицы руки под свободную рубашку, сжав пальцы на талии. — Может, чаю, — Разумовскому было слегка неловко. Мать Олега могла зайти в любой момент, увидит их такими — будет скандал, она терпеть не могла их «розовые сопли» за пределами их комнаты. — Есть хочется, — тихо отозвался Олег, уткнувшись носом Сереже куда-то под ребра. Тот тихо вздохнул, попытавшись выбраться из-под Волкова, но тот так лег, что встать было невозможно. — Если я продолжу тут лежать, то никто сегодня не поест, — отметил Разумовский, добившись хотя бы поднятых на него волковских глаз. — Ну значит, умрём тут от голода, — пожал он плечами, опустив голову обратно на живот Сережи. — Эй! — засмеялся Разумовский, шутливо отталкивая Олега, который крепкой хваткой вцепился в омежьи бедра, потираясь носом о впалый живот. — Серый, ты такой чудесный, — ослабив хватку, Волков прильнул к Сереже плотнее. — Хватит, Олеж. Я тоже только вернулся и страшно хочу есть, — со вздохом разочарования, Олег все же пустил Серого разогревать так удачно подвернувшуюся лазанью быстрого приготовления.       Одна на двоих — им достаточно. Кружка с кофе для Олега и черный чай для Разумовского, потому что после пары месяцев работы в кофейне от запаха кофе ужасно тошнило. — У тебя есть дела каким-нибудь? — спросил Волков между делом, перемывая оставшуюся после целого дня посуду. Любовь Вячеславовна, видать, готовила сегодня что-то, так что заняться было чем. — Вроде нет, а что? — не отрываясь от экрана телефона, ответил Разумовский. Он расслабленно сидел на диване с ногами, уже успел переодеться в домашнее и забрать волосы в низкий хвост. — Да так. Может, посмотрим что-нибудь? — Олег обернулся через плечо, ловя удивленный взгляд Сережи, перетекший в хитрую ухмылку.

***

      Приглушенные стоны наполняли их комнату. Разумовский со всех сил вцепился в падушку, уткнувшись в нее лицом, не позволяя себе стонать во весь голос. А так хочется, боже. Хочется выть и плакать от того, как правильно в него входит Волков, от того как тот жарко дышит ему в лопатки своим сбившимся дыханием. Олег возбужден сильнее обычного, и это заставляет Сережу плавиться в его руках, прогибаться глубже, охотно подставляясь под ритмичные толчки. По бедрам стекала смазка. Ее так много, что от осознания у Разумовского голова идет кругом еще сильнее. — Лисенок, какой же ты чудесный, лис, — шептал на ухо Олег, совсем тихо, заставляя Сережу краснеть, вжимая голову в плечи, крепче стискивая подушку.       Руки Волкова такие нежные, когда касаются Сережи, ласково обводят изгиб талии, переходя на бедра. Вторая рука, прижатая весом омеги, медленно ласкала аккуратный член, от чего Сережа тихо скулил. Ему хочется лечь на спину и смотреть Олегу в глаза, обнять его и расцеловать, но все, чем он может довольствоваться сейчас — это ощущение коротких прикосновений губ на плечах, шее, спине, но даже от этого Разумовский плывает.       Колени медленно, но верно соскальзывали в стороны, и Сережа пришлось полностью перенести вес тела на грудь, слегка свел брови от неприятно давящего ощущения. Тут же чувствуя холод, пробежавший мурашками по позвоночнику, он обернулся на Олега. Тот выпрямился, придерживая теперь Сережу за бедра, запрокинул голову, закусив нижнюю губу.       Разумовский был готов остановиться прямо сейчас, чтобы взять фотоаппарат и сфотографировать Волкова таким: взмокшим, с взъерошенными короткими волосами, с карими глазами, в которых вместе с возбуждением было невероятно много нежности. Олег выглядел, как бог, а для Сережи он им был.       С губ все же сорвался протяжный стон, когда Волков резко толкнулся глубже обычного. — Прости, не больно? — Олег тут наклонился обратно к Сереже, обнимая обеими руками, прижимая ближе к себе. Тот лишь шумно дышал, закрыв глаза, — Тише-тише. Ты в порядке?       Волков легко выскользнул из горячего лона, лег рядом на диван, перетащив Сережу ближе к себе. — Олег, — тихо начал Разумовский, — я разве сказал, что мне больно? — Ты не ответил мне, — нахмурился Олег, встревошись с пьяным блеском голубых глаз, так красиво сверкающих в темноте. — Пожалуйста, продолжай, — тяжело вздохнув, Сережа лег на спину, шире разведя ноги, все еще смотрел Волкову в глаза. Тот довольно хмыкнул, потянулся за поцелуем к искусаным губам Сережи. — Посмотрите на него, герой-любовник! Тебе кто сказал, что ты имеешь право трахать своих шлюх к моей квартире? -дверь комнаты распахнулась, пропуская свет из коридора, образовавший силуэт, в котором легко угадывалась фигура Любови Вячеславовны. — Падаль свою прикрой и прошёл ко мне на кухню.       Дверь за женщиной закрылась с таким грохотом, что старая дверная рама неприятно затрещала. — Олеж, — Сережа схватил за локоть вставшего с постели Олега, заглядывая в карие глаза. — Я разберусь, забей. Ложись спать, — Волков заметно с трудом улыбнулся и, наклонившись, чтобы поцеловать Разумовского в лоб, натянул штаны и прошел по коридору на кухню, где воняло сигаретами с новой силой. — Скажи честно, ты с чего бесишься, мам? — оценив обстановку на кухне, Волков достал свою пачку сигарет и включил вытяжку, закурив. Любовь Вячеславовна и бровью не повела, продолжая бездумно смотреть на темный двор за окном, который освещала разве что вывеска магазина «24 часа». — А ты чего добиваешься, Олег? Хочешь, чтобы я снова пить начала? Ты не волнуйся, я начну, если продолжишь все это, — повернувшись к Волкову, начала она. — Что, «это»? — Олег вообще-то очень быстро вскипает, но сейчас стараелся держаться. Ему вроде сейчас не хотелось остаться без жилья. Боже, прав был Сережа, когда сказал, что надо в Москву переезжать. — Он еще спрашивает, — женщина раздраженно выкинула тлеющий бычок в окно, развернувшись к Олегу, — Заебали вы меня, ты и твой рыжий. Олеж, ты не пойми меня неправильно, но терпеть тебя я ещё могу, но вот он… он мне кто? Никто! Олег, я… — Он мой омега. И это тоже моя квартира, если ты забыла. И Сережа будет тут жить столько, сколько нужно будет, — терпеть на себе гневный взгляд матери Олегу с детсва было тяжело. Хотя он в целом не мог вспомнить, чтобы мать смотрела на него как-то иначе, — Я не хочу ссориться. Просто мне кажется, что ты слишком строга к нам. Мы с Серым никак не ущемляем твое личное пространство, сама же видишь — мы только спать сюда и приходим. — Хорошо, пусть живет, но если ты женишься на нем, то я убью и тебя, и его, ясно тебе? — женщина не стала дожидаться ответа, демонстративно толнув Олега в плечо, прошла мимо, громко хлопнув дверью в свою комнату.       Волков тяжело вздохнул, стряхнул пепел в пепельницу и подошел к открытому окну — свежий воздух ему сейчас не помешает. Сейчас хотелось еще раз обдумать все свои планы на жизнь. Ему пока что не хотелось посвящать кого-то в свои мысли об отчислении — хотя кого он обманывает? это ведь все равно вскроется, даже если сам не отчислиться, то зимнюю сессию сто процентов не закроет и вылетит — и уходе в армию. Это решение первую неделю казалось таким абсурдным, что Волков смеялся над собой добрые несколько дней. Уехать, оставить Серого одного со всем этим кошмаром… Ради чего? Собственного комфорта? Хотя о каком комфорте вообще может идти речь?       С другой стороны, вариантов больше не оставалось. Большую часть пар Олег все равно пропустил — например, историк, Вадим Александрович, не видел его примерно никогда — с работой тоже выходила полная ерунда. Каждый раз, когда он устраивался на новое место, уже через две недели чувствовал адскую усталось и отсутсвие какого-либо желания жить. Волков объективно понимал, что ему нужно отдохнуть, он слишком много на себя взволил и теперь не вывозит. Заботиться об их с Сережей общем благополучии, как завещал отец, оказалось сложнее, чем представлялось.       Винил ли себя Олег за то, что Сереже приходилось работать? Да, совершенно точно. В его понимании, Разумовскому надо учиться, заботиться о себе, заниматься любимым делом, а не пахать каждый день на манер лошади. В идеальном мире Олега все трудности должны были лежать на нем, и он должен с ними с легкостью и грацией справляться — так делал отец, так делал дед, и для Олега это была идеальная модель семьи, где все были счастливы. Но в реальности выходило совсем не так, как в фантазиях. — Волче, — окликнул его голос Сережи из коридора, — ты спать идешь? — Сейчас приду, — Волков оглянулся через плечо на омегу, уже сонного и такого милого в мягких домашних штанах и майке, и, выкинув окурок, закрыл окно.       «И как ему сказать, что я его… бросаю? Господи, я его ведь бросаю…»

***

      В холле института было по обычному шумно, но оттого комфортно. Волков определённо чувствовал себя лучше в окружении людей, большая часть из которых относилось к нему хорошо. Так было еще со школы — Олег всегда умел находить общий язык с совершенно разными личностями, и институт не стал исключением.       Стоя у аудитории, где проходила история, Олег бесцельно болтал с одногруппниками, больше думая о том, что его ждет. Ему уже плешь проели тем, что историк сделал из Олега Волкова настоящую легенду, ждал его как Второго пришествия.       Дверь открыла, пропуская студентов внутрь.       Волков, признаться, даже не заметил преподавателя, когда бегло осмотрел помещение, проходя к столам в конце аудитории. Только сев на место, он увидел сидевшего за какими-то бумагами молодого мужчину — не намного старше его самого, с коротким ёжиком волос и, кажется, выбритыми боками — с такого расстояния мало что разглядишь. — Кого нет? — спросил историк, общаясь к старосте. — Вроде все, — пожала плечами девушка. — И даже Волков? — увиденно поднял брови Вадим Алексеевич. — И даже Волков, — хихикнула староста. — Где же мой герой, дайте хоть посмотреть на него, — преподаватель поднялся из-за стола, оглядев всех присутствующих, и очевидно, остановил взгляд на Олеге. — А вот и он, моя миссия!       Волков закатил глаза, но все же попытался собрать себя и поднялся с места, пока Вадим Алексеевич поднимался по ступеням аудитории. — Здравствуйте, — первым поздоровался Волков, глядя в светлые глаза историка, в которых явно была усмешка. — Я запомнил Вас, Олег. Подойдёте ко мне после пары, хочу кое-что прояснить в отношении Вас.       Волков тяжело вздохнул вслед ушеднему преподу, опускаясь обратно на место. Конечно! Кто вообще сомневался, что ему влетит за все эти прогулы?       Сама пара прошла спокойно, Вадим Алексеевич оказался действительно хорошим преподавателем, которого парадоксально интересно было слушать, так что Олег даже отложил наушники и плеер подальше. Посредине речи историка поймал себя на мысли, что у него очень приятный голос, такой бархатистый, и смех тоже мягкий, приятный. Не удивительно было, что все омеги и девушки из группы с сентября говорили, что Вадима Алексеевича заслушаться можно. Да и не только заслушаться, альфа — Волкову показалось, что именно так — правда красивый, фигура хорошая, лицо с крупными, но острыми чертами выглядело одновременно и добрым, и хитрым. С подлицой какой-то. — Вы хотели что-то сказать, Вадим Алексеевич, — после пары Олег честно подошел к историку. Тот, правда, даже головы не поднял на него, снова уткнувшись в бумаги, пока все студенты не вышли из аудитории. — Скорее, предупредить, — сказал он, — я понимаю, что история у Вас далеко не профильный предмет, но Вы тоже меня поймите, Олег. Сейчас ноябрь, а я вижу Вас впервые. — До сессии не допустите, правильно понимаю? — опередил его Волков. — Зрите в корень, — улыбнулся Вадим Алексеевич, подойдя к Олегу, — Вы хоть скажите мне, почему не ходили? — Работа, — пожал плечами Волков, не видя смысла врать, — Ваши пары у нас последними всегда были, я не успевал. — Господи, ну и дурость, — засмеялся историк, заставив Олега немного засмущаться. Красивый смех… — Сложно было предупредить? Думаете, я бы не вошел в Ваше положение? — Знаете, мне в целом не сильно нужно было, — пожал плечами Волков. — Да? Я полагаю, зачет Вам тоже не нужен, — шире улыбнулся историк, слегка склонив голову и глядя на студента с нескрываемой усмешкой. — Верно полагаете. Всего хорошего, — Олег развернулся и вышел без малейшего желания оставаться в аудитории еще хоть на секунду.       Спиной он чувствовал пристальный взгляд Вадима Алексеевича, от которого неприятные мурашки бегали по всему телу. При всей своей вроде бы привлекательности, странный он… скользкий как будто.

***

— Сергей! — Разумовский подпрыгнул на месте от крика из ванной. Хотя скорее от неожиданности, чем от страха или чего-то подобного.       К крикам в доме все были привычны — Любовь Вячеславовна часто повышала голос, закатывала скандалы, которые заканчивались тем, что она громко и красиво уходила, обидевшись. — Да, Любовь Вячеславовна, — Сережа подошел к уборную, застукав женщину, наклонившейся над ванной, облокотился на дверной косяк. Видимо, пошла голову мыть и… — Почему, блять, я везде вижу твою волосню, а?! — процедила сквозь зубы Любовь Вячеславовна, повернувшись к Сереже. — Я уберу, — пожал плечами Разумовский, тут же пройдя в внутрь. Только женщина не хотела уступать ему место в крохотной уборной, уставившись на него, молча закусывала щеку и хмурила брови. — Уж не знаю, как ты там влюбил в себя моего сына, но я хочу, чтобы ты знал — я тебя терпеть не могу, и никогда не тебя не будет в моем доме, это ясно тебе? — она ткнула пальцем в костлявое плечо омеги, царапнув длинным ногтем, — ты вылетишь отсюда со всеми своими тетрадочками и ноутбуками ко всем чертям собачьим.       Разумовский вздохнул. Хорошо, ему не привыкать. Такое так часто было, что ему уже со сосчитать, сколько раз его вот так выгоняли. Сначала было тяжеловато, тревожно. Он правда начинал собирать вещи в слезах, но все быстро заканчивалось с приходом Олега, который тут же разбирался в ситуации, и заставлял Сережу остаться.       Таким образом, нормальная съемная комната стала мечтой номер один после красного диплома — он взял Гран При в планах Разумовского. Но об этом можно было только мечтать… — Любовь Вячеславовна, давайте я уберусь, пожалуйста, — сохраняя бесстрастное лицо, проговорил Сережа. — Вперед, — злобно выплюнула женщина, стремительно выйдя за дверь, заставив омегу резко прижаться к бортику ванной, чтобы не получить снова в плечо.       Разумовский закрыл дверь за Любовью Вячеславовной, позволяя себе остаться наедине со своими мыслями. А их было слишком много. В последние пару месяцев он ловил себя на том, что мозг очевидно перегружен. Учеба, работа, скандалы, да и Олег не сильно помогал — не так, как было раньше. У него тоже свои дела, свои проблемы, он не обязан посвящать все свое время Сереже, но твою мать, Разумовскому ужасно не хватало того, что было между ними в школе. Какой-то подростковой романтики, приправленной российскими реалиями. Это все так сильно отвлекало, было так хорошо и легко. Да, свои трудности были, но они вообще не вставали в ряд с нынешними.       Сейчас Сережу клинело — так он сам называл то, что происходит. В какой-то момент в голове без каких-либо предпосылок появлялся голос, настойчиво говорящий, что нужно сделать или сказать. Пару раз это приводило к довольно неприятным ситуациям, но с кем не бывает? Он устал, он завален всеми возможными в его положении проблемами, так что не удивительно, что ему периодически хочется выплеснуть весь накопившийся негатив на других или на себя самого. И если от последнего страдало только тело, на котором заметно добавилось отметин — и это при том, что с селфхармом Сережа завязал еще в восьмом классе, то первое приносило неприятности многим.       Разумовский не был никогда святым, он дрался за школой с омегами, которые почему-то решили, что Олег уделяет ему слишком много внимания, в то время как должен уделять его им, он вырывал с корнем волосы бывшей девушке Волкова, заставив ее еще и кроссовки его облизать. В общем, неприятных эпизодов было много, хотя сам Разумовский их неприятными не считал. Скорее, это было заслуженным наказанием для идиотов разной степени жестокости. Он ведь всегда знал границы, понимал, что от подпитого глаза ничего серьезного не будет — поболит и перестанет, но в последнее время в голову лезли совсем выносящие мозг идеи. Последней было задушить Любовь Вячеславовну.       Просто накрыть ее голову подушкой и держать так, пока не перестанет дергаться. Сережа вынашивал этот план долгие две недели, все никак не решаясь на осуществление, и как-то вечером рассказал об это Олегу. Тот посмеялся, сказал, что тоже периодически хочет ее убить, чтобы не мешала, но вот на искрящиеся глаза Сережи отреагировал странно. — Серый, ты серьезно что-ли? — Разумовский активно закивал. — Иди ты. Идея — хуйня. Нас же посадят.       Посадят… Вот в чем была проблема. В тюрьму не хочется вот с какой стороны не посмотри. Однако голос твердил, что все останутся на свободе, все будет хорошо, надо всего лишь… Вот тут обычно все заканчивалось. Сережа сам гнал от себя все эти планы, понимая их бредовость. Хотя иногда не такими уж бредовыми они и были.       Разумовский тряхнул головой, надо умыться, привести себя в порядок, убраться и идти дальше заниматься — домашки море, время уже позднее, а вышмат — дело страшное, какой модуль не возьми — везде думать надо.Он подошел к низкой раковине, над которой видело маленькое зеркало, едва вмещающее в себя отражение хотя бы одного человека. Холодная вода немного отрезвила, Сережа поднял голову, невольно встречаясь глазами со своим отражением, за которым виднелась темная фигура с его лицом и волосами, нездорово так улыбающаяся, смотрящая прямо в глаза. Вскрикнув, Разумовский инстинктивно закрыл глаза, уткнувшись в мокрые ладони. Говорят, что для того, чтобы успокоиться, надо досчитать до десяти.       «Раз, два, три, четыре…» — относительно размеренно произносил Сережа одними губами. — Разумовский! Сколько можно ждать?! — незапертая дверь распахнулась, а Любовь Вячеславовна настала Сережу на корточках посередине ванной, свернувшегося пополам, закрывшегося и тяжело дышащего. — Ты мне еще тут заплачь, тряпка.       Женщина наклонилась к молодому человеку, чтобы рывком развернуть его к себе, но не увидев на лице Сережи слез, она слегка отпрянула. Тот потянул руки к ее шее, с силой вцепившись в нее.       За спиной женщины стояла все та же темная фигура, как в зеркале. Только теперь более реальная, с цепкими птичьими лапами вокруг шеи женщины. Неровен час, задушит, а в тюрьму не хочется, как же не хочется… В попытке отодрать когтистые пальцы от бледной кожи, Разумовский сам сомкнул руки вокруг шеи. — Совсем сдурел?! — Любовь Вячеславовна толкнула Сережу проч от себя так, что от неосторожно оступившись, упал на пол. — Выметайся! Живо, пошел вон!       За спиной у нее никого не было, а вот красные следы на шее были и очертаниями напоминали вполне себе человеческие руки.

***

— Ты что творишь? — Олег ходил из стороны в сторону, не находя себе места. Он только что выслушал огромную речь матери о том, что его омега — чертов псих, которому лечиться надо, а теперь этот самый «псих» сидит перед ним на расстеленном диване и плачет в три ручья. — Это не я, Олег, клянусь, — утирая слезы и всхлипывая, с трудом проговорил Сережа. Он даже не пытался посмотреть Олегу в глаза, знал, что встретиться с бурей негодования и злости. — А кто? Может, сосед зашел придушить мать? Знаешь, замаскировался под тебя, сделал свое дело и вышел, — Волков тяжело вздохнул. Это последняя капля, больше тут находиться невозможно, — Ты бы знал, как меня это все заебало.       Олег лег рядом с Сережей прямо под люстру, в стеклянных лепестках которой отражались две их фигуры. Тишину нарушали только всхлипы Разумовского — Любовь Вячеславовна ушла тут же, высказав Волкову все свое мнение о его омеге, прихватив с собой деньги. Если повезет, то не вернется еще какое-то время, и у всех будет возможность передохнуть. — Ты мне не веришь… — скорее утверждение чем вопрос, но Сережа все равно заискивающе повернулся через плечо на Олега. Тот и не думал смотреть на него в ответ, очень уж Волкова раздражал вид заплаканного лица, потому что противиться ему было невозможно, а сейчас нужно быть серьезным. Такие вещи прощать просто так нельзя. — Нет. У меня нет ни единого доказательства того, что это сделал кто-то другой, — Волков набрал побольше воздуха в грудь, чтобы сказать то, что давно планировал. — Знаешь, возможно, мы плохо друг на друга влияем. Нам бы разъехаться на время… — Нет! Олег, прекрати, пожалуйста! Я не смогу, Господи, Олег, — бессвязно заговорил Сережа, кинувшись к Волкову на грудь, уткнувшись ему в шею. Тот на автомате заключил омегу в объятья, от которых все равно несло шлейфом формальности. — Ты не дослушал. Я, наверное, все-таки пойду служить. С матерью договорюсь, жить ты здесь останешься. Нам перерыв нужен, лис. Просто немного побыть порознь, — широкая ладонь мягко легла на рыжую макушку, а Разумовский никак не мог успокоиться. — Пожалуйста, Олег… я не хочу… — бормотал Сережа себе под нос, заливая слезами серую футболку. — Не будь эгоистом, Серый! Серьёзно, у тебя уже крыша едет, у меня тоже. Нам надо отдохнуть, — Олег приподнялся на локтях, заставляя Сережу все же отлипнуть от него. — Как ты себе это представляешь? Ты уедешь, а я останусь здесь, с твоей мамашей, которая все мои мозги через трубочку выпьет за эти два года… Это я эгоист? Я? Ты серьёзно? Да более эгоистичной твари, чем ты, я в жизни не видел! — Разумовский вскочил, и пускай слова ему давались плохо, по глазам Волков понимал, что Серый злиться. У него всегда так — если не получается взять слезами, начинает кричать. — Конечно! Я тут самый большой эгоист! — Олег вслед за Сережей встал с кровати, смотря на него сверху вниз, хоть так придавая себе уверенности. — Да! — Это ведь не я работаю раза в два больше тебя, не я уговариваю мать чуть ли не каждый день не выселять нас отсюда, чтобы ты, блять, лисенок, не жил в свинарнике! Конечно, это ведь не я терплю все твои выходки и не я разбираюсь с их последствиями, да?! — карие глаза смотрели на Разумовского с непередаваемой злобой, немного пугали даже, но омега знал, что его не ударят. Сколько раз они ссорились — еще никогда Волков не поднимал на него руку, и сейчас не поднимет. наверное. — Я тебя не заставлял! Никогда не говорил тебе, что ты обязан брать на себя все это дерьмо! Ты сам так решил, вот и разбирайся тоже сам! — Разумовский с силой сжал кулаки, гордо подняв глаза на Олега, смотря на него с ответным вызовом. — Да? Хорошо, тогда с этого момента ты разбираешься со всем один. У нас раздельный бюджет, можем даже не спать на одной кровати, если хочешь, — Олег сглотнул, попытался придать лицу бесстрастное выражение, хотя внутри все еще была буря, но Сережа никогда не будет его воспринимать нормально, пока Волков кричит. Эту формулу альфа вывел уже давно, всегда работала, быстро сбавляла темп ссоры. — Да, хочу! Ты будешь теперь спать на коврике, как настоящая псина!       Щеку опалила резкая боль. У Волкова рука тяжёлая, сколько парней пострадали от этих кулаков, сколько из них в больнице оказались, а теперь эта же рука с размаху ударила Разумовского по лицу так, что он отлетел в сторону. — Пошел ты нахуй, Серый. Заебал меня, правда. Никакой, блять, благодарности от тебя. Иди нахуй, уебан, — Волков даже не смотрел на Сережу, взял спортивную сумку и, не задумываясь, покидал туда вещи из тех, что были под рукой.       Разумовский просто смотрел в пол, на большее был просто не способен. Боковым зрением видел, как Олег надел толстовку, сменил спортивки на черные джинсы и вышел в коридор. Из глаз скатились пара слезинок, когда в замке дважды повернулся ключ.       В квартире повисла гробовая тишина, в которой Сережа был как-то по-особенному одиноко.

***

— И ты прям… — Послал его нахуй, — пожал плечами Олег, налив себе еще водки.       На кухне в общежитии вообще ни разу не уютно: плитка на стенах не менялась со времен СССР, наверное, вся потрескалась, а дешевый линолеум на полу был весь дырах, деревянные рамы окон продувались так, что Волков попросил у Димы свитер, чтобы надеть вниз под толстовку буквально через две минуты нахождентя здесь.       С Димой они познакомились в последний год в детском доме. Тогда уже никто не баловался такими издевательствами, которые были нормой, когда сам Олег попал туда, но всеобщее игнорирование было в каком-то смысле даже хуже. А Диме была ужасно плохо тогда — бабушка умерла буквально у него на руках, а больше никого не было, кто мог приютить спмнадцатилетнего пацана. Долго в гордом одиночестве и с опухшим лицом ему все равно ходить не пришлось — Серый быстро заметил нового мальчика и полный энтузиазма направился строить мосты к этому берегу. Стоительство было прервано рукой Олега, которая плотно впечаталась в лицо Димы. Потом было еще пара месяцев молчаливой ненависти друг к другу, пока лапочка-лисенок не объяснил цель первоначального мероприятия. Все дружно посмеялись над собой и как-то так завязалась их крепкая дружба. — Ну ты же знаешь, лис всегда был такой. За языком не следит, но в целом-то нормальный омега… со своими тараканами, но нормальный, — Дима подвинул водку ближе к себе, чтобы руки Волкова больше не тянулись к ней. Пятая стопка залпом за час их разговора — это слишком для всех. Да и не было особого желания тащить тушу в почти девяносто килограмм до комнаты. А там еще сосед противный… Нельзя Волкову сегодня много пить в общем. — У его тараканов там, видимо, шабаш какой-то с октября начался. Серьёзно, Дим, я так устал. Хочется просто уйти и никогда его не видеть больше, — Олег откинулся на спинку скрипучего стула, запрокинув голову к потолку.       Как только первая волна ненависти прошла, и он немного пришел в себя, так тут же накрыло чувство отвращения к себе, и такое, что сдохнуть захотелось. Но помирать в восемнадцать как-то так себе, подумалось Олегу, и он позвонил Диме. Теперь он здесь, на кухне с противной мигающей лампой и бутылкой водки на столе. — Уйти можно всегда. В армию, например, — Дима усмехнулся своим же словам, сделал глоток из кружки с чаем — с Волковым он пропутил всего одну-две рюмки и забыл про алкоголь, потому что завтра на пары. — Ну я так и думал, вообще-то, — Олег заставил друга поднять на него удивленный взгляд. — Если служить по контракту, то еще какая-то денежка будет на счет капать. Дим, хватит, мне же правда больше некуда идти. — А учиться ты не хочешь? — Серьёзно? Дим, меня недопуск к сессии по большей части предмеров. Все, пиздец, приехали. У меня сейчас только служба и остается из оптимальных вариантов, — Дима поднял одну бровь, как он умел делать, выразительно и красноречиво. — Еще можно пойти на трассу. Задницы у всех однаковые. — Иди ты, Волков, — молодой человек откинулся на спинку стула, с минуту молчал, обдумывая все сказанное Олегом. — А с Серым ты хочешь… что? Расстаться, остаться вместе? — Да хуй его знает. Пусть сам решает, мне уже как-то плевать, — пожал плечами Олег.