***
В полумраке подземелья, освещаемого лишь несколькими факелами, расставленными по углам, звучали сдавленные стоны. Стоны тех, кому не повезло остаться в живых. Они оказались прикованы к столам и конечности их были плотно зафиксированы ремнями. Они были истощены боем, а теперь их воля окончательно сломлена. Но тот, кто вершил их судьбу, не смотрел на них. Он был поглощен идеей, как и всегда. Как будет функционировать орган вне тела первые пару минут? Сколько нужно раствора, чтобы максимально увеличить срок консервации? Можно ли сделать смесь из желчи и крови? А, главное, как это будет работать для его главного устремления, самого грандиозного из планов? Но он никому не говорил о нем. Во-первых, нет смысла. Никто его не поймет, никто не разделит его взглядов. По сути он чудовище, еще более страшное для обывателя, чем головорез с мечом и щитом. Во-вторых, даже если допустить вероятность, что его кто-то действительно поймет, то не будет ли это значить, что он взрастит этим возможного соперника? Нонсенс. В одной руке он держал тонкий уже слегка потускневший от попадающей на него крови скальпель. И тут кое-что заставило его повернуть голову и вырваться из сладостного плена собственного исследовательского вдохновения. Дверь открылась с грохотом и в нее вошел светловолосый мужчина в легких доспехах и с мечом на поясе. На себе он нес тело, которое всем своим видом показывало отсутствие сознания у того, кому принадлежит. Одно едва уловимое дыхание свидетельствовало о том, что жизнь не покинула его. Алхимик различил движение в области верхней половины туловища и заключил, что он еще поживет… пока. Во всяком случае, никто не выдерживал слишком много. В ответ на брошенный заинтригованный взгляд Воин сбросил с себя тело на ближайший пустой стол и разразился руганью: — Это уже четвертый за сегодня! Тебе не многовато столько? Конечно, осада прошла хорошо и мы ворвались в город, но нам нужно побольше местного населения для допроса и помощи в организации лагеря. А ты переводишь их по чем зря! — Спокойнее, брат, — ответил, поправляя очки изящным движением пальца, Алхимик. — Я делаю благое дело, для всех нас, разумеется. — Черта с два! Я не понимаю твоей возни здесь. Мучаешь людей, хотя можешь лишить их жизни одним взмахом клинка. Трусливый катакомбный крыс, вот ты кто! — Я приму это за комплимент. А теперь можешь идти, я сам его зафиксирую, как надо, пока он пребывает в обмороке. И... ты стал лучше их выводить из строя, хвалю. В ответ донесся лишь громкий хлопок дверью. Воин поднимался на поверхность из подвала крупного двухэтажного дома и ругал все на чем свет стоит. Почему? Почему из всех поприщ на этом свете его брат выбрал столь низкое? Копаться в людях, мучить их и заради чего? Чтобы что? Ему был ведом лишь путь клинка. Все, что встречает его острие, есть преграда к пути славы. Он был силен и показывал себя хорошо в каждом сражении. А брат… Ему не была ведома ни воинская честь, ни удаль. Он был столь чужим в этом времени и в этих условиях, что от осознания его чужеродности руки Воина болезненно сжимались, а зубы скрипели. Однако он не мог забыть об обещании, данном той, что ответственна за их рождение. Что бы ни случилось, какое бы бедствие не случилось и даже пусть случится конец света — он не отпустит клинок в одной руке и руку непутевого младшего брата — в другой. Что бы ни случилось.***
Отвратительный чавкающий звук раздавался от огромных существ, которые поедали двух людей. Подвал, оборудованный Алхимиком под лабораторию для своих экспериментов, пребывал в ужасном состоянии: все было перевернуто, повсюду отчетливо видны следы борьбы, будто бы кто-то активно пытался избежать страшной участи. В них было достаточно духовной силы, чтобы воспринимать своих палачей. Тех, кто, терзаемый бесконечными муками, не смог уйти на тот свет и преобразился в нечто совершенно другое. В нечто… отвратительное. Их души были извлечены из тел и подвергались отвратительному пиршеству. Это едва ли принесло облегчение некогда загубленным, некогда разбитым и расчлененным ради некого замысла. Едва ли. И все же при этом в этом была не только потребность, но и долг. Если есть угнетатели, есть и угнетаемые. Кнут всегда должен касаться спины. Но бывает так, что угнетатель и угнетаемый меняются местами и чуть ли не животное стремление отомстить берет верх. Глаза Алхимика были устремлены вверх, он едва ли чувствовал что-то, тем более сейчас. Лишь стойкое желание не останавливаться на достигнутом, продолжить свой истовый поиск истины бытия, достижение совершенства. Воин же желал и дальше утверждать свою силу, чтобы иметь возможность сдерживать свое обещание. Один был силен разумом, другой был силен телом, но в одном их сила оказалась равна — сила духа. И этого хватило, чтобы, претерпевая ужасные метаморфозы, подчиняясь жестокому закону, о существовании которого они ранее даже не подозревали, уцелеть. Рука об руку. Два брата приобрели единое существование и так уж вышло, что умный вел сильного — так обычно и случается. Клинку нужна рука. И нужно зелье, чтобы смочить его, дабы тот был еще смертоноснее.***
Серо Эспада, сильнейший из арранкар Айзена, терзался бременем, которое ему пришлось некогда принять из-за на краткий миг проявленной сентиментальности, которую он успел забыть. Но она снова и снова напоминала ему о том, сколь многого ему стоила данная ошибка. Он применил рессурексион, дабы испытать предел своих возможностей в имеющейся форме, ведь он был арранкаром из ранга вастер лордов. Вершиной пищевой цепи. Таким, как он, едва ли было свойственно бояться, разве что равных им, но и подобные встречались раз в столетие (а то и реже). Он, несомненно, применил рессурексион, однако… Заэль, а ну потуши печь! С огнем не играются! Разруха. От его сверх цепкого и внимательного восприятия ушли мгновения, предшествующие тому, что он лицезреет сейчас. Повсюду трупы арранкар, большую часть из которых едва-ли теперь можно опознать. Песок Уэко-Мундо дымился, хотя обычно не нагревается до высоких температур и не горит. В нос ударял запах опаленной плоти и свежепролитой крови. Это — бремя. Бремя столь отвратительное и бесполезное, что сродни клейму. Клеймо бешенства. И он знал, чей голос взывал к нему в такие моменты. Кто отчаянно рвался из самых потаенных уголков его души. Вопль обездоленного, вопль изнывающего от несправедливости. Вопль до боли знакомый, однако сильно поблекший в водовороте ноющей пустоты, которая не отпускала ни на миг. ЭТО НЕЧЕСТНО! Я ХОЧУ СРАЖАТЬСЯ! ПУСТИ! ПУСТИ! Я ПОРВУ ИХ ВСЕХ, Я УНИЧТОЖУ КАЖДОГО! Глупости. Его это вовсе не заботило и когда-то он даже полагал, что это может быть сподручным средством в его начинаниях, но понял, что сильно ошибался. К черту силу, к черту могущество, если он не может быть верен самому себе до самого конца. Холодный рассудок не соседствует с бушующим рвением. Утонченное откровение откуда-то сверху не соперничает со слепой яростью. Нет, оно ему не нужно. Это придаток, что постоянно болит. Это… Он исторг из себя пустого. Адьюкаса, принявшего вид, сильно напоминающий быка. По спине Заэля пробежали мурашки: то ли от резкого уменьшения силы, то ли от неких ностальгических чувств. Он спал, оказавшись истощенным разделением. Ну и пусть, сам Серо тоже был готов упасть замертво. Это было рискованно, но он сформировал кусок, отвечающий за его буйство и придал ему форму пустого. И теперь он сам адьюкас, следовательно, Серо ему больше не быть. Его изгонят из Эспады. Но это временно. Он еще найдет свое совершенное бытие и вырвет себе место под веками не меняющимся полумесяцем и темным, словно бездна, небом.***
Однажды он увидел в свите Сексты арранкара, узор маски которого был ему довольно знаком. Но нет, это, определенно, было и близко не то, что навеяло воспоминания. Внешний вид. Светлые волосы, дерзкий взгляд, полный уверенности и даже шальной игривости — это был он. Воин… А кем был Заэль? Хороший вопрос, но если его и спросили бы, то он ответил, что ему бы подошло ремесло Алхимика. Истинно так. Хотя, не будет несправедливым отметить, что его нынешнее ремесло во многом отвечает этому призванию, пусть и более широко в своем охвате. И это прекрасно. Сколько всего можно познать, сколько всего увидеть и унимать то, что раз за разом буквально вытягивает из него все, что у него есть, куда-то вовне… в пустоту.***
Этот шинигами… он резко приобрел еще больше сил, чем у него было изначально и Заэль это видел так, будто сам сражался с ним. Банкай, что не причинял его брату вред буквально несколько минут назад, вдруг стал теснить того и в определенный момент вовсе нанес ему фатальный удар. Какая потеря. Как жаль, что то, из-за чего он был некогда неуправляем, оказалось таким слабым. Таким… хрупким. Чертов мусор! Ни в жизни, ни в посмертии не был полезным. Во всяком случае, так хотелось думать. На удивление, в научных парадигмах всегда есть что-то, что заставляет нас сомневаться в них. Так же и с концепцией утилитарности. Он не оказался в должной мере полезным и все же… Это была та часть его, что не уходила при всем желании и, даже изобрети он зелье по отъему памяти, он вряд ли бы смог забыть эту ухмылку и голос, полный нетерпения, из которого буквально исходила жажда битвы. Он называл того шинигами «братцем»… какая ирония. Неужели он был так зол на Октаву? Но за что? Этот вопрос, на который он не мог ответить, оставил свой неизгладимый след в его душе. Зато… ему удалось узнать, вплоть до спиритической структуры, все об этом банкае. Столь крупный и неудобный во владении банкай станет полностью бесполезным, если внести некоторые коррективы в работу лаборатории. Определенно, это будет потешно. Особенно после того, как Воин не преуспел. Торжество мысли покажет, что некогда он был зря порицаем. Трус? Увольте. Гений? Несомненно.***
И вот этот шинигами стоит перед ним, сильно ослабленный выстроенными заранее ограничениями. Заэль объяснил этому тугодуму как можно проще, почему его попытка использовать банкай потерпела сокрушительную неудачу. «Суерте!» — сказал бы Ямми. Возможно. — Тебе довелось убить того арранкара в мире живых, помнишь? — подошел к завершению своей тирады Заэль — позволь тебе назвать его полное имя. Ильфорт Гранц — мой старший брат. Впрочем, не беспокойся. Я не намерен мстить. Ведь, в самом деле… — он посмотрел сначала вверх. Вы двое — моя настоящая гордость -… не думаешь ли ты, что… — он склонил голову вниз, обрушивая свои розовые и спадающие на лоб локоны в сторону пола. Засранец ты, конечно, тот еще, но что поделать, раз прилип ко мне -… я буду переживать из-за поломанной игрушки?***
И даже после мучений, тянущихся в его голове годами, когда он уже молил время ускориться хоть на чуть-чуть, чтобы долгожданный насмешливый клинок пронзил его сердце. Даже оказавшись в Аду, где нет места состраданию и где ты ощущаешь всю тяжесть своих грехов… есть вещи, которые невозможно забыть. Рука без клинка не столь эффективна, это стоит признать. Но и клинок без направляющей его руки лишь кусок металла. Они оба об этом забыли.***
— Это ты, Абараи Ренджи? — произнес, изображая сдержанный гнев, сильно изменившийся в Аду грешник, — Я ожидал увидеть рядом с тобой еще того квинси и Куроцучи Маюри, но… это не проблема. Не мне сейчас показывать недовольство. Он видел позади него девочку. Ему было известно, кто это. Дочь шинигами, что убил его брата. Родственник. Интересное, однако, слово. Он никогда особо не придавал ему значение. Но почему именно сейчас… эти рога, торчащие из головы… так болят? Цепи взмыли в воздух и приготовились ухватить того, кто однажды сделал, казалось бы, вполне ординарную вещь, но… «Мусор? Определенно. Брат? Точно так же определенно».